Отправлено: 22.06.15 23:53. Заголовок: Искупление

Время - 1891, 1896 и затем - 1898 год.

Место - Петербург, далее - Астраханская губерния.

Участники - Ольга Веригина, Александр Веригин, Степанида Лисицына, Иван Прозоров, НПС.

 Отправлено: 10.08.18 01:05. Заголовок: с Сан Глебычем Никт..

с Сан Глебычем

Никто из ушедших изрядно вперед и увлеченных беседой Прозоровых и Гнездовых, начала этой драмы видеть, конечно, не мог. Тихое Ольгино восклицание, что вырвалось у нее при падении, также не привлекло их внимания. Но когда где-то позади, но все равно совсем рядом вдруг раздался отчаянный женский вопль, все пятеро, а вместе с ними и другие прохожие, многие из которых степенно возвращались домой из окончившегося совсем недавно в театре концерта, немедленно остановились, осматриваясь по сторонам и переглядываясь.

- Да что там…? – недоуменно воскликнул Гнездов, обращаясь к обернувшемуся на крик Ивану Максимовичу. Но, невольно последовав за ним взглядом, уже через мгновение, со всех ног, бежал за ним следом, так и не дождавшись ответа на свой вопрос.

Туда, где под бледным светом фонаря, еще, казалось бы, мгновение тому назад спокойно шедший под руку со своей женой Веригин, то ли прижимал к себе, то ли, напротив, пытался оттолкнуть прочь какую-то женщину. А Ольга Дмитриевна, тем временем, с расширенными от ужаса глазами, молча сидела позади них прямо в снегу, крепко зажав рот ладонью.

То, что на Веригиных кто-то напал, Иван Максимович понял сразу, поэтому и побежал на помощь тоже сразу, без дополнительных разъяснений.

Поравнявшись с Александром, на шее которого будто бы повисла какая-то непонятная особа, он резко схватил ее за плечи и рванул на себя, одновременно высвобождая товарища и отступая вместе с нею, все еще орущей и извивающейся, на шаг в сторону.

- Саша? – вскидывая на друга встревоженный взгляд, проговорил он, продолжая при этом удерживать растрепанную девицу, которая, верно поняв, что сопротивление бесполезно, стала постепенно успокаиваться. – Что произошло, кто эта женщина, вы знакомы?!
И тут, случайно бросив взгляд на снег под ногами, едва не выпустил ее из рук – увидев вдруг тускло блеснувшее в свете газовых фонарей испачканное чьей-то свежей кровью стальное лезвие ножа.

- Ты цел?

Пребывающий, кажется, в некотором оцепенении Александр, вместо ответа просто слегка распахнул перед ним свое пальто. И, увидев отчетливо выступающее поверх нижнего края выреза правого борта его фрака на белом шелке жилета алое пятно, Прозоров физически почувствовал, как отхлынула от лица его собственная кровь:

- Это, что… она тебя так?! – спросил негромко, в груди при этом быстро нарастал смешанный с яростью страх. Сашка же по-прежнему молчал, глядя перед собой и будто прислушиваясь к каким-то своим внутренним ощущениям. И тогда, развернув чертову девку к себе лицом и встряхнув ее за плечи, словно тряпичную куклу, Прозоров обратился уже к ней. – Это, что же, ты, дрянь, сделала?! Я тебя спрашиваю?!

Выражение ее лица из безучастного в один миг вновь сделалось жалобным и испуганным, точно у ребенка. Да, собственно, почти ребенком – на вид разве что на пару лет старше его Алины – она и была. Но это Прозорова в данный момент беспокоило меньше всего.

- Я… не хотела! Не хотела! – вместо ответа на его вопрос, почему-то пробормотала она и, всхлипнув, яростно замотала головой. – Правда! Честное слово!!!

- Ах, значит, не хотела?! Да ты кто вообще такая?! Отвечай, кому говорят! – прорычал он, и еще раз как следует ее встряхнул.

- Хватит, Иван Максимыч, не нужно… – точно бы, наконец, очнувшись, Веригин поднял на него глаза и поднял руку в упреждающем жесте. – Я ее знаю. Это сестра Лисицына – прибавил он через небольшую паузу, и вновь покосился на пострадавший от ножа бок, пытаясь через пропоротую им ткань получше разглядеть рану, но там все было залито кровью, которая пропитала уже не только нижнюю одежду, но, кажется, и пальто. Скверно. Похоже, все хуже, чем изначально показалось…

- Какая еще сестра! Какого Лисицына?! – не унимался, тем временем, над ухом Прозоров, голос которого слегка приглушал быстро усиливающийся шум в ушах. – Ты бредишь, что ли, Сашка?

- Нет, - качнул головой Веригин. – Пока еще нет… Да постой, помолчи! – вскинув было руку, он поморщился от боли и, вновь прижав ее к корпусу, медленно выдохнул. – Послушай! – говорить отрывистыми фразами показалось как будто бы легче. Сделав для себя это внезапное открытие, Александр решил и дальше придерживаться именно такого способа общения. – Это Стеша… Степанида Лисицына. Сестра милосердия из нашей черноярской больницы. Мы работали вместе. Пока ее не поместили в клинику. Для душевнобольных.

- Сумасшедшая?! – воскликнул Прозоров, на всякий случай прижимая ее к себе покрепче – не вырвалась бы, не натворила еще чего: говорят, в припадке у них сила бывает просто нечеловеческая. Впрочем, пока ничего такого не было заметно. Девица стояла смирно, хоть была напряжена.

Решив не тратить стремительно утекающие силы на дальнейшие объяснения – какое они теперь имеют значение, Веригин кивнул.

- Ты не пугай ее больше, она и так напугана. Подержи просто пока, ладно? А я так, рядом постою, что-то мне… не очень…

Однако, заметив, как двинулась в его сторону поднявшаяся на ноги с помощью подбежавшего к ней Гнездова Ольга, тотчас осекся и сквозь сжатые зубы велел Ивану Максимовичу отвести прочь Стешу, а сам запахнул полу своего пальто и, снова поморщившись, выпрямился.

 Отправлено: 10.08.18 01:09. Заголовок: с навеки любимым По..

с навеки любимым

Подбежав к мужу, Ольга крепко обхватила его руками и прижалась так крепко, словно боялась, что сейчас его у нее отнимут. Вернее, отнимет. Та, которая так давно угрожала ей этим и наяву, и даже в кошмарных снах. Саша, однако, против обыкновения, на ее ласку не ответил, вместо этого заметно вздрогнул и резко выдохнул, будто от нетерпения.

Ничего не понимая, Оля чуть отстранилась, поймала его лицо в ладони и заглянула в глаза.

- Саша, что? Что такое?

Шум в ушах и головокружение нарастали катастрофически. Но, через силу улыбнувшись жене, он все же качнул головой – ничего, все в порядке.

И тут же, высвободившись из ее объятий отступил, невольно все сильнее клонясь вправо и прижимая к себе согнутую в локте руку. Словно бы это, и правда, могло унять распирающую боль в раненом боку, которую становилось все сложнее терпеть молча.

«Значит, все-таки, печень…» - мелькнула мысль и следом другая, куда более тоскливая, от которой пришлось еще крепче, до скрипа, сжать зубы, чтобы не поддаться тотчас выползшему откуда-то из древних глубин сознания, и потому почти неодолимому страху всякого живого существа. Страху смерти. Только идиоты и лжецы утверждают, что умирать не страшно. А Веригин, к своему несчастью, слишком хорошо учивший в университете анатомию, теперь был уже уверен, что ранен смертельно. И что времени – до того, как сознание окончательно его покинет, совсем мало.
Но Оле пока об этом знать было необязательно. Пусть побудет его женой, а не вдовой… Еще хотя бы немного.

Отпуская мужа, Ольга тоже немного отошла и тут заметила, на светлом меху своей шубки какое-то бурое пятно. Машинально она попыталась его тут же отереть, но только сильнее размазала, и в удивлении поднесла рукавицу к лицу, чтобы рассмотреть, во что, все же, запачкалась.

- Да это же кровь! – ахнув, прошептала она будто бы самой себе, а потом вновь взглянула на Сашу, только теперь обратив внимание, как неловко и странно он стоит, придерживая край своего пальто. – Ты ранен?!

- Немного, – с сожалением во взгляде и крайне неохотно, он все же признался. – Только не волнуйся, маленькая. Ерунда, обычная царапина. Скоро пройдет…

Откуда-то издали, прерывая их диалог, послышался резкий свист. По всей видимости, кто-то из быстро собравшейся вокруг них толпы зевак все же догадался кликнуть городового. Попытавшись обернуться в ту сторону, Александр на сей раз уже не смог сдержаться, глухо застонал и еле слышно процедил сквозь зубы ругательство. Стоять без опоры становилось слишком трудно.

- Сергей, помоги! – стараясь больше не смотреть в лицо потрясенно умолкнувшей жене, обманывать которую было невыносимо, коротко бросил он подошедшему почти следом за нею, бледному и какому-то совершенно растерянному Гнездову.

Безропотно подставив плечо, тот проводил – а вернее, почти что уже дотащил его до ближайшей стены. Думая поначалу просто опереться на нее спиной, Александр все же предпочел присесть. В глазах темнело от боли, а пропитавшаяся кровью насквозь через все слои одежда противно липла к телу.

- В больницу тебе надо, Саша!

- Я и сам врач, забыл?… - пробормотал он, хотел усмехнуться, но вместо этого охнул, заскрипел зубами, а затем, из последних сил притянул Гнездова к себе, и прошептал: - Жену мою уведи, слышишь?! Не надо ей тут быть сейчас…

Кивнув в ответ, Сергей Аркадьевич, и правда, растерянный – потому что никогда прежде не видел и не переживал ничего подобного, поднялся на ноги и пошел к Ольге, намереваясь поскорее исполнить эту просьбу, потому что просто не знал, чем еще помочь. И еще потому, что это было действие. А действуя, можно хоть какое-то время не думать о том мрачном, что при виде бледного, словно полотно, лица Веригина, неизменно лезло в голову. Однако Ольга и не подумала подчиниться. Оттолкнув протянутую ей руку, она вновь бросилась к мужу и упала рядом с ним на колени прямо в снег, дрожа всем телом. Но не от холода, а от все более одолевавшего ее ужаса. Упрашивая пойти с ним, над ней вновь вскоре склонился Гнездов, но она велела ему отойти – на сей раз уже даже сердито, не отводя при этом взгляда от Сашиного лица, казавшегося почти неживым при ярком и болезненном свете газовых фонарей. Или это, может, уже и не казалось?..

- Сашенька! – прошептала Ольга, затем, ухватила его ладонь, крепко ее сжала и, целуя, поднесла к своим губам. – Ну, пожалуйста, пожалуйста! – умоляла
она, сама не ведая, о чем его просит. Только он будто и не слышал ее сейчас.

Отчаявшись добиться своего, Сергей Аркадьевич отправился на поиски жены, в надежде, что хоть та сможет убедить Ольгу отойти от мужа. Наташа обнаружилась в толпе не сразу. Вытягивая шею поверх чьих-то чужих голов, она стояла рядом с Элен Прозоровой, державшей в объятиях и утешающей рыдающую от страха и жалости Алину:

- Мама, мамочка, он ведь не умрет? Александр Глебович! Он ведь не может умереть, да? – повторяла девушка, горько всхлипывая и то и дело поднимая от ее груди мокрое и опухшее от слез лицо.

- Тихо-тихо, все в руках божьих, детка, надо надеяться! – ласково увещевала та ее в ответ. Но на лице застыло выражение напряженного ожидания. – Что там? – шепотом спросила она, когда Гнездов подобрался к ним поближе и рассказал все, что видел и знает на данную минуту. А потом, разводя беспомощно руки в стороны, еще и о просьбе Веригина. И о том, что никак не может ее выполнить.

- Я сама с ней поговорю! – тут же подхватилась Наталья Викторовна. – А ты срочно ищи извозчика, нужно увозить его отсюда! Домой или в больницу – неважно. Главное – это побыстрее! – и, расталкивая зевак, устремилась к склонившейся над раненым мужем подруге.

- Оленька, давайте отойдем, - спустя всего минуту уже увещевала она мягким, почти баюкающим голосом, опускаясь на колени рядом с ней. – Оленька, вы меня слышите? Сережа вот-вот найдет сани, и мы заберем Сашу в больницу, а сейчас надо отойти. Он видит, как вы расстроены, и волнуется, а это дополнительная трата сил и энергии. Сейчас она совсем не нужна. Ну, пожалуйста! Пойдемте со мной!

Она обернулась к ней, точно сомнамбула. И Наталья Викторовна тотчас же узнала этот полный отчаяния, как будто бы слепой, взгляд. Должно быть, именно так же выглядела она сама – в то страшное лето, когда едва не потеряла заболевшего холерой мужа. И точно так же цеплялась за него, боясь оставить хоть на мгновение… Саша тогда его спас. Но кто теперь сможет спасти самого Сашу?!

На миг похолодев от этой мысли, она все равно продолжала снова и снова увещевать Ольгу до тех пор, пока та, подчинившись ее воле, все-таки не поднялась и не побрела с ее поддержкой в сторону, где уже дожидалась Элен, чтобы далее принять ее под свое полное покровительство.

 Отправлено: 10.08.18 01:15. Заголовок: в Сан Глебычем Межд..

всем миром

Между тем, разгоняя свистком и криками глазеющих на чужую беду зевак, наконец, появился запыхавшийся от быстрого бега городовой в сопровождении дворника. И Иван Максимович, все это время верно исполнявший, пусть и с явной неохотой, данное Александру обещание, удерживать подле себя девицу, которую по-прежнему более хотелось придушить, нежели вот так, запросто, вручить в руки полиции, получил возможность от нее избавиться. До того сидевшая тихо, точно мышь, лишь изредка горько всхлипывая, как только поняла, что ее сейчас ждет, проклятая фурия вновь принялась блажить:

- Да выпустите же меня, негодяй! Не видите – я нужна ему, моему Санечке! Я одна его теперь спасти могу! Только я, а она не смогла! – извиваясь в его могучих руках так, словно в ней вовсе не было костей, вопила она. Но хватка у Прозорова всегда была крепкой. И теперь не ослабла. А вот терпение было на исходе, несмотря на данное другу слово. Поэтому, когда, все же как-то вывернувшись, Лисицына повернулась на миг к нему лицом, глядя прямо ей в глаза, он процедил сквозь зубы, вложив при этом в слова все испытываемое сейчас бешенство – холодное, но оттого еще более жуткое:

- Спасти, говоришь?! – и прибавил после, чуть тише. – Ты, дрянь, молись сейчас лучше, как следует, чтобы он не… - и вдруг запнулся, не смея даже произнести это вслух, - чтобы все хорошо с ним было! А не то саму тебя уже точно ничто не спасет!

Сказано это было, видно, достаточно убедительно, чтобы чертова кукла вновь присмирела. Как раз до той поры, пока Прозоров не сбыл ее с рук городовому с дворником и не смог, в конце концов, быть там, куда все это время стремился душой. А именно туда, где возле раненого Сашки вновь бессмысленно суетился Гнездов.

- Что он? – только и спросил у него Иван Максимович, подходя, присаживаясь рядом и с тревогой глядя на Веригина, прислонившегося к стене спиной и закрывшего глаза. Хотя и без этого вопроса было понятно, что паршиво: свободно стекая с пропитанной насквозь одежды, его теплая кровь уже успела растопить и превратить в розовую кашицу довольно приличный, дюймов в двадцать, кусок снега вокруг.

- Я мальчишку за санями послал, только вот не поздно ли? – откликнулся Сергей, тоже не сводя с него глаз.

- Да типун тебе на язык! – не выдержал Прозоров, злясь, впрочем, более на то, что Гнездов, будто специально, только что произнес вслух его собственные мысли. Те, которые он изо всех сил пытался отогнать прочь. Да только они от этого лишь крепли… - И вообще, слушай, иди-ка ты, лучше, к… женам, а?

Помявшись немного, Сергей отошел. Видно, и сам понял, что сказал что-то не то. А Иван Максимович, оставшись наедине с Александром, попытался окликнуть того по имени. Позвал раз, потом еще один – никакого результата. Тогда, внутренне замерев, и сдернув с руки перчатку, он судорожно вцепился в его запястье, неумело пытаясь прощупать пульс. Лишь в ответ на это действие Саша слегка пошевелился и приоткрыл глаза.

- Не там ищешь, - едва слышно просипел он. – Теперь уж на руке не прощупать… слишком большая кровопотеря… На шее надо…

- Тьфу, чтоб тебя! – с облегчением выдохнул Прозоров. В том, что Сашка сохраняет способность язвить, почудился добрый знак и потому он даже позволил себе слегка улыбнуться. – Ну ты, братец, уж так больше не пугай, сделай милость! У меня у самого чуть сердце не остановилось!

- Прости… не буду больше… пугать… А просьбу можно? Еще одну? – и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Об Оле моей позаботься… и о детях… пообещай!

- Ты чего, еще и головой зашибся? – несколько обиженно воскликнул Иван Максимович, больше пораженный даже не просьбой, а тоном собеседника, - Не стану я такого тебе обещать, сам о них позаботишься. И обо мне, когда я старым стану и уж ходить не смогу. Ишь, чего выдумал, дружище, - хорохорясь, он смотрел на него серьезно, будто своими словами мог переубедить, - Ты погоди немного, сейчас тебя отвезем к доктору, он тебя быстро подлатает! Ишь, чего удумал, мы с тобой не для того с холерой воевали и от дураков в Цаце спасались, чтобы ты тут от руки какой-то полоумной девки Богу душу отдал.

- Да уж, от толпы дураков спаслись, а вот от одной единственной… дуры… - медленно выговорил Веригин, чьи плечи едва заметно колыхнулись – была в этом, пожалуй, и правда, какая-то злая ирония судьбы. Но оценить ее улыбкой сил у него уже не было, потому выражение лица так и осталось серьезным. – Если подлатает твой доктор… так и быть, сам тебя в кресле покатаю… на старости лет. А слово все-таки дай. Мне так спокойнее будет.

- Ладно уж, коли так спокойней будет… Обещаю, - буркнул Прозоров, чье собственное спокойствие как раз на этом месте и закончилось. Слишком уж уверенно говорил этот чёрт, будто знал все наперед. И теперь уж главное было – не показать неподобающей слабости, хотя в глазах все равно предательски защипало. Сашка же в ответ на его слова смог уже только молча кивнуть. Казалось, на этот короткий, но такой важный для него диалог он потратил остаток своей жизненной энергии.
Тем временем, рядом послышались шаги. Резко обернувшись, Иван Максимович увидел Гнездова, который сообщил, что сани подъехали и потому можно отправляться в больницу:

- Слышишь, сейчас мы тебя мигом в больницу доставим!

Осторожно, не позволив себе даже помогать, он подхватил Веригина за подмышки и согнутые колени, стараясь не тревожить раны. И, как только мог бережно, поднял было на руки, собираясь нести в указанном Гнездовым направлении. Но в этот момент у Сашки резко хлынула горлом кровь, и потому опять пришлось отпустить его на снег.

- Что ж, не судьба мне, похоже, нынче отведать шампанского… - неожиданно открывая глаза, пробормотал он вдруг почти беззвучно что-то совершенно, на взгляд Ивана Максимовича, несуразное. И это были его последние слова.

***
Это были самые долгие минуты ожидания, потому как Ольге каждая из них казалось целой вечностью. Но вот вдруг по толпе, как волна, прошёл тревожный шепоток. Ольга не различила то слово, что передавалось из уст в уста каким-то особым, торжественным тоном, но когда люди поблизости вдруг расступились и появился Прозоров, его взгляд сообщил ей всё.

Отчаянно замотав головой, она попятилась прочь, замахала руками, словно пытаясь отогнать и его, и весть, которую он собирался ей сказать. И только жалобно, каким-то чужим даже для себя самой голосом, простонала:

- Врете вы, все это неправда! - и тут же вдруг рванулась вперед, туда, где на снегу, совсем один лежал ее Сашенька.

- Не стоит сейчас вам на него смотреть. Ни к чему.

Едва успев поймать за плечи, Прозоров, все же не позволивший ей добраться до тела мужа, держал Ольгу очень крепко, даже крепче, чем прежде Стешу, хоть и говорил куда ласковее.

- Вы не можете меня не пустить. Быть может, вы ошиблись? Быть может, он просто потерял сознание?

Во взгляде ее была такая мольба и надежда, а губы так дрожали, произнося эти слова, что Иван Максимович вновь еле сдержал непрошенную влагу, готовую вот-вот появиться на глазах. Он не знал, что еще ей сказать. Но вместо этого еще крепче обнял и поцеловал в лоб. Затихнув после этого только на секунду, Ольга тихо всхлипнула и вновь принялась рваться прочь из его могучих рук. Больше удерживать ее он не посмел, медленно и тяжело побрел следом к так еще и лежащему прямо на окровавленном снегу Веригину.

Между тем, сама Ольга, осторожно, будто опасаясь потревожить чуткий сон, опустилась на грязный снег, стянула рукавицу и принялась ею стирать с лица мужа все еще теплую кровь. А после, рухнув лицам на его плечо и прижавшись к нему в последний раз, наконец, тихо заплакала.

Толпа зевак вдруг стала редеть. То ли из чувства уважения к чужому горю, то ли просто оттого, что все самое интересное уже все равно закончилось.

Ольгу никто не трогал. Прозоров с Гнездовым, молчаливыми стражниками неподвижно стояли за ее спиной, ожидая той минуты, когда потребуется их помощь. Чуть поодаль молча утирали слезы их жены и Алина, так и не дождавшаяся счастливого финала этой драмы, на противоположной стороне улицы по-прежнему ждал извозчик в санях, скорбно комкая в руках шапку, а у фонаря, нетерпеливо переминался с ноги на ногу полицейский городовой.

- Ты, давай, веди ее уже, что ли, в участок. А я за вами следом сейчас буду, - сказал он дворнику и хотел уже было отозвать в сторону Ивана Максимовича, особого рода чутьем распознав именно в нем здесь старшего среди всех не только по возрасту, а и по чину и званию. Но тот склонился к вдове убитого, помогая ей встать на ноги. Потому пришлось еще немного подождать в сторонке – из деликатности. И вообще, порядка ради. Известное дело – женщина, тронешь ее сейчас некстати, и начнет снова рыдать, мешать следствию…

Когда Иван Максимович склонился к ней и прошептал на ухо, что нужно подниматься, Ольга не противилась. Она вообще не понимала, что с ней происходит. Только испуганно смотрела на всех по очереди и растерянно ждала чего-то.

Стеше тоже было все равно, что происходит вокруг. Внутри нее теперь все умерло тоже. Ровно в тот самый миг, когда, стоя с крепко связанными веревкой за спиной руками в ожидании непонятно, чего в стороне от всех, но под надзором толстого городового, грозно бряцавшего перед ней своей шашкой, услышала, как из гущи толпы вдруг донеслось: «Преставился, несчастный!». После этого страшное слово повторил кто-то еще, сочувственно вздыхая, и даже всхлипывая. Потом еще и еще раз… И так, кажется, бесконечно. Пока Стеше, зажмурившей в этот миг глаза до боли в веках, не захотелось закричать от острой боли, словно бы враз разодравшей сердце на тысячу кусочков, умоляя их всех наконец замолчать.

Но закричать у нее почему-то не получилось. Она словно бы онемела – от горя и тоски. А еще от разочарования. Такого, после которого не то, что говорить, а думать, жить больше не хочется! Да и зачем ей теперь жить? Теперь, когда Санечки больше нет?

Его нет. А она – осталась! Гадюка. Змея подколодная! Специально ведь она это сделала, не иначе! Намеренно его перед собой толкнула, чтобы жизнь свою бессмысленную спасти, в то время как он, бедный, так и не понял, с кем жил! И никак уже теперь этого не исправить. Ничем не вылечить!

- Иди-иди, девка, что застыла? Поторапливайся! – без всякого смущения грубо пнув Стешу между лопатками черенком своей метлы, приказал облеченный городовым какой-никакой, а властью, дворник, ярко демонстрируя при этом особую лютость норова, характерную для всякого холопа, которому позволили хоть кем-то командовать. – Привыкай споро передвигаться, когда в каторгу погонят – пригодится!

Взглянув на него искоса, но не удостоив зоила ни единым словом, Стеша невольно пошла чуть быстрее, но через пару шагов вернулась в прежний темп, полностью игнорируя злобные оклики – самого дворника и тех зевак, кто еще не успел разойтись, беспардонно тыкавших в нее пальцами и шипевших вслед: «Вот она, убийца!» – и новые пинки в спину. Все это ей было все равно. Но, поравнявшись на миг с самозванкой, которую так и не удалось свергнуть с ее не ничем заслуженного трона – даже теперь, теперь она все равно стоит прямо и смотрит, будто царица, пусть и вдовствующая, Стеша сорвалась, не вынесла от судьбы такой горькой обиды.

- Из-за тебя он погиб! Слышишь?! – прошептала она тихо, проходя мимо Ольги и вперив взор прямо ей в зрачки. – Это ты его место на свете заняла, тварь никчемная, ясно? Что ж, живи, но так и знай об этом всегда! И будь ты проклята!

Прозоров потом еще долго вспоминал это мгновение как первое, когда он наотмашь ударил женщину по лицу. Но никогда прежде не тронувший ни одной из них, хотя видит Бог, для этого, по крайней мере однажды, у него были все основания, сейчас он видел перед собой не женщину, а само зло.

Самым же удивительным во всем этом эпизоде, впрочем, оказалось поведение Ольги, которая, взглянув на Стешу, едва не свалившуюся после его пощёчины наземь и устоявшую на ногах лишь благодаря дворнику, будто на миг вышла из своего сомнамбулического состояния:

- Не нужно, Иван Максимович, - тихо произнесла она вдруг. - Эта девушка не виновата, потому что больна. И… все-таки, она его тоже любила.

А после развернулась к Гнездову и уже забыв про Стешу, попросила отвезти их с Сашей домой.

 Отправлено: 10.08.18 01:29. Заголовок: В санях, куда положи..

В санях, куда положили тело ее мужа, Ольга поехала одна. Прозоров сел на козлы, рядом с извозчиком. Остальные вернулись домой чуть позже. Покойного расположили в одной из комнат первого этажа. И по-прежнему не подпуская к нему никого, Оля сама, бережно проводя влажной губкой по коже, омыла от крови его тело. Когда обнажилась рана, совсем небольшая, не больше сантиметра длиной, она долго смотрела на нее, будто пыталась постичь – как возможно, чтобы Саша мог погибнуть от столь пустякового повреждения?! В какую-то минуту ей даже всё вновь показалось нереальным, и проснулась безумная надежда, что это все же дурной сон. И что она вот-вот проснется, а Саша будет, как всегда, рядом и развеет это безумие. Но потом чувство реальности вновь вернулось, и с двойным усердием, Оля вновь принялась за дело...

В ужасе и ошеломлении этих первых часов никто не вспоминал о детях. Потому, так же никто увидел, что в момент, когда тело Веригина вносили в дом, сверху, сквозь высокие столбики деревянной балюстрады, за происходящим в холле наблюдал давно уже там притаившийся в ожидании родителей Стёпа. Там же Прозоров его и обнаружил, когда, спустя некоторое время сам поднялся наверх, чтобы сменить залитую кровью друга одежду. Увидев перед собой мальчишку, молчаливо прижавшегося лбом к одной из балясин, он отчего-то так растерялся, что сумел произнести вслух лишь сердитое замечание о том, что ему давно пора быть в постели.
Подняв к нему бледное лицо, на котором темнели такие по-взрослому понимающие глаза, что сжалось сердце, Степан встал и, так и не произнеся ни слова, ушел в детскую. А сам Иван Максимович, сокрушенно вздохнув, тяжело и медленно ступая, побрел в спальню. И когда ее порог, вскоре после него, переступила Элен, первым делом спросил у нее, где теперь Ольга, а затем сказал, что надо любым способом теперь увести ее оттуда и попробовать уложить спать.

- Ну и как ты себе это представляешь? – несколько сердито бросила она в ответ.

- Неужели у тебя нет каких-нибудь капель для этого? – пожав плечами, она ничего не ответила, вспоминая содержимое их домашней аптечки, где хранились в основном какие-то средства от детских болячек. Но, через четверть часа, действительно, появилась в комнате, где при помощи служанок, Ольга уже переодела мужа и теперь просто сидела на стуле, неотрывн на него глядя.

Как ни удивительно, но долго упрашивать её пойти с нею наверх Елене Всеволодовне не пришлось. Она подчинилась почти сразу. Правда, прежде чем войти в спальню, в нерешительности замерла на пороге, будто спрашивая, зачем она здесь. Но после распахнула дверь и первой вошла в темную комнату. Войдя следом, Элен зажгла лампы и после еще примерно полчаса оставалась подле подруги, помогая ей, точно маленькой беспомощной девочке, умываться и переодеваться, а после подала стакан воды, незаметно заранее накапав туда снотворных капель. Впрочем, кажется, Ольга не заметила бы ничего странного, даже если бы сделать это непосредственно перед ее глазами. Смотря сквозь нее и опустившись на постель поверх одеяла, словно перед кем-то извиняясь, она тихо сказала, что это лишь на пару минут. А после она опять сойдет вниз.

- Конечно милая, я понимаю, - кивнула Елена Всеволодовна, погладив ее по плечу и мягко подталкивая к подушке. Доза лекарства была такова, что глаза Ольги после этого почти сразу закрылись, а еще через несколько минут она уже спала тяжелым тревожным сном. Но лучше пусть хотя бы так, решила для себя госпожа Прозорова, накрывая ее взятым с кресла пледом и на цыпочках выходя из комнаты и возвращаясь в гостиную, где к тому моменту вновь собрались все остальные обитатели дома.

Беседа, впрочем, не клеилась. Все были слишком подавлены и опустошены произошедшим несчастьем, так что вскоре окончательно разошлись по своим апартаментам. И в доме воцарилась полнейшая тишина. Только вот спал ли в нем теперь хоть кто-нибудь?

Но вот, где-то посреди этой тягостной для всех ночи, вдруг тихо отворилась дверь детской комнаты, и в темный коридор проскользнул маленький белый силуэт. Это была Таня, которая, путаясь босыми ногами в длинном подоле своей ночной сорочки, тихо прошлепала до комнаты матери, а после изо всех сил потянула за ручку двери.

Сон, сковавший Ольгу под воздействием лекарства, был так крепок, что появление дочери её не потревожило. А Тата, постояв на пороге еще несколько секунд забралась к ней в постель и, сворачиваясь в клубочек, крепко прижалась спиной к груди.

Когда наступило время пробуждения, ещё не вспомнив о случившемся, но чувствуя, что утро не принесёт ничего хорошего, Оля пыталась крепче закрыть глаза и как можно дольше не просыпаться. Тогда-то она и ощутила вдруг подле себя этот маленький источник тепла. Таня давно уже проснулась, а может вовсе не спала, оберегая сон матери, и просто лежала, слушая ее дыхание, перебирая между пальцев кончики ее волос. Открыв глаза, Оля постаралась улыбнуться, и Тата сразу же потянулась к ней: поцеловала в щеку, прижалась к ней своей щекой, а потом взволнованно задышала ей в самое ухо, заставив Ольгу вздрогнуть от неожиданности. Только не оттого, что теплое дыхание ребенка защекотало ей кожу, а потому, что впервые в жизни услышала произнесённое ею слово «мамочка». Удивлённо отодвинувшись, она посмотрела на нее так, будто сомневалась – не послышалось ли ей это. Но тут Тата вновь заговорила:

- Мамочка… Стёпа сказал, что теперь мы должны тебя защищать и любить ещё сильнее, чтобы ты не плакала! – голос ее звучал хрипло, будто заржавев от долгого молчания, и прежде чем продолжить говорить, она открывала рот, замирала на секунду, словно проверяя, сможет ли произнести следующее слово.


Зарывшись лицом в дочкиных волосах, Ольга тихо расплакалась, чувствуя, что помимо боли, в ее сердце все еще, кажется, остается любовь и способность радоваться, которую она обязана нынче любым способом сохранить хотя бы ради своих детей.

Минут через двадцать, уложив дочь в постель, и самостоятельно одевшись, Оля спустилась вниз, где, несмотря на ранний час и темноту за окнами, в кабинете Прозорова уже горел свет и слышались приглушенные голоса ее друзей.

- Да она уже наверняка сто лет не в себе! Помните ту историю с нашим Грибовым? – восклицала Наталья Викторовна Гнездова, нервно расхаживая по комнате, где, и верно, ни свет, ни заря, опять собрались, точно по команде. – Я ведь только после всего вчера вдруг вспомнила, что она была его невеста. А потом еще попытка отравиться чем-то… Говорили, что ее тогда насилу откачали, - в обычно звонком и полном жизни голосе мадам Гнездовой, послышались нотки презрения.

- Да уж лучше бы дали помереть ей, прости Господи! – откликнулся Прозоров.

- Жан! – Супруга взглянула на него с укором.

- А что?! Кому бы было хуже? А теперь как?

Качнув головой, Елене Всеволодовна отвернулась, решив не отвечать, так как втайне подумала о том же.

- А ведь она уже и на Ольгу нападала. Инцидент тогда постарались скрыть, но слухи ходили. Вот ведь, какая одержимость! – продолжала, меж тем, свой рассказ госпожа Гнездова. – Как же можно было ее выпустить из лечебницы?! Что за безответственность такая у здешних докторов?

Ничего из этого, впрочем, Ольга не слышала, она лишь различала голоса за плотно затворенной дубовой дверью. Но когда, открыв ее, она остановилась на пороге, все четверо как-то неловко замолчали. Сергей Аркадьевич, как на пружине, подскочил из своего кресла, стоявший у камина с папиросой в руке Прозоров тут же бросил окурок в огонь и сделал несколько шагов ей навстречу, да так и не дошел, натолкнувшись все на тот же, вчерашний застывший взгляд. Обведя им всех присутствующих, Ольга будто молчаливо запретила себя жалеть.


- Милая моя, как …? – тем не менее, начала было Элен, и тогда она вскинула руку и покачала головой:

- Прошу, не говорите со мной об этом. Не сейчас! Мне надо поговорить с Иваном Максимовичем, - прибавила она уже спокойнее. И, обернувшись уже непосредственно к нему, продолжила – спокойным и даже деловым тоном. - Мне потребуется ваша помощь. Могу ли я рассчитывать?..

- Боже мой, Оленька, могли бы и не говорить! Все, что угодно! Да мы и уже…

- Нет, тут другое. Я успела кое-что обдумать и решила везти Сашу в Москву, к его семье… к нему домой. Но пока не имею ни малейшего представления о том, как это осуществить.

- Я устрою, будьте спокойны! Сегодня же поеду к начальнику станции и всё в кратчайшие сроки решим.

- Но прежде нужно телеграфировать его сестрам и матери. Я не знаю, что написать. Я не сумею.

- И это сделаем, - кивнул Прозоров и поглядел на Сергея Аркадьевича, молча предлагая тому составить компанию в улаживании этих скорбных дел.

- Конечно, поезжай! Это правильное решение! А пока ты в Москве будешь, мы с Наташей посмотрим за детьми. Можешь о них не волноваться! – его жена мягко взяла Ольгу за руку и заглянула ей в глаза и вдруг прочла отразившееся в них удивление:

- Дети поедут со мной!

- Но не лишнее ли это – утомлять их такой трудной дорогой в обе стороны? - растерявшись, воскликнула Елена Всеволодовна, не понимая, к чему она клонит. – Да и потом, в Москве у тебя и без них будет много хлопот.

- В обе стороны...? – вновь удивившись, повторила Оля, - Зачем?! Мое место там, где мой муж! И я останусь возле Саши! А дети останутся со мной.

- Что же, - Елена Всеволодовна, если и была удивлена принятым столь поспешно и категорично решением, то ничего ей не сказала, а лишь вопросительно взглянула на своего супруга. И тот, будто уже заранее знал ее вопрос, согласно кивнул. - Тогда разреши хотя бы поехать вместе с тобой. Помощь с детьми пригодится и в дороге.

***
Все события той недели впоследствии оказались окутаны в памяти Ольги в какой-то серый, сумрачный туман. Она почти не помнила трёхдневного путешествия до Москвы, хотя дорогой у нее не раз возникало странное ощущение повторения уже однажды пережитого раньше. За окнами поезда проносились заснеженные леса и степи. Точно так же все было и три года назад, когда Саша увозил её в обратном направлении. Думалось, что в неизвестность, а оказалось – навстречу счастью, такому яркому и невыносимо короткому… Совпадало даже время года. Но все остальное было странным и неправильным.

В Белокаменной, с вокзала, где их встретил муж старшей из Ольгиных золовок, Аркадий Евгеньевич, все сразу отправились к Сашиной матери, где при его жизни она так и не успела побывать. Теперь же, едва переступив порог и встретившись со свекровью и остальными родственницами, вдруг, и правда, впервые за эти дни, снова почувствовала, что оказалась дома, среди родных и близких ей людей. И лишь теперь, прорвав невидимую плотину, горе ее вместе со слезами, вырвалось наружу, ведь сдерживать его более не было необходимости. Ничуть не уменьшившееся в своих размерах, будучи разделенным даже на троих, оно, тем не менее, все равно становилось будто бы хоть немного легче.

Еще через день были похороны в старом семейном склепе Веригиных, что уже пару веков стоял на Донском кладбище, и поминки в тихом семейном кругу. А через две недели Елене Всеволодовна отбыла обратно в Астрахань.

***

Испросив разрешения у старшего брата и обосновавшись, разумеется, временно – так как для постоянной жизни уже решила подыскать себе маленький домик где-нибудь у реки, в старом московском особняке Чернышевых, Ольга с детьми вот уже два месяца старалась привыкнуть к этому новому для них существованию. Попутно разбирала вещи, присланные совсем недавно из Черного Яра Наташей Гнездовой, мужу которой поручила перед отъездом продать всю обстановку из их тамошнего съемного дома за явной ненадобностью. Впрочем, кое-что все же решено было забрать. А именно так полюбившийся ей столовый гарнитур и диван из Сашиного кабинета. Вместе с этой мебелью в Москву железной дорогой прибыли личные вещи – игрушки детей, одежда, бумаги и книги из библиотеки. И всего этого, привезенного несколькими подводами в ее временное пристанище, оказалось так много, что Ольга долго боялась даже к нему подступаться, лишь изредка доставая то, что становилось особенно необходимо.

Но однажды, когда ей вновь стало особенно грустно, и появилась необходимость чем-нибудь себя занять, она все же решилась распаковать пару ящиков. В одном из них обнаружились бумаги мужа: стопки тщательно связанных вместе бечевкой разобщенных листов, какие-то папки, тетради с записями, а также маленький переносной кабинет с ворохом самых разных писем – от коллег, от друзей, те, что были написаны Саше его матерью и сестрами… Нашлось среди них и то, которое Ольга узнала буквально сразу
С надписью «Тебе», перед нею лежало то самое письмо, что в порыве чувств она написала Сашеньке, вновь отправляя его в Черный Яр сражаться со вспышкой холеры. А вот еще одно, с подобным же обращением, обнаружившееся под ним, она увидела впервые. Написано оно было рукой мужа. И оттого сомнений, что адресат именно она, Ольга ни на мгновение не испытала. А вместо этого, дрожащими от волнения пальцами расправила перед собой на коленях извлеченные наружу листы, поначалу просто разглядывая аккуратные ряды слов, писанные столь дорогой ей рукой. А потом, наконец, принялась читать. И вновь будто бы услышала подле себя тихий, с как обычно, прячущейся внутри доброй улыбкой, Сашин голос:

- «Милая моя Ольга! -

Знаешь, я трижды подносил перо к этому листу бумаги, прежде чем вывел на нем первое слово. И в конечном счете оно все равно оказалось не тем, которое задумывалось изначально. Ты, наверное, хочешь спросить, а каким? Что же, не стану отпираться: я хотел написать «любимая».

Точнее – любимая, без всяких там кавычек и даже без слов, которых я, кажется, до сих пор так ни разу и не сказал тебе вслух… Но ты ведь и так это знаешь, верно? Любимая моя Ольга. Вот видишь, я все-таки это написал! Хотя по-прежнему буквально физически ощущаю, как это слово от частого и бездумного употребления заляпалось и поистерлось. Настолько, что как-то уже неловко произносить его без иронии, всерьез. Разве что бессознательно – под действием алкоголя, в бреду или наивысшие моменты страсти. Впрочем, я-то вроде бы пока еще нигде и ни разу не прокололся?.. Пишу это, и вижу, как ты улыбаешься и шепчешь, что все неправда, что это было, было… Ну хорошо, не стану спорить. Но – до нынешнего - от силы один раз! На большее, маленькая, твой эмоциональный чурбан-муж вряд ли способен. Теперь же и вовсе не считается, ибо я, в самом деле, выпил лишнего, чего не было уже так давно, что и не вспомнить, когда, собственно, было. О причинах писать не стану, уверен, что после найдется пусть и не тьма, но достаточно охотников донести ее до твоего внимания. А я теперь просто буду наслаждаться своим правом пьяного произносить вслух все, о чем до сих пор только думал.

Любимая. Любимая. Любимая! Сегодня я получил твое письмо. И должен сказать, что ты весьма искусно его спрятала. Я даже рассмеялся тому, насколько хорошо ты меня, оказывается, изучила – знала ведь, что саквояж долго останется не распакованным, поэтому выйдет так, и «получу» я его не сразу, а будто действительно по почте. Хотя, наверное, было бы лучше найти его не прямо сегодня, а через несколько дней, когда я соскучусь по тебе еще сильнее, чем теперь. Особенно невыносимо. При мысли об этом меня уже теперь берет оторопь, а еще маниакальная идея совершить открытие – придумать какое-нибудь средство от этой чертовой холеры, чтобы истребить ее раз и навсегда. И чтобы ты тогда смогла ко мне вернуться. Я ужасный кретин, правда, маленькая? Но у меня есть оправдание – я тебя люблю. А ты? Скажи сейчас, я хочу слышать. А еще мучительно хочу (только не смейся, ладно?) поцеловать твой живот. Там, чуть ниже пупка, слева – чтобы увидеть, как кожа покрывается едва заметными пупырышками, а сама ты ежишься от щекотки и умоляешь меня перестать… Но я же не перестану. Хотя теперь, наверное, действительно лучше хватит! Иначе мое нынешнее глупое письмо к тебе станет еще и пошлым. Ведь наш великий русский язык, несущий в себе тысячи разных слов для описания всего на свете, почему-то почти онемевает там, где требуется рассказать не о возвышенной поэтической, а об обычной, телесной любви. Делается при этом или деревянно-официальным, либо, как я уже успел сказать выше – пошлым. И хорошо еще, если с приставкой «сентиментально».

Нет. Кажется, мне действительно надо остановиться, чтобы после ты не сожгла или не выкинула все это прежде, чем дочитаешь до конца. Допишу-ка я его лучше после. Ничего толкового теперь ведь все равно не расскажу, а ерунды и без того предостаточно.

Теперь за окном светает. И внизу, на починенном тобой, и оттого ныне драгоценном диване, наверное, уже вовсю храпит Прозоров. Но ты ведь не против?

Маленькая моя драгоценная девочка. Как же я тебя все-таки люблю!

PS. А оказывается, не так уж и плохо быть пьяницей! Как думаешь, может, стоит продолжить в том же духе?»