Отправлено: 24.07.15 00:41. Заголовок: Берлин, конец лета, ..
Берлин, конец лета, дивная погода. В это время года здесь почти всегда чисто, светло и зелено, с приятной поздней августовской желтизной. И такая погода может длиться еще целых два месяца. Но для Поливанова, молодого, относительно, конечно, молодого, командированного советского ученого, сегодняшний теплый и уютный вечер в этом городе – точно последний. Всего за несколько часов до этого закончилась вымученная конференция, ради которой он здесь, собственно, и оказался – одно из тех событий, что еще время от времени происходят в качестве хилых попыток поддержать культурные связи между Советской Россией и Германией, закончилась несколько часов тому назад. И настроение у Поливанова по этому поводу было довольно скверное. Несколько лет назад, когда в Берлине еще только закрылся Русский научный институт, ему уже показалось, что это – начало конца. И верно: вскоре за этим общественным учреждением последовали в небытие многие остальные, что были основаны когда-то деятелями русской эмиграции. Одно за другим исчезали издательства, бывшие когда-то многочисленными. Переставали выходить русские газеты, журналы, исчезали театры… А еще, приезжая обратно домой, в Ленинград, Алексей Васильевич теперь все чаще не мог отделаться от мысли, что нынешняя командировка может оказаться для него последней. И дело вовсе не в науке. В своей среде он всё еще считался одним из лучших филологов-германистов. Но за границу в последнее время всё чаще стали посылать идейных товарищей из новой профессуры, от которых Советская власть совершенно не ждала подвоха. Поливанов же от всего, что связано с нынешней действительностью, сторонился. Не демонстративно, но довольно упрямо. Мотивируя это занятостью по прямой своей специальности.
Впрочем, это почти что не было преувеличением. За последние лет семь Алексей действительно изъездил почти всю Германию, собрал там невероятное количество материала для потенциальной диссертации, чуть не чемоданами привозя запрещенную теперь литературу. Благо, что дома никто не интересовался, чем именно он заставляет книжные полки. Хотя, за каждым своим перемещением Поливанов неизменно чувствовал твердую руку высокопоставленного свекра. Организовывая ему относительно длительные командировки, он, кажется, делал это не без тайного облегчения, всё более истово желая при этом в душе заслать «дорогого зятя» отнюдь не в Германию, а в ту сторону, где климат похуже.
Тем не менее, даже понимая это, Алексей с жадностью стремился к новым поездкам. Образовательные эксперименты новой власти, учреждение рабфаков etc., приводящие к стремительному падению уровня высшего образования, вызывали порой приступы беспомощности. А новые и новые установки руководства университета снижать планку требований к вышедшим из рабочих и крестьянских семей студентам, которые еще вчера не могли написать своего собственного имени, всё чаще побуждали хлопнуть дверью и уйти. Вот только куда? Кроме того, на подобном фоне очень легко не заметить, как сам начинаешь деградировать. Поэтому командировки в Европу, и в самом деле, были для Алексея возможностью обновления, необходимого восстановления душевных и интеллектуальных сил.
Деструктивная экспрессионистская современная немецкая литература, которой он посвящал больше времени, чем своим сыновьям, настолько совпадала теперь с его личным восприятием жизни, экзистенциальным ощущением конца того мира, который он знал, что иногда Поливанов, так же, как и книжные герои, утрачивал связь с реальностью и погружался в мрачные предчувствия. Но все-таки каждое утро снова вставал с постели, умывался, брился, одевался. Собирал в потасканный портфель бумаги, нахлобучивал шляпу и плелся на службу, стараясь выбирать каждый раз другую дорогу, чтобы внести хотя бы этим какое-то разнообразие в собственную жизнь. В молодости, помнится, он был куда большим материалистом и прагматиком. Что, верно, и побудило его вместе с тогдашними друзьями – писателями, поэтами, художниками – всеми искателями нового языка и формы в искусстве, с энтузиазмом откликнуться на Революцию, до того, как большинство из них поняли её изнанку и поспешно эмигрировали. Осознание собственных заблуждений навсегда сделало из Поливанова другого человека. Сам же он, связанный обязательствами: женой, маленькими детьми, студентами, уехать насовсем из Страны Советов уже не смог...
Последний вечер нынешней командировки Алексей решил провести в кабаре, подальше от Шарлоттенбурга – меньше всего теперь хотелось бы встретить коллег или иных соотечественников. Кабаре было для него не столько развлечением, сколько прикосновением к редкому теперь ощущению личной свободы, которая если еще пока и была возможна, то только здесь. В какой-то мере это также была тоска по тем временам, когда в Москве и Петрограде процветали свои собственные кабаре и кафе, в которых собиралась вся творческая молодежь, предаваясь безудержному веселью. Все вместе они – и Поливанов среди прочих, пили, читали стихи, горланили песни, били посуду, и ничего им за это не было. Тогда еще он, помнится, был крепко влюблен, и совсем не в свою жену. Но сразу после революции та девушка, Наташа, вместе с отцом уехала из России, а иначе он бы на ней наверняка женился, и теперь они были бы несчастны вместе. Алексей ничего не слышал о ней уже лет десять. Тем удивительней было вдруг увидеть перед собой здесь, в кабаре, так похожую на нее женщину.
Она здесь не отдыхала, а работала. При этом отличаясь от своих товарок, прочих хостесс, каким-то внутренним достоинством и сдержанностью: не расточала улыбок за чаевые, но была безупречно любезна со всеми. Густая завеса табачного дыма не позволяла разглядеть её как следует, но Алексею, наблюдавшему за нею как будто от нечего делать, все же и в голову не приходило, что это может быть его старая знакомая. Лишь только когда она случайно перехватила его взгляд, в мозгу, наконец, что-то звонко щелкнуло. Пропустив несколько ударов сердца и застыв на месте, Поливанов неотрывно смотрел ей в глаза, а потом она просто отвела взгляд, вернувшись к своим обязанностям. Еще через пару мгновений он вдруг вновь потерял ее из виду. И уже начал было думать, что все это ему пригрезилось, но тут сам поймал взгляд тех же глаз, устремленных на него, и сомнений уже почти не осталось. Как под гипнозом, он двинулся к ней навстречу, все еще не уверенный до конца, гадая, на каком языке заговорить. Но переоценил свои силы, потому что, приблизившись вполне, оказался не способен произнести ни единого звука.
Отправлено: 27.07.15 00:55. Заголовок: Разгар рабочей недел..
Разгар рабочей недели – не лучшее время для кабаре, тем более, когда оно расположено не в центре, где круглый год не протолкнуться от снующих по делам коренных берлинцев и праздных приезжих, буквально заполонивших столицу после войны, а в изрядном от него отдалении. Так что ходят сюда в основном местные, которым не до развлечений после тяжелого трудового дня. Потому такими вечерами гостей чуть ли не вполовину меньше, чем в выходные или праздничные дни, и это неизменно сказывается на общем настроении. Медленнее передвигаются между столиками обычно расторопные кёльнеры, тише, и словно бы, вполсилы играет оркестр, почти никто не хочет танцевать, да и с деньгами рачительные немцы расстаются гораздо менее охотно. Это отражается на объеме выручки, чаевых, а также, само собой, на настроении герра Киршнера, хозяина заведения. При виде подобного зрелища он неизменно впадает в отчаяние, утверждая, что если так будет продолжаться и дальше, то их "Die Blonde Venus" окончательно разорится еще до наступления следующего лета. Впрочем, слова о грядущем крахе Наталья слышит из его уст каждую неделю с того момента, как получила здесь место хостессы. А это уже без малого четыре года. И ничего трагического до сих пор не случилось. Конечно, их кабаре не столь известно, как "Rausch und Schal", обосновавшееся в подвальчике Большого Дома Актеров на Фридрихштрассе. И звезды, вроде Марго Лион или Клер Вальдофф, здесь не выступают, но посетителей все равно бывает много. Среди них есть и те, кто приходят персонально к «фрау Наташе». Да-да, здесь её неизменно величают «фрау», хотя к остальным хостессам обыкновенно обращаются лишь по имени. А то и просто «дорогуша» или «милочка». Из-за этого даже порой приходится оправдываться перед другими девушками – наполовину в шутку, конечно, что причина такого почета, скорее всего, просто её слишком солидный возраст. Ведь ей уже тридцать три. И давно пора бы найти себе иное занятие, менее сомнительное с точки зрения общественной морали… Впрочем, чем провинилась перед общественной моралью ее нынешняя работа, Наташа никогда до конца не понимала. Встречать гостей, развлекать их разговорами, иногда танцевать – и ничего более, разумеется, если сама не захочешь, да и то, исключительно во внеслужебное время. Нежелателен и любой физический контакт с посетителем, разве что на танцевальной площадке… Конечно, такие строгие правила далеко не в каждом заведении, но на другие условия она бы теперь никогда не согласилась. И, тем не менее, для хозяйки маленького пансиона на противоположном конце Берлина одинокая русская фрау-иммигрантка с непроизносимой фамилией, вот уже без малого четыре года арендующая у нее скромную комнату на двоих с младшей сестрой-школьницей – ночная сиделка при богатых пожилых людях. И все это время Наталья, даже уверенная в том, что никто из тех, кто окружает ее «дневной» жизни просто по определению не может оказаться в насквозь прокуренном затемненном зальчике "Die Blonde Venus", живет с ощущением беспокойства по поводу возможного разоблачения… Хотя, кто бы признал в изящной молодой даме в ярком макияже и модном, глубоко декольтированном вечернем платье, неприметную «сиделку» в темном плаще и простенькой шляпке, сосредоточенно спешащую шесть вечеров в неделю на свою нелегкую работу?
- А у тебя, кажется, появился новый обожатель! – тихонько сообщила одна из кёльнерш, Урсула. Пару минут тому назад они ненадолго пересеклась у стойки бара. Наташа подошла туда, чтобы взять себе стакан воды, а Урсула – за заказанными кем-то из посетителей коктейлями. – Только резко не оборачивайся! Он за восьмым столиком. Его обслуживает Клаус, так вот он сказал, что этот парень и говорит с каким-то акцентом. Наверное, англичанин или американец. Пялится на тебя исподтишка весь вечер, это я и сама видела!.. Симпатичный! – прибавила она, многозначительно приподнимая брови, приняла обратно поднос и вновь растворилась в полумраке и густом сигаретном дыму. Покачав головой, Наталья лишь тихонько усмехнулась ей вслед. Ох, уж эта неугомонная Уши, которая вечно норовит всех вокруг сосватать! Намерения ее самые добрые, но известно ведь, куда обыкновенно приводит выстланная ими дорога…
Поблагодарив бармена, Наталья взяла воду, с наслаждением сделала глоток – от дыма и запаха табака в горле изрядно першило, и все-таки решила обернуться. Любопытство – извечный женский грех.
А дальше ей вдруг на миг показалось, что она сошла с ума и одновременно оглохла. Алексей… Алёш-ша … Вмиг возникнув в голове, имя его, не высказанное вслух, таяло на языке вкусом леденца-шипучки. Когда-то она любила произносить это вот так, шепотом, на ухо, слегка касаясь губами прохладной кожи. И наблюдать после за тем, как смешно он ежится от щекотки, и как стремительно меняется выражение его лица, когда из серьезных темных глаз в одно мгновение разом утекает привычная сосредоточенность… «Ты ведь не узнаёшь меня? Пожалуйста, не узнавай! Не здесь. Не сейчас. Прошу тебя!»
Резко отведя взгляд в сторону, Таша допила воду и отвернулась к бармену, который спросил, не желает ли она еще чего-нибудь.
- Спасибо! – кажется, у нее даже получилось улыбнуться…
- Фрау Наталья, что с вами? – как на беду, выскочивший откуда-то, словно черт из-под земли, герр Киршнер с недоумением воззрился на свою лучшую хостессу, которая, закрыв глаза, стояла, прижимаясь лопатками к стене служебного помещения, сжимая в пальцах незажженную папиросу. – Вам дурно? Что-то случилось в зале?
- Нет-нет, - делая глубокий вдох, Наталья вновь открыла глаза. – Просто голова весь день болит, пустяки!
- Может быть, тогда пойдете домой?
- В этом нет необходимости, герр Киршнер, мне, правда, лучше, и я уже иду обратно к гостям.
Выкинув так и не выкуренную папиросу в урну, Наталья решительно распахнула двойные створки двери и вернулась в зал, убеждая себя, что все это было лишь миражом, обманом зрения. И Алексей Поливанов ей только привиделся. Ведь он просто не может здесь оказаться. Как? Откуда?! Потому она даже не станет вновь смотреть в ту сторону. И все же… Что, если только еще один взгляд? Просто убедиться, чтобы после остаток дней своих не страдать от ощущения незавершенного. Всего на мгновение...
- Guten Abend! Möchten Sie etwas trinken? – глядя прямо в глаза, проговорила она с легкой улыбкой на губах, спустя минуту, когда он, наконец-то, решился подойти. И после прибавила, уже по-русски. – А ты долго сомневался. Почему? Я так сильно изменилась, Алёша?
Отправлено: 15.07.19 18:25. Заголовок: *вместе с Наташей* ..
*вместе с Наташей*
Способность выражать свои мысли вербально вернулась не сразу, хотя и довольно быстро. Тем не менее, Поливанов действительно медлил с ответной фразой, с лёгкостью позволяя Наташе, как и всегда – как когда-то – немного над собою подшучивать. Неважно, что в те далекие времена шесть разделявших их лет казались куда большей пропастью, чем теперь, когда ему уже почти сорок, а у неё… по-прежнему всё та же улыбка. И голубые глаза сияют совсем так, как в тот вечер, когда, будучи впервые приглашен в дом к профессору Муромцеву, он был Наташе им же и представлен.
- Нет, иное, - мотнув головой, отгоняя воспоминания, наконец, выговорил он тихо, не в силах свести глаз с ее лица, и тоже по-русски. – Просто я слишком долго не мог поверить, что это не мираж. Ведь в твоем случае обман памяти для меня невозможен...
И потом снова умолк, не зная, что сказать еще. Спросить – прямо сейчас, сию минуту – хотелось о многом. Однако любой из этих вопросов здесь, посреди шумного прокуренного зала берлинского кабаре, казался просто-таки фатально неуместным! А, кроме того, ровно в эту самую минуту, Поливанов вдруг подумал, что лишним, возможно, было и вообще позволить всему этому начаться. Кто ведает, приятна ли самой Наташе их нынешняя встреча?
- А знаешь, я бы, наверное, и правда, что-нибудь сейчас выпил…
Бросив случайно короткий взгляд поверх её головы, он вдруг уперся им прямо в любопытную физиономию бармена: натирая чистой льняной салфеткой до алмазного блеска свежевымытые стаканы и фужеры, тот явно наблюдал за ними. А может, даже и подслушивал, тщетно пытаясь понять, на каком языке, а главное – о чём, общаются между собой хостесса и один из гостей. И тогда, желая как можно быстрее избавиться от неприятного избытка чужого внимания, Поливанов чуть громче повторил свою просьбу уже по-немецки. Так, чтобы она, к тому же, прозвучала, и как подходящий ответ на заданный Наташей недавно вопрос:
- Да, позволите угостить вас коктейлем? Или, может, предпочитаете что-то другое?
Она кивнула, соглашаясь, и быстро ответила, тоже вновь по-немецки, что не прочь выпить вместе с ним бокал шампанского. Игристые вина к ним поставляют из самой Франции. Она предпочла бы «Pommery», это лучшее, что есть в заведении.
Ее немецкий был почти безупречен, улыбка дружелюбна, и легкая дрожь рук, когда Наталья потянулась поправить выбившуюся из прически прядь волос, вряд ли могла обнаружить ее волнение – перед кем угодно. Только не перед Алёшей.
- Прекрасный выбор! – коротко улыбнувшись, Поливанов отошел к стойке, оставив её в одиночестве лишь на пару минут, за которые, однако, все же успел перекинуться несколькими фразами и с барменом.
Услышав в его речи легкий, но уже заметный акцент – сказывалось отсутствие постоянной практики разговорной речи, ведь в своей нынешней жизни Алексею Васильевичу все реже случалось общаться на ином, нежели родной, языке – тот поинтересовался, откуда он приехал.
- Из Ленинграда.
Спустя пять с лишним лет после очередного переименования, это название уже получалось выговаривать без запинки.
- О, русский! – уважительно закивал бармен, аккуратно разливая по хрустальным бокалам две порции названного Наташей шампанского. – Вы храбрые солдаты! Никогда не забуду, как знатно вы надрали зад нам и нашему будущему господину Рейхспрезиденту в Восточной Пруссии в четырнадцатом! Да еще и перед самой Марной!
- В конечном итоге, нам это не особенно помогло, - довольно равнодушно заметил в ответ Алексей Васильевич.
Удивительно, как все-таки быстро делаются порой малозначительными события, что, происходя, представлялись огромными и важными. Вот и та недавняя страшная война теперь вспоминается уже как нечто далекое – вероятно, не в последнюю очередь из-за того, что последовало далее…
Порывшись в кармане пиджака, Поливанов положил перед несколько обескураженным барменом деньги, а затем, забрав оба полных бокала, двинулся обратно к Наташе.
- Может, вернемся за мой столик? – спросил он. – Тебе ведь это позволено?
- Да, - кратко бросила она и, не дожидаясь Алексея, пошла к восьмому столику, слегка покачивая бедрами. Платье соблазнительно струилось по ее ногам, невольно притягивая мужские взгляды. Там, устроившись напротив, приняла из его рук шампанское и произнесла уже по-русски, чуть приглушая слова:
- Здесь не принято чокаться…Немцы предпочитают выпивать после «Zum Wohl!».
В глазах ее промелькнуло нечто похожее на лукавство.
- В самом деле? – переспросил Поливанов, приподнимая брови, и мягко улыбнулся, по-прежнему рассматривая Ташино лицо.
Подсвеченные снизу зажженной на каждом столике для уюта маленькой лампой под матовым зеленым плафоном, ее ресницы отбрасывали длинные тени на верхние веки.
- Пусть делают, как хотят. А я лучше выпью за нашу встречу!.. Вот уж никак не смог бы представить... впрочем, какая разница!
Слегка коснувшись тонкой стенки её бокала краем своего, он сделал небольшой глоток. Наташа поступила так же. И далее над их столиком на какое-то время воцарилась тишина. Нарушить её первым решился Алексей Васильевич.
- Как ты теперь живешь?
Вопрос мог показаться одновременно как общим, так и глубоко личным. Но Поливанов намеренно не стал уточнять, что имеет в виду конкретно, предоставляя женщине напротив возможность самой решить, насколько она сегодня хочет быть с ним откровенной.
Отправлено: 15.07.19 18:35. Заголовок: вместе с Алексеем
- Как видишь, - она обвела глазами зал кабаре. – В двух словах не расскажешь, да тебе теперь, наверное, это неинтересно. Впрочем… Наталья покрутила фужер перед собой, прежде чем выпить, и медленно сделала пару глотков. Капля игристого напитка, похожая на слезу, скатилась с губ, но тут же быстрым, почти незаметным движением была удалена при помощи салфетки. - У меня есть еще и другая жизнь, не здесь, - произнесла она, улыбаясь и глядя Поливанову в глаза. – Не такая нарядная, но все-таки жизнь. А ты? Какими судьбами? - Командировка. Вернее, научная конференция. Я преподаю в университете. Хотя Кирилл Афанасьевич и говорил всегда, что для этого у меня слишком мало терпения. Удивится, наверное, если ты ему расскажешь… - Папа умер… Еще в восемнадцатом, от «испанки», - буднично сообщила Наталья, но за этими простыми словами послышалась скрытая боль. – Будь он жив, был бы рад встретиться с тобой, Алеша. Он всегда относился к тебе с особенной теплотой! Так что теперь я живу с сестрой, снимаем комнату в пансионе. А вечерами работаю здесь… - Очень жаль, прости… - тихо откликнулся Поливанов, услышав эту печальную, но, оказывается, уже далеко не новую весть. Хотя, извиняться, по сути, было не за что. Уезжая больше десяти лет назад из России в полную неизвестность, Муромцевы по понятным причинам не оставили ему адреса. Однако его собственный с тех пор и поныне оставался неизменен. И если бы Наташа действительно захотела сообщить о смерти отца, наверняка могла бы ему написать. Тем временем, пианист заиграл красивую мелодию, а сама она вдруг встрепенулась: - Закажешь что-нибудь еще? Или, если хочешь, можем потанцевать… Столь резкая смена темы и настроения на миг обескуражила Поливанова. Но с другой стороны, как это ни банально, время действительно врачует раны. И потому Таша просто, должно быть, уже давно пережила свою утрату. Ну, или хотя бы достаточно с нею смирилась… - Я не голоден, разве что еще шампанского, - быстро глянув на свой опустевший бокал, Алексей Васильевич взмахнул рукой, привлекая внимание одного из кёльнеров, и велел принести еще «Pommery» для себя и своей дамы. Игристое это, к слову, оказалось преотменным. На Советской родине подобные сорта вин последние годы утратили былую популярность, ассоциируясь уже даже и не с «упадничеством» и «развратом» дореволюционной поры, а с буйным мещанством едва отгремевшего разудалого НЭПа. Исконным же пролетариям и прежде, и теперь куда ближе была дешевая водка, а еще лучше – ядрёный деревенский самогон. - Танцевать? – переспросил он после, вскидывая на Наташу взгляд. – Ты серьезно? Но здесь же никто не танцует! Вновь осмотревшись, теперь уже в стремлении найти подтверждение своим словам, Алексей Васильевич внезапно увидел то, что прежде почему-то ускользнуло от его внимания. На крохотном пятачке паркета перед такой же маленькой, хотя и приподнятой над уровнем пола полукруглой сценой, двигались под мелодию танго, что наигрывал для всех одинокий долговязый пианист, сразу несколько пар. - Надо же! Ну что ж, буду только рад. Разумеется, только если ты действительно этого хочешь… Ну, или не опасаешься за сохранность своих туфель. Ведь, боюсь, что я уже и забыл, когда в последний раз танцевал, - прибавил он с легкой усмешкой, поднимаясь из-за стола и протягивая Таше ладонь. - Доставь мне эту радость, Алеша, - она вложила в неё свою руку, - и не беспокойся о моих туфлях, им давно пора на покой! Наталья потянула его за собой к танцующим парам, и лицо ее засветилось от удовольствия. Она не часто позволяла себе танцевать с гостями кабаре, и сейчас их провожали сразу несколько пар удивленных глаз. После, возможно, ее будут донимать расспросами, но сейчас эти несколько минут принадлежат им с Алексеем и танго. Звучало ее любимое «Si supieras». Они вступили в круг танцующих, сблизившись так, что между ними почти не осталось свободного пространства, и Наталье даже показалось, что ей не хватит воздуха, чтобы дышать и двигаться. Но, когда рука Поливанова коснулась ее спины, она одобрительно улыбнулась и положила левую руку ему на плечо. Ей были приятны его объятия и то, как он держит ее руку в своей, чуть сжимая пальцы, словно хрупкий бокал с вином. Они танцевали молча, обмениваясь лишь странными, ничего не значащими для других людей взглядами. Сначала потому, что говорить здесь, на танцевальном пятачке, посреди танцующей публики, было неудобно. А после, потому что слова стали лишними, их заменили взгляды. «Ты помнишь?..» Шаг, поворот, два шага назад. «Нет?..» Пауза, смена шагов и снова поворот. «А я помню…» Два шага в сторону. В ответ на жидкие хлопки из зала долговязый пианист заиграл надрывнее, и эта мелодия, которую Таша слышала в кабаре множество раз и могла бы сыграть сама, вызвала вместо радости острое чувство потери. Еще несколько тактов и музыка смолкла, поглотив последнюю ноту, и танцующие пары принялись расходиться. Возвращаясь с танцпола, Наталья споткнулась о Поливанова, но он так крепко держал ее, что она уткнулась ему прямо в грудь. Стук его сердца колоколом ударил ей в уши, и она отпрянула, испугавшись, что он все неправильно поймет. - Извини, - произнесла она, уже не глядя на него, - это всё шампанское…
- Ничего, - качнув головой, Алексей Васильевич отступил на шаг, выпуская её из непрошеного объятия, хотя в действительности желал совершенно обратного. – Занятная вещь – память. Кажется, всё давно забыто, а стоит только попробовать решиться вновь… - заметил он, когда вернулись за столик. Затем умолк – не развивая далее своей мысли, и коротко, чуть смущенно улыбнулся Наташе. Это сделало его лицо будто бы моложе.
- А тебе иногда не хочется вернуться в прошлое? – спросил он еще через мгновение, вдруг вскидывая на неё внимательный и неожиданно серьезный взгляд.
- Для меня в этой жизни есть только настоящее, Алеша, - уголки ее губ чуть дрогнули в подобие улыбки. – Таши, которую ты когда-то знал, больше нет. Есть фрау Наталья, женщина без прошлого.
Она задела рукой свой бокал, и тот жалобно звякнул, ударившись о фужер Поливанова. Допив остатки шампанского, Таша продолжила:
- Но ты прав, память – вещь занятная. Пытаешься все забыть, а не получается. Пытаешься вспомнить, и не можешь. Будто кто-то у меня в голове тасует мои воспоминания. Я потеряла мать и отца, и они – часть моего прошлого. Я потеряла родину и любимого человека, но продолжаю жить. У меня все еще есть обязательства перед моей семьей.
«И никому нет дела до моих собственных желаний …»
Наталья умолкла. Она не сводила глаз с Алексея, жадно впитывая каждую черточку его лица, чтобы запомнить. Ей показалось, что он занят тем же, и от этого она испытывала волнение, смешанное с нервозностью, чего с ней давно не случалось. Она отметила, что Алексей выглядит чуть усталым, но его глаза, под которыми можно было разглядеть тонкие лучики-морщинки, по-прежнему обладали мощной притягательной силой. Такие глаза невозможно забыть… «Мне бы только посмотреть в твои глаза, окунуться в них и утонуть, как камень».
- А ты, ты часто возвращаешься мыслями в прошлое? – наконец спросила она, чтобы прервать затянувшееся молчание.
- В последнее время – всё чаще, - признался Поливанов честно и практически без раздумий. – Возможно, начинает сказываться возраст. Старики, как ты знаешь, часто живут прошлым… А может, оттого, что там мне гораздо уютнее, чем… здесь, - добавил он едва слышно, глядя куда-то мимо неё. Затем взял свой бокал и, следом за Наташей, одним глотком прикончил остатки все ещё играющего мерцающими серебристыми пузырьками шампанского, впервые за вечер пожалев, что не взял для себя чего-нибудь покрепче.
Всё, о чем она говорила, было слишком понятно и до невыносимости знакомо. Хотя сам он никуда не уезжал и то, что у него прежде было, вроде бы, тоже осталось при нём. А в чём-то, можно сказать, даже и прибыло: семья, положение в обществе… «Статус», как любит выражаться его высокопоставленный тесть из Наркомата торговли.
Однако неясное ощущение утраты – не материальной, но при этом значительной и несоизмеримо более важной, чем всё остальное в жизни, накатывавшее, впрочем, изредка и прежде, в последние годы становилось всё более гнетущим и неизбывным. Порождая порой мысли, в которых лучше бы никому не признаваться…
Посмотрев опять на Наташу и невольно столкнувшись с её взглядом, медленно скользившим по его лицу, Поливанов на миг опустил глаза, испугавшись, что она сможет прочесть в них, о чём он думает. Прежде она хорошо это умела…
- А ты ведь, кажется, отрезала волосы, да? – спросил он после, взглянув на неё вновь, сам не зная, зачем.
Вернее, конечно, зная. Лишь для того, чтобы поскорее увести их разговор прочь от совсем ненужной сейчас темы.
- Но тебе идёт! – кивнул он, будто еще раз подтверждая сказанное. А потом, протянув над разделявшим их столиком руку, вдруг слегка дотронулся до ее светлых и волнистых, по моде, локонов кончиками пальцев.
- Тебе идёт всё и всегда, Наташа… это я тоже очень хорошо помню.
Отправлено: 15.07.19 18:57. Заголовок: Музыка слегка заглуш..
Музыка слегка заглушала слова Поливанова, но Таша умело читала по губам. И внезапно в памяти вспыли строки, написанные здесь, в эмиграции, в первые годы жизни в Берлине, когда тоска по любимому мужчине все еще накрывала ее с головой, не давая дышать. Эти губы мне столько шептали нежных слов и признаний в любви, эти губы меня целовали, обжигая и до крови... Эти руки меня обнимали, защищая от бед и потерь. Эти руки меня отпускали в мир другой, где живу я теперь. В этом мире тебя нет со мною, сердце тихо окутала грусть, но, как только глаза я закрою, позови меня. Я вернусь. И вот теперь он сидит перед ней, а она старательно выдерживает дистанцию между ним и собой. Слишком больно вспоминать прошлое, еще больнее расспрашивать Алексея о настоящем и сожалеть о несбывшемся. Но, когда он вдруг коснулся ее волос и похвалил прическу, Таша все же неожиданно тихо рассмеялась. - Значит, ты помнишь, как в старших классах гимназии я мечтала отрезать свои косы? – И, не дожидаясь его ответа, продолжила: - Мне казалось, что без них я стану взрослее и увереннее в себе. Ты был старше, Алеша, и мне так хотелось не выглядеть в твоих глазах глупой романтичной барышней. Папа же категорически возражал, и даже спрятал ножницы, пока я не пообещала ему, что не стану этого делать. Но после его смерти всё изменилось… «Господи, да весь этот мир вокруг меня изменился до неузнаваемости! И отрезанные косы – всего лишь малая часть того, что я потеряла. Так что это не дань моде, а, скорее, моя жертва» - подумала она, сохраняя при этом на губах всю ту же лёгкую и почти беззаботную улыбку. - Надо же, а я и не знал. Но это даже к лучшему, потому что в противном случае мы бы просто поссорились – в том споре я бы определенно оказался на стороне Кирилла Афанасьевича! – рассмеявшись вместе со своей собеседницей, Поливанов откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, продолжая откровенно ею любоваться. – Я ведь и влюбился в тебя, Таша, можно сказать, из-за этих кос. Точнее из-за той прически в виде золотистой из них короны, которую ты тогда почти все время носила. Строгая и недоступная ты мне казалась, хотя, и верно, была совсем еще девчонкой. И взгляд еще этот… - вновь усмехнувшись, Алексей Васильевич попытался изобразить, что конкретно он имеет в виду, - вот такой. Ты им всех студентов своего отца обычно встречала… Оробел даже, помню, когда впервые попал под этакий «огонь»… Наверное, и сейчас его порой используешь, если приходится отваживать слишком уж ретивых и навязчивых посетителей. Вроде меня, да… Наталья кивнула, улыбаясь. Все-таки как хорошо он знает её! «Знал…», - мысленно поправила она себя. Разговор становился слишком личным, но она не находила в себе силы прервать или перевести его на нейтральные темы. «Как вам Берлин в это время года?» «Любите ли вы фокстрот?» « Не кажется ли вам, что немое кино не уступает звуковому?» Дежурные темы для общения, но были и другие. В «Die Blonde Venus» собиралась самая разная публика, и Наталья старалась подобрать «ключик» для каждого из посетителей, не позволяя по отношению к себе развязности и грубости. Музыка в зале сменилась с меланхоличного фокстрота на веселую бравурную мелодию, что вызвало оживление в зале: раздались смех и возгласы приветствия. Проходящий мимо их столика кёльнер быстро наклонился и шепнул Таше на ухо несколько слов, из которых она разобрала только имя – Урсула. Она обвела глазами зал и обнаружила Уши у барной стойки, та подавала ей знаки руками, сопровождая это забавной мимикой. Между подругами был принят тайный условный язык, которым они иногда пользовались. Таша помахала ей рукой и, повернувшись к Поливанову, произнесла с сожалением в голосе: - Мне нужно идти, Алеша. Правда. Была рада тебя повидать! – Она встала из-за стола. - Если не торопишься, оставайся. Стриптиз не обещаю, но будет петь одно юное дарование, возможно, тебе придется по вкусу ее пение. От выпитого вина у нее на щеках выступил румянец, а от близости Алексея кружилась голова. Ей следовало покончить с этим как можно скорее, чтобы не дать воли чувствам и не разрыдаться при всех. Нечаянная встреча с прошлым грозила разрушить её спокойствие. Развернувшись на каблуках, она направилась к стойке, у которой по-прежнему стояла Урсула.
- Да-да, конечно… - проговорил Поливанов, вставая вместе с Наташей – обычная учтивость по отношению к даме… Или же еще один пережиток прошлого: в последнее время все чаще попадались молоденькие аспирантки и ассистентки кафедры «из новых», что, насмешливо фыркая, советовали профессору оставить «старорежимные замашки». Дескать, теперь все одинаковы и женщина – больше не «субъект», а равный мужчине товарищ, вот и нечего, соответственно, так церемониться. Резонный вопрос, чем же дурно проявлять почтение и к «равноправному товарищу», как правило, ответа не находил. Впрочем, сейчас Алексей Васильевич думал совсем не о них, а о той, что оставила его слишком поспешно и торопливо, чтобы успеть понять – что происходит. А еще о том, что едва расстояние до неё вновь сделалось чуть больше, нежели диаметр разделявшего их столика, внутри у него что-то резко дернулось и затем сразу болезненно натянулось… словно бы какие-то невидимые, но очень крепкие нити. Такое в своей жизни Поливанов уже переживал, еще тогда, в юности, когда, шутя, упрекал иногда Ташу, что она его, должно быть, попросту приворожила и потому обходиться без неё невозможно чисто физически. Потом, правда, оказалось, что это не так. Что возможна и другая жизнь, и даже другие привязанности… или их более-менее терпимое подобие. Но такого не случалось больше уже никогда. До сегодняшнего вечера и этой неожиданной новой встречи. Которой, выходит, тоже суждено закончиться ничем. Потому что она так решила. Решила сама – и вновь без его участия.
Вытащив из кармана пиджака портсигар, Поливанов закурил, наблюдая за тем, как Таша – будто уже и забывшая напрочь о его существовании – вновь плавно и неторопливо перемещается между другими столиками, за которыми во время их беседы успело заметно прибавиться посетителей. Как невозмутимо она улыбается всем этим немцам, пожирающим её фигуру похотливыми взглядами, как перебрасывается с ними короткими фразами, заглушаемыми громовыми пассажами пианиста, что яростно намолачивал теперь всем известный развесёлый рэгтайм – видимо, подготавливая публику к выступлению «юного дарования». Что же, может быть, она действительно права и время изменило их обоих безвозвратно.
«Время…» - поглядев на часы, Поливанов тоже решил было, что воспоминаний с него на сегодня достаточно. А потому пора уходить и возвращаться в отель – хотя формально он, и верно, «никуда не торопится». Но это будет, пожалуй, самым разумным и правильным решением. Возможно, даже единственно разумным и единственно правильным. Вот только почему-то все равно оставался на месте, курил и – словно бы чего-то ждал.
А когда, спустя какое-то время, Наташа, проходя мимо, вновь оказалась поблизости, вдруг незаметно для остальных слегка дотронулся до её руки, привлекая внимание, и затем быстро, по-русски, проговорил, глядя ей прямо в глаза:
- А давай отсюда куда-нибудь убежим?
- Ты с ума сошел, Поливанов?.. - охнула Наташа, когда до неё дошел смысл сказанного. Вся ее ледяная холодность растаяла под его изучающим взглядом, и она снова почувствовала себя юной гимназисткой, ворующей яблоки из чужого сада и застуканной одним из студентов отца. Неотвратимость наказания не пугала, а лишь раззадоривала.
Но сейчас Таша находилась в смятении чувств и мыслей. Если бы он просто предложил проводить ее домой после закрытия кабаре, она бы вежливо, но твердо отказалась, не желая впускать посторонних людей в свой с таким трудом налаженный в Германии обывательский мирок. Алексей, конечно, для неё не посторонний человек, но Таша долгие годы считала его перевёрнутой страницей книги судьбы. Когда-то она по собственной воле покинула родину, рассталась с Поливановым и похоронила прошлое. А сегодня воспоминания явились непрошеными гостями, чтобы нарушить ее покой и разбередить старые, кое-как залеченные сердечные раны. И одному богу известно, сколько боли это может принести ей. В ее жизни случилось так много потрясений, что хватило бы с лихвой на дюжину человек.
- Нет, - усмехнувшись, он покачал головой, все так же отводя взгляда, - напротив, кажется, давно не чувствовал себя настолько нормальным, как сейчас. А ты? Или боишься?
Отправлено: 15.07.19 19:06. Заголовок: - Нет, - ответила он..
- Нет, - ответила она, задрав подбородок и сверкнув глазами, - не боюсь. И куда же мы убежим, Алеша?.. Напрашивающиеся ответы, вроде «к самим себе», или «в наше прошлое», выглядели до тошноты высокопарными и слишком банальными, чтобы произносить их вслух. Поэтому Алексей просто, без всяких слов, чуть повел подбородком в сторону выхода, а затем снова едва заметно улыбнулся. - Я буду ждать тебя там, - проговорил он, наконец, впрочем, не уточнив, где именно. Так как и сам пока не ведал толком, зная этот район Берлина хуже остальных. Равно, как не понимал пока, куда поведет Ташу после. Совсем, как в то Рождество двенадцатого, когда он впервые осмелился пригласить ее на свидание за пределами отцовской квартиры. А она вдруг так неожиданно и легко согласилась, хотя до этого держалась с ним едва ли не строже, чем с теми прочими его факультетскими приятелями, что постоянно ошивались вокруг профессора Муромцева, всегда любезно и радушно привечавшего у себя студентов и прочую университетскую молодежь. Наивно не подозревая, что большинству этих оболтусов декларируемое увлечение старинной германской литературой служит не столько даже пропуском в своеобразный кружок для избранных, при желании открывавший путь к научной карьере, сколько возможностью встречи в неформальной обстановке со старшей дочерью Кирилла Афанасьевича. Барышней совсем еще юной, очаровательной, но чрезвычайно строгой. – Придешь? - А если я скажу «нет», ты встанешь и просто уйдешь? - Таша усмехнулась. – Дождись меня там, Алёша. Я скоро. Герра Киршнера, хозяина "Die Blonde Venus", она застала на обычном месте, в служебном помещении кабаре. При виде неё он встрепенулся и оторвал голову от конторских книг. - Фрау Наталья, как вы себя чувствуете? Голова прошла? Забота Киршнера о самочувствии хостессы была для нее сейчас как нельзя кстати. Наталье пришлось немного покривить душой, жалуясь на непреходящую головную боль, в какой-то миг она даже подумала, что не лишена актёрского таланта и могла бы выступать на сцене. А уже в следующую минуту, получив дозволение уйти с работы до закрытия заведения, испытала нечто похожее на угрызения совести. Сейчас Таша не могла бы и себе самой объяснить, почему согласилась на предложение Поливанова: из ностальгии, из любопытства, или по другой причине. Но отступать было не в её правилах. В комнате для хостесс она быстро переоделась и даже успела перекинуться парой слов с Урсулой. - Происходит что-то важное? – спросила Уши, выкуривая очередную сигарету. – Только не говори мне, что это не так, Наташа. - Пока не знаю, - рассеянно ответила Таша, надевая шляпку. – Может быть да, а может быть, это моя очередная большая ошибка, Уши… Наталья стерла салфеткой помаду с губ, бросила взгляд в зеркало на стене и тут же отвернулась. Преобразившись почти до неузнаваемости, она вышла из кабаре никем незамеченная, в простом платье в сине-белую полоску и наброшенной сверху длинной бесформенной кофте из серого трикотажа.
Отправлено: 15.07.19 19:07. Заголовок: Уйти – сразу после т..
Уйти – сразу после того, как она исчезла из зала за какой-то дверью, ведущей, видимо, в служебные помещения, ему, разумеется, было нельзя. Хотя, очень хотелось. Но, заставив себя задержаться еще на несколько минут, в течение которых лишь опять курил, да постукивал по столу пальцами в такт пению кабаретной дивы, которая, тем временем, уже вышла на сцену и начала своё выступление, постреливая по сторонам короткими и игривыми взглядами из-под густо накрашенных тушью ресниц. Один из них неожиданно перепал и на долю Поливанова, который при этом лишь усмехнулся и слегка склонил голову набок. А затем, подозвав мальчишку, бродившего по залу, предлагая гостям покупать своим дамам розы на длинных тонких ножках, протянул ему пару монеток и велел передать цветок артистке на сцене. Потом встал, но направился опять не к выходу, а вновь к стойке бара, где все же попросил для себя рюмку шнапса, выпив её залпом. И лишь тогда, распрощавшись с барменом, как с добрым приятелем, покинул, наконец, заведение, шагнув на улицу, которая неожиданно не показалась тёмной. Потому что случаются иногда в крупных и ярко освещенных городах вот такие, обыкновенно, пасмурные вечера, когда небеса будто бы отражают всю имеющуюся внизу иллюминацию, окрашиваясь при этом в странный, буро-розовато-малиновый цвет. Взглянув наверх, Алексей Васильевич невольно залюбовался этим зрелищем, одновременно прикидывая с некоторой тревогой – не обещает ли оно дождя? Это было бы теперь совсем некстати, учитывая, что зонт остался в гостинице. Впрочем, возможно, им с Наташей повезет? Вернее, непременно должно. «Хотя бы в этом…» - вновь ухмыльнувшись, подумал Поливанов, в крови рюмка выпитого «на посошок» шнапса, соединившись с изысканным шампанским, как раз к этому моменту образовала некое подобие того диковатого коктейля, который, бывало, они с приятелями пивали в компаниях во времена студенческих пирушек. Правда, смешивали тогда отнюдь не «Pommery» со шнапсом, а дешевый «Дуайен» и самую простую водку. И эффект от этой смеси был адский, напрочь сшибающий с ног. Не то, что ныне, когда, отойдя на несколько шагов «Die Blonde Venus» и остановившись под первым попавшимся на глаза деревом, чтобы не привлекать к себе внимания, Алексей Васильевич ощущал в собственной голове лишь лёгкий и приятный хмель. И может, дело было вовсе даже и не в выпитом…
Таша, меж тем, все не шла. Вновь взглянув на часы, и с трудом различив в неверном свете раскачивающегося на ночном ветерке с легким скрипом фонаря неподалеку от дерева, оккупированного им под наблюдательный пункт, что с того момента, как расстались с ней, минуло уже почти полчаса, Поливанов немного заволновался. Хотя и понимал, что обманывать его столь глупым образом Наташа вряд ли станет. Скорее, причиной может быть то, что её попросту не отпустили… Но вот дверь кабаре открылась, выпуская на улицу явно женскую фигуру. Сразу было дёрнувшись ей навстречу, Алексей в результате так и остался стоять на месте – ведь это была явно не Наташа. А впрочем… заметив, как незнакомка вдруг заозиралась по сторонам, уже в следующую минуту Поливанов ощутил себя законченным идиотом: ну разумеется! И отчего это он вдруг решил, что в обычной жизни Таша разгуливает по улицам в том же самом виде, в котором работает у себя в кабаре?
- Всегда поражался, насколько вам, женщинам, удается изменять собственную внешность просто при помощи всего одной лишь только одежды или прически! – проговорил он, выходя из своего убежища и оказываясь, уже спустя мгновение, рядом с ней.
- Разочарован, Алёша? – Таша улыбнулась, пожимая плечами. - Такая я тебе нравлюсь меньше - в образе добропорядочной немецкой фрау средних лет?.. Она запустила руку в сумочку в поисках сигарет, но тут же вспомнила, что оставила их в кабаре, и с сожалением закрыла. Курить хотелось отчаянно, но спросить у Поливанова сигарету Таша сочла неудобным, поэтому просто сделала вид, что проверила содержимое сумочки. В глубине души она немного завидовала тем немецким девушкам, что вслед за молодыми американками отстаивали свое право жить не хуже мужчин и посягали на исконно их территорию: водить автомобили и публично курить. Наташа позволяла себе выкурить сигарету и выпить вина только на работе. В пансионе были строжайшие правила, которые она неукоснительно соблюдала, чтобы не лишиться жилья, и никто, даже Лиза, не догадывались, чем на самом деле она занимается по ночам. Мужчины живут, как хотят, и никто их не осуждает. Они могут делать что угодно, и общество всё равно одобрит их поведение. А от женщины, если она желает считать себя порядочной, требуется соблюдение всех мыслимых и немыслимых правил поведения. «Как будто бы эти правила накормят тебя и заплатят за жилье…» У Таши вдруг задрожали губы. Её юность прошла, растаяла, оставив за собой шлейф разочарований и одиночества. Молодость сменилась утонченной зрелостью красивой женщины, но за маской неприступности и холодности скрывалась боль от несбывшихся надежд и ожиданий. Женщины, даже красавицы, быстро увядают без любви. Чтобы стать счастливой, даже эмансипированной женщине нужен мужчина. Но война и революции существенно понизили саму возможность личного счастья, и с этим приходилось мириться. Мужчины за столиками кабаре пожирали ее глазами, но Таша по совету Уши остерегалась заводить с ними более близкие знакомства. - Кажется, ты предлагал мне прогулку, - тихо напомнила Наташа Поливанову и, зябко поежившись, запахнула кофту потуже. – Не передумал? При свете фонаря лицо Алексея показалось Таше молодым и волнующе прекрасным. Смоляные кудри сменились короткой стрижкой, а долгополое пальто – модным костюмом, но это был он – её Алёша.
- Нет… «…Ты нравишься мне любой!» - слова эти, которые едва не слетели с уст Поливанова, к счастью, вовремя спохватившегося и ограничившегося в результате лишь очередной чуть смущенной улыбкой, так и остались не произнесенными вслух.
- К тому же, ты нисколько не похожа на немецкую фрау. Они и в подмётки тебе не годятся! – прибавил он в результате, еще раз, теперь уже открыто, окинув Наташу взглядом. А после протянул ей руку. – Предлагал, да. И, конечно, не передумал.
И после этого они медленно, и пока совершенно бесцельно, пошли вдвоем по узкому, асфальтированному и немного грязноватому тротуару, не похожему в этом на вылизанную брусчатку в центре. Впрочем, и Луизенштадт – теперь уже бывший, окончательно разделенный при образовании Большого Берлина между Митте и Кройцбергом, был отнюдь не окраиной, а вполне оживленным районом. Так Поливанову показалось еще несколько часов назад, когда он сюда только приехал. Теперь же, когда большинство добропорядочных немцев уже, должно быть, почивали в собственных спальнях в обнимку с супругами, улица, по которой они с Ташей шли, выглядела довольно пустынной. И, незаметные днем, на фоне снующей толпы, признаки бедности страны, так до конца и не оправившейся после тяжелого поражения в войне и стонущей под гнетом наложенных победителями контрибуций, были куда более заметны, чем даже в ярком свете дня. А может, это просто казалось?
В любом случае, район этот – в его современном, а не довоенном виде, Алексей Васильевич почти не знал. А потому абсолютно не представлял, куда может повести идущую с ним под руку женщину. Впрочем, по ощущениям, двигались они в сторону канала. А там, миновав мост, можно будет побродить в людном даже ночами из-за бурной богемной жизни Митте с его клубами, дансингами и ресторанами. Все это им с Наташей вряд ли уже нужно. Но все-таки, так будет лучше, чем просто вышагивать в темноте, пусть и слегка подсвеченной с небес малиновым.
- Кстати, ты так и не сказала мне, где живешь, - повернувшись к ней, поинтересовался вдруг Поливанов. – Я запомнил что-то про пансион, но остальное… И Лиза? Какая она теперь? Не могу себе даже её представить, на кого похожа? Должно быть, совсем взрослая девица? Интересно, вспомнила бы она меня, если бы увидела теперь? Или про тот случай, когда случайно вылила мне на единственные тогда приличные брюки все содержимое отцовской чернильницы?
Отправлено: 22.07.19 18:54. Заголовок: - Ты и это помнишь?!..
- Ты и это помнишь?! - Наташа рассмеялась и замедлила шаг. – Боже мой, Алёша, ведь это случилось так давно…Лизе было около четырех лет, но управиться с ней могла только няня! Папа уже тогда махнул рукой на её детские шалости, и если кому и доставалось из-за них, так это мне. И чернильница эта… Я Лизе простить не могла, что она такое сотворила с твоими брюками. Даже обещала, что испачкаю все её платья сажей. Глупости какие… Таша не стала упоминать, сколько усилий она приложила, чтобы отстирать злосчастные брюки. А всё потому, что Лизанька обожала сидеть на коленях у «дяди Алёши»! Стоило тому появиться в доме Муромцевых, как маленькая непоседа неслась со всех ног в прихожую, и Наташе стоило больших усилий отправить сестру обратно в детскую. - В первые годы нашей жизни в Германии Лиза тебя часто вспоминала, Алёша, особенно, когда папа умер… Мы с ней много говорили о тебе… Она очень скучала, - Таша старалась не смотреть на Поливанова. Не хотелось, чтобы он догадался, как сильно она сама скучала по нему в то время и сколько слёз пролила тайком от сестры в подушку. Все свои чувства Таша изливала в потертую тетрадь со стихами. - А потом мне удалось отдать её в приличную школу в Берлине, и постепенно она стала забывать о прежней жизни. Сейчас её чаще зовут fraeulein Эльза, чем Лизанька. И ты прав, она совершенно взрослая девица. Впрочем, ты бы узнал её сразу, Алёша, мы с ней похожи! Подожди, у меня есть фотокарточка… Порывшись в сумочке, Наташа извлекла чуть помятый снимок и протянула Алексею. С фотокарточки на Поливанова смотрели обе сестры Муромцевы – старшая и младшая, с серьезными строгими лицами, в светлых платьях простого покроя. Только у Лизы волосы были заплетены в две толстые косы, а Таши уложены волнами до плеч. Но в глаза бросалось явное сходство сестер: голубые глаза, красивые чувственные губы, изящные брови. Фотограф отметил их сходство, когда вручал готовые фотокарточки. - Снимок сделан в день шестнадцатилетия Лизы, - лаконично пояснила Наташа Алексею. В этот день они с сестрой поругались: Таша застала Лизу за чтением своей тетради со стихами. Она никому не говорила, что пишет стихи, это была ее отдушина. И хотя написанные строки не содержали ни имен, ни дат, Лиза чутко уловила, кому они были адресованы. - Ты всё еще любишь его? – с вызовом спросила она, когда Наташа вырвала у неё из рук тетрадь. - Нет… - Неправда, Таша! Ты поступила подло и низко, когда … - Подло и низко читать строки, не предназначенные тебе! - резко ответила Наташа. – Как ты могла, Лиза! - А ты? Как ты могла так поступить с Алексеем?! - Да что ты знаешь об этом, Лиза! - Таша задыхалась в водовороте нахлынувших чувств. Потом они говорили и говорили, вспоминали старое, но Таша еще долго не могла смириться с тем, что Лиза выросла и смеет иметь собственное мнение. - Когда я смотрю на Лизу, то вспоминаю себя…Нет, правда же мы с ней похожи, Алёша?
Отправлено: 22.07.19 22:01. Заголовок: - Хотел бы забыть, д..
- Хотел бы забыть, да разве получится?! Ведь это был и остаётся один из самых позорных дней моей жизни! – покачав головой, Алексей Васильевич сокрушенно вздохнул и тоже сбавил шаг. – Даже теперь, когда уже могу тебе в этом признаться… Впрочем, по-прежнему, не без некоторого смущения…
Глядя на смеющуюся Наташу, он и сам едва ли мог сдержать улыбку. Хотя та глупая история, и в самом деле, помнится, еще довольно долго его мучила. Потому что случилась она именно тогда, когда ему было позарез надо казаться взрослым и уверенным в себе мужчиной, которого не смущают ни насмешливые взгляды неприступной профессорской дочки, ни её порой весьма колкие комментарии. Конечно же, не в его, Алексея, конкретно адрес, упаси бог! С ним юная мадемуазель Муромцева с первого дня знакомства как раз держалась вежливо, вежливее, чем со всеми прочими, до тошноты – и в этом тогдашнему Поливанову виделось чуть ли не издевательство.
Потом, позже, когда уже узнал её лучше, он понял, что холодностью и неприступностью Наташа обычно маскирует – и весьма, надо сказать, успешно, лишь собственную робость и застенчивость. Как и сегодня, в кабаре, до того момента, как они увидели и узнали друг друга.
Хотя… Слишком много лет прошло. Слишком многое изменилось в каждом из них. И кто знает, что она скрывает этим теперь?
С интересом слушая о повзрослевшей Лизе, Алексей Васильевич, конечно, обратил внимание, как ловко до того Наташа ушла от первой части заданного ей вопроса. Нет, его вовсе не удивило бы, если бы не был назван точный адрес пансиона, в конце концов, он и не требует – не имеет такого права. Но уж хотя бы просто, в какой части города, в каком районе… что здесь особенного?
- И правда! – не сдержав совершенно искреннего удивления, воскликнул он, спустя пару минут, едва лишь увидев фотографическую карточку, которую, тем временем, уже протягивала ему Таша. – Просто невероятно! Смотрю на неё, а вижу тебя! Ну разве что черты немного… жестче, что ли? И взгляд другой, отцовский. Фрёйляйн Эльза, стало быть, да?
Еще раз коротко взглянув на изображение младшей, Поливанов вновь перевел глаза на старшую, все так же стоящую перед ним, и едва заметно усмехнулся.
- Ну, а что же ты, Наташа? Видишь ли, еще в кабаре я заметил, что все обращаются к тебе «фрау». Это означает, что ты замужем?.. Прости за любопытство, и если оно вдруг кажется тебе чрезмерным, просто не отвечай на вопрос… Можем даже сделать вид, что я его вовсе не задавал.
Отправлено: 23.07.19 00:09. Заголовок: - Нет, я не замужем,..
- Нет, я не замужем, Алёша, и никогда не была. Не сложилось… За этими скупыми словами она скрыла от Поливанова главное: в её жизни самым дорогим человеком была Лиза. Нет, она не отказалась от мысли обрести тихое семейное счастье с приличным человеком её круга. Вот только те, кто предлагали Наташе руку и сердце, не считали нужным взять на себя заботы о Лизе. «Девочке следует жить в приюте»… «Вам следует подумать о себе, дорогая. С ребенком на руках вы никому не нужны…» Сколько таких доброхотов она выслушала! Разве можно любить женщину и заставлять её делать ужасные вещи?.. Расчетливость немцев ее иногда пугала. Впрочем, и среди русских, обосновавшихся в Германии, немногие решились бы на брак с ней. У неё теперь не было ничего: ни дома, ни положения в обществе, ни денег. Только красота и происхождение. Но первая – преходящая, а второе – мало значит, если у вас ничего нет за душой. Наташа давно продала все украшения - свои и покойной матери, те, что удалось вывезти из России. Она оставила себе лишь одну брошь, сущую безделицу. Это был подарок Алексея, и им она дорожила более всего. - Герр Киршнер, владелец кабаре, решил, что обращение «фрау» мне больше подходит, - продолжила рассказывать Наташа, - когда узнал мою историю… Он хороший человек, и я ему благодарна, что он взял меня на работу. Мне нужно содержать себя и сестру. Лиза не знает, что я работаю хостессой. Для неё и наших общих знакомых я работаю ночной сиделкой. Не смотри на меня так, Алёша… Мне пришлось сменить не одно место после смерти папы. Первое время было особенно тяжело, я бралась за любую работу, которую могла получить, не имея опыта. Работала в магазине женской одежды, доставляла заказы из прачечной, помогала в приюте… Наташа не знала, куда Алексей ведет её, да это сейчас не имело для неё никакого значения. Она тихо наслаждалась его обществом и возможностью говорить на родном языке с кем-нибудь еще, кроме сестры. Поливанов в её глазах выглядел вполне успешным человеком: хороший костюм, ухоженный вид, даже руки у него были в порядке. - В кабаре публика приходит самая разная, и многие полагают, что девушки-хостессы распущенные и вульгарные особы, поэтому герр Киршнер счел, что «фрау Наталья» защитит меня от домогательств… - Таша печально усмехнулась. – Кажется, я слишком много говорю сегодня вечером, Алёша. То ли шампанское так на меня подействовало, то ли встреча с тобой. Но я и вправду рада тебя видеть. Она хотела спросить его, как ему живется в новой России, но не знала, захочет ли он ответить на её вопросы. Ночная темнота становилась непрогляднее, ветер – холоднее, а в воздухе стойко витало ощущение дождя. - Успеть бы домой добраться до того, как пойдет дождь! Отсюда до пансиона далеко, ехать через весь город. – Наташа снова поежилась от холода. - А помнишь, как я любила гулять под дождем? Вымокнуть до нитки, а потом принять горячую ванну и завернуться в тёплое одеяло! Бедный папа! Он запирал двери в доме, когда начинался дождь, но я выбиралась через окно… А потом одна такая прогулка закончилась для меня долгими днями болезни. Ты приходил почти каждый день, чтобы справиться о моем здоровье и приносил мне мои любимые пирожные. Помнишь? Она спросила это с какой-то затаенной надеждой в голосе, словно бы от его ответа зависело что-то очень важное.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 32
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума