Отправлено: 07.12.19 23:19. Заголовок: Последняя тайна

Время действия: осень 1914 года

Место действия: Петроград

Участники: Александра Веригина, Адальбер де Колиньи, семейство Игнатьевых и Чернышевых.

 Отправлено: 11.11.20 23:28. Заголовок: * с женой и будущим ..

* с женой и будущим зятем*

- Доброго дня, месье де Колиньи! – протянув ему руку, Игнатьев радушно улыбнулся. – Рад приветствовать вас в своем доме. И в Москве. Полагаю, это ваш первый визит в Первопрестольную?

- Вы правы, прежде мне еще не доводилось здесь бывать, - с энтузиазмом ответив на крепкое рукопожатие отца Сандрин, Адаль едва слышно перевел дух: первые секунды общения с ним, вроде бы, внушали оптимизм. – Да и теперь, к сожалению, удалось увидеть совсем немногое. Однако я уже очарован его особенным шармом… и этим великолепным домом! – прибавил он, решив, что это сейчас будет особенно к месту. – Видел в своей жизни пока не так уж много строений в подобном стиле. И ваш, несомненно, один из наиболее меня впечатливших!

- Что ж, весьма польщен! Видите ли, в свое время меня так заворожил особняк господина Тасселя в бельгийской столице, что я твердо решил: как только надумаю строить свой собственный дом, сделаю его именно таким… Впрочем, все внутреннее убранство – это целиком и полностью заслуга жены. У Ольги Дмитриевны безукоризненный вкус и потрясающее чутье на красоту… А еще приятно, что вам пришелся по душе наш город. Но и Париж ведь тоже великолепен! Особенно в пору золотой осени… Дорогая, помнишь, как чудесно мы проводили там время несколько лет назад? – обернувшись к жене, Дмитрий Кириллович вновь улыбнулся и чуть повел бровью, словно бы приглашая ее, наконец, «отмереть» и, вспомнить об обязанностях хозяйки.

Нынешней ночью Ольга почти не спала, переживая из-за грядущей встречи не меньше, а может, даже больше собственной дочери. Понимание того, какое ответственное решение предстоит принять, не давало душе покоя, несмотря на абсолютную уверенность в том, что каким бы оно ни было в итоге, Митя всегда её поддержит. И вот, наконец, тот, кто во многом был виновником ее полуночных бессонных раздумий, с несколько смущенным видом стоял на пороге их гостиной.

Всё время, пока муж вел с ним непринужденную светскую беседу, Ольга молча рассматривала его, не вставая с места и никак не демонстрируя своих эмоций. Возможно, со стороны подобное действительно выглядело немного странно – Митя вскоре отчетливо дал ей понять это своим удивленным взглядом. Однако Ольга чувствовала уверенность, что имеет на то полное право: цена ошибки – счастье дочери – была слишком высока, чтобы думать о таких мелочах, как этикет.

Сейчас, при дневном свете, Адальбер де Колиньи уже не казался ей похожим на Анри настолько, чтобы это могло шокировать так, как на том балу. Приглядевшись, Ольга увидела и явно другой формы губы, и разрез глаз, которые, к тому же, были иного цвета, нежели у родителя. Но главное – абсолютно точно не несли во взгляде того оценивающего и немного опасного выражения, под противоречивое обаяние которого она подпала так легко и быстро, не догадываясь по неопытности, что за тем последует. Этот же молодой человек смотрел на мир прямо и открыто. И, кажется, так искренне старался понравиться Мите, что в какой-то момент Ольга даже не смогла сдержать по этому поводу легкой усмешки.

Тем временем, муж вновь взглянул на неё, на сей раз еще более выразительно. И тогда, оставив свой «наблюдательный пункт», она все же поднялась с дивана, неторопливо подошла к мужчинам и протянула графу де Колиньи руку для поцелуя. Едва засвидетельствовав своё к ней почтение, молодой человек поднял голову. И когда взгляды их впервые пересеклись напрямую, Ольга прочла в его глазах будто бы отпечаток своих собственных страхов и волнений. По всему выходило, что бессонную ночь накануне провела не только она одна…

- Мой муж говорит абсолютную истину. Ваш родной город очарователен. Причем, в любое время. А еще там теперь живет наша старшая дочь, она художница и изучает искусство. Впрочем, возможно, Саша вам об этом тоже рассказывала? – вспомнив о Тате, Ольга невольно ласково улыбнулась.

- О, конечно, мадам! – тут же воскликнул Адаль, восприняв эту перемену выражения её лица как добрый знак и тоже заулыбался. – Сандрин рассказывала мне о каждом из вас, своих родных, столь подробно, что мне порой кажется, будто мы все давно знакомы лично. Был бы бесконечно счастлив приобрести подобную возможность и наяву!

- Думаю, теперь это будет не трудно устроить, граф, - вновь вступил в разговор Дмитрий Кириллович и предложил гостю присаживаться. – Однако вот ведь несправедливость: вы знаете о нас почти все, зато мы о вас практически ничего не слышали! – заметил он с некоторой иронией, коротко обернувшись к Саньке, замершей на своем месте, словно изваяние. – Самое время это исправить, верно ведь я говорю, дорогая?

- Совершенно, - сдержанно, но с улыбкой произнесла Ольга Дмитриевна, уловив в этот же миг краем глаза легкое шевеление у камина. Саня, которой, похоже, до безумия хотелось бы в эту минуту быть не только сторонним наблюдателем, попыталась, да все же не посмела пока вмешаться в этот едва зарождающийся диалог, боясь вновь все испортить.

 Отправлено: 11.11.20 23:29. Заголовок: *с родителями невест..

*с родителями невесты*

- Ну что же, я готов рассказать о себе все и ответить затем еще на любые ваши вопросы! Я родился в Париже, но большую – и лучшую часть своего детства провел в Шан-сюр-Марн, в имении своего деда по линии покойной матушки. Потом была учеба в университете. Затем – до назначения в Петербург, я несколько лет прожил в Алжире и Марокко, где помимо дипломатической службы… - тут Адаль сделал небольшую паузу, размышляя, верно ли было называть его деятельность в Африке дипломатией, но после решил не вдаваться пока в такие детали и продолжил: - увлекся конным спортом. Именно это занятие счастливым образом и сблизило нас несколько месяцев назад с мадемуазель Александрой. Хотя первая встреча произошла раньше, в доме графа Чернышева, которого я имею честь и радость называть своим добрым другом. О, это было… весьма памятное для меня событие! – вновь вспомнив историю с оконфузившейся собачонкой, Колиньи вновь улыбнулся и впервые сегодня позволил себе прямо взглянуть на Сандрин, губы которой тоже тотчас дрогнули в робкой улыбке. – Но тогда я еще не понял, что оно и есть – Веление Судьбы.

Тем временем, подали чай. И рассказ, по понятной причине, пришлось ненадолго прервать. Однако после того как слуга удалился, Адаль вдруг осознал, что рассказал о себе, кажется, уже все, что мог, а собеседники все еще ждут продолжения. Отчего сразу возникла пауза, грозившая вот-вот перерасти в совсем уж неловкое молчание.

И тогда он, наконец, решился заговорить о главном.

- Месье граф! – произнес он торжественно, бесшумно опустив на стол полупустую чашку и вновь поднимаясь во весь рост. – Боюсь, я не в силах более таиться. Да и не вижу в том дальнейшей необходимости. Я люблю вашу дочь. И уверен, что лишь она может составить счастье всей моей жизни. Как и в том, что готов на все ради того, чтобы сделать счастливой саму Александру! Потому, отправляясь в Москву, уже четко знал, чего желаю. Я прошу у вас её руки и благословения на этот союз. Но если даже вы откажете… Это нисколько не изменит моих намерений!

- Вот оно как?! – проговорил Дмитрий Кириллович, чуть встрепенувшись от последней реплики, прозвучавшей задиристо и по-мальчишески – совершенно вразрез со всем остальным произносимым до этого почтительным спичем. – Выходит, верно пишут в газетах, что с наступлением военных времен, радикально изменилась также привычная тактика и стратегия дипломатии?

- Боюсь, я не совсем понял… - растерялся Адаль, умолкая и нахмуривая брови.

- «Sturm und Drang», как выражаются наши нынешние общие враги, - меж тем, спокойно и дружелюбно пояснял граф. – Вы ведь наверняка владеете немецким, месье де Колиньи? – прибавил он, а когда тот молча кивнул, продолжил. – Вот и вы не привыкли ждать, верно? И это не всегда хорошее качество. Однако есть случаи, когда – ежели уверен, то долго ждать и не надо. И этот ваш, нынешний, как раз один из них. Поверьте, я знаю, о чем говорю! – мельком взглянув на собственную жену, Игнатьев весело блеснул глазами и широко улыбнулся – в то время как сама мадам графиня отчего-то вдруг потупилась. – Так вот, молодой человек, если спросить только меня, то я без колебаний готов отдать вам Александру. Однако здесь у меня нет, и не может быть права единоличного решения – уверен, вы это понимаете. Потому оставляю окончательный вердикт на усмотрение моей дорогой супруги… Что же ты скажешь, Ольга?

 Отправлено: 11.11.20 23:34. Заголовок: *с будущим новым чле..

*с будущим новым членом семьи*

- Ну что же, - выдержав паузу, вздохнула графиня. Расправив складку на юбке, она покрутила собственное обручальное кольцо, разглядывая его разноцветные камни и, взглянув на дочь, на лице которой была написана мольба, тотчас же отвернулась. Затем посмотрела на мужа, в глазах которого до сих пор искрились смешинки, будто это, и правда, чепуха – принять подобное решение. Однажды ведь она уже так и сделала: согласилась без раздумий, когда к Тате посватался Родион, и вот, что вышло…

С трудом подавив еще один глубокий вздох, Ольга вновь повернулась к Колиньи. Он терпеливо и смиренно ждал ее ответа. Но в его спокойном и прямом ответном взгляде светилась отчаянная надежда.

- У меня есть условие. Саше лишь шестнадцать. Конечно, она вполне взрослая и самостоятельная барышня, но для меня она еще долгое время будет ребенком. Поэтому, свадьбу мы устроим не раньше будущего мая. Надеюсь, этот ответ устроит всех?

- Я принимаю его с радостью, мадам! – произнес Адаль, подходя к ней, и вновь склоняясь к руке, а после со счастливой улыбкой повернулся к Саньке, которая, кажется, забыла, как дышать. Впрочем, от всего только что пережитого кругом шла голова даже у него.

- Боже мой, да ступайте же вы уже к ней! – нетерпеливо воскликнула Ольга, махнув рукой, и поглядывая при этом на мужа, изо всех сил пытающегося удержать на лице невозмутимое и торжественное выражение. – Молчи! – одними лишь губами, приказала она и тихо рассмеялась, прикрыв лицо ладонью.

Ну а сам Адаль, уже ни на кого не обращая внимания, тем временем, стремительно пересек гостиную, в один миг преодолевая разделяющее его и Сандрин расстояние, схватил ее за руки, поочередно поднося к своим губам каждую из влажных и ледяных от волнения ладошек.

- Ангел мой!..

Затем быстро опустился на одно колено и раскрыл перед нею только что извлеченную из кармана маленькую светло-коричневую сафьяновую коробочку, где сверкал и искрился всеми гранями перстень с великолепным топазом.

А когда, одновременно смеясь и плача от счастья, Сандрин приняла этот дар, снова встал рядом и сам надел его на ее безымянный пальчик и тихо, с удовлетворением, сказал – будто бы самому себе:

- Вот… Теперь уже совсем правильно!

Сама же Саша по-прежнему не могла произнести ни слова. Напряжение и тревога, переполнявшие ее душу все последние сутки, вырвались наружу целым фейерверком эмоций. Не позволив себе ничего подобного с тех пор, как подросла настолько, чтобы уметь это контролировать, она – впервые в жизни – этого совершенно не стеснялась. Да и зачем, когда те, кто сейчас рядом – самый близкие и никогда её за это не осудят.

- Что ж, полагаю, что теперь самое время выпить шампанского! – уже не тая улыбки, между тем, громко произнес Игнатьев, направляясь к камину, рядом с которым по стене спускался витой шнур сонетки.

Минуло еще немало минут, прежде чем страсти этого безумного дня, если и не успокоились полностью, то хотя бы немного улеглись, а тосты за счастье и радость жениха и невесты, а также здоровье и благополучие их родных, произнесены.

Выплеснувшись без остатка, Саша пребывала ныне в каком-то счастливом опустошении. Потому, когда Адаль и Дмитрий Кириллович ненадолго оставили их с мамой наедине, чтобы обсудить уже сугубо практические вопросы всех предстоящих событий, была даже немножко этому рада. Сидя в кресле и опустив глаза, она молча разглядывала подаренный женихом перстень. Словно все еще не до конца верила, что все это произошло с нею наяву.

- Ну, что, теперь-то ты, наконец, счастлива? – тихо спросила наблюдавшая за ней все это время Ольга Дмитриевна.

- Очень! Никто на свете даже не представляет… насколько! Только у меня почему-то нет слов, чтобы выразить это сполна. Должно быть, потому, что я слишком похожа на своего папу, да?

- Ну почему сразу никто?! Я вот, например, очень даже могу себе это вообразить! – с улыбкой произнесла Ольга Дмитриевна и подошла к дочери, опустив ладонь на ее белокурую макушку. – А слова! Да к чему они, если достаточно взглянуть на твое сияющее лицо и наполненные радостью глаза? И если бы сегодня твой отец мог бы увидеть тебя, уверена, он был бы так же счастлив. Вы и правду похожи, даже больше, чем можно было бы ожидать, учитывая, что ты его и не знала совсем. Оба обладаете большим и отзывчивым сердцем, умеете читать в сердцах других, честны и справедливы. Конечно, не обошлось и без изъянов в твоем характере. Но, это, несомненно, от меня! – Ольга рассмеялась, а затем поцеловала дочь в лоб. – Наверное, теперь мне полагается сказать несколько напутствий? Но успеется. Ты будешь счастлива, я в этом не сомневаюсь! А пока… ну-ка, покажи мне поближе свое кольцо! Прекрасный цвет! И, кстати, вполне подойдет к той парюре, которую когда-то подарил мне твой отец. Считаю, что теперь для неё пришло самое время, чтобы сменить владелицу!

 Отправлено: 13.11.20 01:34. Заголовок: Следующие полгода по..

Следующие полгода после того, как свершилась их помолвка и обручение с Адальбером, впоследствии чаще всего вспоминались Александре, как непрерывная череда быстро сменяющих друг друга событии. Происходили они как в большом мире, так и в «малом», домашнем. И именно в нём все еще можно было найти, чем согреть душу и сердце, хотя, по большому счету, постепенное погружение России в суровую беспросветность военного времени оставалось все еще почти неощутимым в отдаленной от главных мест боёв Восточного фронта Москве. Разумеется, газеты были полны новостей, вызывавших порой неоднозначную реакцию и споры. Патриотический всплеск начальных недель и месяцев войны успел заметно поутихнуть после первых серьезных потерь. Вместе с этим, у всех на устах были имена покорителей старинной крепости Перемышль в польских землях на северо-востоке Австро-Венгрии, которую Русская армия то осаждала, то пыталась вновь и вновь штурмовать всю зиму, пока запершиеся в её стенах кайзеровцы, наконец, не капитулировали в самом начале марта нового, 1915 года. А еще через пару недель после этого Европу потрясла весть о варварском бомбовом ударе, который германцы нанесли со своих дирижаблей по Парижу. И вот это событие уже напрямую коснулось Саши. Вернее, могло бы коснуться – но, к счастью, обошло стороной, потому что Тата, отсутствовавшая в России больше года после несостоявшейся свадьбы с Родионом Михайловичем Елагиным, буквально за несколько дней до этого, в очередной раз вернулась домой. Официально – в связи с грядущим замужеством младшей сестры. А неофициально – потому что была прощена родителями, так как с некоторых пор имела полное право более не терзаться муками совести по поводу нанесенной жениху новой сердечной раны. Которая, впрочем, видно, оказалась не такой уж и глубокой, учитывая его недавнюю женитьбу в Петрограде на другой женщине. Весть об этом событии, прилетевшая из Петрограда в самом конце прошлого декабря, буквально обескуражила Сашу, все это время искренне полагавшую графа Елагина жертвой безрассудства и жестокости старшей сестры. Слава богу хоть, что она так и не успела обвинить в этом Тату в открытую и лично – а иначе пришлось бы теперь еще и извиняться… И какое счастье, что подобное совершенно немыслимо представить для них с Адальбером, в искренней любви и верности которого Саша была уверена настолько же, насколько и в собственных чувствах, между тем, еще более крепших день ото дня, хотя подобное казалось невероятным – ибо, куда уж сильнее? А тут еще разлука, игравшая в их случае ровно ту самую роль ветра, что раздувает пламя настоящего чувства – бесконечно занятой по службе, Адальбер теперь почти не имел возможности вырваться в Москву. Оставались лишь телефонные разговоры и письма, общение которыми оба предпочитали еще и потому, что конфиденциальность переписки дозволяла куда большую свободу в общении, нежели чинный обмен вежливыми фразами в извечном присутствии поблизости кого-нибудь из родных.

А только что было делать, если мама, даже согласившись на их брачный союз, кажется, все еще так до конца и не приняла этого в сердце своем?! И потому держалась с бедным Адалем по-прежнему довольно сдержанно, хотя тот был готов уже на все, лишь бы полностью развеять её сомнения.

Что же, видимо, для этого и требовались, на самом деле, те полгода, которые она назначила при их обручении. Хотя, в своем последнем по сроку письме Адальбер в отчаянии признался, что готов уже тайно пробраться в Москву и украсть Сашу из отчего дома, подобно тому, как поступают пылкие представители многочисленных народов, населяющих русский Кавказ.

Но, так или иначе, время все-таки двигалось вперед. Миновал март, наступил апрель, в середине которого семейство Игнатьевых вновь переместилось в Петроград, где должно было состояться венчание. И для того, чтобы ему вновь собраться в полном составе, не хватало лишь только Стёпы. Все эти месяцы он находился в самой гуще военных событий, передвигаясь вместе со своим полевым госпиталем вслед за линией фронта где-то на границе Царства Польского и Австро-Венгерской империи, потому смог точно подтвердить возможность своего приезда на свадьбу сестры лишь за несколько недель до назначенной даты. И это стало едва ли не главной Сашиной – да и всеобщей домашней радостью, исключая, собственно, само будущее брачное торжество.

 Отправлено: 16.11.20 01:20. Заголовок: Весна в Петрограде н..

Весна в Петрограде не слишком спешила отогреть улицы солнцем. Но для Адальбера это было совершенно не важно. Его собственная весна наступила еще тогда, когда все календари твердили, что за окном поздняя осень. И оттого, все последующие месяцы, предварявшие свадьбу, он пребывал в каком-то непреходящем состоянии легкой эйфории и счастья. Иногда становилось даже неловко. Возникала мысль: а имеет ли он полное право радоваться, когда мир вокруг все глубже погружается в беды и страдания? Или когда те, кто стал этому причиной, используют все более подлые и абсолютно лишенные представлений о чести методы ведения войны, вроде тех хлорных газовых атак, впервые примененных германцами на Ипре, и продолжаемых ими с тех пор безо всякого смущения по поводу их изощренной бесчеловечности.

Впрочем, на самом деле, Адаль, конечно же, понимал, что все это пустые терзания. И что в целом жизнь так и устроена, чтобы, порой, самым невероятным образом сочетать в себе хорошее и дурное. Потому первому следует радоваться, по поводу второго – не отчаиваться, и все это вместе делать – продолжая неусыпно исполнять обязанности, возложенные на тебя судьбой и службой. Тем более что последней теперь приходилось уделять практически все свое время.

Каждое утро Колиньи составлял для Палеолога выдержки из поступивших за ночь депеш, военных сводок и различных донесений. Затем, в течение дней, совершал вместе с патроном все запланированные визиты и переговоры, что затягивались порой до позднего вечера. А ведь после них, обычно, происходили еще и закрытые внутренние обсуждения в посольстве! И наутро все повторялось вновь.

По разным обрывкам разговоров и прочим сведениям становилось ясно, что даже среди традиционно наиболее лояльного к монархии аристократического круга России зреет недовольство действующим Императором, поступки которого все чаще удивляли отсутствием логики. Но в особенности – Императрицей, все глубже увязавшей в религиозном мистицизме под влиянием всем известного одиозного «старца», также возомнившего себя на этом основании едва ли не вершителем судеб мира. Дошло до того, что некоторые всерьез – пусть пока и не во всеуслышание – зашептались о необходимости отречения действующего царя в пользу юного наследника, дабы тот мог править при регентстве Великого князя Михаила, пока не повзрослеет достаточно. Но все их прожекты чаще всего упирались в то, что никто не мог сказать точно, сможет ли этот несчастный ребенок, неизлечимая болезнь которого давно превратилась для большинства в секрет Полишинеля, даже попросту дожить до своего совершеннолетия…

В любом случае, Палеолог четко отслеживал и собирал всю поступающую к нему информацию. А затем анализировал, взвешивал и отправлял в Париж в виде секретных отчетов. Участие – пусть по большей части и только техническое, в их создании было еще одной служебной обязанностью Адальбера. И оно тоже требовало времени, которое впервые хотелось потратить не только на службу, но и на себя. Вернее, на то, чтобы в полной мере осознать грядущие перемены в жизни, которую предстоит вскоре обустроить совершенно по-новому.

И вот здесь ему протянул руку помощи Поль Чернышев, который и до того на правах дядюшки невесты активно способствовал младшей сестре со сбором и покупкой всего необходимого в приданое для Сандрин. Именно ему Адальбер как-то почти в отчаянии пожаловался, что решительно не имеет теперь времени всерьез заниматься поисками нового жилья – привести юную жену, выросшую в совсем иных условиях, в нынешнюю холостяцкую служебную квартирку на Шпалерной казалось ему немыслимым. Конечно, всем понятно, что жизнь семьи дипломата сродни кочевнический, и однажды наступит момент, когда им с Сандрин придется покинуть Петроград и Россию. Но даже если так, сейчас у них все равно должен быть дом. Пусть временный, но достаточно основательный и респектабельный. Именно такой особняк, выслушав все эти пожелания, граф Чернышев вскоре и отыскал в самом сердце Каменного острова, арендовав его затем сразу на десять лет и наотрез отказавшись от всяких разговоров о возмещении потраченных средств – назвав это еще одним из своих сувениров для будущих новобрачных.

Еще одной важной задачей, которую Адальберу приходилось решать уже самому, без чьей-либо помощи, было знакомство и установление добрых отношений со всей прочей многочисленной родней своей невесты. Как в Москве, куда он вновь наведался после помолвки уже на Рождество, так и в Петрограде. Где он, уже вместе с Игнатьевыми, Полем и самой милой Сандрин впервые наведался в дом к старой графине Чернышевой, нынешней главе её материнской линии. Вопреки закономерным опасениям – и к немалому удивлению дочери и младшего из сыновей, Мария Николаевна приняла жениха внучки достаточно благосклонно. Как после шутили между собой Ольга и Павел Дмитриевич, немалую роль в этом наверняка сыграло подробное изучение Готского альманаха и наведение справок о финансовом благосостоянии семейства де Колиньи – именно совокупность этих плюсов в результате, должно быть, и перевесила в её сердце все давние предубеждения против отдельных представителей данной фамилии.

Без особого энтузиазма отнёсся ко всему лишь граф Анатолий Дмитриевич, по сугубо личному, и также высказанному ближайшим родственникам уже наедине, мнению которого, Ольга, выходит, так и не изжила в себе до конца прежнего сумасбродства – коли согласилась подобный союз. Тем более, когда у всех еще так свежи воспоминания о прошлогоднем свадебном скандале с участием её старшей дочери.

Адаль же, по-прежнему не ведавший об этих внутренних семейных противоречиях, сумел, по доброте душевной, отыскать нечто хорошее даже в нем. Найдя старшего из братьев Чернышевых человеком несколько суховатым, но порядочным, образованным, и крайне приверженным соблюдению всех традиций.

Куда более сердечные отношения – и буквально с первой же встречи сложились у него с мадемуазель Татьяной, старшей сестрой Сандрин, вернувшейся ранней весной из Парижа в Петроград. Прежде слышавший о ней лишь от родных и близких, Адальбер и лично был мгновенно очарован её добрым сердцем и открытым нравом, а также впечатлен художественным талантом, который, судя по нескольким привезенным домой работам, действительно обещал ей большое творческое будущее и известность.

Последним из близких членов семьи, с кем Колиньи познакомился уже почти накануне торжества, оказался, по понятным причинам, Степан – старший брат Александры, который все эти месяцы служил полевым хирургом на Восточном фронте. И нынче смог получить небольшой отпуск лишь на несколько дней. Но Саша и все остальные бесконечно радовались и этому. А Адаль был горд, что в лице этого человека приобретает еще одного, столь достойного и благородного родственника. И еще тому, что их человеческая симпатия с поручиком Веригиным оказалась, кажется, абсолютно взаимной.

Так что теперь можно было смело говорить, что все необходимые приготовления к свадьбе закончились в срок. Её датой назначили день рождения Сандрин, а местом – ту маленькую старинную церковь, где когда-то обвенчались её родители. Пока же в Петрограде вовсю концентрировались обитавшие в других городах родственники. В их числе был и маркиз де Руайяль, отважно предпринявший в свои преклонные годы сложное, двухтысячеверстное путешествие через всю воюющую Европу ради возможности быть на свадьбе единственного внука. А также близкие друзья, включая обширное семейство восприемника Александры, преодолевшее ради крестницы примерно такое же расстояние – только из далекой южной русской Астрахани.

За три дня до свадьбы все они впервые собрались вместе на торжественный обед в доме Павла Дмитриевича Чернышева. Именно на этот вечер Адальбер запланировал последнее важное дело, которое обязан был уладить до свадьбы. Вернее, даже не дело, а разговор, на который почему-то так и не решился в течение всех этих месяцев. Да и теперь еще колебался, хотя отступать уже было, вроде бы и некуда. Должно быть, в какой-то момент это стало заметно даже окружающим. Потому что вскоре граф Игнатьев внезапно осведомился о причинах его дурного расположения духа.

- Нет, что вы, граф! Уверяю, у меня прекрасное настроение! – возразил Адаль, прибавив затем, что просто волнуется. А сам, тем временем, уже искал глазами будущую свою belle-mère.

Она стояла возле окна и о чем-то тихо переговаривалась со старшим сыном, с безотчетной материнской нежностью порой слегка дотрагиваясь до рукава его офицерского мундира. Словно все еще не верила, что он снова рядом. Было бесконечно жаль прерывать эту трогательную сцену, поэтому Адаль подождал еще немного. А уж затем, когда Степан отошел, направился к графине сам.

- Мадам Ольга, уделите мне пять минут… Наедине, – покачал он головой, когда мать Сандрин тут же с улыбкой предложила ему присесть для этого вместе на ближайшую софу.

- Хорошо, тогда давайте пройдемся до музыкального салона – там сейчас точно никого нет, - кивнула она, взглянув на него уже немного тревожно и настороженно.

- Графиня… я довольно давно искал повод поговорить с вами на эту тему, - начал Адаль, когда они добрались, немного помедлив, но все равно глядя при этом прямо ей в глаза, - просто не хочу, чтобы между нами осталась любая недоговоренность… Мне известна история ваших отношений с моим покойным отцом.

По её лицу пробежала едва заметная тень. А пальцы рук, до того спокойно расположившиеся на коленях, слегка сжались. Но большей реакции Колиньи так и не дождался. И, слава богу, с чувством подумал он про себя, продолжая, меж тем, говорить вслух довольно спокойно:

– Но я хочу, чтобы вы точно знали: это никак не влияет на мое отношение к вам лично. Кто прав, а кто виноват в той истории – попросту не мне разбираться. Тем более что она – это уже далёкое прошлое. А в будущем – всего через три дня, когда Сандрин станет моей женой, её семья навеки будет и моей. Потому любому из вас, если однажды в том случится потребность, я тоже готов стать защитником и помощником.

- Ваши слова – это слова благородного человека, Адальбер. И поверьте, если я прежде и испытывала к вам предубеждение, то теперь искренне в том раскаиваюсь. И прошу у вас прощения за былую резкость. Я вижу, что вы делаете мою дочь счастливой и этого мне, как матери, вполне достаточно.

- Тогда остается лишь одна мелочь. Я хочу отдать вам вот это, – граф извлек из-за пазухи небольшую связку писем, узнав которые мгновенно, Ольга вновь слегка побледнела. – Я не посмел их уничтожить, так как полагаю, что… скажем так, вычеркнуть из памяти ту историю окончательно – теперь уже только лишь ваше исключительное право.

 Отправлено: 16.11.20 23:33. Заголовок: * со всей моей фанта..

* со всей моей фантастической семьей*

- Ой, уходите, уходите! Вам сюда нельзя! – громким хором заголосили и замахали руками на Степана и Дмитрий Кирилловича, сунувшихся было на минуту в будуар, где уже завершались последние приготовления к торжественному выходу Александры, заставив двоих мужчин тотчас же сконфуженно ретироваться обратно за пределы комнаты. Откуда, Дмитрий Кириллович, смеясь, все же громко поинтересовался, отчего вдруг такая несправедливость? Ведь они не имеют малейшего отношения к семейству жениха, а стало быть, и старое суеверие о том, чтобы не смотреть на невесту до самого последнего момента на них и не распространяется.

- Хотя, с другой стороны, Стёпка, тебя-то к сёстрам в день их свадьбы уж точно лучше не подпускать! Во всяком случае, пока не обвенчаются, - прибавил он уже заметно тише, так, чтобы никто, кроме них двоих этого не слышал.

На что сам поручик медицинской службы лишь усмехнулся и безмолвно кивнул, чуть коснувшись усов, по приобретенной с некоторых пор – вместе с ними же – привычке, согнутым указательным пальцем. Глупо было отрицать свое участие в той, уже почти двухлетней давности, истории. Но и по сей день Веригин еще ни разу не усомнился, что поступил тогда так, как был должен. Прямым доказательством чему был вполне умиротворенный вид Таты, с которой в первую ночь после его приезда в Петроград, они проболтали, то сидя, то лежа в обнимку на кровати прямо поверх покрывала, почти до утра. Говорили долго и обо всем, прежде чем Степан, наконец, решился спросить, не жалеет ли сама Лисица о том, что тогда произошло. Надолго умолкнув, она в результате как-то неопределенно качнула головой – и сразу перевела разговор на другую тему. Да и после ни разу о Родионе не заговорила, решив, верно, навеки оставить это при себе. Что ж, имеет право. Равно как и все. Так же, впрочем, как и он сам, предпочитающий ни с кем и никогда не делиться некоторыми личными воспоминаниями…

- Ну и что вы тут теперь до сих пор стоите? – это Татка высунула из-за двери свою белокурую голову, увенчанную прихотливой шляпкой с двумя длинным, лежащими практически горизонтально, узкими перьями какой-то экзотической птицы. – Спускайтесь в холл, а мы сейчас уже идем!

- Хорошо-хорошо! Только не ругайтесь! – решив не спорить, Дмитрий Кириллович в идеально сшитом черном фраке и блестящем атласном цилиндре, и Степан – в своем парадном, надетом чуть ли не впервые за все время военной службы, офицерском мундире, покорно пошли туда, куда их отправили.

А еще через пять минут на верхней площадке лестницы, словно юная королева, в сопровождении свиты, появилась Саша в нежнейшем, белого атласа, подвенечном платье, лиф и расширяющиеся книзу рукава которого длиной чуть ниже локтя были сделаны сплошь из брабантского кружева ручной работы. А тонкая талия схвачена изящно драпированным атласным же поясом, и подчеркнута брошью с топазами из подаренной матушкой парюры, диадема из которой венчала на голове тончайшую фату, стекавшую водопадом невесомых складок до самого пола, почти перекрывая метровый шлейф. В него сзади переходил подол основной юбки, поверх которой еще имелась верхняя, прозрачная, газовая, расшитая по краю в три ряда зигзагами бисерных нитей.

- Вот это да! Вот это я понимаю невеста! – с одобрением вздохнул Игнатьев, едва взглянув на дочь и переведя затем взгляд на Ольгу, стоявшую чуть позади. На лице ее одновременно читались материнская гордость, радость и грусть. И эти чувства были Дмитрию Кирилловичу близки и понятны, хотя Санька, вроде бы, и не была ему родным по крови ребенком. Да только какое это имеет значение, если все они – уже давно одна семья. И никакой иной для себя он попросту не представляет.

- Ну что же, пора! – кивнул граф, в конце концов, протягивая руку и предлагая Александре спуститься к нему по лестнице.

А еще через некоторое время их свадебный кортеж подъезжал к Благовещенской церкви, что на Васильевском острове. А у главного входа ее, волнуясь, уже дожидался прибытия невесты граф де Колиньи, до того стойко прошедший ради возможности соединить их сердца и жизни по принятому в России церковному обряду целый ряд испытаний, включая покаяние и исповедь. Впрочем, ради того, чтобы быть навсегда с Сандрин он решился бы и на большее. Да на что угодно бы решился! И Адаль убедился в этом в очередной раз, едва только граф Игнатьев с улыбкой подвел к нему дочь, символически передавая из рук в руки.

- Ты прекрасна, моя любовь! – прошептал он в восхищении, уводя Сандрин под высокие своды старинного храма, в котором для него, крещеного, хотя и не слишком религиозного католика, все было так необычно и таинственно, включая и сам обряд, проходивший даже не на русском, а на звучащем еще более загадочно церковно-славянском языке. Тем не менее, свое твердое «да» во все необходимые моменты он говорил именно по-русски. И именно на безымянный палец правой руки возлюбленной надел в результате обручальное кольцо – потому что Сандрин сказала, что так будет правильно. А он уже давно готов был с радостью исполнять любые её желания.

Церемония во французском посольстве, куда новоиспеченные супруги перед Господом отправились для того, чтобы соединить свои судьбы и перед ликом отчизны Адальбера, уже более столетия признававшей законным только такой, гражданский, союз, была не в пример проще и короче. Хотя месье Палеолог, как глава дипломатической миссии, обладавший правом регистрировать браки своих соотечественников, постарался добавить в нее всю полноту своего дружеского расположения к Адальберу де Колиньи и прелестной племяннице Поля Чернышева, сумевшей похитить его сердце.

Впрочем, для самой Саши это казалось уже не важно. Ведь она все еще была под впечатлением и переживала тот недавний миг своего бытия, когда длилось церковное таинство, в ходе которого время для неё будто бы вовсе остановилось. А в мире, не осталось более никого, и только лишь они с Адалем, точно Прародители Адам и Ева, стояли вдвоем не перед пожилым священником, но перед самим Господом, обещая именно ему беречь и любить друг друга в горе и в радости, во здравии и болезни, пока их не разлучит смерть. Хотя и совершенно не верили в то, что это когда-нибудь случится.

Потому что уже заранее, но совершенно твердо знали, что любовь их – сильнее смерти. А жизнь тоже будет вечной, продлившись, даже тогда, когда их физические тела уже истлеют и растворятся в пыли времен – в детях, внуках и правнуках, на много поколений вперед. И была в этом суть постижения той действительно последней тайны бытия, что становится ведома лишь тем, кто рискнет без страха и сомнения открыть свое сердце навстречу настоящему большому чувству.