Отправлено: 17.12.19 22:32. Заголовок: Любовь - смешенье разных красок...

Время действия: декабрь 1912 года и далее

Место действия: Москва

Участники: Татьяна Веригина, Родион Елагин, семейство Игнатьевых, НПС

 Отправлено: 18.12.19 23:34. Заголовок: *с любимыми мужчина..

*с любимыми мужчинами*

Проводник раскрыл дверь вагона, и Тата, покинувшая свое купе еще тогда, когда прибывающий из столицы железнодорожный состав только начинал медленно вползать на территорию Николаевского вокзала, широко улыбнувшись, с наслаждением вдохнула сухой морозный воздух, отчётливо пахнущий здесь, на перроне, мазутом, углем и вагонной смазкой. Наконец-то позади эти сорок с лишним бесконечных часов в Норд-Экспрессе, и после – еще целая ночь в поезде из Петербурга! Наконец-то дома, в родной Москве!

Спустившись по развернутой складной лестнице, она вытягивала шею и вставала на цыпочки, пытаясь рассмотреть в клубах еще толком не развеявшегося белоснежного дыма лица встречающих ее родных. И вскоре, наконец, увидела отчима и старшего брата, пробирающихся навстречу среди толкущихся возле дверей других вагонов недавних своих попутчиков. Но вот, вероятно, заметив её раньше, чем Дмитрий Кириллович, Стёпка приветственно взмахнул рукой и, коротко сказав что-то графу, одобрительно кивнувшему в ответ, значительно ускорил шаг. А спустя еще минуту, Тата с радостным визгом уже повисла у него на шее, от избытка эмоций не сразу почуяв, как её темно-зеленый бархатный, «художнический», берет свалился в сугроб, открывая на всеобщее обозрение коротко, по новейшей парижской богемной моде, остриженную белокурую головку.

- Что?!.. Это еще что такое?! – воскликнул ошеломленный Степан, едва отпустив сестру с рук обратно на землю и слегка отстранившись, чтобы лучше рассмотреть то, что только что невзначай нащупал. – Ты похожа на крестьянского мальчика, – прибавил он, качая головой и вновь проводя ладонью по затылку, на котором еще летом обыкновенно красовался строгий узел, в который Татка, презирая любую вычурность, обычно стягивала волосы. Прямо сказать, и тогда не потрясавшие мир густотой и пышностью, но теперь… - Ты хоть представляешь, что скажет по этому поводу мама?!

- Думаю, что ничего нового о себе я от неё уже не услышу! – усмехнулась девушка, упрямо тряхнув волосами и сдувая со лба упавшую на глаза легкую прядь.

- С этим я бы, пожалуй, поспорил, - иронически заметил, подключаясь к их разговору, граф Игнатьев, который, тем временем, тоже успел добраться до нужного вагона. Однако до сих пор оставался чуть в стороне, деликатно давая брату и сестре, определенно не умеющим существовать друг без друга полностью счастливо, побыть немного наедине – если, конечно, вообще можно говорить об уединении посреди шумного и многолюдного перрона. – У твоей матушки весьма насыщенный и богатый лексикон, так что она, наверняка, найдет, чем еще тебя в этом смысле удивить… ну, здравствуй, милая! Добро пожаловать домой! Рад тебя видеть, и надеюсь, дорога была не слишком утомительной.

- Нет, просто очень-очень долгой! – освободившись из братских объятий, Тата расцеловалась с отчимом, сумевшим всего за четыре года стать и ей близким и родным человеком, пускай фамилии они по-прежнему носили разные. Хотя надо сказать, что сразу после женитьбы, Дмитрий Кириллович был весьма решительно настроен дать свое имя и титул не только жене, но и всем её отпрыскам. И лишь благодаря недюжинному дипломатическому таланту и дару убеждения дяди Поля, сумевшего аргументированно и деликатно обосновать, почему дети первого мужа сестры должны сохранить его фамилию, все осталось как раньше. Впрочем, новая большая семья получилась на удивление крепкой и счастливой даже без этих формальностей. А теперь, спустя время, о них уже и вовсе никто не вспоминал.

- Ну что, будем считать, что торжественное прибытие состоялось, и можно, наконец, отправляться домой, пока наша юная парижанка совсем не заледенела? – хлопнул в ладоши граф, иронически окидывая взором по-европейски легкомысленное одеяние падчерицы.

- Да мне совсем не холодно! И пальто теплое, правда-правда! – возразила ему Тата, вновь натягивая на голову заботливо отряхнутый Степой от снега берет, хотя, в глубине души была почти готова признать правоту Дмитрия Кирилловича. И верно, довольно глупо, что прожив почти всю сознательную жизнь в Москве с ее крепкими зимами, она так быстро привыкла к мягкому европейскому межсезонью, что даже не подумала одеться потеплее, отправляясь на каникулы. Ну да ничего, главное – добраться домой, а там уж пропасть ей точно не дадут.

- «Правда-правда»! – передразнил ее Стёпка. – Давай, рассказывай! А потом схватишь простуду и лечи тебя вместо того, чтобы праздники со всеми отмечать!

- Ой, и кто же это сейчас сказал?! Неужели, сам великий и ужасный профессор Веригин? – тут же ехидно осведомилась в ответ девушка, заставив брата слегка смутиться.

Игнатьев при этом лишь вновь усмехнулся и покачал головой. Когда-то, в самом начале их брака, жена рассказала ему грустную историю своих приемных детей, а также о том, как Тата долго не могла вновь заговорить после пережитого потрясения. Глядя на неё нынешнюю, в это было практически невозможно поверить. Да и слава богу, как думалось всякий раз Дмитрию Кирилловичу, успевшему всей душой привязаться к этой искренней, веселой и немного взбалмошной девочке. Как, впрочем, и к другим детям своей жены, коих он никогда не отделял от тех малышей, которых Оля подарила уже ему самому.

Тем временем, наконец, выгрузили и принесли Татины вещи: всего несколько чемоданов. Наполненных, однако, не нарядами, но красками, новыми наборами кистей и прочими, куда более необходимыми, чем платья, вещами. А еще рождественскими и новогодними подарками для родных. Поэтому, убедившись, что все на месте, барышня Веригина взяла под руки сразу обоих своих кавалеров и так, втроем, весело переговариваясь и делясь новостями, сопровождаемые носильщиком с тележкой, они и вошли в здание вокзала. А оттуда вышли на площадь, где хозяев дожидался автомобиль.

- Ой, так это и есть тот самый, да? Новый? – воскликнула Тата, всплеснув руками и оборачиваясь к Дмитрию Кирилловичу.

- Да, он и есть, - с гордостью кивнул граф.

Новейший «Делоне – Бельвилль» HB4, действительно, был приобретен им всего полтора месяца назад, поэтому Таня, находившаяся тогда во Франции, знала об этом событии лишь понаслышке. Впрочем, никуда не девался и старый, по-прежнему занимавший свое место в просторном гараже, специально выстроенном на заднем дворе семейного особняка в Успенском переулке с расчетом на то, что со временем автоколлекция графа будет только разрастаться.

- Какой красивый! – воскликнула Тата, запрыгивая на высокое заднее сиденье, обтянутое темно-красной кожей, и с любопытством осматриваясь. – Прежний-то, казалось, такой, что лучше и быть не может, но это просто чистый восторг!

- Совершенно с тобой согласен! И еще больше меня радует, что делить его вместе со мной – и вами, естественно, будут всего нескольких сотен людей в целом свете. Представитель компании сообщил в сопроводительном письме, что выпустить планируется не более ста экземпляров. Мой – десятый по счету. А первый и второй, слышал, вновь приобрел в свой гараж наш Государь.

- Какое невыносимое тщеславие, граф! – наморщив нос, тут же «возмущенно» одернула его Тата. – Вам должно быть чрезвычайно стыдно!

- Но может же такой идеальный человек, как я, позволить себе хотя бы одно маленькое несовершенство? - невозмутимо заметил он в ответ, усаживаясь за руль. – Хотя, Родион с тобой, наверняка, согласен – пусть и не сказал этого вслух, когда я впервые демонстрировал ему свое приобретение. Спроси у него об этом как-нибудь, при случае. Даже интересно…

- Не думаю, что он больше захочет делиться со мной своими мыслями, - глуховато буркнула в ответ Тата, и, подняв повыше воротник пальто, подвинулась, освобождая рядом с собой чуть больше места на заднем сиденье – для старшего брата. – Садись скорее, Стёпка, и поедем уже домой. А то я что-то и правда, начинаю замерзать.

Внезапная перемена в ее настроении при упоминании имени графа Елагина, конечно, не осталась незамеченной, однако прокомментировать ее – вернее, просто сказать что-то по данному поводу, первым решился именно Степан.

- Он будет у нас сегодня вечером. Мама пригласила – давно, еще до того, как ты прислала письмо, что собираешься приехать.

- Да, ты ведь не расстроишься, надеюсь? – обернулся к ней в свою очередь Игнатьев, отвлекаясь на мгновение от руля.

- Нет, - коротко отозвалась Тата, прежде ясный взгляд которой подернулся от этой неожиданной новости дымкой задумчивой неопределенности. – Почему это должно расстроить меня? Скорее уж его… А кто еще будет? Гнездовы и наши бабушки? – прибавила она уже более оживленно.

- Нет, Сергей Аркадьевич с Натальей Викторовной сейчас в Петербурге, у Филиппа, а бабушки… Лидия Николаевна прислала подарки и сказала, что приедет завтра утром к моменту их распаковки, а Анна Софроновна, - и тут Степа сокрушенно вздохнул, - как всегда, ты же ее знаешь!

- Ясно, - кивнула Тата. – Значит, завтра, как всегда, поедем к ней все вместе сами… Хотя, вот ей-богу не понимаю, чего она себе все это навыдумывала.

- Вот и я о том же, - согласился Степа, который, в отличие от сестры, впрочем, понимал людей уже немного лучше. А потому догадывался, что за вежливым, и с крайне деликатной формулировкой отказом, полученным мамой из маленького особнячка в Петроверигском, в котором по сию пору обитала Анна Софроновна Веригина, в ответ на приглашение встретить один из первых новогодних праздников в кругу ее новой семьи, таится не только «нежелание мешать». Но и, возможно, что-то еще. Что-то из мира взрослых, к чему, несмотря на то, что и сам уже давно вырос, Степке по-прежнему не хочется быть причастным… Вопрос этот он, однако, никогда и ни с кем не обсуждал. Даже с мамой и сёстрами.

Между тем, управляемый графом Игнатьевым автомобиль с мягким урчанием двигался теперь вдоль Каретного ряда, и это означало, что новый дом, к которому Тата, оказывается, успела привыкнуть и по которому отчаянно тосковала все несколько проведенных в Париже месяцев – несмотря на глубокое очарование его блеском и великолепием, уже совсем близко. Когда же миновали заснеженный сад «Новый Эрмитаж» и, при повороте в родной переулок, взгляду, как всегда, открылся приземистый четверик храма Успения Богоматери в Путинках, увенчанный горкой кокошников, несущих глухое, крытое черепицей, пятиглавие, на сердце вновь стало легко и захотелось даже нетерпеливо подпрыгнуть на мягком, стеганом сиденье. Скорее, скорее дальше! Туда, где вот уже третий год, все еще удивляя прохожих своим необычным, кажется, полностью лишенным симметрии и прямых линий, фасадом, гордо возвышается трехэтажный особняк, выстроенный в манере, которую уже успели окрестить «русским модерном», отделяя его тем от всех прочих направлений этого архитектурного стиля.

- Ну так, чада мои, ступайте, обрадуйте матушку первыми! – проговорил Дмитрий Кириллович, остановившись прямо напротив его парадного входа. – А я следом за вами, вот только машину поставлю в гараж.

 Отправлено: 24.12.19 17:11. Заголовок: *семейный выход* - ..

*семейный выход*

- Как считаешь, мамочка, что они задумали? – спросила Санька, когда после завтрака Митя и Стёпа вдруг объявили им, что должны прямо теперь вдвоём отлучиться по неотложному делу, и вернутся домой не раньше полудня. Иных подробностей никто из двоих, прежде чем исчезнуть из дому, объяснить так и не удосужился. Однако Ольга Дмитриевна ни за что не могла бы называться проницательной женой, если бы по одному только взгляду супруга не догадалась, что дело, скорее всего, в каком-то очередном задуманном им сюрпризе. И уж, конечно, точно не была бы женой мудрой, если бы начала пытать Митю расспросами, а не сделала вид, что вовсе ничего странного не заметила.

- Ты же знаешь нашего папу, детка, он всегда умеет придумать что-нибудь этакое, чтобы нас удивить.

И это не было преувеличением. Санька ведь до сих вспоминает, как в ее одиннадцатый день рождения papa позвал к ним самых настоящих циркачей. Да не одних, а с дрессированными зверями, чьи трюки привели приглашенных на тот её праздник друзей в неописуемый восторг. А сама она ни за что не забудет, как минувшим летом, уже на её именины, Митя пригласил выступить у них дома Сергея Прокофьева, молодого композитора, чьи сочинения чуть раньше просто поразили Ольгу своей неординарностью и отличием от всего, что доводилось слышать прежде.

Так что и теперь можно было почти не сомневаться, что Дмитрий Кириллович задумал что-то столь же необычное. А если учесть, что для воплощения своей идеи ему понадобилась даже Стёпина помощь, то, наверняка, еще и грандиозное. Что именно – Санька принялась гадать вслух, как только мужчины покинули дом, выдвигая при этом версии, одна другой фантастичнее. Ольга выслушивала их со снисходительной улыбкой, но в душе была заинтригована разве что немногим меньше, чем дочь. Хотя, конечно, и не показывала виду, призывая Сашу не быть такой фантазеркой и убеждая ее в шутку, что papa и Стёпа сбежали, куда глаза глядят лишь затем, что не смогли более выносить предпраздничной суматохи. Последняя, набирая обороты уже две недели, достигла пика как раз сегодня, в канун Рождественского сочельника. Оттого еще с самого раннего утра по дому непрерывно сновали обычно почти незаметные в его господской части слуги, переносившие из других помещений в столовую то свежевыглаженные скатерти и салфетки, то целые подносы начищенного до зеркального блеска столового серебра, то очередную партию фарфора и всевозможного хрусталя. «Под парадной лестницей» жизнь, впрочем, кипела не менее бурно. На кухне, где вовсю шел кулинарный процесс, повсюду – и на плите, и в духовом шкафу что-то шипело, скворчало и клубилось сводящими с ума ароматными парами. А за разделочными столами кухарка и ее помощницы во главе с приглашенным лучшим московским поваром колдовали кто над тестом для выпечки, кто над нарезкой ингредиентов для будущих холодных и горячих закусок.

И все это происходило лишь по той причине, что нынешним вечером в особняке Игнатьевых должен был состояться ежегодный рождественский семейный сбор. Гостей на подобных приёмах в разные годы и по разным причинам бывало то больше, то меньше, но это не мешало хозяевам демонстрировать свое радушие на таком уровне, будто в дом должны будут пожаловать не родственники и ближайшие друзья, а не меньше, чем сам Государь вместе со всей семьей и свитой.
Нынешний год выдался, к слову, в этом смысле как раз менее «урожайным». Из всех приглашенных обещались непременно быть только Дрина и Николя Елагины, да их – и Мити, конечно же – племянник Родион, лишь в конце прошлой осени обосновавшийся в Первопрестольной после перевода по службе. А вот все прочие… Лидия Николаевна сослалась на разыгравшийся вдруг не на шутку ревматизм, но, прислав целый ворох тщательно упакованных подарков, пообещала приехать прямо с утра в само Рождество, чтобы присутствовать при их разборе. Нечто в подобном духе, про тяготы со здоровьем, написала в ответе на отправленное, как всегда, приглашение и Анна Софроновна – первая Ольгина свекровь. А следом за ней, разумеется, тут же посыпались вежливые отказы от семейств Таши и двух других младших сестёр Александра Глебовича, намеревавшихся встретить праздник вместе с матерью. Отправились в Петербург к сыну на праздники Серж и Натали Гнездовы, там же, в столице, вознамерился встретить Рождество и Поль, который, видимо, еще не забыл их летней размолвки... Все вместе, эти события, безусловно, расстраивали Ольгу Дмитриевну, однако главным огорчением оставалось, что в Рождество дома не будет её любимой маленькой кошечки, Тани, уже в течение нескольких месяцев и поныне обретавшейся в таком далёком от заснеженной Москвы Париже.

Надо сказать, что способности старшей дочери к рисованию, Ольга заметила едва ли не первой. И дальше много лет всячески способствовала их развитию, полагая все нарастающее девочкино увлечение живописью чем-то столь же естественным, как собственную любовь петь и музицировать. В своё время, как говорили, она подавала в этом смысле большие надежды, и это было даже предметом её тайной гордости. Однако никогда, ни разу в жизни, не приводило к серьёзному желанию поступить в консерваторию или просто стать концертирующей певицей или пианисткой. То же, казалось поначалу, будет и с Таней, которая, повзрослев, наконец, поймет, что это вовсе не тот путь, по которому должна войти в жизнь барышня их круга. И что подобные занятия просто не могут и не должны стать целью и смыслом всей жизни, оставаясь лишь приятным к ней дополнением и развлечением. Но время шло, а Таня все никак не перерастала своего детского максимализма, а на мягкие материнские увещевания на эту тему реагировала порой, с трудом сдерживая досаду и раздражение. Причину подобного непреходящего упрямства Ольга видела еще и в той поддержке, которую старшей племяннице вечно оказывал Поль, последние годы откровенно восхищавшийся ее талантом, твердя при этом, что ни в коем случае не стоит останавливаться на достигнутом. Чем закончилась эта непрерывная подпитка тщеславия – хорошо известно. Ольга до сих пор чувствовала обиду и досаду, когда вспоминала, как изо всех сил убеждала Таню отказаться от нелепой и небезопасной идеи отправиться учиться на чужбину – будто нет подходящих заведений в Москве, или, в крайнем случае, в Петербурге. Но та лишь вздыхала и повторяла, что она просто ничего не понимает, если думает, что Академия Гранд Шомье может с любым из них всерьез сравниться. А Поль, присутствовавший при их семейном совете, поддакивал и клятвенно заверял, что будет следить за ней самым строгим образом, так как в ближайшее время и сам надолго отправляется в служебную командировку в Париж. Это и было той самой причиной, по которой Ольга Дмитриевна еще ни разу с прошлого августа не увиделась с братом лично. Хотя ссорой возникшую в отношениях паузу никто из них всерьез и не считал, продолжая активно общаться письмами, в которых граф Чернышев, как и обещал, подробнейшим образом описывал жизнь и успехи племянницы, пока сам не отбыл в декабре обратно в Петербург. А Таня осталась. В респектабельном пансионе для таких же les étudiantes из благородных семейств, который дядя весьма придирчиво искал и, в конце концов, выбрал для нее в самом центре Парижа. Однако все равно – совсем одна. И мысль об этом буквально разбивала Ольге Дмитриевна сердце, наполняя душу каждодневной и отныне уже непреходящей тревогой о благополучии своей девочки, решившей повзрослеть столь внезапно и неожиданно, что с этим было просто невозможно так быстро смириться. А еще тоской, от которой она однажды ранней осенью едва не решила всерьез уговорить Митю отказаться от традиционной встречи Рождества дома, и вместо этого отправиться в декабре впятером в Париж, к Тане – чтобы вновь быть всем вместе, хотя бы ненадолго. Но время шло и самая острая боль разлуки, известная всякому родителю, впервые отпустившему птенца из семейного гнёздышка, становилась уже не такой мучительной среди повседневных забот о благополучии тех, которые пока еще нуждались в её заботе и не помышляли об ином. Да и сама Таня в восторженных письмах о новой жизни и учебе не так уж часто писала, что скучает по родным… Поэтому и оставалось теперь лишь хвалить себя за то, как мудро и правильно она поступила, дав дочке столь желанную ей свободу, да порой грустить украдкой. Особенно в такие дни, как сегодня, когда, чтобы развеять в очередной раз нахлынувшие вдруг не к месту думы, Ольга Дмитриевна с удвоенной энергией погрузилась в предпраздничную суету. Успев побывать везде, и даже на кухне, чего обычно не делала. После, убедившись, что там все идет своим чередом, она поднялась в детскую к младшим мальчикам, пробыв вместе с ними какое-то время. Затем зашла к Саньке и уже вдвоем они отправились в большой зал, где еще прошлым вечером установили огромную ель. Отогревшись, та источала чудесный аромат смолы, настолько сильный, что если прикрыть глаза, можно было всерьез поверить, что находишься на опушке сказочного дремучего леса.

Эту красавицу Саша, в результате и взялась наряжать при помощи верной Анны, также перебравшейся вслед за господами в их новый дом. В то время как сама Ольга устроилась подле бюро, которое специально принесли сюда из её кабинета ради того, чтобы, следя за тем, как идет украшение рождественской ели, она могла заняться еще одним важным предпраздничным делом – подписью почтовых открыток. Обычай этот хоть был и не нов, в последние годы вошел в большую моду. Поздравительные карточки к праздникам, а порой и просто так, рассылались всеми и всем буквально пачками. Многие их даже коллекционировали, собирая целые истории из забавных картинок, дополняемых порой хитроумными загадками и ребусами. Был подобный фанатик даже среди Ольгиных друзей. И, как ни странно, им оказался не кто-нибудь, а суровый генерал Ланской, с гордостью продемонстрировавший свой альбом в прошлый раз, когда Игнатьевы гостили у них в Петербурге.

Ему с тех пор Ольга выбирала открытки особенно тщательно, находя самые необычные и интересные. Но Иван Игнатьевич был сегодня отнюдь не единственным адресатом. И потому предстояло придумать и перенести на бумагу как минимум еще добрую дюжину сердечных и, главное, непохожих друг на друга поздравлений. Что, как легко себе представить, совсем не простая задача.

- Мамочка, нет, но ты только взгляни на это чудо! Такая прелесть, просто глаз не отвести! Как живые. Вот! – отважно балансируя на верхней ступеньке стремянки, Санька держала в вытянутых вперед руках кружащуюся на золотом шнурке фарфоровую балерину в кружевной юбочке и шар из прозрачного стекла, переливающийся, словно большой мыльный пузырь. Игрушки эти совсем недавно привезла из Австрии графиня Лидия Николаевна. Проведя до этого месяц в Карлсбаде, она почувствовала себя столь окрепшей после лечения тамошними целебными водами, что даже решилась продолжить путешествие, отправившись после в Австрию, где в Раттенберге, полвека славящемся по всей Европе мастерством своих стеклодувов, накупила в подарок детям и внукам множество дивных рождественских украшений. И вот теперь они, наконец, дождались своего момента и переместились из коробки, где покоились в ватных коконах, на пышные зеленые ветви, восхищая взоры каждого, кому довелось их увидеть.

Улыбнувшись и кивнув дочери, которая, быстро вытягиваясь ростом, все еще оставалась при этом такой тоненькой, что и сама порой казалась чем-то, вроде хрупкого елочного украшения, Ольга на всякий случай подошла поближе и обняла ее, чтобы подстраховать, получив за то звонкий поцелуй. И лишь когда Санька повесила обе игрушки, вернулась к бюро, где вновь принялась листать свой блокнот с составленными заранее черновиками поздравлений. Так прошло еще какое-то время, в течение которого все открытки были, наконец, подписаны, игрушки развешены, подставки для свечей закреплены на ветках ели специальными прищепками, а подарки разложены у ее изножья. После чего, полюбовавшись немного результатом своих трудов, все трое покинули комнату и затворили за собой дверь. Теперь туда войдут только вечером.

Именно в этот самый момент в холле и отворилась входная дверь.

- Иииии! – взвизгнув от неожиданности и восторга, Саня со всех ног бросилась к сестре. Ольга же, напротив, замерла на месте. – Мамочка! Ну что же ты стоишь! Это ведь наша Таня приехала!

- Кошечка моя любимая! – только и вымолвила она, наконец, еле слышно. А потом медленно-медленно пошла к обнимающимся девочкам и иронически наблюдающему за их радостными лобзаниями Стёпе, появившемуся в холле следом за сестрой. Словно все еще не верила в реальность происходящего.

Но лишь коснувшись холодной румяной от мороза щеки повернувшейся к ней Тани, вдруг громко всхлипнула, и порывисто притянула ее к себе. Крепко целуя и изо всех сил обнимая, одновременно плача и смеясь от счастья.

 Отправлено: 28.12.19 01:33. Заголовок: * семейной толпой* ..

* семейной толпой*

- Мама… - обнимая её в ответ, так же тихо выдохнула Тата, прижимаясь щекой к накинутой на плечи Ольги Дмитриевны тончайшей кружевной шали, таящей аромат знакомых с детства духов, что, едва достигнув обоняния, замкнул, точно недостающее звено, некую невидимую цепочку. Унял тоску и тревогу, нет-нет, да и напоминавшую о себе долгие месяцы разлуки с семьей и прежде всего, конечно, с самой мамой. Хотя и нельзя сказать, что, расставаясь в конце лета на перроне Варшавского вокзала в Петербурге, они были хоть сколько-то в ссоре или же пребывали в обиде друг на друга. Напротив, окончательно решив примерно за месяц до того все-таки поехать в Париж, Тата готовилась к гораздо более долгой и упорной битве за собственные убеждения, а вовсе не к одному довольно спокойному и короткому разговору, в результате которого Ольга Дмитриевна все-таки согласилась её отпустить. Но, то ли из-за этой неожиданной лёгкости, то ли по иной, гораздо глубже потаённой в самых тёмных уголках души причине, с того дня у Таты вновь пробудилось почти уже забытое ею однажды подозрение: что, если мама все-таки в ней разочаровалась?! Еще тогда, после эскапады с бароном Баумгартнером, о которой ей никто и никогда не напоминал ни словом, ни упреком. Что, впрочем, ничуть не мешало Тате продолжать казнить себя за допущенную однажды позорную ошибку, едва не стоившую репутации не только ей, но и всей их семье. С тех пор она искренне старалась быть лучше, чтобы загладить ту давнюю вину. И, кажется, вполне даже в этом преуспела. Но все достигнутые успехи, можно сказать, попросту перечеркнуло полученное в начале июня письмо из Парижа, в котором сообщалось, что Академия Гранд Шомье будет рада распахнуть свои двери талантливой юной художнице из России, чьи работы, отправленные прошлой зимой на местный творческий конкурс (признаться откровенно, без особой веры в успех), оказались весьма благосклонно оценены тамошними профессорами. И потому, если мадемуазель готова принять приглашение, уже в сентябре можно будет приступить к полноценным занятиям… Потеряв покой буквально с первого прочтения этих строк, Тата, тем не менее, довольно долго не решалась признаться родным, гордым ее успехом, но не отнесшимся всерьез к содержавшемуся в письме предложению, в том, что думает его принять. Еще позже об этом узнал Родион, перед которым, правда, не было никаких формальных обязательств, хотя от мыслей о расставании с ним болезненно сжималось сердце. И вот теперь, плача от счастья в маминых объятиях – таких же надежных и любящих, как прежде – как всегда – Тата вдруг на миг подумала, что чудесно вышло бы, если и с ним, с Родионом, всё наладилось вновь так же легко и просто. Чтобы без лишних слов и долгих объяснений, а с одного взгляда понять и простить друг друга… Ведь можно же и ей надеяться в Рождество на настоящее чудо, хотя она уже совсем взрослая, правда?

- А вот любопытно… - звучный голос Дмитрия Кирилловича, появившегося на пороге лишь через несколько минут после старших детей, заставил всех присутствующих разом обернуться к двери, - мне это только кажется, или у нас здесь действительно как-то чрезмерно усилилась сырость? Ей-богу, едва вошел в дом, сразу же это заметил, а ты, Степан?

- Да! Совершенно с вами согласен, ужасная сырость! – тут же подхватывая его тон, закивал Стёпка, поджимая губы, - боюсь, если так пойдет и дальше, как бы ни пришлось вечером натягивать поверх ботинок галоши, дабы не промочить ноги!

- Господи, Степа! Какие еще галоши, зачем?! – выпуская из объятий все еще тихонько хлюпающую носом Таню, Ольга Дмитриевна изумленно посмотрела вначале на сына, чье лицо, было совершенно невозмутимо, а затем на мужа, чей взгляд тоже выражал, казалось, лишь искреннее желание узнать ответ на поставленные вопросы. И лишь через пару мгновений поняла, что они это не всерьез. – Да ну вас обоих! – с почти непритворной досадой махнув рукой на черствых сердцами насмешников, она вновь повернулась к Тане и Саньке, призывая тех к себе в союзницы. – Надо же было выдумать подобную чепуху, верно?

- Ничего такого не почувствовала! – уверенно проговорила Тата и смахнула с ресниц последние непрошенные слезинки, не в силах сдержать так и просящейся на уста улыбки. Ох, уж эти извечные домашние подначки! Оказывается, даже их ей катастрофически не хватало в Париже…

- А я вот согласна со Стёпочкой и papa! – неожиданно заявила Санька, с недавних пор яро отрицавшая избыточную сентиментальность и называвшая одноклассниц по гимназии, порой открыто проливавших слёзы над злоключениями героинь чувствительных романов, ужасными дурочками.

- А я вот считаю, что после подобных речей ты – настоящая изменница! – смеясь, покачала головой Тата. – И вовсе не заслуживаешь подарка, который я тебе привезла!

- Сама ты такая! – мгновенно меняясь в лице, Санька обиженно надула губы. – Причем тут измена, если я, и правда, так думаю?! Разве не глупо всегда и во всем соглашаться с девочками, только потому, что ты и сама девочка?! – прибавила она, имея в виду, что после рождения малыша Володи, установившийся было в их семье гендерный «паритет» опять самым коварным образом разрушился. И женская ее часть вновь оказалась в меньшинстве.

- Конечно, глупо! Примерно так же глупо, как во всём слепо идти за мнением большинства! – воскликнул Стёпа, тотчас оказываясь между сестрами, обнимая их обеих и одаривая затем каждую звонким поцелуем. – К чему ссориться, девочки, если вы обе правы! Тем более, когда праздник на пороге!.. Вы ведь собираетесь к нему готовиться? А раз собираетесь, тогда хватит спорить, и побежали скорее наверх, распаковывать Таткины сундуки и баулы!

- Да нет у меня никаких сундуков! Что ты несешь! – вновь звонко рассмеялась Таня, толкая брата в плечо, но вовсе не сопротивляясь, когда вместе с Санькой, тот увлек ее за собой в сторону прекрасной витой парадной лестницы, на которую смелым полётом фантазии архитектора был, словно бы на невидимую ось, «нанизан» снизу доверху, весь особняк Игнатьевых. Начинаясь здесь, в просторном холле, она заканчивалась лишь на крыше, приводя того, кто по ней поднимается, в обширную оранжерею, покрытую ажурным, украшенным местами цветными витражами, куполом из стекла и стали, радовавшую взоры гостей и хозяев видом экзотических растений, яркими цветами и даже фруктами практически круглый год.

Впрочем, сейчас путь шумной троицы, что с топотом и шутками и все так же в обнимку, неслась вверх по белоснежным мраморным ступеням, лежал вовсе не туда, а на третий этаж, где располагались личные покои всех обитателей дома, включая самых маленьких, которых Тата, конечно же, думала навестить в самую первую очередь. Даже раньше, чем забраться в горячую ванну, чтобы, наконец, как следует согреться – впервые после приезда в Москву…

- Иногда мне кажется, что Степан выбрал в жизни все-таки не совсем правильную стезю, – помолчав мгновение, заметил Дмитрий Кириллович, когда после их ухода, они с Ольгой ненадолго остались в холле наедине.

Затем, наконец, скинул с плеч надоевшее тяжелое зимнее пальто и небрежно бросил его на вешалку, продолжая при этом свои рассуждения:

- Уверен, что дипломат и переговорщик из него вышел бы ничуть не хуже, чем сам Бестужев-Рюмин: только взгляни, как ловко он умудряется лавировать между нашими маленькими домашними Сциллой и Харибдой!

С этими словами Дмитрий Кириллович тихо усмехнулся и, вновь подойдя к Ольге, обнял ее сзади за плечи, уютно прижимая к себе спиной.

- Ну что, родная, теперь-то, надеюсь, ты абсолютно счастлива? И не буду я больше ночами напролет слушать у себя под боком твои горестные вздохи – ну, хотя бы в самое ближайшее время?

- Нет, все-таки, ты у меня ужасный эгоист! – качнув головой, Ольга Дмитриевна, рассмеялась и, развернувшись в объятиях мужа, ласково дернула его за бороду. – Клятвенно обещаю: горестных больше пока точно ни разу не услышишь!

- А остальных... - явно расслышав в Олином тоне оттенок легкой недосказанности, Игнатьев сощурился, чуть наклоняя голову набок. И пристально посмотрел на жену, которая после четырёх лет брака и двух, так уж вышло, случившихся почти подряд беременностей и родов, стала, кажется, еще более красивой и по-прежнему оставалась для него самой желанной женщиной на свете.

- А это уж зависит только от тебя! – лукаво заявила она в ответ. А затем, поцеловав мужа в щеку, выскользнула из кольца его рук и, все также улыбаясь, стала неторопливо подниматься по лестнице, намереваясь как можно скорее присоединиться к компании детей.

 Отправлено: 28.12.19 10:56. Заголовок: * в одиночестве* Рож..

* в одиночестве*
Рождество в Москве ощущалось задолго до самого праздника, но не так, как в столице, а той особенной московской сутолокой, когда и на улицах, и на вокзалах, и в магазинах – не протолкнуться. Петербуржцу Родиону Елагину многие из московских привычек и обычаев казались удивительным наследием прошлого.
Ходили слухи, что в Москву этой зимой запретят ввоз святочных ёлок, но, к счастью, они оказались ложными. На ёлочных базарах (а лучшими, как узнал Родион Михайлович, считались на Воскресенской и Театральной площадях) москвичи, привычно жалуясь на необычайную дороговизну и почти полное отсутствие ровных деревьев, разобрали весь товар. Рядом с покупателями крутились мальчишки, предлагая за двадцать копеек доставить дерево в любой конец Москвы. Какое же Рождество без украшенной сладостями и игрушками лесной красавицы!
Родион Михайлович жил один, а потому не видел надобности в покупке ели. Вместо этого он не отказал себе в удовольствии прогуляться по московским магазинам. Прийти по приглашению в дом, где кроме взрослых, будут дети, без рождественских подарков было решительно невозможным, и потому Родион тщательно, стараясь угадать, придутся ли по вкусу, совершал покупки. И даже подумал не без иронии, что из него мог бы получиться неплохой св. Николай, родись он на тысячу лет раньше.
Модные магазины Москвы заполнили собой Кузнецкий мост, Тверскую и Петровку и, подражая европейским столицам и Петербургу (это Родион Михайлович особенно отметил), манили толпы зевак роскошью витрин. Были тут и сказочные фигурки в полный рост, и ледяные горы под северным сиянием, и корабли под парусами… Да что там витрины! Магазины встречали зеркальными стеклами во всю стенку и таким богатством выбора, что дух захватывало.
И в Охотном ряду, и под Сухаревой башней, и в других местах вовсю торговали святочной провизией. После окончания поста на столе появятся и мясо, и вино, и всевозможные деликатесы, которыми москвичи любят побаловать себя за рождественской трапезой: трюфели, устрицы и анчоусы, швейцарские сыры и мандарины. Кое-какие деликатесы Елагин и сам привёз из магазина Елисеева, «храма обжорства».
Сделав несколько обязательных визитов знакомым, Родион Михайлович рассчитывал появиться в доме своего дяди, графа Игнатьева, еще до первой звезды. Полученное им приглашение от графини Ольги Дмитриевны встретить праздник в кругу семьи было по-родственному теплым, но именно это заставило Родиона Михайловича помедлить с ответом. Родни у него в Москве немало, но особенно ему нравилось бывать у Игнатьевых. Особняк их, просторный даже для семьи с пятью детьми, был красивым и уютным, а его хозяева вызывали у Родиона глубокое уважение и даже восхищение. Что из услышанного им о графе - правда, а что - слухи, Елагин до встречи с ним не знал. Зато, едва увидев графа, Родион Михайлович ощутил к нему полнейшее расположение. Дмитрий Кириллович оказался приятным собеседником. И совершенно невозможно поверить в то, что у изящной и весьма привлекательной графини такие взрослые старшие дети! Елагин же, в короткое время очарованный юностью и нежной красотой Татьяны Александровны, Таты, влюбился, и даже смел надеяться, что дочь Ольги Дмитриевны ответит на его чувство. Но она предпочла уехать в Париж и изучать там живопись. А для Родиона отъезд Таты означал лишь, что ему в ёе жизни нет места. Бывая теперь у дяди, он ощущал некоторую неловкость, хотя и тщательно скрываемую. Слишком многое напоминало о Тате. Он мог сделать счастливой эту девушку, если бы она захотела. Удалось же его дяде, Дмитрию Кирилловичу, сделать счастливой свою жену Ольгу Дмитриевну! Графиня, не представляющая себе жизнь без музыки, выбрала семью – вполне естественный выбор для женщин их круга. Но её дочь хотела стать художницей и положить жизнь на алтарь искусства, как бы высокопарно это не звучало. Может быть, и к лучшему, что Родион тогда не решился до конца объясниться с Татой. Каким болваном он выглядел бы и в её глазах, и в глазах её родных!
Родион заранее решил, что обязательно заедет на несколько часов к Игнатьевым, чтобы поздравить, а затем откланяется и направится на вокзал – билет в спальный вагон лежал у него в кармане. Он решился на это накануне. Курьерский поезд на Петербург с Николаевского вокзала отходит в 22 часа 30 минут, а прибывает в столицу уже через восемь часов, или, если быть абсолютно точным, через семь часов пятьдесят минут. И у Родиона будет почти три дня, чтобы насладиться отдыхом - двадцать восьмого декабря ему следовало выйти на службу уже в Москве.
За полтора года он успел оценить, что жизнь здесь «дешевле, а погода лучше», но родившийся и выросший в Петербурге, Родион все еще воспринимал перевод по службе как ссылку и скучал по родному городу. Служба в Министерстве путей сообщения сменилась на службу в Управлении московскими железными дорогами. Елагин, конечно же, догадывался, кто стоит за его «высылкой», но поделать ничего не смог.
В Петербурге он намеревался первым делом повидать родителей и сестру Маргариту, от которой регулярно получал полные новостей и просьб письма. Марго не стеснялась пересказывать ему петербургские сплетни, что вызывало у Елагина глухое раздражение. Какое ему дело до того, что в столице с самой весны обсуждают дуэль между флигель-адъютантом императора графом Дмитрием Сергеевичем Шереметевым и его родственником Василием Александровичем! Еще меньше он хотел знать о том, что Великий князь Михаил Александрович, оказывается, вот уже несколько месяцев состоит в морганатическом браке с Натальей Вульферт. Какой скандал в императорском семействе!
Он постепенно обживался на новом месте. В самом конце ноября перебрался в другое жилье: снял полностью меблированную квартиру на четвертом этаже доходного дома Марьи Николаевны Чижиковой. Дом этот, за номером двадцать три по Кудринской улице, с фасада смотрелся чрезвычайно выигрышно благодаря панно и витражам, да и обстановка квартиры отвечала вкусам Родиона Михайловича. Пятикомнатная квартира холостого мужчины, большую часть своего времени проводящего на службе, не требовала большого количества прислуги. Аренда жилья обошлась ему в 120 рублей в месяц, но жалованье чиновника Управления железными дорогами вполне позволяло подобные траты, да и начальство обязалось в следующем году выплачивать Елагину «квартирные».
Декабрь в нынешнем году выдался чуть более теплым, чем в прошлом. От сослуживцев Елагин успел узнать, что прежние московские зимы были не в пример морознее, температура опускалась ниже 35 градусов. Родион, одетый по петербургской моде не в шубу, а в пальто, тем самым выделялся из толпы спешащих по улицам москвичей. Петербург — город европейский, служивый, и мундирное платье и шинели там были в ходу. Москва же предпочитала тёплые шубы и надсмехалась над приезжими петербуржцами, зябнувшими в пальто.
Ближе к вечеру мороз усилился, и Родион, продрогший и заметно уставший от визитов, мечтал скорее добраться в Успенский переулок и согреться. Не помогли даже модные теплые ботинки с меховыми стельками. Он скользнул взглядом по новенькому «фонарному» трамваю, замершему на перекрестке в ожидании, когда стрелочник переведет стрелку, а метельщик расчистит трамвайные пути от снега, и искренне порадовался тому, что в Москве, наконец, запретили конки. Право же, зимой ездить в них было сущим адом: чтобы согреться в холодном вагоне, пассажиры усиленно топали ногами.
И хотя Елагин не разделял увлечения своего дяди автомобилями, но признавал за ними будущее, впрочем, как и за электрическими трамваями и поездами. Если же верить альбому «Москва», выпущенному «Товариществом скоропечатни А.А. Левенсон» (книгу Родион купил в подарок Дмитрию Кирилловичу), то на 1 января 1912 года в городе было зарегистрировано 680 автомобилей, а трамваями, ходившими по Москве до полуночи, ежедневно расходовалось около 1 000 000 билетов! На самых оживлённых московских улицах, особенно на Тверской, Мясницкой и Волхонке, транспорт плотно заполнял узкие мостовые, но труднее всего приходилось зимой извозчикам.
А сегодня вообще творилось что-то невообразимое. Гудели клаксоны автомобилей, трезвонили трамваи, разгоняя пешеходов, со всех сторон слышался людской гомон.
Кликнув свободного извозчика, Елагин запрыгнул в сани и, назвав адрес, откинулся на спинку и закрыл глаза - ему было о чём подумать. Даже небольшой снегопад не вывел его из состояния задумчивости.
Уже подъезжая к Успенскому переулку, Елагин вдруг попросил остановиться, выскочил из саней, достал деньги и протянул извозчику, а затем почти бегом направился в сторону особняка. Под ногами громко скрипел снег, вокруг тускло горели немногочисленные фонари. И вдруг – это было похоже на сказку – свет стал ярче и сильнее, и в его сиянии Родиону открылся вид на дом. Ему показалось, что во всех комнатах особняка горит свет, но потом он понял, что ошибся. Подойдя к двери, он нашел кнопку звонка и долго жал, не убирая руку. Его впустили в дом, и уже через минуту слуга отправился докладывать о нём хозяевам, а он остался ждать в холле, сняв головной убор и старательно отряхивая его от снега. На полу к ногам сиротливо жался чемодан.

 Отправлено: 05.01.20 23:49. Заголовок: В комнату дочери Оль..

В комнату дочери Ольга намеревалась идти не сразу, решив, дать детям немного побыть наедине друг с другом. Да, впрочем, и сама она еще не до конца пришла в себя от радостного потрясения. В обычной шутливой манере Митя только что сказал о ней чистую правду. Счастливое ощущение мира и покоя, к которому Ольга уже сполна успела привыкнуть вновь в своем нынешнем замужестве, действительно, будто бы как-то поблекло за прошедшие четыре месяца. Причина этому была лишь одна – отъезд дочери. Но не отпустить, оставить Таню дома лишь ради собственного спокойствия Ольга не смогла. Ведь она – мать, и потому благополучие любого из своих детей стоит для нее несоизмеримо выше личного. Только в случае с остальными обеспечить его существенно проще. Степа – такой мудрый и не по годам рассудительный, еще мальчиком сам часто становившийся для нее опорой и поддержкой. Санька – попросту идеальный ребенок, маленькая принцесса, отродясь не доставлявшая никому проблем. Митя-маленький и Володя – те, и вовсе так малы, что пока нуждаются лишь в её материнской ласке и заботе своих нянь… И вдруг – Таня, такая особенная, сделанная будто бы из совсем другого теста. Непохожая ни на кого, даже на обожаемого старшего брата, которого почитает, словно кумира. Упрямая и такая наивная одновременно. Сильная духом, но с очень хрупкой и нежной душой, которой всегда была нужна особая защита и поддержка.

Ольга хорошо помнила, что почувствовала это еще там, в Черноярском детском приюте, едва познакомившись с Таней, и даже не представляя себя тогда ее матерью. И оттого сразу стала выделять эту крошку среди остальных воспитанников, быстро поняв, что испытывает от этого, наверное, даже большую радость, чем сама девочка, сразу бросающаяся навстречу и доверчиво льнущая к ней всякий раз, как только Ольга входит в приютские комнаты. Не менее истово продолжала она заботиться о Тане и тогда, когда они со Стёпой уже официально стали членами их с Александром семьи, и после трагической гибели мужа, когда дети были для неё, пожалуй, единственной причиной жить дальше. В этих-то бесконечных заботах об их благе Ольга, видимо, как-то и просмотрела момент, когда её маленькая кошечка всерьез решила стать взрослой и самостоятельной. Вот только как было отпустить ее в эту, полную тревог и опасностей самостоятельную жизнь – совсем одну, такую юную и совершенно еще беззащитную?!

«Ах, вот если бы еще Родион оказался тогда чуточку настойчивее! Если бы повел себя хоть немного решительнее...» - внезапно вспомнив о племяннике мужа, впервые появившемся в их доме примерно год назад после перевода по службе из Санкт-Петебурга, Ольга Дмитриевна вновь сокрушенно вздохнула.

Граф Елагин понравился ей практически сразу. Не слишком юный, но все еще достаточно молодой и энергичный, крайне деликатный, умный и с добрым сердцем, он очень быстро стал своим в их доме, хотя прежде даже сам Митя знал его весьма поверхностно. Но лучше всего было то, что Родион Михайлович неожиданно оказался первым мужчиной, на которого всерьез обратила внимание Таня, после ужасной истории с бароном Баумгартнером тщательно сторонившаяся внимания любых кавалеров и даже будто бы нарочно маскировавшая за чрезмерно скромными нарядами и простенькими прическами свою все более очевидную внешнюю привлекательность. И вот вдруг те самые счастливые перемены, которым Ольга Дмитриевна не могла нарадоваться: вновь захотев быть модной, Таня стала чаще спрашивать ее совета, больше следила за своими манерами и внешностью. А то, что все это чаще всего удивительным образом совпадало с очередным приходом Родиона, невольно наталкивало графиню Игнатьеву и на еще одну мысль, крайне приятную для каждой матери подросшей дочери. Не скрывал симпатии к ней и сам Елагин. Потому все шло к закономерному, как казалось еще вначале лета, итогу. Да только тогда же и пришло вдруг из Парижа это злосчастное приглашение на учебу, которому Ольга Дмитриевна поначалу даже не придала особенного значения, уверенная, что ожидая вот-вот предложения руки и сердца, Таня не станет рисковать своим вполне реальным счастьем ради какой-то призрачной и совсем несерьезной для женщины цели. Потому, конечно, была просто шокирована, когда девочка объявила о своем решении. Бросившись за советом первым делом, естественно, к мужу, Ольга получила ответ, что Митя с нею во всем согласен, однако не считает себя вправе давить Таню в этой ситуации собственным авторитетом. Не поддержал её и Поль, в ответ на сетования сестры, как всегда, спокойно заметивший, что племянница – не из тех, кого можно удержать в клетке, пусть даже и в золотой. Потому не стоит даже пытаться, если для Ольги действительно важно, чтобы старшая из ее дочерей была не только обеспечена в жизни всем необходимым, но еще и счастлива. Этот последний, изящный, но абсолютно неотразимый, довод, в результате, всё и решил. Таня уехала в столь желанный ей Париж, а Ольге пришлось научиться жить в неизбывной за нее тревоге. Они регулярно общались письмами, в которых дочь описывала порой мельчайшие детали своего быта – явно стараясь успокоить и доказать, что с ней все хорошо. И довольно часто говорили по телефону. Но читать написанные на бумаге строчки и даже слышать голос – это совсем не то, что вновь увидеть перед собой и иметь возможность обнять. Вот поэтому-то Ольга и была нынче так счастлива, даже понимая, что все тревоги вернутся опять, когда Таню вновь придется отпустить. Но это позже. А пока надо радоваться. Иначе жизнь, уже однажды научившая тому, как следует ценить счастливое настоящее, может захотеть преподать и повторный урок...

В Таниной комнате Ольга, против собственных ожиданий, увидела поначалу одного Степана. Впрочем, дочь тоже была здесь – ее голос весело звенел из-за приоткрытой двери в ванную комнату, откуда до слуха графини успел донестись, впрочем, только ничего не значащий обрывок фразы, прежде чем сын, вскочивший с кресла, расположившись в котором до того, видимо, слушал весь предыдущий рассказ, воскликнул: «Мама!» – причем, так громко и внятно, что Ольга Дмитриевна не смогла сдержать усмешки, без труда угадав в этом желание предупредить сестру о внезапном появлении еще одного слушателя.

Что же, у этих двоих всегда были свои маленькие секреты. И очень хорошо, что даже разлука не способна разрушить их близость.

- Надеюсь, не помешала? – поинтересовалась она немного иронически, походя к сыну ближе и ласково касаясь ладонью его щеки.

- Нет, ну что ты! Мне как раз надо бежать – хотел успеть закончить до нашего вечера одно дело на факультете: пообещал профессору еще месяц назад, неловко будет обмануть. Да и вам, мадамочки, наверняка есть, о чем поболтать вдвоем! – улыбнулся в ответ Стёпа, а потом добавил, чуть понизив голос: - А еще у Тани для тебя сюрприз! Только пообещай, что не будешь слишком за него сердиться, хорошо?

И скрылся за дверью, оставив её в полном недоумении.

- Котик, могу я войти к тебе? – постучав в дверь и сразу получив утвердительный ответ, Ольга Дмитриевна вошла в ванную, встреченная тотчас волной теплого влажного воздуха с растворенными в нем ароматами лаванды и мяты. – Степа сказал, что… - начала она было фразу, но тут же умолкла, буквально подавившись этими словами, едва разглядела дочь, которая сидела в воде, развернувшись к ней лицом. Впрочем, с ним – лицом-то, собственно, все было в полном порядке, разве что взгляд чуть более настороженный и внимательный, а вот с обрамлявшими его мокрыми волосами...

Постояв несколько секунд посреди комнаты, Ольга подошла к туалетному столику, выдвинула из-под него стул и медленного присела.

- М-да, - выдавила она, в конце концов. А потом покачала головой и вздохнула. – Это, я так понимаю, теперь модно в Париже? И как же оно должно выглядеть в сухом виде?

 Отправлено: 05.01.20 23:50. Заголовок: Издав едва заметный ..

Издав едва заметный вздох облегчения: не убили сразу, и слава богу, Тата невольно потрогала себя за кончики волос, которые даже безвольно обвисшими мокрыми прядками спускались чуть пониже подбородка. И, мамина правда, вид при этом имели довольно жалкий. Да и сухими, в общем-то, не лучше. Однако удобнее. И это соображение сыграло отнюдь не последнюю роль, когда месяц тому назад, сидя с ножницами в руках перед зеркалом в своей парижской комнате, Тата размышляла: быть или не быть новому, дерзкому образу. Волосы никогда не были предметом ее особенной гордости: тонкие и легкие, они вечно пушились и рассыпались из любой прически, кроме сплетенных натуго кос. Но не ходить же всю жизнь, словно гимназистка? И так ведь никто не верит, что ей уже целых двадцать лет, когда удивляются, что родители отпустили жить в одиночестве на чужбине такую юную барышню.

Был и еще один повод постричься. Прошлой осенью, в то же самое время, когда мама и Дмитрий Кириллович отдыхали в Ялте, в Москву вновь приехала графиня Олимпиада фон Арним. Проще говоря, Липочка Рейсс, старая Татина приятельница, три года назад все-таки вышедшая за своего «обожаемого Эрни» и почти сразу после этого уехавшая жить в Германию. Сам граф, к слову, в этот раз – как и обычно, остался дома, в Берлине. По официальной версии, помешали служебные дела. Но от Липочки Тата давно знала, что на самом деле, супруги живут отдельной друг от друга жизнью практически с первого дня своего брака. В ответ на тогдашнее её удивленное «но почему?!!», фрау графиня лишь усмехнулась и заметила, что иногда мужчины не те, кем кажутся. И, более ничего не поясняя, предложила впредь не возвращаться к этой теме.

- Просто поверь, дорогая, что я ни о чем не жалею. А можно даже сказать – абсолютно довольна нынешней жизнью и теми возможностями, которые она мне дает.

И в последнем сомневаться, действительно, не приходилось. Тата немногое знала о берлинской жизни Липы, но здесь, в Москве, та довольно быстро сделалась одной из «муз» местной богемы. Потому всякий свой новый приезд проводила время беззаботно и весело, отдыхая в России, как часто говорила, «от скучного бюргерского быта». И в прошлом году, пользуясь длительным отсутствием родителей, вечной занятостью старшего брата, да еще расположением домашней прислуги, которая великодушно закрывала глаза на маленькие шалости старшей из барышень, несколько раз возвращавшейся домой практически под утро, Тата впервые позволила себе несколько раз составить подруге компанию в подобных вылазках. Впрочем, ничего особенно скандального – слишком сильна была память о пережитом в доме барона кошмаре. Да и вообще, во все эти закрытые места «для своих», куда Липочка каким-то образом находила способ попасть, ее влекло не столько желание погрузиться в веселье, а обыкновенное любопытство. А еще возможность увидеть своими глазами тех, о ком доселе доводилось только слышать: известных театральных и синематографических актёров и актрис, музыкантов, художников, поэтов и прочих властителей дум публики, что постоянно циркулировали между двумя русскими столицами, старой и новой. Во время таких вот развлечений Тата и увидела впервые этих женщин. Часто чрезмерно худощавые, неизменно с тонкими папиросами, красиво дымящимися в длинных мундштуках, да еще и в нарядах – интересных, но столь откровенных, что от этого порой захватывало дух. Они совсем не походили на дам, составлявших привычный круг общения Татиных родных и близких. Скорее всего, их бы даже не пустили на порог этих великосветских салонов. Но, как художник, Тата не могла не подмечать – вместе с некоторой вульгарностью манер – ни особенную свободную грацию их движений, не скованную ни корсетом, ни необходимостью все время помнить о том, как ты выглядишь со стороны. Ни странную, почти магнетическую привлекательность, которую придавали им часто короткие, словно у мальчиков, стрижки. Пораженная этой необычной и новой для неё модой, Тата после не раз рисовала у себя в альбомах эскизы подобных дамских профилей, пытаясь передать всю их утонченность и грацию. И втайне мечтала, что когда-нибудь сама отважится на подобный рискованный шаг – остричься коротко и навеки забыть о необходимости что-то куда-то заплетать и закалывать колючими шпильками. Но до отъезда из дома о том не могло быть даже и речи – мама бы просто не поняла подобного, хотя разбиралась в том, как одеваться и выглядеть, пожалуй, лучше всех на свете.

Точно так же, как не поняла бы, если б Тата вдруг начала рассказывать ей сейчас, где и когда именно она видела раньше подобные стрижки...

- Нет, мамочка, не только в Париже. Помнишь, когда мы были в Петербурге и вместе с Адой и Дмитрием Кирилловичем обедали в «Дононе»? Я видела там сразу нескольких дам с такими прическами среди посетительниц. Мне понравилось. А тебе нет? Думаешь, мне совсем не идет?

 Отправлено: 05.01.20 23:54. Заголовок: *с родными* Не найд..

*с родными*

Не найдясь, что сразу ответить, Ольга лишь улыбнулась и пожала плечами. Короткая стрижка требует куда больших усилий по достойной укладке. Таня же никогда не любила возиться с собственными волосами даже когда те еще были нормальной длины. Так что не приходилось сомневаться, что положение сложное. Однако не безвыходное. Ведь бывает и хуже. Достаточно вспомнить, как Санька однажды умудрилась спалить себе щипцами челку – да так криво, что ревела после белугой часа два, уверенная, что из-за этого теперь месяц на люди не покажется. И ничего. Выкрутились и придумали, как быть. А уж теперь и подавно справятся!

- Нет, котик, совсем нет! Мне кажется, что это даже интересно, - в конце концов выговорила Ольга Дмитриевна. – А если тебе еще и самой нравится, то тем более. Вот только… немножечко скучно для праздничного вечера.

Поднявшись со своего места, она подошла к ванне и, присев на край, с улыбкой убрала влажную прядь с дочкиного лба.

- Как полагаешь?

- Наверное, ты права, - опуская глаза, Тата вздохнула, впервые подумав о том, что как-то даже прежде не приходило ей в голову. И ладно, если бы свидетелями ее неизбежного сегодняшнего позора стали только домашние, давно привыкшие к любым странностям. Но тётя и дядя… А главное – Родион, о встрече с которым Тата намеренно заставляла себя попросту забыть до срока, чтобы не сойти с ума от волнения…

- Может, мне просто лучше не выходить к гостям? Никто ведь не знает, что я в Москве, поэтому…

- В жизни не слышала подобного вздора! – перебивая дочь, возмущенно воскликнула Ольга Дмитриевна. – Конечно, ты будешь сегодня вместе со всеми. И выглядеть при этом будешь лучше всех, уж я этим как следует займусь, обещаю! Но прежде пообедаем. До вечера еще далеко, а ты, конечно, со вчерашнего дня еще ничего и не ела?

Вновь вздохнув, Тата кивнула, опуская голову еще ниже: есть в поезде, особенно при движении, с самого детства было пыткой, которой она до сих пор старалась по возможности избегать. А если дорога предстояла не длинная, то и вовсе обходилась в ней без еды, хотя и мама, и особенно Стёпа за это всегда ее ругали.

- Ну ничего, - утешительно чмокнув дочь в мокрую макушку, Ольга встала на ноги и направилась к двери, где после, обернувшись, задержалась еще на мгновение. – Заканчивай банные процедуры и приходи в столовую. Там скоро накроют стол.

***
- Ох, Митя, ты бы только видел!.. – начала Ольга влетая, словно ураган, в библиотеку, и тут же умолкла, поймав на себе чуть ироничный взгляд супруга, который до ее явления спокойно читал там газету, но, услышав это восклицание, тотчас ее опустил. – О! Так, значит, ты уже знал? И давно? Мог бы, между прочим, тогда и предупредить: я едва не поседела, разглядев у нее на голове этот богемный ужас! Ну что ты опять молчишь?

- Жду, пока выговоришься, - вновь усмехнувшись, Дмитрий Кириллович окончательно отложил чтение и с удовольствием потянулся в кресле. – Впрочем, ты права. Прическа, Тани действительно, несколько экстравагантна. Но ничего ужасного. А будет еще лучше – ты ведь ей поможешь?

- Разумеется, не думал же ты…

- Какие могут быть раздумья, когда рядом моя красавица-жена?!

- О, Игнатьев! Ты неисправим! – закатив глаза, но, даже не пытаясь сдержать довольной улыбки, Ольга потянулась за стопкой модных журналов, в которых надеялась найти источник вдохновения. А потом, устроившись в соседнем с мужниным кресле, принялась их внимательнейшим образом изучать, пока Анна не сообщила, что в столовой сервирован обед. И там, за столом, вокруг которого собралась вся семья, кроме Стёпы, еще не вернувшегося из университета, было достаточно тем для разговоров, кроме Таниного внешнего вида. Поэтому вновь к ней Ольга Дмитриевна вернулась лишь вечером. Когда, уже полностью переодетая сама, вновь отправилась в комнату к дочери, прихватив с собой парикмахерские щипцы, несколько гребешков и прочие необходимые вещи, при виде которых Митя, ожидаемо, съязвил что-то насчет пыточных инструментов – за что, также закономерно, выслушал в ответ, что он просто ничего в этом не понимает.

Когда она вошла, Таня, в очаровательном, свободного кроя серебристо-сером бархатном платье с невесомой газовой накидкой на плечах, расшитой мелкими металлическими пайетками, сидела перед зеркальным трюмо. Из-под укороченного подола выглядывали стройные ножки в серых чулках с вышивкой черным шелком. Но унылое выражение лица заметно контрастировало со всем этим кокетливым великолепием. А все из-за убогой прически, которая, как выяснилось, смотрится неплохо лишь с повседневной одеждой. А вот с вечерним туалетом выглядит просто ужасно. И что с этим делать, девушка совершенно не знала. Появление мамы немного отвлекло от тоскливых размышлений. Хотя, глядя на собственное отражение, Тата не верила, что даже ей удастся победить это убожество.

- Ну что, моя кошечка, готова ли ты к волшебному преображению?

- Угу... – кивнула она с тяжким вздохом.

И Ольга Дмитриевна без промедления приступила к осуществлению своего замысла. Поставив разогреваться щипцы, разделила Танины волосы на пробор, и завила в тугие кудри, красиво расположив их по всей голове и прихватив над левым виском длинной алмазной заколкой, которая эффектно мерцала в волосах лунного цвета. Справа же на щеку мягкой волной лег всего один крупный локон, который прекрасно подчеркнул нежный овал девичьего лица.

- Ну и посмотрим теперь, что там у нас получилось?! – отступив на шаг, Ольга Дмитриевна окинула дочь придирчивым взглядом и, улыбнувшись, довольно кивнула. – Пожалуй, можно было бы даже и в «Парижанке» тебя показать!

- Да ты просто волшебница! – не веря своим глазам, Тата пару секунд неотрывно смотрела на собственное отражение, а затем вскочила и бросилась к матери на шею. – Я бы никогда так не смогла! И, наверное, даже никогда не смогу научиться!

- Вот еще чепуха! Думаешь, я всегда все это умела?..

- Ой, а что это вы тут обнимаетесь?

Удивленное восклицание Саньки, заглянувшей в комнату как раз в этот момент, заставило обеих обернуться к двери.

- Ой, какие вы красивые! – всплеснув руками от восторга, девочка подошла к маме и старшей сестре и, окинув обеих полным восхищения взглядом, стала рядом с ними напротив зеркала. – Но ведь и я ничего?

- Да ты у нас – вообще прелесть! – рассмеявшись, Тата нежно обняла девочку за талию. – И, главное, такая стала высокая! – прибавила она с некоторым изумлением, лишь сейчас впервые заметив, что Саша, которая младше на пять лет, успела за время её отсутствия вырасти настолько, что теперь они практически одного роста.

- И еще вырасту! И буду скоро как наша мама! – с гордостью заявила она в ответ, поправляя на макушке белоснежный атласный бант, венчавший каскад тугих, точно кукольных, локонов, распущенных в честь праздника по плечам и спине почти до пояса, вместо обычных гимназических косичек. – Кстати, а там, внизу, уже гости собираются...

- Как гости? Еще ведь не время?! – удивилась Тата, но, бросив взгляд на часы, поняла, что Санька права. – И... кто пришел?

- Родион Михайлович! Papa с ним сейчас в малой гостиной... И у него с собой чемодан! Я сама видела.

- У papa?! – буквально в один голос воскликнули Ольга Дмитриевна и Тата.

- Да нет же! У графа Елагина. Я подумала, а может, там подарки для всех нас?

- Санечка, ну что за наивные мысли? – покачала головой Ольга Дмитриевна, не сводя при этом взгляда с зеркального отражения лица средней дочери. – Возможно, он просто прямо от нас собирается на вокзал, а потом в Петербург, к своим родителям... Впрочем, что гадать, пойдем-ка, и выясним это поскорее. Танечка, ты с нами?

- Нет... я еще через минуту, хорошо? – после некоторой заминки тихо выговорила Тата. – Мне надо... надо...

- Ну, хорошо. Мы тогда пойдем, а ты спустишься, как только сочтешь возможным. Идем, детка! – подхватив под руку младшую из дочерей, Ольга Дмитриевна вывела её из комнаты, затем вышла сама и беззвучно затворила дверь.

А Тата так и осталась стоять перед зеркалом, пытаясь собраться и хотя бы немного взять себя в руки. Которые в этот момент отчего-то дрожали так сильно, что на них едва получилось натянуть длинные атласные перчатки.

 Отправлено: 07.01.20 23:47. Заголовок: *с родственниками* ..

*с родственниками*

Задача, которую поставила перед собой Ольга, по всей видимости, оказалась не настолько проста в исполнении, как это представлялось изначально. Поэтому Дмитрий Кириллович все еще коротал время её ожидания в тиши собственной библиотеки, когда слуга доложил ему о прибытии графа Елагина.
- В холле? – вскинув на него взгляд поверх развернутого газетного листа, удивленно переспросил Игнатьев. – А почему же сразу сюда не пошел, ты ведь пригласил?
- Конечно, барин, как есть, пригласил! Только они сами изволили там ждать остаться.
- Ладно, хорошо. Скажи ему, что я уже иду, и после можешь быть свободен.
Вновь отложив чтение – теперь уже окончательно, Дмитрий Кириллович встал, оправил смокинг и далее пошел в переднюю, вновь, в который уж раз, размышляя о незначительных, но все же существующих ментальных отличиях между уроженцами двух столиц. Иногда он замечает это даже на примере собственной жены, а ведь Оля обитает вдали от своего родного города большую часть жизни! Что же, в таком случае, дивиться племяннику, который после всего одного года в Москве, все еще не может позволить себе здешней простоты манер. Относительной, разумеется, но все же, все же…
- Родион! Ну, здравствуй, дорогой! – пройдя через весь просторный холл, Игнатьев первым протянул родственнику руку. – Сердечно рад тебя видеть… постой! А это еще что? – увидев чемодан у его ног, Дмитрий Кириллович шутливо прищурился. – Только не говори, что хозяин квартиры внезапно отказал тебе в аренде! Впрочем, если даже так, ничего страшного: дом у меня большой, места хватит всем!
- Увы, Дмитрий Кириллович, - с улыбкой ответил Елагин, пожимая в ответ руку графа, - в этом доме я бываю лишь в качестве гостя. Рад вас видеть, дядя, в отличном настроении! Что Ольга Дмитриевна со Степой, и младшие - здоровы? Ждут праздника?
- Да ну какой гость, когда давно уже свой и родной человек?! Право, устал убеждать тебя в этом, впрочем, как знаешь… Мои все в добром здравии, благодарю. Праздника ждут, конечно. Я и сам жду – давно уж Рождество больше собственных именин люблю. Там что? Репетиция поминок, да и только. А в Рождество всякий словно в детство вновь попадает. К тому же, вся семья вместе. Стало быть, вот и ты тоже к своим, в Петербург, прямо от нас собрался?
- Да, хотел бы повидать отца с матушкой, да и сестрицу с мужем. Но, - тут Елагин оживился, - у меня есть несколько часов в запасе. Мой чемодан сегодня полон сюрпризов, как мешок Деда Мороза. Если позволите…
И Родион, уже скинувший пальто и оставшийся в смокинге, осторожно открыл защелки чемодана и достал плотный бумажный пакет.
– Новейший альбом «Москва» от Товарищества Левенсона, - пояснил он, протягивая его Дмитрию Кирилловичу. – Заказывал подобное лондонское издание, от "Adam and Charles Black", но получил отказ. Весь тираж в городе раскуплен.
Он виновато улыбнулся.
- Да что ты, это и так царский подарок! – воскликнул Дмитрий Кириллович, принимая из рук племянника новенький in-quarto в щегольском белом переплете, и с удовольствием проводя пальцами по выпуклой золотистой надписи в «старинном русском стиле». – Я-то как раз и есть из тех, кто не успел купить! Так что уж угодил, так угодил. У меня для тебя тоже кое-что есть... Однако что ж мы все тут, у порога? Пойдем в гостиную. Только, не обессудь, но пока в малую – в большую меня жена и самого с утра не допускает, с тех пор, как ёлку с Александрой там нарядила. Говорит, иначе все впечатление насмарку! Вот так-то, брат, и приходится в своем доме по струнке порой ходить: женишься, узнаешь!
- Признаюсь вам, дядюшка: побаиваюсь я нынче ехать в Петербург. Как бы Маргарита с матушкой не надумали меня там сосватать, - доверительно сообщил Родион, входя вслед за графом в комнату, которую, наверное, лишь в масштабах этого огромного особняка можно было назвать «малой», и ставя чемодан на пол.
- Ну, на веревке под венец тебя там точно никто не потащит, - усмехнулся Дмитрий Кириллович, усаживаясь в кресло перед разожженным камином, предлагая Елагину жестом располагаться в соседнем и наливая затем себе и ему по рюмке коньяку. – Держи вот, а то до сих пор, смотрю, с мороза, лицом как-то бледен… А вообще, на самом деле, женитьба - дело довольно неплохое. Уж я-то точно знаю, что говорю: сам ведь много лет от неё бегал после того, как овдовел, думал, что никогда уж вновь… а вот пойди ты! И счастлив теперь, словно дурак на ярмарке! И тебе бояться не стоит… О, а вот и первая из наших дам пожаловать изволила! – воскликнул он вдруг, обращая взгляд сторону двери, в проеме которой в этот момент нарисовался тоненький девичий силуэт. – Саша, слава богу, я уж думал, что так и буду один гостей встречать! А где все, где мама?
- Не знаю! – сделав вежливый книксен в сторону гостя, Санька чуть скривила губы и недоуменно пожала плечами. – Стёпочка, наверное, еще в университете, а мама… я не видела ее с тех пор, как мы обедали. Может быть, у Таты?.. А что у вас в чемодане, Родион Михайлович?
- Если подойдешь поближе, Александра, пожалуй, там точно найдется кое-что и для тебя, - рассмеялся Елагин, глядя на то, как явно отразилось любопытство на лице девочки. – Минуту…
Он нырнул в чемодан и жестом фокусника извлек из него Сашин подарок: большую тетрадь в бархатном, цвета спелой сливы, переплете, и коробку сладостей от фабрики «Эйнем».
- Надеюсь, конфеты придутся тебе по вкусу, а тетрадь можешь превратить в личный дневник, - произнес Родион и оглянулся на Дмитрия Кирилловича.
- Спасибо! – крепко прижав к груди подарки, Санька просияла лицом и тоже повернулась к взирающему на нее с благосклонной улыбкой Игнатьеву.
- Ну а мой подарок найдешь завтра под ёлкой! Закон есть закон! – развел он руками, имея в виду заведенный вот уже несколько лет обычай утром двадцать пятого декабря всем вместе распаковывать яркие свёртки.
- И вы, papa, найдете там мой! Вот только для вас, Родион Михайлович, я ничего не приготовила… - вздохнув, девочка виновато потупилась. – Мне так стыдно!
- Моя юная леди, - шепнул Елагин девочке на ухо, – не расстраивайтесь! Иначе я тоже расстроюсь и мы с вами зальем слезами этот красивый ковёр, а ваша мама станет сердиться на нас. Лучше позовите её сюда!

 Отправлено: 08.01.20 02:57. Заголовок: *всей семьей* - А в..

*всей семьей*

- А вот, душа моя, и правда! – поддержал его Игнатьев. – Ступай-ка ты наверх, да и поторопи там обеих наших красавиц. А то что-то увлеклись нынче со сборами… Кстати, совсем забыл тебе сказать! – прибавил он, вновь обращая внимание на племянника, когда Саша, кивнув, убежала исполнять полученное поручение. – У нас ведь с утра дома радость нежданная: Тата приехала! На каникулы. Только брату одному до того и написала, что в Москву собирается, а тот мне вчера вечером рассказал, что надо встретить. А Ольге Дмитриевне и всем остальным – сюрприз. Честно скажу: давно не видел жену такой счастливой. Вначале даже завидно немного стало, ни одному моему подарку ведь так не радовалась! Но что тут скажешь – материнская любовь у женщин от природы сильнее всех прочих.

- Татьяна Александровна здесь?! – воскликнул Родион неприлично громко, чем вызвал улыбку на лице графа. – Вот уж действительно… сюрприз. Рад за ваше семейство! – Он кашлянул. – Не возражаете, Дмитрий Кириллович, если мы с вами еще по рюмочке?..

И, не дожидаясь ответа, Елагин налил себе и графу коньяку. Мужчины салютовали друг другу и медленно выпили.

- Отличный у вас коньяк, дядюшка, - произнес Родион и поставил рюмку на каминную полку. Минуту он молчал, потом спросил, не глядя на Игнатьева: – Что Тата, довольна Парижем?

- Думаю, вполне. Но я с ней еще об этом не говорил.

Оставив пустую коньячную рюмку на столике, Дмитрий Кириллович тоже поднялся и подошел к племяннику.

- Зато о тебе, между прочим, уже успел! – произнес он негромко и, дружески положив руку на плечо резко обернувшемуся после этих слов Родиону, продолжил. – Мне кажется, она жалеет, что летом у вас все вышло вот так… А ты?

- Что я? – Родион вздохнул и ответил просто: – Я полюбил Тату, и надеялся на взаимность. Наверное, я был недостаточно настойчивым. Боялся напугать её, такую юную, силой своих чувств. Я даже не мог подумать, что так полюблю, дядюшка… И когда она решилась уехать, то я решил, что не нужен ей. Впрочем, не стану более утомлять вас своим признаниями. Сегодня такой вечер, когда нужно думать о счастливых моментах жизни.

- Никого ты не утомляешь. Я сам спросил. Хотя, это, наверное, и не совсем мое дело, - вздохнул в ответ Игнатьев, опуская руку и отступая на шаг. – Но, поверишь ли, я, и правда, люблю эту девочку как родную. Поэтому желаю ей самой счастливой судьбы. И уверен, что ты – именно ты, а не кто-то – способен дать ей это счастье. Хоть вы и разные совершенно. Это может показаться минусом, но, поверь, в некоторых ситуациях даже интереснее, – вновь чуть прищурившись, он усмехнулся, глядя на огонь. – Мы ведь с моей Ольгой Дмитриевной тоже далеко не сразу поладили. Не знаю, рассказывала ли тебе Тата… Она была тогда уже достаточно взрослой, поэтому все видела и помнит. Но я не сдался. И в результате все-таки завоевал её мать. Вот и ты не сдавайся, иди вперед, понял?

- Мне придется соперничать с Таниной любовью к искусству, - усмехнулся Родион, - но коль у меня такая группа поддержки, пожалуй, я попробую начать всё сначала.

- А вот это есть исключительно верное решение. О чем бы ни шла речь! – внезапно раздался у них за спинами мелодичный голос хозяйки дома, которая как раз в эту минуту ступила на порог гостиной под руку с младшей из своих дочерей. – Родион Михайлович! Счастлива видеть вас в нашем доме!

Улыбаясь, она неторопливо подошла к племяннику мужа, тотчас склонившемуся в учтивом поклоне, и элегантным жестом протянула ему руку для поцелуя.

- Простите, что не вышла встретить вас сразу. Домашние хлопоты задержали. Но теперь я полностью в вашем распоряжении! А скоро будет здесь и наша Таня… Дорогой, ты ведь уже рассказал о графу о нашей радости?

- Да, как раз незадолго до твоего прихода, - кивнул Игнатьев. И, привычно устроив на собственном предплечье затянутую в шелк узкую кисть жены, слегка накрыл ее свободной ладонью.

Этот неосознанный, исполненный нежной привязанности жест будто подтверждал все сказанное им ранее об отношениях с женой. Хотя, существование неразрывной связи между супругами Игнатьевыми было вполне очевидно любому, кто видел их вместе – без всяких дополнительных слов. И Родиону оставалось лишь по белому завидовать семейному счастью этой пары. Да еще надеяться, что Дмитрий Кириллович не ошибся в своем мнении относительно чувств Таты, которая, однако, почему-то все медлила и никак не появлялась в гостиной. И, чтобы не раздумывать долго, зачем и почему, Елагин решил, что пока ее нет, самое время вручить остальные припасенные для родни подарки: элегантный дорожный несессер для графини Ольги Дмитриевны, набор «Паровоз с вагоном» фирмы «Marklin» для Мити и плюшевый медвежонок фирмы «Steiff» – для маленького Володьки.

Тэдди этот, к слову, оказался настолько симпатичным, что послужил невольной причиной приступа настоящей досады у Саньки, расстроенной, что граф Елагин не додумался преподнести его ей, а не Вовке, который все равно толком не оценит подарка. А вот сама она – и девочки в гимназии наверняка бы оценили. Однако что ж поделать…

Тем временем, в дом постепенно стали подъезжать другие приглашенные. И, наполнившись людьми и их оживленными голосами, гостиная, до того выглядевшая весьма солидной по размерам, в самом деле, стала казаться маленькой для собравшейся в ее стенах компании.

- Ну что же, дорогие друзья, а теперь, мне кажется, самое время взглянуть на нашу рождественскую ёлку! – похлопав в ладоши для привлечения общего внимания, воскликнула графиня Игнатьева. То, что Таня до сих пор так и не пришла, немало её смущало. Однако тянуть, удерживая и далее всех в тесноте, было уже неловко. – Детка, сходи, пожалуйста, еще раз за сестрой, - едва слышно шепнула она, склонившись на мгновение к Саше, все крутившей в руках подаренного младшему брату плюшевого медведя. – И скажи, что мы все ее уже заждались. А заодно загляни и к Стёпе. Может быть, она у него?

 Отправлено: 10.01.20 01:15. Заголовок: *с премудрым братом*..

*с премудрым братом*

- Послушай, лисица, если тебе действительно интересно моё мнение, то вот оно: я считаю, глупо сидеть и гадать, что и как, когда есть прекрасная возможность пойти и выяснить у него все прямо сейчас же! – немного нетерпеливо вздохнул Степан, которого, признаться, успел немного утомить льющийся из уст сестры фонтан самобичевания. Открывшийся ровно в ту минуту, когда он, вместо того, чтобы забежать к себе, по-быстрому переодеться и как можно скорее появиться внизу, смешавшись с гостями в надежде, что его опоздание не будет замечено мамой, страшно не любившей подобных вещей, зачем-то на всякий случай решил заглянуть к Татке. И обнаружил ее, сидящей перед зеркалом при полном параде, однако в очень странной позе: согнувшись почти пополам и обхватив себя руками, она медленно раскачивалась из стороны в сторону, глядя прямо перед собой, словно в каком-то гипнотическом трансе. Испугавшись, что ей дурно, он, конечно, тут же бросился узнавать, в чем дело. Тут-то и выяснилось, что это «она во всем виновата» , «она все испортила» и прочая чепуха в подобном же духе. Время, меж тем, поджимало все заметнее и потому, без лишних рассуждений велев сестре подниматься, Степан буквально уволок ее в свою комнату, где затем примерно еще пятнадцать минут – как раз то время, пока сам носился туда-сюда переодеваясь, причесываясь и приводя себя в порядок, выслушивал обуревавшие Таткину душу сомнения, отбивая их одно за другим, как казалось, вполне логичными доводами. Пока последние и не закончились – вместе с терпением.

Как ни странно, именно в этот момент к сестре, наконец, будто бы вернулся здравый рассудок.

- Может быть, ты и прав… – неуверенно согласилась она вдруг, заставив Степу, едва ли не подпрыгнуть от радости, и с облегчением воскликнуть: «Конечно!». И сразу же после этого с умоляющим взглядом вручить ей свой атласный галстук-бабочку, в надежде, что это полезное занятие окончательно отвлечет Татку от дурацких мыслей:

- Поможешь?

- Можно подумать, ты сам не умеешь! – недоверчиво покачала она головой, но все же взялась. И, спустя еще пару минут галстук был повязан самым изящным образом.

Расправляя его под жестко накрахмаленным воротничком сорочки, Тата вдруг замерла, присматриваясь, а затем стянула перчатку и слегка потерла кожу возле Степкиного уха указательным пальцем.

- Что там?

- Губная помада. Скажи своему «профессору», чтобы пользовался ею не так рьяно, когда ты другой раз придешь исполнять его поручения.

- Тата, я совершенно не понимаю, о чем ты!

- Ну, разумеется, - усмехнулась она. И прибавила: – Но духи у него, кстати, очень приятные!

- Лисица!.. – начал он было, даже смутившись от столь неожиданной проницательности, но тотчас же и осекся, увидев внезапно возникшую в дверном проеме мордашку младшей сестры, весьма, к слову, недовольную. – Санька, а ты тут почему?

- Это вы тут почему?! – возмущенно выпалила в ответ девочка. – Я вас по всему дому ищу, гости уже собрались и пошли смотреть ёлку, а вы…

- А мы уже идем! – воскликнула Тата, выходя из-за его плеча. И с улыбкой взглянула на Степу. – Правда?

Спустя еще пару минут, они втроем вошли в распахнутые настежь двери большой гостиной, посреди которой, притягивая со всех сторон восхищенные взгляды, сверкала и переливалась десятками зажженных свечных огоньков рождественская ель – главный символ сегодняшнего торжества. Впрочем, побыть центром всеобщего внимания ей удалось совсем недолго – ровно до той минуты, когда кто-то из гостей, оглянувшись, не увидел Тату, приезд которой Игнатьевы решили сделать сюрпризом и для них. И дальше, вовлеченная в поток приветственных слов, объятий и родственных поцелуев, она вновь ненадолго забыла о своих тревогах, пока, перездоровавшись со всеми и ответив на добрый десяток вопросов, не добралась, наконец, до стоящего немного поодаль от всего этого хоровода эмоций Родиона. Встретившись взглядом с которым, отчего-то почувствовала себя так, будто в этой комнате больше не было никого, кроме них двоих.

- Здравствуй…

 Отправлено: 10.01.20 22:42. Заголовок: Гостей в доме Игнать..

Гостей в доме Игнатьевых в Сочельник набралось порядочно, хотя, по словам Ольги Дмитриевны, приглашение приняли, увы, не все, кого она желала видеть в праздничный вечер в особняке. Родион сердечно приветствовал свою московскую родню, принимая поздравления и учтиво отвечая на вопросы о семье. Он всегда старался принимать тон того общества, в котором находился в данную минуту, и мог быть веселым или серьезным в зависимости от настроений окружающих его людей. Бывая в свете, он не являлся туда в дурном настроении, не жаловался на неприятности, какого бы рода они не были, но и не говорил об успехах, достигнутых на служебном поприще.
Графиня, как хозяйка дома, представила Елагина остальным гостям, с которыми он не был знаком до этого дня. Узнав, что Родион Михайлович родом из Петербурга, дамы и господа полюбопытствовали, как ему Москва? скучает ли он по столице? Елагин с улыбкой ответствовал, что Петербург полон чиновников, как Москва – капитала, но согласиться с бытующим мнением, что столица - город немецкий, а Москва – русский, решительно не может. И тут же пригласил всех желающих приехать в столицу и лично убедиться в его словах.
Когда позволили правила приличия, Родион откланялся и отошел к окну, откуда ему была видна как на ладони вся большая гостиная и особенно сверкающая огнями рождественская ель. Он скользнул по ней взглядом, подмечая богатое убранство, и невольно сравнивая с тем, как принято наряжать ели в Петербурге. Ольга Дмитриевна, как он успел заметить, обладала изысканным вкусом, которому могли позавидовать особы королевских кровей. Жаль, что ему не случится увидеть, как, проснувшись, дети побегут в гостиную и найдут под елью приготовленные для них подарки. В это время он будет уже в столице.
Родион мучительно ожидал того момента, когда встретится с Татой. И когда она вошла в распахнутые настежь двери гостиной в сопровождении Степана и Саши, он будто оглох и перестал слышать окружающих. Его отвлекла вопросом жена генерала, госпожа Ланская, он же ответил невпопад и, заметив ее недоумение, извинился. А Тата уже успела раствориться в гостиной среди родственников и гостей. И ему оставалось лишь ждать, когда она, насладившись вниманием, заметит его.
Их глаза встретились, и Родион увидел, как Тата через весь зал направилась к нему. Он оперся рукой о подоконник, словно ему внезапно потребовалась опора, и стал жадно рассматривать девушку. Она была очаровательна. На ней было платье из бархата серебристого цвета, свободного покроя, а на плечах облаком лежала газовая накидка. Подмечая детали костюма, он не сразу заметил новую прическу Таты. Волосы, завитые чьей-то умелой рукой в кудри по всей голове, были прихвачены заколкой над левым виском, но справа на Танину щеку спускался локон. И он был короткий. Тата остригла волосы!
Родион запомнил ёе с длинными светлыми волосами, уложенными в строгую прическу. Как в тот день, когда они познакомились. Ровно год назад. Он мог бы вспомнить даже платье, в котором Тата тогда была. И как их представили друг другу. И о чем они тогда говорили. Он ещё подумал, что Таня – юная, нежная, воздушная - похожа на сказочную принцессу, живущую в замке в ожидании любви и принца.
Вот только он не был принцем. По крайней мере, из этой сказки.
Расстояние между ними сократилось до пары шагов, и он не столько услышал, сколько прочел по губам Таты:
- Здравствуй…
- Здравствуй, Тата… Рад тебя видеть. – Он, наконец, оторвался от подоконника и сделал шаг вперёд.. – Ты изменилась, но мне нравится. Правда.
И улыбнулся.

 Отправлено: 19.01.20 23:52. Заголовок: *совместно с родными..

*совместно с родными и любимыми*

Тате всегда нравилось наблюдать, как улыбка меняет его лицо. Обычно спокойное, кажущееся порой даже не слишком эмоциональным, оно удивительным образом преображалось, когда Родион улыбался: разглаживалась задумчивая складка между бровей, а в темных глазах – из самой их глубины, будто вспыхивали маленькие золотистые искры. Хотя, может, это было всего лишь игрой ее буйного артистического воображения? Тата не знала точно, но и в самом начале своего знакомства с этим мужчиной, и сейчас не могла заставить себя не любоваться этим почти волшебным преображением…

- А вот ты все тот же. И мне это тоже нравится, - произнесла она, наконец, и улыбнулась в ответ: открыто и искренне. – Как тебе наша ёлка?

- Чудо как хороша! – признался Родион в ответ. – Кажется, она лучше прошлогодней, и это заслуга Ольги Дмитриевны и Саши. Не думаю, что дядя или Стёпа приложили к этому чуду руку, разве что отдали распоряжение слугам, где установить ель. – Он усмехнулся и продолжил, понизив голос: – Твой приезд стал нежданной радостью в этом доме. И для меня тоже. Господи, как же я рад тебя видеть, Тата! Расскажешь мне о Париже? 

Он предложил ей руку, чтобы немного пройтись по залу, и когда она приняла его предложение, медленно повел в противоположный угол гостиной, старательно обходя группы беседующих.

- Рассказать о Париже? – удивилась Тата. – Да ведь ты там не раз бывал. И потому сам можешь поведать об этом городе так много, как никто другой… Знаешь, первое время я ведь, и правда, смотрела на него будто твоими глазами, - прибавила она вдруг, усмехнувшись. – Вспоминала твои истории. Гуляла по улицам и пыталась представить, что ты идешь рядом со мной и… рассказываешь их вновь. Глупо, да?

- Отчего же? – спросил он, вдруг остановившись и поддержав её за локоть. – Мы могли бы гулять по Парижу вместе. И мне остается надеяться, что однажды это случится. Говорят, это самый романтичный город в мире. Но я спрашивал не о городе, а о том, ради чего ты уехала… 

В его взгляде не было ни осуждения, ни обиды, он смотрел на Тату спокойной уверенностью влюбленного человека.

«Ради возможности стать той, кем я хочу, ну почему же ты никак не понимаешь?!» - захотелось ей воскликнуть тотчас же. Но вместо этого Тата лишь вздохнула и опустила глаза, не выдержав этого взгляда. Как всегда, любящего и ни в чем не обвиняющего. Вот только почему, встречаясь с ним, сама она всякий раз начинает сомневаться в собственной правоте?

- Друзья, мне кажется, что теперь самое время переместиться за праздничный стол! – тем временем, громко, чтобы все услышали, объявила Ольга Дмитриевна, приглашая затем гостей в примыкающую к гостиной столовую.

- Да, вечер нынче, конечно, пасмурный, но уверен, что первая звезда уже давно взошла, - тут же поддержал ее Дмитрий Кириллович. – Поэтому больше нет ни малейшего повода тянуть с праздничным ужином! – прибавил он, с улыбкой церемонно протягивая руку стоящей поблизости супруге кузена. – Дрина!

Ольгу Дмитриевну проводить к столу вызвался генерал Ланской, жену которого повел за собой граф Николай Елагин.

Довольно быстро и весело распределилась между собой молодежь.

- Родион, позволишь ненадолго похитить у тебя сестру? – Степан, все это время исподволь наблюдавший за их парой, возник рядом практически бесшумно.

- Разве что ненадолго, - согласился тот, высвобождая руку Таты из своей, - хотел бы успеть пообщаться с Татьяной Александровной до отъезда.

- Погоди! – задержав на миг брата, она обернулась. – До отъезда? Но куда ты уезжаешь? И когда?

Родион выглядел растерянным и подавленным. Он виновато посмотрел на Тату, но отпираться не стал.

- У меня билет на ночной поезд до Петербурга. Сегодня.

- Как жаль… - опустив голову, Тата вздохнула и медленно пошла за Степой, чувствуя, что вот-вот расплачется.

- Ну-ну, лисица… - как всегда, мгновенно почувствовав перемену её настроения, тихо шепнул тот, легонько сжимая лежащую на его руке кисть сестры, когда они отошли на несколько шагов, - все будет хорошо, вот увидишь!

- Что – «все»?! – так же, почти беззвучно, но отчаянно, воскликнула. – И каким образом?

 Отправлено: 20.01.20 00:04. Заголовок: * в продолжение свят..

* в продолжение святочного вечера *

Не успела она отойти, как Родион был захвачен в плотное кольцо нарядно одетых гостей, перемещающихся из гостиной в столовую. Под руку он держал даму почтенных лет, чье имя наверняка не мог бы вспомнить, случись ему задать ей вопрос. К счастью, делать этого не пришлось. Проводив спутницу к отведенному хозяйкой месту, он помог ей устроиться, и затем направился туда, где на специальной карточке было обозначено уже его собственное имя, сел за стол, успев при этом быстро окинуть взглядом соседние карточки – в тайной надежде, что на одной из них окажется имя Таты. Но нет, не повезло и на этот раз. Степан усадил ее с противоположной стороны. Не очень далеко, но все же, не настолько близко, чтобы можно было поговорить. Поэтому, ожидая, пока разместятся остальные гости, и начнется трапеза, Родиону оставалось лишь изредка украдкой поглядывать в её сторону, а все остальное время изучать убранство праздничного стола.
Оно, к слову, был великолепно. Плотная белая накрахмаленная скатерть с заглаженной по центру складкой – из тех, что достают по особым случаям – подчеркивала красоту и изящество парадных фарфоровых сервизов. Большие блюда заняли середину стола, между ними расположились тонкой работы неглубокие серебряные и хрустальные вазы, заполненные пирожками. Горы чистых тарелок ожидали, когда гости наполнят их и начнут трапезу.
Тут же в столовую принесли узвар в кувшинах, за ним последовали печеная рыба и сочиво.
Их семью в целом трудно было назвать глубоко религиозной, поэтому постов, сколько Тата себя помнила, в доме обычно не держали, за исключением разве что Великого. Так что первая перемена блюд была скорее данью традиции и знаком уважения к тем гостям, которые в этом смысле имели более консервативные взгляды. Еще одной традицией был огромный, начиненный антоновскими яблоками, гусь, который, будучи торжественно внесенным в столовую, вызвал вполне ожидаемый восторг и энтузиазм гостей. За исключением разве что Таты, для которой с новостью о грядущем отъезде Родиона в Петербург будто бы поблек и весь сегодняшний праздник.
Умом понимая, что он по-прежнему имеет право сердиться, она ехала домой из Парижа в тайной надежде, что время и разлука притупили его обиду. И первый миг их сегодняшней встречи будто бы дал повод думать, что все это не зря, и вот… он уезжает! И наверняка пробудет в столице все рождественские праздники, а потом вновь служба, к которой он всегда относился столь ответственно, что даже заставлял Тату себя к ней ревновать, а потом… бог-весть, что будет потом. И главное, у неё нет совсем никаких прав на то, чтобы просить к себе иного отношения.
- Милая, я заметила, что ты почти совсем ничего не ела, - подойдя к дочери после того, как отужинав, вся компания вновь перемесилась в большую гостиную, тихонько заметила Ольга Дмитриевна. – Ты нехорошо себя чувствуешь?
- Нет, мамочка, что ты! Все в порядке, спасибо. Просто усталость с дороги – днем я ее не чувствовала, зато теперь… - девушка смущенно пожала плечами.
- Ну, это непорядок! – графиня сокрушенно вздохнула и с жалостью взглянула на дочь. – Может, сказать Стёпе, чтобы проводил тебя в твою комнату? А перед гостями я извинюсь?
- Не нужно! – оглянувшись на брата, окруженного стайкой весело щебечущих кузин, Тата улыбнулась. – Это было бы слишком жестоко по отношению к нему. Да и тебе не нужно ни перед кем извиняться. Если позволишь, я просто ненадолго уйду – побуду где-нибудь неподалёку, посижу четверть часа в тишине и вернусь. Можно?
- Разумеется! Но ты уверена, что этого хватит?
- Вполне! – кивнула она. И, поцеловав маму в щеку, тихонько выскользнула из комнаты. Направляясь, и правда, совсем недалеко: в соседнюю, малую гостиную. Где теперь никого не было, а в камине уже почти истлели и покрылись золой поленья. Смахнув ее кочергой, девушка положила сверху пару свежих, дождалась, пока те как следует разгорятся, и опустилась в кресло, с удовлетворением откинувшись на его высокую спинку. А после закрыла глаза и вытянула изящно скрещенные в щиколотках ноги к огню, словно бы те озябли.
- Вот ты где! Я грешным делом подумал, что ты снова сбежала от меня…
Родион стоял в дверях, держа руки за спиной. Его внезапное появление было похоже на номер иллюзиониста, а тень, отбрасываемая полоской проникающего из-под двери света от его фигуры, рождала странный и фантастический образ. Словно вырезанный из бумаги силуэт то ли ангела с обрезанными крыльями, то ли демона. Или может быть, то, и другое сразу? В каждом человеке есть светлая и темная сторона.
- Ты позволишь?.. – спросил он Тату и, не дожидаясь ответа, пересек гостиную гулкими шагами, расположившись затем у ее ног прямо на ковре.
- Пожалуйста, - откликнулась девушка, хотя это уже вовсе и не требовалось, и чуть подвинулась, давая ему больше места, чтобы удобнее расположиться. Пару мгновений после этого они вдвоем молча смотрели на огонь. Ну а потом, вдруг, словно бы по какой-то неведомой команде извне, неожиданно повернулись лицом друг к другу – и даже рассмеялись этой абсолютной синхронности. Напряжение, витавшее между ними в самом начале вечера, спало, словно легкое покрывало, обнажив самое главное: что бы ни произошло, они все еще единое целое.
- Тата, милая моя девочка… - сделавшись внезапно вновь совершенно серьезным, начал было Родион, осторожно коснувшись белокурого завитка на её щеке, намереваясь высказать все, что накопилось в сердце за долгие месяцы разлуки. Но когда она в ответ вдруг сама прильнула к его руке – словно котенок, ищущий ласки, все остальные слова – правильные, важные и, конечно, необходимые, практически в тот же самый миг вылетели из головы прочь. Мир вокруг тоже будто исчез – перед глазами было лишь любимое лицо, которое Родион, чуть подавшись вперед, бережно обхватил ладонями, и нежные, полураскрытые девичьи губы, которые он, спустя мгновение, целовал – так жадно, как еще никогда до этого. А Тата отвечала на этот поцелуй – так смело, как никогда прежде. Хотя, прежде, наверное, просто и не было еще между ними таких долгих и трудных размолвок. Но тем слаще было примирение.
- Наверное, только ради этого и надо было мне уехать… – пряча лицо на его груди, горячо прошептала она, когда им все же пришлось прерваться, чтобы перевести дыхание. – Чтобы понять, как ты мне нужен! Прости меня, ладно?
Родион нежно погладил её по голове и чмокнул в макушку.
- Ты тоже прости меня, милая. Давай начнем все с начала? С чистого листа. Или холста, если быть точным, - поправил он сам себя. - Обещаю, что не стану препятствовать твоим занятиям живописью. Но при одном условии…
Он приподнял лицо Таты за подбородок и заглянул ей в глаза. Взгляд его при этом стал пронзительным и холодным как лёд.
- Ты нарисуешь мой портрет, - добавил он и тут же расхохотался, заметив, как Тата чуть напряглась. – Представляешь меня в роли натурщика? А?!
- Конечно, нет! Да у тебя просто терпения не хватит – высидеть несколько часов в одной позе! – смешно сморщив нос, Тата коротко показала ему язык и была тут же «наказана» за дурные манеры еще одним поцелуем. У которого, в отличие от первого, неожиданно обнаружился свидетель – пусть и совершенно не нарочный.

 Отправлено: 20.01.20 00:12. Заголовок: Однажды на занятии ..

Однажды на занятии по психиатрии профессор Сербский* рассказывал их курсу о весьма необычном свойстве близнецов чувствовать боль и радость друг друга на большом расстоянии, словно собственные ощущения. Наука пока никак не могла истолковать суть этого феномена. Поэтому в конце лекции Владимир Петрович даже предложил своим студентам самим подумать над решением этого вопроса, а еще над тем, существует ли он в принципе, или это всего лишь род романтического суеверия. Степа давно уже считал себя убежденным материалистом, и потому не верил во всякие подобные глупости. Однако в их с Таней случае что-то вроде телепатической связи определенно существовало, хотя они даже не были близнецами. Навык этот – не то, что по словам, но уже по одному лишь её дыханию понимать, что сестра сейчас чувствует, должно быть, развился у него еще в детстве. Когда Таня не могла говорить, а он считал себя обязанным понимать и растолковывать окружающим все её мысли и желания. Со временем, необходимость в подобном «переводе», к счастью, отпала. Но даже теперь, когда они с сестрой давно выросли, осознанно или нет, она все равно порой продолжала посылать ему свои невербальные «сигналы».

Вот и сегодня за ужином, когда со всех сторон раздавались веселые голоса и смех гостей, ему даже не нужно было смотреть на Таню, тихую, словно мышка, среди всеобщих веселых разговоров, чтобы понять, что думы ее весьма далеки от праздничных. Причина ее печали, впрочем, тоже была известна и находилась неподалёку. Сидела – вернее, сидел – напротив за столом в окружении их общих родных и, кажется, тоже не слишком-то радовался праздничному застолью и приятной компании. И наблюдать за этим Стёпе было одновременно жалко и смешно. Что за комедия такая, право слово?!

Впрочем, еще несколько месяцев назад поведение Родиона его скорее бесило, чем вызывало смех. Хотя до того отношения у них складывались вполне себе дружеские. Серьезный и рассудительный, стремящийся все в своей жизни упорядочить, племянник Дмитрия Кирилловича в чем-то напоминал Степану его самого. И, верно, оттого уже вскоре после знакомства сделался весьма приятен. Из-за того же, наверное, узнав от мамы, что Родион, по её мнению, питает к их Тане вполне определённый интерес – и это, кажется, взаимно, он даже обрадовался. Раз уж её все равно однажды придётся кому-то отдать, так пусть лучше это будет такой надежный человек, как граф Елагин.

Но потом случилось то, что случилось, и Степа в Родионе немного разочаровался. Потому что, пожалуй, лучше всех на свете знал, что Танино увлечение живописью – не просто обычная девичья блажь, но такая же страсть, как та, которую сам он с детства питает к медицине. И что её невозможно побороть или подавить. А особенно глупо – пытаться отнять. Ведь это все равно, что ампутация конечности: жить без руки или ноги человек, может, как-то и приспособится, вот только полноценной эта жизнь все равно больше не будет. Слава богу, хоть мама поняла это довольно быстро, хотя вряд ли её было легко отпустить Таню в Париж совсем одну.

А вот граф Елагин… Доподлинно не зная, что произошло между ним и сестрой, Степа готов был убить его лишь за ту бесконечную тоску, что отчетливо читалась в её глазах в день, когда всей семьей – кроме, разумеется, самого Родиона, они провожали Таню на перроне вокзала в Петербурге.

Что он сказал ей, что сделал? Перед каким таким выбором поставил? Вопросы эти долго не давали успокоиться пылающему праведным гневом братскому сердцу. Впрочем, позже Степан его все же смирил. А все потому, что увидел: и сам Таткин незадачливый «ромео» страдает не меньше! И понял еще, что случившееся, вероятно, ни что иное, нежели взявшие верх над разумом у обоих эмоции. А потому необходимо их все-таки помирить. Ну, или хотя бы создать для этого необходимые условия. Сегодняшний вечер подходил для того как нельзя лучше. И все шло так, как надо, пока гости не встали из-за стола, а за ними – и сам Стёпка, намереваясь осуществить задуманное, пока все гости ненадолго предоставлены сами себе. Но тут рядом неожиданно возник Дмитрий Кириллович, желающий выяснить, где именно он так долго пропадал и почему опоздал к началу приёма. И пришлось некоторое время объясняться, искусно переплетая правду и вымысел. Благо отчиму ни за что ни пришло бы в голову обнюхивать его воротники и волосы, как это умудрилась прежде сделать Лисица… Ну а потом его со всех сторон окружили кузины и мелюзга, вроде Саньки и дочек генерала Ланского, которые, воображая себя взрослыми девицами, томно упрашивали «милого Стёпочку» рассказать что-нибудь занимательное из его врачебной практики.

«Выискали, тоже мне, повод для светской беседы!» - подумал он почти с раздражением. Но вслух при этом, конечно, все же рассказал этим пигалицам парочку «шокирующих» историй, которые имеются в арсенале у каждого уважающего себя студента-медика, выглядывая, меж тем, поверх их голов Таню, которая вначале о чем-то тихонько говорила с мамой в противоположном углу, а потом и вовсе исчезла из комнаты. Куда именно – об этом Степа и спросил у Ольги Дмитриевны в первую очередь, едва отделался от надоедливых девчонок. Оказалось, что Таня просто устала, решила отдохнуть и скоро вернется. Но, тревожась, мама все же попросила его сходить к сестре и посмотреть как доктору, все ли с нею действительно в порядке?

В том, что это вполне себе так, Стёпа и убедился, когда, спустя пару минут, тихо отворил дверь в малую гостиную, и замер на её пороге, испытав при этом немалое удивление: ну надо же! Хотел было посоветовать Татке быть со своим кавалером чуточку посмелее, а тут, выходит, в его советах уже никто и не нуждается…

- Агхм, - чуть кашлянув, он все же вошел в комнату. Услышав, наконец, его присутствие, Родион и Лисица тут же отпрянули друг от друга. Но смущенным никто из них отнюдь не выглядел. Не стал делать вид, что стесняется, и сам Степан. В конце концов, все они уже достаточно взрослые люди. – Мама велела спросить, хорошо ли ты себя чувствуешь и сможешь ли принять участие в дальнейших развлечениях? - спросил он совершенно спокойным голосом с едва заметными и понятными разве что только сестре нотками иронии.

- Вполне! – Тата широко улыбнулась, невольно дотронувшись до еще чуть горящих от недавнего поцелуя губ, и нежно взглянула на Родиона. – Все хорошо и можно возвращаться к гостям, правда?

---

*
Влади́мир Петро́вич Се́рбский (14 (26) февраля 1858, Богородск — 23 марта (5 апреля) 1917, Москва) — русский врач-психиатр, один из основоположников судебной психиатрии в России.

 Отправлено: 29.01.20 23:50. Заголовок: *С теми, кто рядом)* - А! Ты очень кстат..

- А! Ты очень кстати, Степан! - воскликнул Родион, с сожалением отпуская от себя Тату и приподнимаясь с ковра. «Как же ты не вовремя, друг мой, право!», - читалось в его глазах. – Совсем забыл: у меня для тебя рождественский подарок! Долго думал, чем бы порадовать, и решил, что будущему медицинскому светилу пригодится… Милая, мне придется чуть потревожить тебя…
Он наклонился и вытащил из-под кресла свой чемодан, чем привел в недоумение Тату и Степана.
- Отличный тайник, - отшутился Родион, извлекая из недр чемодана книгу и протягивая её Степану. – Держи!
Юбилейное издание ««Николай Иванович Пирогов и его наследие» от петербургского «Товарищества Р. Голике и А. Вильборг», представляло собой увесистый многостраничный том, снабженный к тому же фотографиями. Родион не без труда нашел это издание в московских магазинах.
- Ну разумеется, что же еще подарить такому книжному червю как я! О, нет, Родион! Великолепный подарок, просто – великолепный! И в моей библиотеке займет достойное место рядом с отцовскими книгами! Благодарю тебя сердечно. – Всякий, знавший Степана, понимал, какое важное место в его жизни занимала личность покойного Александра Глебовича, так что упоминание библиотеки, а тем более размещение в ней новой книги наравне с прочими и вправду означало, что дар пришёлся по сердцу. – Что же до наших подарков, Родион, то ими заведовала матушка, которая разместила их в положенном месте, а не под креслом – и получить их тоже можно лишь в положенное время!
- Ах да… - произнес он в ответ, притворно вздыхая, и тем самым, выказывая крайнюю степень сожаления, – Что же, если Ольга Дмитриевна не позволит мне забрать свой подарок сейчас… Пожалуй, придется тогда остаться у вас до завтра. При условии, что вы оба, - тут Родион бросил взгляд сначала на Тату, после на Степана, - не возражаете.
«К чёрту Петербург! К чёрту! Я не могу сейчас уехать, и снова потерять Тату… Утром дам телеграмму отцу и матери. Маргарита будет расстроена и станет дуться на меня, но я всё улажу. В конце концов, у меня есть личная жизнь, а не только служба на благо семьи и Отечества! » - пронеслось у него в голове.
- Что за дебаты и прения сторон здесь происходят? Могу я узнать? – в очередной раз тихо отворившись, дверь впустила в комнату саму хозяйку дома. Вернее, приоткрыв ее, Ольга Дмитриевна так и осталась стоять на пороге гостиной, окинув по очереди внимательным взглядом каждого из троих в ней присутствующих и остановившись затем, в первую очередь, на сыне. – Стёпа, я, кажется, посылала тебя за сестрой, а вовсе не за собственной смертью, - усмехнувшись, она чуть качнула головой и перевела взгляд на Елагина. – А вы, граф, так внезапно куда-то исчезли, что я даже ненароком испугалась, не убыли ли в Петербург, решив оставить нас по-английски? Это было бы очень огорчительно, верно я говорю, дорогая?
- Не то слово! – тут же с готовностью подтвердила Тата, едва не хихикнув. – Просто до слёз!
К ней мама обратилась после всех, оттого она имела отменную возможность наблюдать, как оба её верных рыцаря – брат и возлюбленный – в один миг обратились в смущенных пажей, которых только что изящно отчитала за маленький промах по части этикета сама королева.
И это не было преувеличением: в великолепном новом, дымчато-голубом платье от Ворта, идеально сидевшем на ее по-прежнему безупречной фигуре, с изящно убранными наверх волосами, Ольга Дмитриевна действительно смотрелась особой монаршей крови. И, глядя на неё, Тата в очередной раз с легкой печалью подумала, что никогда – никогда не научится держаться с такой же великолепной непринужденностью! А уж иронизировать так же тонко, но при этом – совсем не обидно, и подавно.
- Вот видите, Родион Михайлович? Но не станете же вы нас так расстраивать, верно?
- С моей стороны это было бы крайне неучтиво, - ответил он, чуть склонив голову и пряча хитрую улыбку. – Надеюсь, у вас найдется свободная комната, Ольга Дмитриевна? Пропустить рождественское утро и лишиться удовольствия видеть, с какими лицами эти двое, – он кивнул на Тату и Степу, - будут разворачивать свои подарки, я не имею право!
Получив согласие графини, Елагин ощутил, как с плеч упал тяжелый груз. Этим грузом отчасти было чувство обиды, отчасти – собственной вины, и бог знает какие ещё мелкие прегрешения, в которых он признался себе в минуту отчаяния. Отъезд Таты в Париж Родион воспринял как разрыв их пусть недолгих, но отношений. Он был обескуражен, затем уязвлен, после - подавлен. Обладая не блистательной, но весьма приятной внешностью и манерами, Родион Михайлович всегда имел успех у женщин и купался в их внимании. С одной из светских барышень отношения дошли даже до предложения руки и сердца, но нечаянно вскрылись компрометирующие невесту сведения, и помолвка расстроилась. Скандал удалось замять, но Родион попросил перевода по службе на Дальний Восток, подальше от Петербурга, и там буквально попал «из огня да в полымя». Об этом периоде своей жизни он после никому кроме отца не рассказывал.
По возвращению в столицу Родион поступил на службу по другому ведомству. Потянулись дни, заполненные стремлением подняться по служебной лестнице, достичь успеха. Время от времени у него завязывались ни к чему не обязывающие отношения с начинающими актрисами и певичками (балерин Елагин предусмотрительно обходил вниманием, памятуя о Великих князьях!), и решение о женитьбе на женщине своего круга откладывалось на будущее. Также пока что счастливо удавалось избежать попыток сестры и матери познакомить его с очередной барышней на выданье, непременно из «хорошей семьи» и воспитанной в традиционном духе.
Тата вошла в его жизнь внезапно, очаровав с первого взгляда неизъяснимой прелестью, нежным овалом лица и белокурыми волосами. Она вела себя естественно, не жеманясь, без ужимок отъявленных кокеток, не тушевалась в разговоре с ним и даже высказывала весьма разумные для юной барышни мысли и суждения. Родион влюбился, и жизнь засияла новыми красками, словно он взял в руки кисть и начал менять мир вокруг себя. Однажды он вычитал, что лучший способ разукрасить жизнь – влюбиться. Но для счастья любовь должна быть взаимной. Где счастье, там и краски.
Родион старался демонстрировать Тате свои лучшие качества, и вскоре заметил, что его общество приятно ей. Это вселило надежду на ответные чувства. Но только именно что надежду, а вовсе не уверенность. Вышло так, что он, опытный и взрослый мужчина, отчего-то робел перед этой юной неискушенной девушкой – словно боясь, что лавина переполнявших его чувств напугает её. Потому, видно, и не решился сделать предложение прежде, чем убедится во взаимности чувств. Нерешительность стоила ему Таты.
Душевные страдания разрушительны по своей сути, и после её отъезда в Париж Елагин с головой ушел в работу. Он запрещал себе думать о Тате, но избежать этого было так же невозможно, как вдруг перестать спать и видеть сны. «Странные всё-таки существа женщины, - размышлял он. – Предлагаешь им руку и сердце и всё, что имеешь, а они предпочитают свободу. Но стоит только отвернуться, как они обвиняют тебя в черствости и неблагодарности…»
Он совершенно не ожидал встречи с Татой, когда явился в Сочельник в дом Игнатьевых. Но, видно, так было угодно Провидению. Или же просто ангелы на небесах сжалились над ним?.. В любом из случаев, он станет последним болваном, если не воспользуется нынче их расположением!
После примирения с любимой к Родиону окончательно вернулось отличное расположение духа. Еще раз поблагодарив Ольгу Дмитриевну за гостеприимство, он подхватил Таню под руку и все вместе они вернулись к другим гостям. Перейдя затем по предложению графини Игнатьевой вместе с ними в музыкальный салон, где, на манер театрального партера, были уже заранее расставлены перед большим роялем стулья. В перерыве между основными блюдами и сладким столом гостям еще в самом начале вечера пообещали маленький домашний концерт, организованный силами самой Ольги Дмитриевны и ее младшей дочери, как все говорили, сполна унаследовавшей материнский музыкальный талант. Елагину прежде уже доводилось слышать обеих, потому он знал, что это правда. Но даже если бы графиня и Саша оказались самыми ужасными музыкантами на свете, он все равно был бы рад присутствовать на их выступлении – лишь из-за того, что рядом сидела Тата. И до нее даже можно было иногда чуть заметно дотронуться рукой.
- У меня не осталось подарка для тебя, - вспомнив отчего-то вновь про свой чемодан, так и брошенный лежать в малой гостиной никому более не нужным, Родион шепотом высказал вслух последнюю из гнетущих его сегодня от момента встречи с Татой неприятных мыслей и виновато улыбнулся.
- Это ничего! – чуть склоняясь к нему, также шепотом, откликнулась Тата. – Для меня нет лучшего подарка, чем то, что ты просто здесь, - и, словно в подтверждение этих слов, ласково коснулась его руки.
На импровизированной «сцене», между тем, уже вовсю шли приготовления.
Расположившись на табурете перед раскрытой клавиатурой, Санька важно и значительно раскладывала на пюпитре нотные листы, принуждая взрослых с трудом удерживать улыбки от вида такой серьезности и основательности. Но вот, все, наконец, было готово, и концерт начался. Первым его номером стало выступление самой юной пианистки. Чуть слишком прилежно и по-ученически, но без сомнения, талантливо, она исполнила «Утреннюю молитву» и «Сладкую грёзу» из «Детского альбома» Чайковского. А затем, получив свою долю аплодисментов, уступила место матушке, чудесно и вдохновенно сыгравшей известные каждому, но от этого не менее любимые, третью элегию Рахманинова и фантазию-экспромт Шопена. Ну а завершением и номером «на бис» стала прелестно спетая дуэтом, вновь под аккомпанемент Александры, «Баркарола» из «Сказок Гоффмана», ожидаемо снискавшая особый успех и восторги в адрес обеих исполнительниц.
- Иногда так обидно, что я, в отличие от мамы и сестры, напрочь лишена музыкального таланта! – вздохнула Тата, когда, раскланявшись и получив по роскошному букету от Стёпы и Дмитрия Кирилловича, те вновь пригласили гостей за стол, где Родион, проявив недюжинный дипломатический талант, расположился, на сей раз, с нею рядом. – Да-да, представь! – кивнула она в ответ на его удивленный взгляд. – А ты разве ни разу в жизни не жалел об отсутствии у себя какой-нибудь интересной способности?
- Все интересные способности, как ты выразилась, достались при рождении моей сестре Маргарите, - равнодушно ответил Родион, - а мои увлечения просты и доступны многим. Для этого нужно купить коньки и фотоаппарат. А, кстати! – оживился он вдруг. - Мы могли бы завтра сходить на каток!
- На каток? Сто лет не стояла на коньках! Уверен, что захочешь то и дело поднимать меня на ноги и отряхивать от снега?
- Что-то мне подсказывает, это чертовски приятно – отряхивать тебя от снега. Но если не хочешь падать, можешь просто запрыгнуть ко мне на руки, и я буду катать тебя сам.
Он говорил это с абсолютно серьезным выражением лица.
- С ума сошел? – едва сдерживая улыбку, осведомилась Тата так, будто действительно желала это узнать. Щеки ее при этом вновь слегка заалели от удовольствия. То, как Родион себя нынче вел и слова, которые он говорил, немного не вписывалось в привычные рамки их прежних отношений, где она всегда чувствовала разделявшую их, пусть и не слишком большую, но все же заметную разницу в возрасте. Сегодня же они вдруг будто бы стали на равных. И подобное положение вещей льстило самолюбию Таты не меньше, чем повышенное внимание кузин, то и дело поглядывавших на них с Родионом с легкой толикой зависти.

Спать в особняке легли далеко за полночь. Проводив гостей, супруги Игнатьевы направились в спальню, а Степан и Александра разошлись по своим комнатам. Елагин сопроводил Тату до дверей её спальни и долго не хотел отпускать, разговаривая о всяких пустяках, лишь появление горничной заставило его пожелать девушке спокойной ночи и направиться в отведенную ему Ольгой Дмитриевной комнату. Там он с удивлением обнаружил свой чемодан, принесенный из малой гостиной чьей-то заботливой рукой, и вопрос о том, в какую одежду ему переодеться отпал сам собой. Родион подошел к окну, чтобы задернуть шторы: там продолжал сыпать ослепительно белыми пушистыми хлопьями снег, сверкая серебром в лунном свете. Он открыл форточку и глубоко вдохнул морозного воздуха. Как хорошо! Свежо!
Устроившись на кровати, Елагин долго не мог заснуть, опьяненный радостью примирения с Татой. Вспоминал её лицо, пухлые приоткрытые губы, которые целовал, и волна сильного желания накрывала его, накатывая раз за разом. Родион перелёг на другой конец кровати и, зарывшись головой в подушку, глухо застонал. «Отдаться чувствам и прильнуть к ее устам, зарыться в волосы, которые белее снега, произнести: "Я никому на свете не отдам..." и испытать с ней, что такое нега…»
А это уже ангелы ему нашептали, прежде чем позволили упасть в объятия Гипноса.

Рождественское утро было особенно радостным для детей. Родион Михайлович и сам когда-то бежал, проснувшись, к наряженной втайне от них с сестрой ёлке, чтобы найти там подарки, а после прочитать отцу и матери заранее разученные поздравительные стихи. Воспоминания о детстве настроили его на лирический лад, он вспомнил, что непременно должен отправить телеграмму родным и поздравить их.
Спускаясь в большую гостиную особняка Игнатьевых, Родион рассчитывал застать там дядю с Ольгой Дмитриевной или Степана с Татой. Но, когда он вошел в открытые двери, его взгляду открылась чудная картина: Митя-младший на коленях у Тани разворачивал свой подарок. Порвав в нетерпении бумагу, мальчик громко вскрикнул от радости и что-то произнес, смешно коверкая слова. Тата в ответ рассмеялась и расцеловала брата в обе щеки.
Родион продолжал стоять в дверях, ощущая, как от увиденной картины сжимается его сердце.

 Отправлено: 09.02.20 23:36. Заголовок: Расходились вечерами..

Расходились вечерами у них в доме и обыкновенно не рано, а накануне, засидевшись с гостями – вовсе за полночь. Поэтому немудрено, что первыми в Рождественское утро проснулись самые маленькие Игнатьевы, которых взрослая праздничная суета еще совершенно не касалась. Но если младший, Володя, покидал свою комнату пока лишь в сопровождении няни или кого-то из родных, то трёхлетний Митя-маленький уже вовсю пытался расширить ареал обитания. И предпочитал делать это самостоятельно. Демонстрируя, как не раз шутил по этому поводу его отец, недюжинный инстинкт исследователя и явные задатки будущей блестящей научной карьеры. Вот и сегодня, едва открыв глаза и увидев, как Любаша, его бонна, свернувшись калачиком, крепко спит на своей кушетке, мальчик тотчас откинул одеяло, спрыгнул с кровати, и, засеменив на цыпочках по мягкому плотному ковру, неслышно покинул спальню, намереваясь навестить папу и маму. Подобный трюк он проделывал уже не впервые. К тому же, Дмитрий Кириллович и Ольга Дмитриевна, вопреки всем педагогическим советам и правилам, никогда не корили своего малыша за эти утренние визиты. Однако с тех пор, как Митя стал практиковать их особенно часто, оказались принуждены завести обычай порой все же замыкать двери на ключ – дабы избегнуть известных неловких неожиданностей и получить небольшую временную фору.

Впрочем, нынешним утром проверить, в очередной раз, родителей на внимательность маленькому графу Игнатьеву было все же не суждено. Ибо в коридоре, практически через минуту после того, как он там оказался, навстречу ему попалась Тата, которой минувшей ночью почти совсем не спалось. Но, несмотря на это, пробудилась она очень рано, в прекрасном самочувствии и состоянии духа. За окнами едва брезжил рассвет. Однако, решив, что больше лежать совершенно не хочется, она все равно встала, умылась и самостоятельно оделась – после полугода жизни в Париже это уже вошло в привычку и не составляло труда. А затем решила сходить вниз и сложить под ёлку, покуда все спят, припасённые для родных подарки. Последние, вместе с теми, что добавил в Петербурге дядя Поль, заняли почти целиком один из её дорожных чемоданов. Но тащить его вниз Тата, разумеется, не собиралась. Вместо этого, ничтоже сумняшеся, извлекла из бельевого комода самую большую наволочку, сложила все свертки в неё, и уже с этим импровизированным мешком спустилась в большую гостиную, где быстро разложила все свёртки под ёлкой – в дополнение к тем, что уже ждали свой черед со вчерашнего дня. И потом, довольная, не спеша, пошла обратно к себе, намереваясь дождаться, пока проснутся остальные домашние, но задержавшись прежде еще на миг рядом с той комнатой, где сейчас, должно быть, еще досматривал предутренние сны милый Родион.

Вот тут-то и случилась её неожиданная встреча с Митей-маленьким. В белой батистовой ночной рубашке, с длинными, до плеч, темными локонами и ярко-голубыми, как у отца, глазами, тот выглядел чрезвычайно похожим на рождественского ангела – какими их обыкновенно рисуют на праздничных открытках. Только не парил по воздуху, а вполне себе уверенно шлепал босыми ступнями навстречу старшей сестре по натёртому до блеска паркету.

- Митя! Ты что тут делаешь?! – опешив от неожиданности, Тата всплеснула руками. И кинулась к братишке, поскорее подхватывая его на руки. Расхаживать босиком нынче – совсем не сезон. – Почему ты один? Где няня Любаша?

- Спит, - ответил мальчик.

- А почему же ты здесь, а не у себя в постельке? Ну-ка, пойдем, я тебя туда обратно отнесу… Рано еще гулять!

- Нихацю! – непривычный к тому, что ему перечат в желаниях, Митя недовольно нахмурился и решительно уперся сестре в грудь сжатыми кулачками, пытаясь вырываться на свободу. А когда Тата прижала его к себе чуть крепче, угрожающе захныкал. – Пусти! Ну, пусти-ии…

- Ну-ну! Чего ты? – оглядевшись, она быстро расцеловала малыша в обе пухлые щеки и осторожно приложила к его надутым губам указательный палец. – Тсс-с! Иначе весь дом перебудишь! Скажи лучше, куда ж ты шел?

- К папе!

- «К папе?» – мастерски копируя его интонацию, тихо повторила Тата и улыбнулась.

Ну конечно, куда же еще? Выходит, за полгода и здесь пока ничего не изменилось, а Митя-маленький по-прежнему предпочитает любому прочему общество «Мити-большого», питая к отцу какую-то неимоверную привязанность чуть ли ни с первых дней жизни. Впрочем, абсолютно взаимную: до некоторых пор Тата всерьез верила, что никогда в жизни не видела более счастливого и гордого мужчины, нежели Дмитрий Кириллович, в тот день, когда появился на свет его первенец. Но уже когда малыш выговорил своё первое слово, и оно почему-то оказалось именно «папа», осознала, что сильно заблуждалась на этот счет…

- А к маме не хочешь, разве? – спросила она сейчас. Не из любопытства или желания подтрунить, конечно, а просто, надеясь отвлечь и двинувшись, тем временем, потихоньку в сторону Митиной спальни. Но, мгновенно заметив ее хитрость, брат упрямо тряхнул кудряшками и, снова рванувшись из объятий, широко раскрыл рот, готовясь зареветь уже по-настоящему, подтверждая тем, что вовсе не собирается отказываться от своего первоначального замысла.

Однако не думала сдаваться и Тата. Понимая, в отличие от Митьки, что родители сейчас едва ли его ждут, она кое-как все же уговорила его не плакать. И еще, конечно, отложить пока свой традиционный визит – в обмен на приглашение сходить вместе с нею вниз и взглянуть на ёлочку. Ну а там, правда, пришлось пожертвовать и другой домашней традицией: едва углядев на полу кучу разноцветных свертков, Митя немедленно потянулся к ним своими любопытными ручонками. И Тате, чтобы спасти от разорения все остальные подарки, не осталось более ничего, как позволить развернуть брату прямо сейчас тот, который предназначался непосредственно для него самого.

Это был довольно крупный «boule de neige» с крохотными фигурками диковинных золотых и серебряных птичек, сидящих на тонкой хрустальной ветке. Где-то в середине ноября Тата увидала его на витрине одной из принаряженных к Рождеству парижских сувенирных лавок. И сразу, не раздумывая, купила, еще даже не зная, для чего он может понадобиться, попросту впечатлившись красотой и тонкостью работы. А вот теперь Митя, забыв о недавних капризах, крепко держит этот волшебный шар обеими руками. И, радостно хохоча, встряхивает его, с восхищением наблюдая, как кружатся и порхают внутри прозрачной сферы белоснежные «снежинки». Увлеклась, вслед за ним, вновь этим магическим зрелищем и сама Тата, не сразу заметив заглянувшего в гостиную Родиона. Однако едва увидев, сразу же бережно пересадила братишку с рук на диван, встала и подошла к нему.

- Оказывается, ты у меня ранняя пташка? – приподнявшись на цыпочки, она обняла его за шею и сама поцеловала в чуть тронутые улыбкой теплые губы под тонкой ниткой черных усов. – С Рождеством, любимый!.. Я все еще сержусь на Стёпу, не сказавшего, что ты будешь у нас на празднике. Я бы обязательно что-нибудь для тебя приготовила, а так… - она сокрушенно вздохнула и улыбнулась, - всё вышло как-то совсем по-дурацки!

 Отправлено: 08.03.20 19:29. Заголовок: - С Рождеством, мой ..

- С Рождеством, мой ангел! Давай сердиться на Стёпу вместе, - выдохнул Елагин между поцелуями, - он мне ни словом не обмолвился о твоем приезде. Ему бы следовало в разведке служить – вот где нужно умение хранить тайны, а он в медицину подался!
С этими словами Родион поправил выбившуюся прядь волос Таты. Не сводя глаз с её нежного, словно нарисованного прозрачными акварельными красками лица, он испытывал почти юношеское любовное томление, страстно желая остаться наедине с любимой и не делить её больше ни с кем. Слишком долго сдерживаемые чувства переполняли сердце, и выдержать эту муку становилось невозможным. Вот бы плюнуть на все условности света и сбежать отсюда вместе с нею прямо сейчас!
- Этой ночью я долго не мог заснуть, - признался он Тате. – Зато потом не хотел просыпаться… Мне снилась ты.
- Неужели! Интересно, и что же такого я делала в том твоем сне? - хитро на него взглянув, поинтересовалась она в ответ
- Гуляла в цветущем вишневом саду! А твои губы были как спелые ягоды. Сладкие и сочные. И очень вкусные…
Он осторожно коснулся пальцем губ Таты и медленно очертил их.
- А я вот почти не сомкнула глаз. Только под утро немного подремала. Поэтому не помню, что снилось конкретно, но кажется, что-то очень приятное. Совсем, как твои поцелуи… Хотя, может, это были и не они? Пожалуй, мне нужно срочно еще раз сравнить ощущения и проверить свою догадку – пока воспоминания окончательно не выветрились из памяти. Она ведь у меня девичья! – прибавила девушка и вновь требовательно потянулась к губам Елагина. Но тут за спиной у нее вдруг что-то упало на пол. Это Митя, которого абсолютно не интересовали милующиеся прямо у него перед глазами влюбленные, неловко выронил из рук свою новую игрушку. И громко заревел, когда хрустальный шар, глухо стукнувшись о дубовый паркет, пусть и не разлетелся вдребезги, зато напрочь отскочил от собственного фарфорового основания.
Резко обернувшись на шум, Тата только горько вздохнула от досады. Ругать малыша за совершенную провинность было неправильно, да и вообще бессмысленно – он и сам больше всех расстроен, но всё равно ведь обидно в целости и сохранности привезти этот хрупкий сувенир из такой дали, чтобы практически сразу его и уничтожить!
А впрочем, сама виновата.
Еще раз огорченно вздохнув, она шепнула любимому: «Извини!». И побрела утешать горько всхлипывающего братишку, уверяя того, что произошедшее – сущая ерунда. Шар еще вполне можно починить, приклеив колбу – благо, что хоть она осталась цела, обратно к основанию, и будет совсем-совсем незаметно.
- Верно же я говорю? – проговорила Тата, вновь обращаясь к Родиону, который, подойдя следом к дивану, опустился на корточки и, собрав с пола обломки, совместил их в руках, должно быть, прикидывая, насколько осуществим предложенный ею «план спасения». – В крайнем случае, если ничего не получится, привезу тебе из Парижа новый! Еще красивее, даю честное слово!
- Что за шум, а драки нет?
Еще спускаясь по лестнице из собственных покоев, как всегда, несколько раньше жены, не любившей ранних побудок, граф Игнатьев – а это именно он вошел сейчас в большую гостиную – услышал громкий детский плач. И потому, встревожившись, разумеется, тотчас отправился на этот звук, намереваясь выяснить, что происходит. Представившаяся взору картина, впрочем, была вполне мирной. Потому, успокоившись, Дмитрий Кириллович почти сразу вернулся в свой привычный добродушный и слегка иронический тон – обыкновенный в общении с детьми всех возрастов, и проскакивающий порой даже при разговорах с племянником, который годами был, в общем, не так уж сильно моложе него самого.
- Родион, ты что же, не поделил с Митей Танин рождественский подарок? – поинтересовался он, усмехнувшись, и кивнул на зажатый в руках у племянника «снежный шар».
- Доброе утро, дядя! С Рождеством! – ничуть не смутившись, ответил Елагин. – Смею уверить, вы ошибаетесь: мы с Митей не поделили Таню.
- В таком случае, боюсь, тебе не повезло! – кивнув в ответ приветствие и поблагодарив за поздравление, Игнатьев перевел взгляд на сына, который с его появлением почти сразу перестал плакать и теперь, сидя на коленях у Тани, внимательно прислушивался к разговору взрослых, хотя и вряд ли что-либо в нем пока понимал. – Наш Дмитрий Дмитриевич в этом смысле – как, впрочем, и я, необычайный упрямец. И если возьмется добиваться внимания интересующей его дамы, то ни за что не отступится, пока своего не добьется!
- Митя, ну что ты говоришь! Да еще при детях! – глядя на него с шутливым укором, воскликнула вошедшая в эту самую минуту в гостиную Ольга Дмитриевна. – И что подумает о нас Родион Михайлович?
- А что? Разве это не правда? Вспомни, душа моя, как долго и настойчиво я добивался твоего внимания? И ведь преуспел в результате!
- Ну, все, полно-полно! – мягко дотронувшись до его руки, вновь улыбнулась графиня. – Объясните мне лучше хоть кто-нибудь, что Митя делает здесь в одной ночной рубашке и босиком?..
- Да, сын, я, кстати, полностью согласен в этом с нашей мамой: совершенно негоже приличному молодому человеку покидать свою комнату в столь неподобающем виде! Да еще и перед дамами! – тут же заметил и Дмитрий Кириллович, в глазах которого, несмотря на, казалось бы, совершенно серьезный тон, по-прежнему плясали весёлые искры. – Поэтому пойдем-ка мы лучше прямо сейчас наверх, да оденемся, как следует! А по дороге заодно расскажешь мне, куда это ты, в самом деле, решил нынче спозаранку отправиться! – прибавил он, протягивая к мальчику руки, на которые тот немедленно и с явным удовольствием перебрался.
- А вам, друзья мои, почему не спалось? – обращаясь вновь к Родиону и Тате, как только муж и сын покинули гостиную, поинтересовалась Ольга Дмитриевна. – Впрочем, не отвечайте! Это и так понятно!.. Влюблённым не нужны ни сон, ни пища. Ничего и никто – кроме них самих… Хотя, вот насчет последнего… Вы ведь позавтракаете вместе с нами, граф?
- Вынужден отказаться, Ольга Дмитриевна, - с лёгким сожалением в голосе произнес Елагин. - Обстоятельства изменились, мне нужно как можно скорее уладить один вопрос. - Тут он оживился и перевёл взгляд на стоявшую рядом с графиней Тату. - Но я хотел бы пригласить Татьяну Александровну на каток на Патриаршие пруды! Сегодня. Надеюсь, вы не станете возражать?.. Мне говорили, что в Москве подобное развлечение так же популярно, как и в столице. К слову, дамы, в Петербурге на Каменноостровском проспекте открылся «Ice-Palace». Вот где можно кататься на коньках круглый год!
Посетовав на то, что в Москве нет подобного дворца, Ольга Дмитриевна отправилась распорядиться насчет завтрака, оставив Родиона и Тату наедине.
- Боюсь оставить тебя даже на полчаса, Таня, - признался Елагин, удерживая руки девушки в своих. – Вдруг ты исчезнешь?
- Ну и напрасно, ведь этого мне определенно не хватит даже на то, чтобы доехать до железнодорожной станции! – рассмеялась она в ответ, расцеловав затем Родиона попеременно в обе щеки. – Не волнуйся! Я никуда не денусь… разве что еще на пару-тройку часов съезжу сегодня к бабушке Веригиной. Ты ведь знаешь, у нас со Стёпой и Санькой на этот счет традиция. Но к трем пополудни, думаю, вновь быть полностью в твоем распоряжении.
- Я не стану терять ни минуты, мой ангел! Отправлю телеграмму в Петербург, после заеду на Кудринскую и переоденусь. Не могу же я пойти на каток в пальто и смокинге! Решено: возьму такси и быстро обернусь. Дмитрий Кириллович уверял меня, что лучшие таксомоторы в Москве принадлежат компании «Такса». Вот и проверим, так ли хороши хвалёные германские машины «Adler».
Тата прервала его речь поцелуем и взяла с него обещание одеться на каток теплее. Зима в Москве выдалась не в пример холоднее петербургской.

 Отправлено: 15.03.20 00:08. Заголовок: Непременное посещени..

Непременное посещение Анны Софроновны было важным, но, как уже говорилось, не единственным обычаем, заведенным у большого семейства Веригиных-Игнатьевых на Рождество.
Вскоре после того, как Родион отправился по своим делам, к парадному крыльцу особняка в Успенском переулке подъехал другой экипаж. Да не просто подъехал, а можно сказать – торжественно прибыл. И на сей раз не обыкновенный и привычный уже для Москвы таксомотор, но самый настоящий санный возок, довольно старомодный, однако смотревшийся, пожалуй, не менее роскошно, нежели спокойно дремавший ныне в тиши своего гаража в ожидании хозяина автомобиль Дмитрия Кирилловича. На дверцах, сияющих безупречным лаком, сразу по обеим сторонам красовались фамильные графские гербы. Потому было совсем не сложно догадаться, кто находится в его обитом красным бархатом и медвежьим мехом по окнам – для тепла, нутре, по-прежнему с завидным упрямством игнорируя прогресс и автоматизацию во всем, что касается привычных и удобных средств передвижения.

Вообще, личные визиты в дом сына с тех пор, как тот, наконец-то, вновь женился, графиня Лидия Николаевна – а это была, разумеется, она, стала наносить еще реже, чем прежде. Ссылалась при этом то на здоровье, то на старческую неохоту к перемене мест, пусть даже и в пределах одного единственного города, приезжала в основном на очередные именины, ну или вот еще, как нынче, на Рождество. А в Пасху родных обыкновенно привечала у себя. И это тоже с известных времен превратилось для всех живущих в Москве и окрестностях Игнатьевых, их чад и домочадцев в непреложную ежегодную традицию.

К моменту сегодняшнего её появления, все семейство сына уже успело позавтракать и вновь переместиться из столовой в нарядную гостиную, коротая там время в беседе, и дожидаясь прибытия строгого, но всеми любимого матриарха, чтобы вместе с нею взяться за самое приятное дело этого праздничного утра.

- Матушка, ну наконец-то! Мы заждались! – поднимаясь из своего любимого кресла перед камином, граф Игнатьев устремился ей навстречу, поздравил с Рождеством, обнял и крепко расцеловал. Следом к свекрови подошла Ольга Дмитриевна, также обменявшаяся с нею поздравлениями и поцелуями. Дальше, как полагается, дети – тут последовала очередная порция удивления и последующих объяснений по поводу Таниного присутствия. Ну а потом, когда схлынула эта волна, занялись, наконец, и подарками, к выбору которых относились всегда с большим вниманием. Особым же шиком считалось предугадать желание раньше, чем его выскажут. И в нынешнем году неоспоримые лавры победителя в этом негласном соревновании снискал Дмитрий Кириллович, одаривший каждую из дам своего семейства украшениями, которые лично для каждой создала Альма Пиль, чьи вдохновленные узорами льда и снега работы уже успели покорить своей уникальностью сердца многих ценителей ювелирного искусства по всему свету. Что же касается самой Таты, то ее подарки, конечно, вряд ли могли потягаться ценностью с теми, которые приготовил отчим. Хотя здесь были и модные парижские духи «Quelque Fleurs» - для мамы, и два новых, расписанных кистью Биллотея, веера для бабушек: черепаховый, газовый экран которого оживляли изящные хризантемы и бабочки, и перламутровый, с фиалками и гортензиями, и тончайшие фламандские кружевные воротнички – младшей сестре. Не остались без приятных сюрпризов и мужчины. Дмитрию Кирилловичу Тата преподнесла элегантное шелковое кашне, а младшим братишкам – игрушки. Но самый особенный подарок предназначался все же для старшего. Развернув упаковку и открыв спрятанную под ней сафьяновую коробочку, Стёпка немного удивленно вытряхнул оттуда к себе на ладонь небольшой кулон в виде серебряного сердечка, но разглядев, что его можно разделить на две части ровно посередине, улыбнулся, догадавшись, в чем истинный смысл подарка. Заулыбалась и внимательно наблюдавшая все это время за его лицом Тата. Дело в том, что в глубине души она немножечко беспокоилась, что Стёпка, с его извечной иронией ко всему на свете, несерьезно отнесется и к столь сентиментальному, даже «девчачьему» подарку. Но когда брат, разъединив между собой половинки кулона, тут же, чуть смущенно, вернул одну ей, стало понятно, что беспокойство было напрасным.

Приятная возня с подарками, их обсуждение и примерка, продлились, как водится, до самого обеда. После которого Тата с Санькой и Степаном отправились поздравить бабушку Веригину и ту часть своей родни, которая, так же, как и они сами, собиралась ради праздника в ее доме. И это, наверное, заняло бы у Таты весь остаток сегодняшнего дня до самого вечера, если бы она не уехала домой около двух пополудни, заранее потихоньку честно рассказав Анне Софроновне, почему не останется у нее на ужин вместе с остальными внуками, детьми и племянниками. Разумеется, не принять подобную причину, как уважительную, госпожа Веригина, давно переживавшая о том, что старшая внучка уделяет так мало времени своей личной жизни, попросту не могла. И, ровно в половине третьего, девушка, чуть запыхавшись, уже вбежала в холл родного дома. Откуда, едва сбросив с плеч шубку, бросилась к себе переодеваться для новой встречи с Родионом, который всегда был исключительно точен и, в отличие от неё самой, никогда и никуда не опаздывал. Неловко было бы заставить его ждать и теперь.
Особенно теперь.

 Отправлено: 20.03.20 21:44. Заголовок: Для того чтобы позво..

Для того чтобы позвонить в Петербург и предупредить, что не появится в столице в ближайшее время, Родион Михайлович мог бы воспользоваться телефоном в особняке Игнатьевых. Но, зная свою родню, он слишком хорошо понимал, что одними сожалениями разговор в этом случае не ограничится, придётся выслушивать еще и упрёки. Да и новость о встрече Рождества у Дмитрия Кирилловича, несомненно, вызовет кучу дополнительных вопросов – особенно у Марго, которая тут же сделает далеко идущие выводы. Несмотря на разделявшие их десять лет, Родиону иногда казалось, что Маргарита ему не младшая сестра, а старшая. Особенно с тех пор, как сделавшись замужней дамой, она начала вдруг находить изощрённое удовольствие в том, чтобы сватать между собой всех, на кого случайно обратится её взор. Что уж говорить о брате, который, словно испытывая её терпение и подогревая азарт, всё еще до сих пор оставался холостяком.
Так что, желая избежать всего этого, Родион и решил в результате ограничиться простой телеграммой. Для чего и отправился первым делом на почту, с большим удовольствием размышляя, однако, о том, чем будет заниматься после.
Как и увлечение фотографией, катание на коньках было его давним, еще мальчишеским хобби. От последнего в Петербурге ему, впрочем, было бы попросту никуда и не деться. Катков в столице ежегодно открывалось великое множество: на Неве, и на Фонтанке, на Марсовом поле и на озере в Екатерининском парке. Петербуржцы шутили, что зимой в городе нет ни одного замерзшего пруда или лужи, которые не были бы заняты толпою на коньках. Но Рождество и Новый год по традиции многие отмечали все же в Юсуповском саду. Тамошний, огромный каток украшали электрическими лампочками, а в центре ставили большую нарядную ёлку. Тут же, вокруг, сооружали и другие аттракционы: башенки, домики и даже гроты изо льда. Вот среди всего этого великолепия-то и носились лихо по льду под звуки военного оркестра – в одиночестве, парами и даже целыми группами. А завершался праздник неизменным фейерверком и всеобщим ликованием. Но существуют ли подобные обычаи здесь, в Москве?
Разумеется, Родион слышал про всем известный каток на Патриарших, который, как говорят, ни в чем не уступает столичным. Но, может быть, на самом деле, это не так, и лучше было бы пригласить Тату на Чистые пруды или каток Зоологического сада?.. Не лишенный тщеславия и состоявший в столичном обществе любителей бега на коньках, Елагин весьма рассчитывал удивить Тату своим искусным катанием. А тут главное, чтобы лёд был ровный и гладкий, словно полированный…
На Мясницкой, в здании Центрального телеграфа, он провел менее четверти часа, не пришлось даже отпускать такси. И затем, отправив родным весточку, велел шоферу сразу же везти его домой, на Кудринскую. Вышло так быстро, что пришлось мысленно признать: ездить в автомобиле действительно довольно удобно. И дядюшка здесь прав, впрочем, как всегда. Подумав об этом, Родион поморщился, словно признание этого факта умаляло его личные достоинства. Но что говорить! Дмитрий Кириллович, ведь и правда, баловень судьбы: богат, все еще прекрасно выглядит, женат на красавице и вообще… Родион усмехнулся, представив себе вдруг, как просит у Игнатьева руки старшей падчерицы и внезапно получает отказ, потому что недостаточно хорош для этой семьи… Абсурд какой-то! Тату ему, конечно же, с радостью отдадут. Но для начала надо бы еще заручиться именно её согласием.
Оказавшись вновь у себя, Родион первым делом принял ванну, потом отыскал в гардеробной подходящую для катка одежду: короткое пальто, шерстяную фуфайку, тёплые брюки, клетчатое кепи и длинный вязаный шарф. Коньки обнаружились там же, в гардеробной. Здесь Елагин счастливо выдохнул. По дороге он немного беспокоился, потому что все никак не мог вспомнить, привез ли их из Петербурга. Коньки, к слову, были отличные, беговые, с удлинённым лезвием. Пожалуй, лучшие из всех, что можно было купить в России. Захватив их с собой, Елагин оделся и в прекрасном настроении вновь покинул свое жилище.
В особняк Игнатьевых он вернулся на извозчике, на сей раз – без чемодана в руках. Коньки же, связанные вместе шнурками, болтались перекинутыми прямо через плечо.
– Татьяна Александровна уже дома? – спросил он у прислуги через пару минут, когда вошел в холл, приказав прежде своему извозчику дожидаться его возвращения. И, получив утвердительный ответ, стремглав взлетел по лестнице на второй этаж, едва не сбив с ног горничную графини.

 Отправлено: 20.03.20 21:55. Заголовок: *вместе с моим кавал..

*вместе с моим кавалером*

Так уж вышло, что повсеместное и всеобщее увлечение катанием на коньках последнего времени практически обошло Тату стороной. Нет, она, безусловно, умела стоять и даже передвигаться на этих узких стальных полозьях, однако, все же, не слишком уверенно. Так как и в принципе, при всей живости характера, не увлекалась, в отличие от Стёпы и Саньки, активными спортивными забавами. Предпочитая им возможность спокойного созерцания со стороны. Желательно – с мольбертом, или даже просто альбомом для карандашных набросков, которыми бывали, как правило, испещрены не только специальные листы, но и практически все попадавшие ей в руки более-менее заслуживающие внимания кусочки чистой бумаги. Рисовала Тата даже сейчас, дожидаясь приезда Родиона, потому что сборы на каток не заняли в общей сложности и получаса. Всего-то и понадобилось, что переодеться в занятый у Саньки специальный костюм, состоявший из чуть укороченной красно-синей юбки-шотландки, красного же плотного свитера и короткой приталенной синей курточки, отороченной по рукавам, да по нижнему краю белым беличьим мехом. Последняя, впрочем, пока лишь дожидалась своей очереди быть надетой, вместе с небрежно брошенной поверх ярко-красной вязаной шапкой с большим помпоном на макушке. Сама же девушка, как уже и было сказано, тем временем расположилась, поджав под себя одну ногу, в глубоком просторном кресле напротив окна с альбомом на коленях и карандашом в руке, пытаясь по памяти воспроизвести затейливый узор увиденной только что по пути домой чугунной ограды чьего-то особняка. Зачем? Да просто так, чтобы, во-первых, потренировать память и наблюдательность – что весьма важно для всякого художника. А во-вторых, чтобы скоротать время в ожидании. Ведь дома в этот час, кроме прислуги и младших братишек, которых, к тому же, уже отправили на дневной сон, не было никого. Степа и Санька все еще гостили у Веригиных, а родители, после отъезда домой бабушки Лидии Николаевны, отправились поздравлять с Рождеством собственных друзей и знакомых.

Поэтому в тишине, которую нарушало лишь мерное тиканье настенных часов в малой гостиной, где Тата сейчас и находилась, она практически сразу услышала вначале звук приближающихся шагов, затем какую-то возню и тихие извинения, произнесенные хорошо знакомым голосом.

Отложив в сторону незавершенный эскиз, она быстро вскочила на ноги и, за одно мгновение преодолев расстояние до двери, выглянула из комнаты, обнаружив там Родиона и мамину горничную со стопкой наглаженного постельного белья, которое Анна, видимо, несла в господские спальни из гладильной, чтобы после разложить по комодам. При появлении старшей из барышень, она сделала молчаливый книксен и вопросительно глянула на все еще преграждавшего ей путь Елагина. И когда тот, улыбаясь, демонстративно уступил дорогу, все так же, без слов, отправилась дальше.

Тата, тем временем, взяла за руку уже его самого и увлекла в гостиную. Где, ровно посреди комнаты, отпустила и, оглядев с головы до ног, весело рассмеялась, впервые увидев в столь непривычном одеянии.

– А тебе идет! Особенно хорош вот этот шарф! – проговорила она, взявшись за свободно свисающие с плеч края и вновь притягивая Елагина к себе поближе. – Признаться, даже задумалась, не отобрать ли его у тебя насовсем?

– Предлагаю обмен, милая. Честный. Десять поцелуев принцессы, и шарф твой! Как в старой сказке, – уточнил Родион, тихо посмеиваясь и глядя на Тату влюблёнными глазами.

Она была так юна и очаровательна в этой клетчатой юбке и красном свитере, что напоминала ему сказочную принцессу. Он почти перестал дышать рядом с ней, боясь спугнуть это восхитительное ощущение блаженства. «Господи, за что мне такое счастье…» Наклонившись к Таниному лицу, Родион страстно поцеловал её в губы, пока хватило дыхания.

– Осталось ещё девять, – произнёс он, с сожалением отпуская девушку и давая ей возможность прийти в себя. – Но нас ждёт извозчик, мой ангел…

Он помог ей надеть отороченную мехом курточку и забавную шапку с помпоном, а затем, сняв с себя шарф, накинул его на Тату.

– Теперь он твой…

– Ну, уж нет, честный обмен – значит честный обмен! – возразила она, решительно возвращая аксессуар его прежнему владельцу. – Жертвовать девятью поцелуями ради того, чтобы получить шарф прямо сейчас, я не согласна!.. К тому же, вовсе не хочу, чтобы ты заработал из-за меня воспаление горла!