Отправлено: 09.08.12 19:56. Заголовок: С тобой и без тебя

Место действия - Орловская губерния, имение Зеленая Роща неподалеку от Мценска.

Время действия - вторая половина лета 1833 года и далее.

Участники - Екатерина Гаврилова, Даниил Островский.

 Отправлено: 29.08.12 21:02. Заголовок: - Да уж, ей-богу, лу..

- Да уж, ей-богу, лучше остаться с двумя носами, чем без оного вовсе! – слова сорвались с губ автоматически, немного раньше, чем Островский сообразил, что это вовсе не та острота, которую следует позволять себе в присутствии девицы. Пусть даже ее происхождение далеко от благородного. Однако сидеть практически без движения целый час для Даниила Андреевича, к чьим и без того немногим добродетелям усидчивость не относилась ни в детстве, ни теперь, оказалось крайне утомительно. Причем, утомился Островский далеко не только физически, но и вообще. Прежде его никто никогда не рисовал всерьез, потому и представление об этом Даниил Андреевич имел весьма поверхностное и даже романтическое. На самом же деле все было очень обыденно. Катерина долго усаживала его, приказывая повернуться то так, то этак, пару раз даже заставила переставить в другое место стул – «не так падал свет». Потом, найдя необходимое освещение, долго и пристально рассматривала лицо Островского, который в первый момент увидев в этом интерес к своей персоне, вновь невольно стал было «распускать хвост», но быстро увял, убедившись, что Катерина сейчас видит в нем скорее некую абстрактную модель, наподобие вазы с фруктами, которую Островский давеча видел на одном из ее натюрмортов. И это уже всерьез задевало его самолюбие – неужели ей настолько на него плевать даже теперь, когда им, вроде бы, удалось немного лучше узнать друг друга, а он буквально наизнанку вывернулся, чтобы заслужить хотя бы толику ее благосклонности?

Подумав обо всем этом, Даниил Андреевич вновь быстро взглянул на стоящую напротив девушку. Она, вероятно, была занята прорисовкой какой-то важной детали, потому что лицо ее имело выражение крайне сосредоточенное, и даже во всей фигуре, склонившейся к мольберту, чувствовалось определенное напряжение. По всему выходило, что его последняя неловкая шутка прошла мимо ее слуха, что было даже к лучшему.

- Прошу прощения, душа моя, далее я буду вести себя более спокойно. Иначе, боюсь, что маменька, ради удовлетворения давней просьбы которой я – в том числе, возжелал заполучить у вас этот портрет, просто не признает меня на нем, - усмехнулся он, вновь принимая то положение, которого от него добивалась Катерина. – Но и вы уж пощадите меня! – в ответ на это жалобное восклицание девушка с удивлением подняла на него взор, будто спрашивая, чем причиняет страдание. – Знаете, я теперь стану смотреть на всякий портрет, прежде всего с невольным сочувствием к тому, кого он изображает. Это же мучение – сидеть так долго неподвижно! Мужчине, конечно, не подобает жаловаться, но у меня ужасно затекли шея и спина. Может быть, на сегодня вы меня уже отпустите?

 Отправлено: 02.09.12 21:37. Заголовок: Шутки Даниила Андрее..

Шутки Даниила Андреевича Катерина не поняла вовсе, потому предпочла лучше притвориться увлеченной своей работой, нежели показаться ему созданием недалеким. Но, как ей вскоре показалось, Островский и сам отчего-то вдруг устыдился своего комментария. И когда девушка вновь подняла на него глаза, заметила, что он словно бы обдумывает, как исправить эту свою оплошность. Впрочем, стоило Даниилу Андреевичу заметить, что Катя за ним наблюдает, как он вновь сразу же ей улыбнулся, и девушка тоже ответила ему короткой улыбкой. За сегодняшний день она как будто позволила ему немного к себе приблизиться, хоть ничего особенного между ними не было ни сказано, ни сделано. Она уже успела хорошо изучить черты его лица, и постоянно изменяющуюся мимику. И про себя отметила, что больше всего во всей внешности Островского ей нравится его нос. Да-да, именно нос. Прямой, правильной формы, как на образцах греческих статуй, с тонкими крыльями, которые едва заметно вздрагивают, когда он вдыхает. Почему-то Катя решила, что именно эта часть лица у Даниила Андреевича самая честная – до прямоты.

Сеанс, который увлек Катю и который так досаждал теперь Островскому, и в самом деле, затянулся. Ведь длился он уже не менее трех часов – это было понятно по освещению в оранжерее. Ибо солнце, изначально освещавшее Островского анфас, теперь переменило свое положение и упиралось бликами в его левый профиль. Поэтому, когда прозвучала его просьба о пощаде и снисхождении Катя даже удивилась, что сама настолько забыла о времени.

- Ох, - тихо выдохнула она в ответ на его жалобы, - Это моя вина. Я, кажется, чересчур увлеклась процессом. Обычно мне позируют неживые предметы и им все равно, сколько времени я потрачу на них. Я совсем забыла, что вы можете устать. Простите.

Катя поспешила отложить кисточку, и стала оттирать с пальцев краску, в которой, как бы ни старалась в обратном, все равно запачкалась. Даниил Андреевич тотчас поднялся со своего места, показательно кряхтя и морщась, и уже намеревался взглянуть на свой портрет, но Катя проворно накинула на холст темную тряпицу.

- Будьте же терпеливы, Даниил Андреевич! Всему свое время. Да там и глядеть пока не на что, - его настойчивым просьбам показать картину девушка упорно противостояла, и лишь когда он сдался ее упрямству, наконец, отступила в сторону. До обеда еще было довольно времени, а дел у нее сегодня больше не было, и потому Катя теперь хотела дождаться, когда Островский уйдет, чтобы улучить еще немного времени и спокойно проработать некоторые детали его портрета. Но он, как назло, уходить не спешил. Стоял возле горшка с геранью и задумчиво растирал ее душистые листья между пальцами. Потому и Катя тоже не знала, чем себя занять и механически скоблила теперь скребком засохшую старую краску на своей палитре, стараясь не смотреть на мужчину рядом, но при этом остро ощущая его присутствие. В какой-то момент она даже подумала, что почти знает, вернее – почти уверена, с каким именно выражением на лице он сейчас стоит. Быть может, из-за того, что сегодня она столько времени потратила, изучая его мимику? Чтобы подтвердить – или опровергнуть свою догадку она все же решилась украдкой взглянуть на Островского и тут же, как назло, встретилась с ним глазами, вспыхнула, непроизвольно улыбнулась, и после вновь отвернулась, страшно смутившись своего «ужасного» поступка.

- Отчего вы не ездите в гости к соседям, Даниил Андреевич, ведь вас же зовут? Это им может показаться весьма странным? Если так будет продолжаться дальше, уверена, они начнут придумывать про вас всяческие нелепицы.

 Отправлено: 03.09.12 22:31. Заголовок: - Благодарю покорно,..

- Благодарю покорно, маэстро! - с улыбкой проговорил Даниил Андреевич, тотчас же, едва ему было позволено, вскакивая с опостылевшего стула, на котором довелось позировать и, с наслаждением распрямив, наконец, спину, сделал несколько шагов взад-вперед по дорожке оранжереи. – Клянусь, еще четверть часа – и в вашем распоряжении, действительно бы появиться новый образец «la nature morte» для дальнейших художественных экзерсисов… разве что, именно такого результата вы втайне и добивались? – говоря это, он вдруг резко повернулся к Кате, все еще стоящей подле мольберта, тщательно оттирая ладони пятен краски. И от этих слов Островского, как показалось, влажная губка на мгновение замерла в ее руках, а во взгляде мелькнуло подобие страха, что вновь вызвало в мужчине чувство досады. Прежде всего, конечно, на себя: кретин, ну почему он вечно забывает о том, что его чувство юмора понимают далеко не все, а кто и понимает, находят порой весьма и весьма циничным?! Впрочем, и Катерине тоже уже пора начать привыкать к его сарказму… да и к нему самому, в конце-то концов! Все эти игры в подчеркнутый деликатес в общении с собственной крепостной девкой, конечно, забавны – если не слишком затянуты. Что в их случае уже, как говорится, налицо.

- Катенька, ну что вы опять, право?! – вздохнул он сокрушенно и вновь шагнул к девушке, замирая чуть позади нее, возле большой кадки с ярко-розовой геранью. – Это была просто шутка… Еще одна. Неудачная, да, простите, - понуро опустив голову, он вновь глубоко вздохнул и отщипнул от цветочного куста один из его пятнистых зеленых листков, зачем-то раздавливая его затем между пальцами, отчего вокруг немедленно стал распространяться его острый и горьковатый запах. – Катя, послушайте! – вновь тихо заговорил он после секундной паузы, во время которой буквально физически чувствовал исходящее от девушки напряженное ожидание. Разумеется, ей хотелось, чтобы он ушел, но сам Островский вовсе не собирался упускать редкий момент, когда ему вдруг словно бы удавалось проникнуть за барьер, который эта очаровательная дикарка привыкла выставлять между собою и окружающим миром, частью которого являлся, в том числе, и он сам. А в том, что сейчас ему так или иначе это удалось, Даниил Андреевич почти не сомневался – чувствовал. – Послушайте! – повторил он еще раз. – Но ведь это же невыносимо! Ей-богу, я уже не знаю, что мне и сделать, как повести себя, чтобы не сказать в вашем присутствии чего-нибудь лишнего, не обидеть! Почему вы так меня боитесь?! Я ведь не сделал вам ничего дурного – и никогда не сделаю! Никогда и ничего – из того, что было бы против вашей воли, поймите же это, наконец… Впрочем, не обращайте внимания, видимо, мне уже пора смириться с ролью опасного злодея, которую вы мне отвели в своем сознании. Наверняка, это будет заметно даже на написанном вами портрете… мне позволительно будет хотя бы взглянуть на эскиз?

Как и следовало ожидать, посмотреть Катерина не разрешила, но по всему было видно, что слова, произнесенные с неподдельным отчаянием, все же, подействовали на нее. До того стоявшая, отвернувшись, девушка вдруг осмелилась взглянуть ему в лицо и в глазах ее уже не было страха, а даже некое любопытство. «Точно впервые видит», - мелькнула мысль. Хотя, может, в фигуральном смысле, это так и есть? Как бы ему хотелось на это надеяться…

- Жизнь – странная штука, душа моя, - пожал Островский плечами уже более спокойно, когда Катя, в конце концов, поинтересовалась вдруг, отчего он не ездит к соседям. – Часто нашего общества ищут именно те, кто нам не слишком интересен – и наоборот. Что же до нелепиц, которые про меня могут начать придумывать, то после ваших фантазий на мой счет, мучительница, мне уже ничего не покажется настолько странным, чтобы придавать этому значение и расстраиваться, - он усмехнулся и отбросил куда-то в сторону скатанный в маленький комочек листок герани. – А, пустое! Скажите мне лучше, любите ли вы персики?

 Отправлено: 06.09.12 23:09. Заголовок: - Вы ко мне несправ..

- Вы ко мне несправедливы! – воскликнула обиженная его словами Катя, на глаза которой тотчас же выступили слезы от досады за то, что ее считают столь жестокой особой, - Вовсе я не думаю, что вы злодей! Я вообще про вас не думаю… плохо.

Тут девушке пришлось замолчать, чтобы не сморозить еще большей глупости. Теперь Островский, должно быть, окончательно убедился в том, что она совершенная дикарка. А ведь хуже всего, когда о тебе думают несправедливо – это Катя знала как никто другой. Ей вдруг захотелось убедить его в обратном, показалось очень важным, чтобы Даниил Андреевич не считал ее злой и несправедливой по отношению к нему. Немного успокоившись, Катя вновь подняла глаза на Островского и продолжила:

- Я не боюсь вас, и жаль, если своим поведением я натолкнула вас на такие мысли. Но это правда – жизнь, и в самом деле, странная штука. Поэтому, если я и стараюсь избегать частого общения между нами, то лишь из-за того, что мне самой теперь совершенно неясно мое положение в вашем доме. Ведь вам ли не знать, кто я на самом деле?! - осмелев вдруг совсем, она смотрела прямо ему в глаза, словно ожидая окончательного приговора, но вместо этого Островский вдруг улыбнулся ей – немного грустно – и столь же неожиданно предложил прогуляться вдвоем по оранжерее:

- Персики?! – растерялась девушка и непонимающе моргнула. Он, что же, не слышал ее? Не слушал вовсе? Причем здесь персики?! Катерине вдруг захотелось повторить все только что сказанное, чтобы, наконец, услышать его ответ, но Островский уже протягивал ей руку, маня за собой. Не решаясь ослушаться, Катя вложила свою кисть в его раскрытую ладонь и, когда он пошел, двинулась следом. Хочет, чтобы она действием доказала, что не боится его? Что ж, Катя не станет его разочаровывать.

- Я люблю персики, но еще больше вишню. И Лариону Степановичу тоже очень нравился мой пирог с вишней. Если хотите, я могла бы его испечь и для вас? – неожиданно для себя самой робко предложила она. И тут же получила в ответ удивленный и полный восхищения взор идущего рядом мужчины, - Да, я умею и это, - уже гораздо смелее, ободренная его реакцией, весело добавила Катя и едва не рассмеялась вслух, столь забавным показалось ей выражение лица спутника.

 Отправлено: 08.09.12 22:32. Заголовок: Полу-вопрос - полу-у..

Полу-вопрос - полу-утверждение Катерины, высказанный ею со столь значительной экспрессией и с не меньшей, следует заметить, смелостью, пожалуй, даже заставил Островского растеряться – на какие-то доли секунды. Потому как, «на самом деле», он и сам более всего желал бы до конца понять ее истинное положение. Причем, не столько даже в доме, сколько в собственной внутренней иерархии. Ведь это лишь внешне выглядело совершенно просто: он – господин, она – раба его. И, кажется, достаточно умная, чтобы не претендовать на иное, да и сам он совершенно не помышляет о том, чтобы ей это «иное» позволить. Но с другой стороны… С другой стороны, чем ближе Даниил Андреевич узнавал эту странную девушку, тем сложнее начинала даваться ему эта первоначальная простота их отношений. Ибо, с какой бы степенью цинизма не втолковывал себе, что питает к Катерине один лишь чисто утилитарный и вполне объяснимый – хотя бы тем, что она молода, хороша собой и полностью пребывает в его власти – интерес, что-то, тем не менее, никак не позволяло Островскому проявить его явно и недвусмысленно. Что-то, должно быть, давным-давно, еще в раннем детстве вложенное в душу теми, кто воспитывал его, кто был рядом, но, как казалось, напрочь убитое отравой светского разврата и суеты. Впрочем, пытаться разбираться во всем этом именно теперь, когда источник его внутреннего непокоя находился слишком близко, было, по меньшей мере, глупо. Потому-то в качестве ответа на ее прямой вопрос Островский и ограничился всего лишь неопределенной улыбкой, полагая, что Катя – с ее бурным артистическим воображением, и сама чудесно придумает, что бы она могла означать.

- Пирог с вишней?! В самом деле, сделаете, если попрошу? - воскликнул Даниил Андреевич с несколько преувеличенным оживлением, довольный тем, что Катя так удачно избавила его самого от необходимости искать новую тему разговора после того, как он несколько стих – покуда собеседники под руку шли по дорожке оранжереи к тому ее уголку, где Островский недавно с изрядным удивлением обнаружил персиковое дерево.

А удивился он, потому что никак не ожидал, что провинциальный садовник окажется столь искусен в своем мастерстве, что сможет заставить это южное растение не просто вырасти, но еще и начать плодоносить. Хотя, стоит ли удивляться какому-то дереву, когда здесь умудрились вырастить такое удивительное существо, как Катя?

- Поверите ли, а ведь я никогда и не пробовал такого блюда! Да-да! – в глазах девушки мелькнуло недоверие, потому, чтобы убедить ее в том, что это действительно правда, Даниил Андреевич даже головой закивал. – У нас в Петербурге почему-то таких не пекут. У бабушки моей по материнской линии было имение в Малороссии, под Полтавой. В детстве маменька часто возила меня туда летом. Так там готовили с вишнями вареники, очень вкусные. Но чтоб именно пирог… Нет уж, теперь вы будете просто обязаны меня им как можно скорее угостить! Пока же, как говорится, «на безрыбье», придется есть персики…

Усмехнувшись, он на минуту оставил Катерину, подошел поближе к дереву и, выбрав пару наиболее зрелых на вид плодов, аккуратно сорвал их с веток, стараясь не повредить нежную румяную кожицу.

- Вот, держите! Этот – вам! Смотрите, какой красивый, даже с листком, - покрутив оба сорванных плода в руках и придирчиво рассмотрев каждый из них, Островский протянул девушке тот, что показался ему наиболее спелым. – Кстати, а знаете, что персик с листком символизирует «добродетель сердца и языка», молчание то бишь? Я-то ею не обладаю вовсе, а вот вы, Катя, - в полной мере, так что персик – это фактически ваш персональный талисман… А еще, несколько лет тому назад мне попались заметки одного англичанина-путешественника, которому случилось на удивление хорошо узнать обычаи японцев. Так вот, они, будучи язычниками, вроде древних римлян, тоже поклоняются многим богам. И один из них – только не спрашивайте его имя, его я теперь не вспомню и под страхом смерти, решил спуститься в местное Царство Мертвых за своей усопшей супругой, и когда за ним погнались адские демоны, только три персика, которые он успел сорвать с растущего у ворот ада дерева, каким-то чудесным образом помогли ему от них отбиться… Ну, что? Что вы веселитесь, это действительно их легенда! К тому же, трагическая, потому как жена этого несчастного к моменту его прихода успела обернуться одной из адских фурий, так что его усилия оказались напрасны!.. Впрочем, мне-то как раз кажется, что ему еще повезло, ведь у многих супруги становятся ими еще при жизни! – добавил он через паузу.

После чего, наконец, и сам рассмеялся – искренне и от души. Радуясь, в том числе, и тому, что все же сумел развеселить свою Несмеяну, буквально прыснувшую от его последнего замечания в тот момент, когда она как раз откусывала кусочек от персика, немедленно «отомстившего» ей за это растекшимся по всему подбородку сладким соком.

- Постойте! Позвольте мне помочь! – спешно доставая из кармана свой платок, Островский аккуратно и бережно коснулся ее лица, промокая с него липкие следы коварного плода. – У вас очень нежная кожа, может быть раздражение… - но тут же и отдернул руку, тихонько кашлянув, чтобы убрать невольно проскользнувшую в голосе бархатную хрипотцу. – Простите…

 Отправлено: 10.09.12 17:33. Заголовок: «У нас в Петербурге ..

«У нас в Петербурге почему-то таких не пекут», - прозвучало довольно забавно, словно бы Петербург это всего лишь маленькое соседнее именьице, в котором секреты кулинарного искусства разительно отличаются от тех, что известны в Зеленой Роще. И Катя, которая никогда не бывала в столице, но нравы и обычаи которой изучала по модным романам и редким письмам от учителя рисования, была сильно удивлена такому невероятному факту, что Островский никогда в жизни не ел вишневого пирога. Впрочем, маэстро Строццо как-то жаловался ей в письме, петербуржцы питаются исключительно французской и реже – итальянской кухней, а поэтому напрочь забыли, что такое национальные блюда. И потому он теперь очень скучает по блюдам, которыми его потчевали в Зеленой Роще, хоть и называл их поначалу «cucina di barbara», что особенно касалось каш и супов. Так что, списав неосведомленность собеседника на странные столичные нравы, девушка, конечно, тут же пообещала Даниилу Андреевичу как можно скорее исполнить его просьбу и исправить столь страшную несправедливость, благо вишня у них в Орловской губернии поспевала рано.

Что же касается персикового дерева, к которому Островский затем подвел ее, то оно с детства было чем-то вроде личного Катиного талисмана. Много лет назад, когда они с Наташенькой еще были совсем девочками, им вдруг вздумалось из озорства и любопытства посадить в цветочный горшок персиковую косточку. Она все никак не хотела прорастать, и Наташе быстро прискучило поливать пустую землю – это казалось маленькой барышне Дубровской глупым, потому игрушка вскоре была ею забыта. Но Катя оказалась более упрямой, поэтому продолжала ухаживать за затаившимся где-то в земле ростком. И к весне над черной землей, наконец, показался маленький зеленый побег. Прошел еще год, за который саженец успел подрасти настолько, что горшок стал ему тесен. Тогда девочка упросила садовника Дубровских высадить его в оранжерее, и тот уступил ее прихоти, хотя вначале был уверен, что хрупкое деревце все равно погибнет. Потому, в общем-то, не слишком и стремился за ним ухаживать, но Катя снова проявила свой настойчивый характер, приходя заботиться о своем «питомце» теперь уже в оранжерею. И еще через некоторое время, вновь добилась своего. То ли поразившись упрямству девочки, то ли, действительно, увидев в маленьком растении достаточно явное стремление к жизни, садовник все же взял его под свою опеку. И с тех пор оно благополучно выросло, превратившись, в конце концов, в уже довольно большое и ежегодно плодоносящее дерево, служа вместе с тем, Катерине не только воспоминанием о счастливом времени детства, но и являясь законным предметом ее гордости. Которую испытывала и теперь, наблюдая, как Даниил Андреевич, с видом знатока персиков, выбирает для них спелые плоды, хотя и не спешила делиться воспоминаниями.

А он, и в самом деле, подходил к этому делу с такой тщательностью, словно это было необычайно для него важно. И это даже начинало казаться девушке немного забавным. Как и рассказанная Островским история про японского бога, которому ужаснейшим образом не повезло в жизни. Ее Даниил Андреевич рассказал ей, верно, желая «просветить». Легенда отчего-то сильно напомнила Кате греческий миф об Орфее и Эвридике, и она едва сдерживалась, чтобы не сказать об этом Островскому, полагая, что он что-то напутал. Но он так явно старался быть для нее интересным рассказчиком, что девушка решила не расстраивать его тем, что уже слышала нечто подобное ранее. А на самом печальном месте и вовсе не смогла удержаться от смеха, неожиданно живо вообразив, как несчастное японское божество метко швыряется в демонов ада спелыми персиками. Впрочем, веселье тут же обернулось весьма неловкой ситуацией: сочный плод, едва ею прикушенный, обильно брызнул соком, который растекся по Катиному лицу, норовя испачкать также и одежду, словно в отместку за насмешку. Подхватив себя за мокрый от липкого сока подбородок, Катя потянулась было за носовым платком, но Островский оказался более расторопным, не позволив девушке самой справиться с этой маленькой неприятностью, опередив ее своим действием. И от него Катя внезапно замерла, словно окаменела, тут же утратив все свое былое веселье и непринужденность. Слишком интимным, слишком даже… чувственным показалось ей это простое прикосновение. Никто раньше не касался ее лица так. Ларион Степанович не в счет – он, бывало, иногда ласково трепал Катю по щеке, но ласка эта была исключительно отеческой. А вот Островский… Но, видимо, тут и сам он, что-то почувствовал, а может, понял свою оплошность, поэтому тут же поспешил убрать руку, коротко извинившись и передавая ей платок. Катя же, поджав сладкие губы, думала теперь лишь о том, что ей вовсе не было неприятно это прикосновение, и что переживания, подобные тем, что сейчас так глубоко ее взволновали, были описаны во многих книгах, которые она читала – в том числе, и в романах той англичанки… Повисла короткая пауза. Катя еще раз инстинктивно отерла губы платком Островского, от которого исходил приятный и свежий аромат лавандовой воды, в то время как сам Даниил Андреевич внимательно смотрел на нее, словно ожидая какого-то решительного действия. Но она, смущенная пуще его пристального внимания, собственной реакцией, которую как надеялась, Островский не угадал, лишь мучительно пыталась сообразить способ выкрутиться из этой неловкости.

- Мне кажется, что все эти легенды – одна большая глупость, - заявила она, в конце концов, возвращая мужчине платок, - Потеря дорогого человека ужасна, но сомневаюсь, что из-за этого кто-то действительно бы отважился броситься в ад. Ведь смерть и горе можно пережить, хотя они и оставляют душе саднящие рубцы.

 Отправлено: 10.09.12 21:15. Заголовок: - Да оставьте, вдру..

- Да оставьте, вдруг, снова пригодится, чтобы уж не портить своего собственного! – мягко отстраняя протянутый ему девушкой платок, Островский покачал головой и улыбнулся. - Признаться, я сам не слишком люблю все эти чрезмерно сочные плоды, всегда есть опасность запачкаться, - добавил он дружелюбно, стараясь, чтобы Катя поскорее забыла про свою маленькую оплошность по части этикета, хотя сам только что умудрился съесть собственный персик на удивление аккуратно.

Затем он ненадолго вернулись туда, где до того происходил сеанс рисования и, подождав, пока Катерина окончательно соберет свои художественные принадлежности, Островский – уже привычно и даже не спрашивая, подхватил в охапку наиболее тяжелые и неудобные из них, и они медленно побрели к выходу из оранжереи, направляясь домой – приближался обеденный час, и Катя сказала, что продолжит рисовать его завтра. Некоторое время шли молча, и Даниил Андреевич буквально кожей ощущал исходящее от Кати ощущение непокоя. И, так как был далек от мысли, что она все еще переживает из-за той ерундовой неловкости с персиком, все же, не совсем юная барышня, то с удовлетворением относил это волнение на совершенно иной счет. А именно, был уверен, что добился-таки своего, заставив Катю увидеть в себе не просто хозяина, которому следует подчиняться – по своей воле или против оной – но человека, мужчину, которому и сама она интересна вовсе не только, как ценная прислуга, но и как молодая, красивая женщина, хоть он и «тщательно пытается это утаить». Ведь весь его опыт в «науке страсти нежной» говорил о том, что более всего этим созданиям приятно ощущать себя именно объектами чьих-то тайных терзаний - с расчетом, что затем они станут явными, разумеется. Но всему свое время, как говорится. А за свою жизнь он с успехом штурмовал и гораздо более укрепленные «редуты», чем Катенька…

- Однако я не совсем понял, Катя, неужели вы действительно считаете, что нельзя любить настолько, чтобы, утратив любовь – неважно, по какой причине, сейчас давайте это опустим, мне интересно ваше общее мнение, – невозможно отчаяться настолько, чтобы пойти на крайние меры? О, нет, я не говорю теперь о походах в преисподнюю! Разумеется, мы оба достаточно умны, чтобы видеть в этом лишь поэтический и романтический образ, своего рода идеал… Разве вы никогда не размышляли об «идеале», душа моя? Это ведь очень модное понятие. В Петербурге шагу, порой, нельзя ступить, чтобы не услышать, как кто-нибудь рассуждает об очередном «идеале». И особенно подвержены этому молодые барышни…

Здесь Островский резко осекся и с опаской покосился на свою спутницу. Увлекшись, он не заметил, как вновь соскользнул с необходимой романтической тональности в привычную иронию, с какой обычно рассуждал о женщинах и их интеллектуальных возможностях, о которых, подобно большинству мужчин, был всю свою жизнь весьма невысокого мнения. Что, впрочем, отнюдь не мешало общению с ними. Да ведь, и верно, не для философических же бесед в кущах Эдема Господь дал Адаму Еву, лишив при этом ребра, пусть и не самой важной, но – и этот факт остается фактом, части тела. Которая, как утверждают анатомы, впрочем, напрочь лишена костного мозга, что также весьма показательно…

- Вы только не подумайте, что я каким-либо образом ерничаю! – поспешно проговорил он, открывая перед Катериной стеклянную дверь оранжереи и выпуская ее на улицу. – Скорее, наоборот. Это просто больная тема, о которой я мало с кем берусь рассуждать. Лишь с теми, кто близок мне по духу… Возможно, и вы найдете это смешным, но… я-то как раз верю в любовь. Единственную, которая не проходит, и не оставляет рубцов в душе – ибо и есть сама душа. И когда такая любовь умирает, то гибнет и она… Ну, что вы так на меня смотрите? Не ожидали подобного? Что ж, я давно привык, что люди видят во мне лишь внешнее… - усмехнувшись, Даниил Андреевич вздохнул и поддел носком сапога какой-то камешек, попавшийся ему на дороге, потом поднял голову и взглянул в сторону парадного крыльца, где в эту минуту происходила какая-то суета. – Смотрите, а что это там такое происходит? Пойдемте, узнаем?

 Отправлено: 11.09.12 22:17. Заголовок: Катя уже собиралась ..

Катя уже собиралась ответить Островскому, который настойчиво вызывал ее на откровенность, но тут их обоих отвлекла суматоха, которая и в самом деле царила на дворе.

- Oh mein Gott! Mein Gott! Daher ist es unmöglich! Teufel!- полный мужчина, невысокого роста прижимал шляпу к груди, взирая с испугом на лице на происходящее у порога барского дома и тихо бормотал проклятья, смешанные с воззванием ко Всевышнему. Но деревенские мужики вовсе не понимали басурманского лепета этого человека и безуспешно пытались придумать способ протащить в узкую дверь черную лакированную махину «Шрёдера». Вокруг столпилась вся дворня, и каждый из присутствовавших наперебой пытался давать дельные и не очень советы носильщикам. Полный мужчина отчаянно искал глазами того, кто может спасти его и его сокровище от катастрофы и вдруг встретился глазами с Островским, кинулся ему навстречу, тут же, набегу, переходя с родного немецкого на французскую речь.

- О, герр Островский! Я привез ваш инструмент, как обещал! Но эти изверги! Черти эти – они его сейчас погубят, - он возмущенно взмахнул шляпой в сторону замерших на месте мужиков и тут же повернулся к Катерине, которая стояла позади Даниила Андреевича, - О, какие пальчики! Так это вы будете играть на этом чуде?!

А тем временем, пока господин в шляпе расточал Катерине комплименты, Островский быстро сумел объяснить, как именно нужно внести и куда поставить приобретение. И спустя полчаса Катя уже разглядывала удивительной красоты рояль, который разместили в музыкальной на месте стареньких клавикордов. Герр Шустер, тот самый полный человечек в шляпе, сказал ей, что нужно выждать дня два-три, «чтобы инструмент привык к новому месту», но Катя, словно маленький ребенок, не удержалась и подняла крышку, чтобы погладить и нажать на матовые белые клавиши. Звук, долгий и тягучий, на короткое мгновение наполнил комнату, и Катя замерла, очарованно слушая растворяющийся тихий гул из недр черной лакированной игрушки. А удивительный перламутровый узор на пюпитре, а причудливо изогнутые подставки для свечей! Катя смотрела и не верила своим глазам. И как же ей самой теперь нетерпелось увидеться с Островским, который, как назло, ушел к себе в комнаты, чтобы отблагодарить его за такое чудо! Рояль не был подарком лично для нее – Катя это прекрасно понимала, но все равно, девушке казалось, что это лучшее, что случилось в этом доме за последние месяцы.

Встретилась она с Островским только за обедом. И он сам дал ей повод похвалить «Шрёдер», поинтересовавшись – не прогадал ли с инструментом.

- Он прекрасен, Даниил Андреевич, - с лукавым блеском в глазах ответила Катя ничуть не смущаясь сейчас своего кокетства, ведь оно было вполне оправданным.

А еще чуть позже Островский показал ей новые ноты, которые доставили вместе с инструментом, и тут же предложил ей что-нибудь для него сыграть, но тут уж сама Катя, сославшись на совет музыкального мастера, попросила небольшой отсрочки.

Меж тем, рассуждая о музыке и разбирая отдельные пьесы, они вновь вернулись к прерванной теме, и девушка, наконец, смогла ответить на вопрос, который Даниил Андреевич задал ей еще по пути из оранжереи. Его рассуждениям тогда она не то, чтобы не верила, скорее, находила их странными.

- Я не верю в идеалы. Вернее сказать, идеалы настолько нереальны, что о них модно разве что мечтать, а вовсе не надеяться встретить в жизни. Да и вы рассуждаете тоже уж слишком идеально, Даниил Андреевич. Уж коли по-вашему, и с потерей любви у человека душа умирает, то сколько бездушных вокруг нас должно было тогда ходить людей?

 Отправлено: 12.09.12 20:51. Заголовок: Более всего на свете..

Более всего на свете Островскому хотелось бы теперь оказаться подле Кати, чтобы в полной мере насладиться собственным триумфом, наблюдая восторг и восхищение, с которым она, должно быть, теперь изучает только что установленный в музыкальной гостиной новый инструмент… Она не присутствовала там, пока мужики из дворни, кряхтя, обливаясь потом и тихонько ругаясь сквозь зубы, располагали в комнате эту черную лакированную громадину под чутким руководством герра Шустера, именовавшего ее почему-то исключительно «Шрёдер», словно речь шла о человеке – того и гляди, станет добавлять к имени словечко «герр», по своему немецкому обычаю. Но Даниил Андреевич почему-то был почти уверен, что девушка тотчас появилась там, когда все, наконец, разошлись. В том числе и сам Островский, вынужденный после этого еще довольно долго выслушивать пространные словесные излияния речистого немца, который, сидя в кресле напротив рабочего стола в его кабинете, охал и ахал на странной смеси немецкого и французского языков, сетуя на то, как нелегко живется ему в «варварской России».

- Нет, поймите меня верно, герр Островский, столица – не в счет! Здесь же мне иногда кажется, будто я сослан, наказан… Петербург – это другой мир! Die zivilisation!

- А вы давно оттуда будете? – внезапно перебил его Даниил Андреевич, которому уже порядком прискучило нескончаемое нытье собеседника, да и вообще… надоело его перед собою лицезреть, тут же попутно выяснив у смущенного столь прямым вопросом немца, что в русской столице тот не бывал отродясь, а на свет появился и вовсе в Орле, в семье пирожника, чьего родителя в екатерининские времена занесла туда какая-то нелегкая. – В любом случае, любезный, полагаю, что тех денег, которые вы содрали с меня за ваш товар, против обычной его стоимости – в Петербурге, вполне хватит, чтобы подсластить горькую чашу ваших тягостных страданий, - спокойно добавил Островский, поднимаясь из-за стола и взглянув сперва на часы, а потом как бы сквозь герра Шустера, словно тот неожиданно сделался совершенно прозрачен. – Теперь же прошу простить. Обеденное время и мне не хотелось бы нарушать свой режим. Ведь мы, цивилизованные люди, лучше остальных знаем, как это важно – во всем соблюдать порядок, не правда ли?

Позвонив в колокольчик, по звуку которого тотчас явился вышколенный лакей, Даниил Андреевич велел последнему проводить гостя до крыльца, а сам, и верно, направился в столовую, про себя посмеиваясь над тем, как, должно быть, оказался ошарашен этот идиот, конечно, рассчитывавший на то, что и его пригласят к столу. Однако для Островского, в его стремлении как можно больше времени проводить с Катериной наедине, был важен каждый час, и потому этот бестолковый немец, несомненно, был бы тому помехой.

К тому времени, как он появился в обеденной комнате, Катя уже сидела за столом, однако Островский заметил, что к еде она не прикасалась – ждала его. С одной стороны – известная почесть ему как хозяину, с другой… А с другой Даниилу Андреевичу не могло не броситься в глаза то, что девушка пребывает в том самом радостно-приподнятом состоянии духа, которого он все это время буквально мечтал от нее добиться, но все как-то не получалось. Теперь же Катя явно была счастлива. Улыбалась ему, много разговаривала, словом, вела себя так, как и подобает молоденькой и красивой женщине. Он тоже радовался и, на какое-то время даже забыв все свои не слишком светлые помыслы в отношении нее, вновь ловил себя на том, что просто любуется ею.

Столь же приподнятое настроение царило меж ними и далее в этот вечер, который Катя и Островский почти целиком провели вместе, непринужденно общаясь между собой. Он попросил ее сыграть на новом рояле, но девушка строго сказала, что еще рано, что инструменту надо привыкнуть. И Островскому вновь стало смешно от этого «одушевления» неодушевленного предмета, и он немедля поделился своим наблюдением с Катей, повеселив и ее – девушка сказала ему, что мастерам и музыкантам свойственно считать свои инструменты живыми, что нет в этом ничего странного, Даниил Андреевич не спорил… Потом она вновь вдруг посерьезнела. И Островский уж напугался, что вновь сделал что-нибудь не так, но тут выяснилось, что Катерина, верно, под действием бесед о душах и одушевленности, вдруг вспомнила их дневной разговор и вопрос, на который так и не успела дать ему ответа.

- А разве мало их на свете, душа моя? – усмехнулся в ответ Островский. Откладывая в сторону приборы и салфетку и подпирая кулаком подбородок, он пристально заглянул ей в глаза и заговорил вновь тише, будто размышляя вслух. – Разве мало таких людей встречали в жизни вы сами? Большинство из них, правда, и на свет такими родились – с душою недоразвитой, к любви неспособной, потому и терять им особо нечего. А иные… Вы ведь из них, Катя, я это чувствую. Уж вы бы точно могли поверить в любовь, что не ведает никаких барьеров, в любовь смелую, настоящую... Могли бы однажды отдаться ей без остатка. Или же я ошибаюсь?

 Отправлено: 18.09.12 00:14. Заголовок: Островского Катя слу..

Островского Катя слушала внимательно. И, хоть имела, что ему возразить, послушно ждала, когда он договорит. В «бездушии» Островский, несомненно, упрекал тех, кто все это время выказывал презрение к Кате и ее матери, полагая, верно, что ей будет приятно его сочувствие и понимание. Однако сама девушка никогда не считала этих людей бездушными гонителями. Чаще всего они являлись лишь жертвами предрассудков, оставаясь при этом, совсем неплохими людьми, искренне привязанными к своим родным и близким. Желая растолковать свою позицию собеседнику, Катя открыла было рот – да так и замерла, ошарашенная тем, как круто он вдруг в очередной раз умудрился переменить тему их разговора. Отложив, подобно Островскому, в сторону столовые приборы, использовав эту небольшую паузу, чтобы прийти в себя, Катя проговорила, наконец:

- Я не понимаю, о какой любви вы меня спрашиваете? Мне известна лишь христианская любовь – милость к ближнему своему. Об иных страстях души я знаю лишь из книг. И, буду честна с вами, – никогда прежде не думала примерять их на себя.

На самом деле, честна с Островским Катерина была лишь отчасти. Раньше, когда еще была жива Наташенька, они порой предавались романтическим мечтаниям о доблестных рыцарях, которые однажды придут и завоюют их сердца своей отвагой и благородством. Но с той поры, как суровая реальность вторглась в ее жизнь, о невозможном Катя мечтать прекратила даже втайне. Ведь, коли не было в ее жизни шанса исполнить такую мечту, так чего же травить понапрасну душу? Даже когда Ларион Степанович заговорил о возможности дать ей вольную, Катя все равно не спешила надеяться – хотя бы для того, чтобы не спугнуть удачу. И, как выяснилось позже, была в том абсолютно права. Ибо теперь воля казалась и вовсе недостижимой.

- Ведь у меня на это не было, нет и, верно, никогда не будет права, Даниил Андреевич, - заключила Катя с неожиданной откровенностью, почти не сомневаясь, что навлечет такой прямотой на себя барский гнев, но ничуть о том не жалея. Все добивался от нее искренности, что же, пусть ее, наконец, получит...

Впрочем, даже если Островскому и не понравились Катины слова, владел собой он неплохо. И потому остаток их обеда прошел за разговором более отвлеченным и лишь малую толику менее свободным, чем до того. Однако вечером, когда Татьяна помогала ей переодеться ко сну, Катя вновь почему-то вспомнила о нем и всерьез задумалась над словами Островского. Что они означали? Какой несли в себе скрытый умысел? Или же Даниил Андреевич, разговаривая с нею, действительно, мог настолько позабыться, чтобы перестать осознавать их неравенство?

С этих умозрительных рассуждений мысли ее внезапно перескочили в более конкретное русло. А именно, к тому, могла бы она, Катя, действительно, испытать то, о чем говорил Островский? Или же он, в самом деле, в ней ошибается? Полагая, что лучше разберется в себе наутро, Катя решила подумать обо всем этом завтра, а пока – просто лечь спать.


Однако ни следующий, ни череда промелькнувших далее дней, ясности ни в чем не прибавили. И это несмотря на то, что каждый из них проходил словно бы по строгому расписанию – завтрак, прогулка, сеанс живописи, обед и музыкальный вечер, который Катя и Островский проводили в приятных беседах. Приятных – на удивление девушки. Ибо Островский, вопреки ее первоначальным опасениям, более ни разу не касался в них «запретных» тем. Словно бы по некому молчаливому уговору. Вместо этого уделял много внимания Катиным интересам и пристрастиям, стараясь разузнать о них как можно больше. Проведав, что ей нравится читать, долго и подробно расспрашивал про любимые книги – и она с удовольствием рассказывала, что и когда читала. И даже пообещала найти Даниилу Андреевичу в домашней библиотеке ту из них, сюжет которой его более всего заинтересовал. Вскоре после этого в доме внезапно возродился один из прежних обычаев. Ларион Степанович, бывало, очень любил, чтобы Катя читала ему вслух. И она никогда не отказывала ему в этом удовольствии. Когда же, однажды, ненароком проговорилась об этом Островскому, и тот немедленно изъявил желание также услышать ее чтение, очень смутилась и долго отказывалась. Но Даниил Андреевич сумел ее убедить, сказав при этом, что будет и сам готов принимать участие – если Катя устанет или просто захочет его слушать. И честно исполнял свое обещание, несмотря на то, что ужасно порой смешил ее своим чрезмерным стремлением лицедействовать.

Островского вообще в последнее время стали сильно интересовать порядки, которые имели место в Зеленой Роще при жизни прежнего владельца. Объяснял он это тем, что желал бы, чтобы обитателям поместья и при нем жилось так же хорошо и спокойно, как раньше. И хотя рассуждал он о всеобщем благе, Кате отчего-то теперь все чаще казалось, что речь свою Даниил Андреевич ведет именно о ней...

 Отправлено: 19.09.12 03:04. Заголовок: Наивное признание со..

Наивное признание собственной неискушенности в ars amandi, будто бы между делом сорвавшееся с уст Катерины в ответ на его вопрос, конечно же, не стало откровением для Островского. Кроме того, Даниил Андреевич и сам уже достаточно изучил ее, чтобы понимать, что было сделано оно неспроста, а лишь для того, чтобы в том разговоре увести его в сторону от темы, которая кажется ей, верно, более интимной, чем абстрактные рассуждения о чувствах, которые доводилось или не доводилось испытывать в жизни. И, следовало признать, вышло это у нее гораздо лучше, чем Островский мог ожидать, что тогда его немало раздосадовало, но одновременно и порадовало тоже. Ибо означало определенную степень небезразличия Кати к его персоне. Другой вопрос – какой оттенок оно носит? Островский так до сих пор и не был однозначно уверен, что нравится Катерине, несмотря на то, что всерьез боролся за ее симпатию уже почти месяц. В обычных условиях этого бы вполне достало для того, чтобы достичь необходимого результата. Либо для того, чтобы понять – необходимый результат недостижим. И, так как биться головой о непробиваемую стену никогда не было у Даниила Андреевича, на долю которого, к тому ж, обычно, всегда в достатке хватало и настежь распахнутых дверей, в разряде любимых увлечений, то в этом случае, как правило, наступала скука – или же скорое переключение внимания на очередной «объект». Однако здесь и сейчас все было совсем иначе. И чем более «закрывалась» от него Катерина, тем с большим же рвением Островский демонстрировал ей собственную простоту и душевную открытость. Настолько, что в результате уже и себе самому стал казаться почти ангелом небесным. Вначале это не слишком помогало, а потом в Катином к нему отношении будто бы произошел какой-то перелом – или, лучше сказать, «слом шаблонов». В конце концов, она сделалась расположена к Островскому настолько явно, что, казалось бы, протяни он руку – и вот она, желанная цель! Да только загвоздка была в том, что в разработке стратегии любовных побед Даниил Андреевич давно полагал себя более чем просто любителем, и даже не просто профессионалом, но профессионалом эстетствующим. И потому победа «по факту достижения результата» его не интересовала вовсе. Он хотел главный приз! Он хотел завоевать ее всю, без остатка! А что будет потом – о том после и думать.

Согласно канону любовной игры, в незнании которого Катерина так легкомысленно расписалась, далее Островскому полагалось на время отойти. Отступить в тень, уже вызвав к себе интерес и даже определенную привычку. Чтобы дать ей почувствовать, каково это – остаться без его внимания. Нет, он вовсе не прекращал обычного, любезного общения с Катей, был с нею неизменно вежлив... Однако вежлив – холодновато и отстраненно. Надо сказать, что приучая Катерину к себе, Островский и сам, должно быть, привык к ней. Потому поначалу было даже немного тоскливо. Но Даниил Андреевич не был бы собой, если бы не сыскал быстрое утешение. Впрочем, оно – вернее, она, сама отыскала его. Наташа... Наталья Петровна Анциферова – вдовствующая помещица-соседка, чей пьяница-супруг благополучно свернул себе шею, не удержавшись в седле во время охоты года четыре тому назад, к вящему облегчению его молодой и полной сил супруги, которая тогда еще не подозревала, что вдовство окажется для нее не столько освобождением, сколько новым пленом – ибо денег на столичную жизнь после окончания траура все равно не было. С самого момента их с Островским знакомства она настолько явно и недвусмысленно выказывала к нему свой интерес, что поначалу удивляла даже Даниила Андреевича, привыкшего к тому, что даме надлежит отдавать мужчине инициативу в таких делах хотя бы внешне. Кроме того, это помешало бы его собственным планам в отношении Катерины... Однако теперь можно было позволить себе небольшую передышку. Их роман вспыхнул резко и оказался весьма бурным. Истосковавшаяся по мужскому вниманию Наташа приятно удивляла Островского всякий раз, когда они бывали вместе. Еще приятнее было то, что она ни на что не претендовала – во всяком случае, пока. Встречались чаще всего у нее в доме, куда Даниил Андреевич приезжал теперь ежедневно, иногда задерживаясь на ночь. Впрочем, последнее выходило крайне редко – ведь он заботился о репутации дамы! Еще реже мадам Анциферова сама приезжала в Зеленую Рощу. Этому – естественно, исключительно по тем же самым соображениям, а как иначе! – активно сопротивлялся сам Островский. Которому менее всего было нужно, чтобы об его похождениях стало известно Катерине. Тем не менее, иногда Наташа все-таки бывала и у него. Как, например, нынче.

После кратких любовных утех «на скорую руку» в его рабочем кабинете, куда мадам Анциферова зашла, чтобы «обсудить наше важное дело», о чем до того, провожая свою гостью, довольно громко объявил сам Даниил Андреевич, хотя кроме них двоих в гостиной, вроде, никого и не было – лишь из смежной комнаты, музыкального салона, доносились тихие звуки фортепиано, Наталья Петровна все-таки поинтересовалась у Островского, так кто же это играл? И ему пришлось дать необходимые краткие пояснения.

- Как, разве ты все еще держишь эту особу в доме? - она удивленно обернулась, глядя пристально и вопросительно. – Право, это очень... необычно. И в качестве кого, позволь узнать?

- В качестве той, кем она здесь изначально и являлась - ключницы, - Островский пожал плечами и встал из кресла, застегивая рубашку и вновь повязывая свой шелковый галстук, который до того небрежно валялся на письменном столе рядом с некоторыми деталями туалета его гостьи. Подойдя к ней со спины, Даниил Андреевич со сноровкой заправской горничной вначале туго и аккуратно затянул распустившуюся шнуровку корсажа ее платья, а после, обняв за талию, прошептал на ушко. – Ты же не принимаешь всерьез те сплетни, которые о ней ходили прежде и продолжают распространяться поныне? – Натали неопределенно хмыкнула. Словно оставляя ему самому право решать, что это может означать. – Прелесть моя, неужели ты думаешь, что у меня настолько дурной вкус, чтобы спать с прислугой? Право, это оскорбление! И я требую немедленной сатисфакции!

Чуть позже, когда требуемое было предоставлено в полном объеме – в очередной раз, а туалеты хозяина и его гостьи, в очередной же раз вновь оказались приведены в вид, в котором возможно было бы показаться на людях, Наташа сказала ему, что все же желала бы взглянуть на «эту особу». По имени Катерину она называть, по прежнему, упорно отказывалась.

- Ну что же, если тебе это так надо – пожалуйста! – усмехнулся Даниил Андреевич. И, распахнув перед Натали дверь, пропустил ее перед собою. – Сдается мне, что Катерина еще не закончила своих упражнений в музыкальной, - добавил он, прислушавшись к звукам в доме. – Так что найти ее будет несложно...

 Отправлено: 20.09.12 16:51. Заголовок: Перемену в отношении..

Перемену в отношении Даниила Андреевича Катя заметила сразу, хоть и не придала ей вначале большого значения, приписав это охлаждение каким-то собственным проблемам Островского. Ведь изо дня в день он все так же продолжал демонстрировать к ней свое вежливое участие, хоть и лишенное уже прежней теплоты. И через какое-то время это начало Катю нервировать, хотя бы потому, что она никак не могла понять причины его собой недовольства. Возможно, она чем-то задела его, что-то не так сделала? Но задавать такие вопросы напрямик девушка, конечно, не смела, переживая по этому поводу молча. Только если вначале Кате казалось, что переживает она лишь от этих недомолвок, то со временем пришло понимание, что, на самом деле, не хватает ей именно общения с Даниилом Андреевичем – такого, как раньше. Его дружеского участия, неизменного интереса к Катиной персоне, лишенного при этом и малейшей толики сословного чванства.

И еще одно расстраивало ее – то, что примерно пару недель назад вдруг как-то сами по себе сошли на нет их ежедневные сеансы портретирования. Отпросившись один раз по причине необходимости срочно отправиться по неким делам в город, Островский не пришел затем и на следующий день, потом пропустил еще пару сеансов... Разумеется, поинтересоваться, отчего это происходит, Катя тоже не могла. И, в конце концов, однажды осознала, что заканчивать портрет Даниила Андреевича ей придется по памяти. Для хорошего рисовальщика подобное, конечно, труда не составляет. Тем более что все основные детали были уже прописаны, и теперь оставалось лишь поработать над мелочами. Потому, даже в отсутствие своей модели, Катя все равно продолжала ежедневно приходить в оранжерею, где упоенно работала, доводя портрет до одной лишь ей понятного совершенства. Вот именно тогда-то, в эти уединенные часы наедине с его изображением, Катя и поняла впервые, что помнит черты Даниила Андреевича, его мимику и жесты не только как хороший художник, но и как увлеченная его обаянием женщина. Поняла – чтобы немедленно отвергнуть, прогнать прочь эту нелепую мысль.

Что значит – «увлечена»?! Она не смеет и не имеет права увлекаться этим человеком – ей это не позволено! Вот только избавиться от нее, к сожалению, оказалось не так-то просто. Не потому ли Катя не слишком-то спешила вручить Островскому уже полностью готовый портрет, зачем-то по-прежнему оставляя его углу собственной комнаты, прикрытым холстиной, и объясняя подобное поведение то ли Татьяне, то ли себе тем, что краскам необходимо как следует высохнуть, прежде чем это случится?

- Ну хоть одним глазком-то взглянуть позвольте? Ну, пожалуйста, Катерина Гавриловна, страсть ведь, интересно, как оно вышло! – все упрашивала ее Таня. И, когда Катя, наконец, поддалась ее уговорам, пришла в восторг ее мастерством, добавив звтем к своим шумным восторгам неожиданно точный комментарий:

- Будто живой ведь! Сразу видно: с любовью писано, совсем как тот прежний портрет покойного барина Лариона Степановича!

И от этих ее слов Катя вдруг вспыхнула, точно маков цвет, потому как не совсем поняла, только ли о любви к творчеству идет речь. Татьяна же, еще раз похвалив работу – и отметив, что похвалы ее барышне, должно быть, понравились, вскоре удалилась прочь. А сама Катя, едва осталась в одиночестве, тотчас же накинула на портрет рогожку – с такой поспешностью, словно боялась, что Островский прямо с него каким-то мистическим образом догадается о причине ее смущения. Успокоившись немного, она таки решилась еще раз взглянуть на плод своего творчества. Чтобы трезво и окончательно его оценить, для чего же еще? Следовало признать, что портрет, в самом деле, отличался изрядным сходством с оригиналом. С холста на обращенного к нему зрителя смотрел, чуть удивленно и с присущей ему иронией во взгляде практически настоящий Даниил Андреевич. Смотрел – и будто спрашивал о чем-то взглядом, хотя губы были плотно сомкнуты и лишь едва заметно улыбались. А темные локоны волос были и вовсе прописаны так живо, что в сумраке комнаты Кате вдруг показалось, что если вдруг протянуть к ним руку и коснуться, то она непременно ощутила бы их шелковистую тяжесть. Наваждение это оказалось столь сильным, что девушка даже вздрогнула, поражаясь силе притяжения созданного ею изображения. Ведь, вроде бы тот, с кого оно было писано, не вызывал у нее раньше столь сильных переживаний. А может, она просто достаточно надежно скрывала их даже от себя самой?

С этого дня до того спокойная и размеренная Катина жизнь будто опрокинулась вверх дном. Всякий раз терзаясь душой, когда оказывалась подле Островского, она страдала, но все равно вновь искала его общества. Было в том, должно быть, и нечто болезненное – мучиться сладкой пыткой его почтительного, но, увы, довольно равнодушного, внимания. Мучиться, но всякий раз вновь ничем себя не выдавать, что становилось с каждым разом все труднее. Особенно с тех пор, как да Катиных ушей долетели разговоры дворовых. Однако теперь причиной пересудов была вовсе не она – та история с Параскевой стала хорошим уроком болтунам, который крепко засел в их памяти. На этот раз судачили уже о самом барине. Слух пошел с конюшен, где местные кучера, да конюхи рассказывали, что Даниил Андреевич последнее время сильно полюбил ездить в гости к соседям. И хоть делал это чаще всего верхом, а стало быть – без сопровождающих, сметливым, да любопытным мужичкам не составило труда понять, где именно находит приют их хозяин в долгие часы отсутствия в Зеленой Роще. А уж когда эту новость подхватили дворовые девки, то вскоре и Катя узнала все подробности – о том, что бывать Даниил Андреевич стал у своей соседки, молодой вдовы Анциферовой.

Наталью Петровну Катерине доводилось видеть до того всего пару раз – разумеется, мельком. Давно, когда еще был жив ее муж, она как-то приезжала в гости к Лариону Степановичу. И уже тогда показалась Кате невероятно красивой, но при этом до неприятного холодной особой. Вскоре после этого она овдовела – говорили, что муж ее упал и расшибся насмерть на охоте. С тех пор много времени прошло, и Наталья Петровна более ни разу не бывала у Дубровского. Может, из-за траура, может, по другой причине – Катя никогда об этом не задумывалась. Как не придала вначале значения и тому, что с приездом нового владельца, госпожа Анциферова отчего-то возобновила свои визиты в Зеленую Рощу. И лишь за последние две недели была здесь, как минимум, два раза...

Тот, второй приезд, Катя, которая уже была осведомлена о новом увлечении барина, запомнила даже слишком хорошо. Впрочем, самого визита она как раз и не застала. Но, возвращаясь домой с привычной ежедневной прогулки, случайно застала Наталью Петровну вместе с Островским в саду за домом, где они, по всей видимости, тоже совершали моцион. Шли совсем близко друг другу, за руки не держались, но обостренное Катино внимание тотчас отметило, как нежно, хоть и будто бы ненароком, изредка соприкасаются кончики пальцев их рук... Потом они остановились, Даниил Андреевич склонился к лицу своей спутницы – и вдруг поцеловал ее! Катя же так и застыла в отдалении, пораженная не столько увиденным, сколько собственной на него реакцией. А именно тем, что страстно захотела вдруг оказаться в эту минуту на месте Натальи Петровны, чьих губ сейчас касался своими Даниил Андреевич. Опомнившись, испугавшись и устыдившись собственных чувств, девушка бросилась в дом, где, запершись в комнате, тотчас упала на колени перед образами и, обливаясь слезами, стала умолять Господа о прощении и пощаде. Только не помогло, и тоска вместе с черной меланхолией с той поры надежно поселились в ее сердце. Чтобы хоть как-то дать выход этому томлению, и заодно отвлечься, Катя начала проводить долгие часы в отсутствие Островского в музыкальной комнате, разучивая по новым, доставленным еще вместе с роялем, нотным сборникам удивительно красивые, но головокружительно сложные для исполнения сочинения модного композитора родом из Польши. И почему-то казалось ей, что именно эти черные точки на бумаге способны лучше других понять и выразить те чувства, которые заполняют изнутри всю душу, обжигают ее, но и наполняют одновременно восторгом. Вкладывая ее без остатка в свою игру, Катя, к тому же, хотя бы на время могла также забыть и о существовании не только Островского, вместе с Натальей Петровной, но даже и самой себя.

 Отправлено: 22.09.12 21:15. Заголовок: Когда Островский и е..

Когда Островский и его спутница появились в музыкальной, Катерина, по всей видимости, до того будучи полностью погруженной в себя и свое занятие, заметно вздрогнула и обернулась, глядя на вошедших с тем чуть растерянным видом, какой часто бывает у внезапно разбуженного человека, которому при этом еще задали некий вопрос. Рук от клавиатуры девушка при этом не отняла, однако мелодия, до того льющаяся вольно льющаяся из-под ее пальцев, замерла. И лишь откуда-то из глубин черного лакированного корпуса «Шредера» еще доносились приглушенные, будто бы недовольные отголоски звуков.

- Почему вы остановились? Играйте! – но Катерина игры не возобновила. И тогда Даниил Андреевич подошел к роялю, облокачиваясь на его крышку, а после жестом подозвал к себе и свою гостью. – Идите сюда, Натали! Знаете, моя мать – неплохая пианистка, - продолжил он, намеренно не глядя на Катю, а обращаясь будто бы именно к Наталье Петровне, - и в детстве я очень любил слушать в ее исполнении различные пьесы. Притом, что сам так и не научился играть толком, впрочем, это неважно... Суть в том, что мне всегда нравилось слушать музыку как бы всем своим существом. Для этого я, бывало, садился прямо на пол и прижимался спиной к стенке ее инструмента. Маменьку это изрядно веселило... Понимая странность своей прихоти, вам подобного я, конечно, предлагать не стану...

- Отчего же? – рассмеялась женщина, немедленно устраиваясь рядом с Островским в подобной же позе. – Мне тоже интересно будет послушать музыку именно так, пропуская ее внутрь себя, - последние слова она проговорила чуть тише, будто интимнее, и Даниил Андреевич едва сдержался от ухмылки. Хотя, возможно, некий потаенный смысл в словах Натали ему только показался...

- Ну вот, теперь, когда все зрители в сборе, концерт может быть продолжен, – проговорил он и взглянул на Катерину, обращаясь теперь уж именно к ней. – Вы ведь разучивали что-то из Шопена, милая? В последнее время в столице многие увлечены сочинениями этого поляка. Однако одна из моих петербургских знакомых, смеясь, как-то заметила, что дамам следует быть осторожнее, исполняя их на публике – уж слишком хорошо получается у него выражать своими мелодиями томление влюбленных душ. Иными словами, не хотите быть раскрытыми в своей тайной любви – не исполняйте на людях сочинений Шопена, - заключил Даниил Андреевич. А потом еще добавил с тонкой улыбкой: - Впрочем, вам ведь, Катя, скрывать нечего, не так ли? Стало быть, играйте, а мы с Натальей Петровной просто станем наслаждаться вашим мастерством...

 Отправлено: 28.09.12 12:18. Заголовок: В музыкальную комнат..

В музыкальную комнату они пришли вместе. Чуть впереди – Наталья Петровна, она вплыла, чуть заметно улыбаясь, и подчеркнуто не замечая присутствия Катерины, следом – Островский, который тоже не удостоил ее взглядом. Впервые за все время девушка увидела его настоящим барином – надменным и холодным, а ведь прежде даже не знала, что Данил Андреевич может быть таков. Себя же она – и это тоже случилось с Катей в первый раз, внезапно ощутила одной из его вещей. Милых, дорогих безделушек, которыми не грех похвастаться перед гостями, или же просто не обращать внимания на их подле себя присутствие. И теперь, словно бы избрав для себя именно последний способ, Даниил Андреевич разговаривал только с мадам Анциферовой, задавая ей всякие вопросы, подшучивая. А на Катю если и падал его взор, то лишь вскользь и все с тем же непривычным ей безразличным и чужим выражением. Да, впрочем, она и сама теперь старалась не только не смотреть на эту явно флиртующую друг с другом парочку, но даже и не слушать их разговора. Но не могла не увидеть, что Наталье Петровне, как бы та ни желала этого скрыть, тем не менее, присуще любопытство, свойственное большинству представительниц женского племени. И, заметив, с каким недоуменным удивлением мадам Анциферова изучает не только саму Катю, но и ее манеру держаться, а так же ее наряд – пусть скромный и сшитый из темной ткани, но все же по последней моде, девушка испытала даже род злорадного удовлетворения. Как и от того, что Наталья Петровна явно чувствует, что за молчаливой покорностью Катерины скрывается некий вызов, и это ее явно задевает.

Только и Катины чувства были задеты не меньше. Подобное повышенное внимание к ее персоне выглядело совершенно скандальным. Островский демонстрировал ее своей пассии, точно дикого зверька, которого выставили на потеху всему люду на уездной ярмарке. А ведь и до того уже Кате стало жгуче обидно, когда Даниил Андреевич вдруг взялся демонстрировать свою власть над нею. В присутствии этой женщины! Только именно его замечание о музыке Шопена и о Катиной бесчувственности переполнили чашу терпения девушки настолько, что она уже готова была вскочить с места и уйти, хоть понимала все последствия подобного поступка. Но стерпела и это, промолчала в очередной раз, и, выдержав паузу в несколько долгих секунд, за которые сумела успокоить себя настолько, чтобы пальцы не дрожали, принялась играть для них недавно разученную сонату. И ни капли чувства не было в ее игре, одно лишь отточенное до совершенства умение нажимать на клавиши. А в нотных листах, что стояли на пюпитре, виделись ей нынче только чернилами выведенные значки, а не выраженные музыкой чувства и мысли. Пару раз Катя отрывала от них взор и обращала его к своим слушателям, с удовольствием замечая на лице Островского разочарование. Он слышал ее игру раньше, и потому нынешнее выступление вряд ли должно было прийтись ему по душе. Но именно этого Катя и добивалась. Если им не понравится, может, хоть тогда они оставят ее в покое?

Стараясь не думать ни о чем постороннем, она, тем не менее, никак не могла отделаться и от еще одной неприятной мысли. Может статься, что женщина, которая стоит теперь рядом, облокотившись о крышку рояля, вскоре займет в этом доме весьма значимое место. И тогда Кате, похоже, придется совсем несладко. И потому, пока это не произошло, ей, верно, нужно приложить все силы и найти-таки способ поговорить откровенно с Даниилом Андреевичем, потому что потом такой возможности у нее уже точно не будет.

 Отправлено: 01.10.12 22:05. Заголовок: - Что же, неплохо, ..

- Что же, неплохо, - обронила Натали, когда последние звуки музыки затихли, утонув в глубинах «Шредера», а Катя медленно отнесла от клавиатуры руки и, устроив их на коленях, замерла, опустив взгляд долу. – Но и… не хорошо. Никак, потому что слишком механистически, - добавила она, отходя от рояля и вновь приближаясь к Островскому, по-прежнему демонстрируя всем своим видом, что говорить намерена в этой комнате только лишь с ним одним.

- Впрочем, знаете, cher ami, игра этой девушки все же навеяла мне одно воспоминание. Вы, вот, сегодня рассказывали мне про свое детство, а я теперь что-то припомнила собственное. Помню, девочкой, батюшка иногда возил нас с моей младшей сестрицей на ярмарку. И там часто выступал заезжий музыкант. Почему-то его звали Немец. Был ли он из самой Германии, или просто не говорил по-русски, я не помню. Так вот у него был презанятный музыкальный инструмент. Крутишь ручку – и откуда-то изнутри раздаются различные мелодии. Мы с Танюшей все еще тогда спорили, сколько же их всего – восемь или десять… да. И назывался этот удивительный ящичек – не поверите – именно «катеринка»*! Кстати, забавный ведь выходит каламбур, если вспомнить, что и девушку вашу называют, кажется, Катериной?

Рассмеявшись своей шутке, мадам Анциферова бросила на нее короткий, но полный недоброго превосходства взгляд, а после вновь нежно посмотрела на Островского, который, впрочем, успел заметить этот выпад Натальи Петровны, более похожий на ядовитый укус. Как и то, что вдруг в одно мгновение поникли Катины плечи, и еще ниже склонилась над клавиатурой рояля ее голова.

- Право, меня удивляет столь подробный анализ исполнительского мастерства моей крепостной, любезная Наталья Петровна, - заметил он в ответ внезапно сухим и холодным тоном, каким до того с нею ни разу не разговаривал. В один момент утратив веселость, мадам Анциферова недоуменно взглянула на него и поинтересовалась, отчего же это. – Да оттого, мадам, что в нем мне начинает мерещиться даже некоторая ревность, - проговорил Островский, в глазах которого замерцал саркастический огонек.

- Что вы изволите иметь в виду, милостивый государь?! – вспыхнув, точно спичка, его собеседница, кажется, впервые по-настоящему забыла в своем возмущении, что у этой сцены есть еще один свидетель. Однако Островскому того и надо было.

- Ничего особенного, милостивая государыня. Всего лишь творческую ревность. Мне, вот, бывает порою довольно трудно признавать над собою превосходство людей, талантливых в каких-либо областях более, нежели я сам. Но я не вижу в этом признании ничего постыдного. Талант ведь дается нам свыше – и ничего уж не поделаешь, если его нет. Поэтому я давно научился смирять в себе эти низменные порывы. И остальным с тех пор советую. Так жить проще, знаете ли.

- Не знаю. И знать не хочу! – отрывисто бросила в ответ Натали, прекрасное лицо которой побледнело и, исказившись от гневной гримасы, которую она тщетно пыталась сдержать, сделалось Даниилу Андреевичу вдруг резко неприятным. – И вообще, не люблю не прошеных советов.

- Как и я, мадам, как и я… - протянул с холодной улыбкой Островский, приспуская ресницы, и словно бы отгораживаясь этим невесомым «занавесом» от сонма молний, который посылала в него буквально пылающая яростью Наталья Петровна.

- В таком случае, полагаю, нам не о чем более говорить друг с другом, - прошипев это, и усилив и тем без того явное сходство с разъяренной гадюкой, мадам Анциферова резко развернулась и, хлопнув дверью, покинула музыкальную. А Островский, проводив ее лишь взором, перевел его затем на Катерину, которая все еще сидела на своем месте, притаившись и, кажется, боясь даже пошевелиться. Однако стоило им остаться наедине, так же вскочила с него и опрометью бросилась прочь из комнаты.

___________________________________________


*В прежние времена шарманки в России называли «катеринками» - по песне, которая на них исполнялась, «Во всей деревне Катенька красавицей слыла». В оригинале эта французская песенка носила название «Шармант Катрин». Отсюда также и второе название этого инструмента.

 Отправлено: 04.10.12 21:57. Заголовок: Каждое слово, оброне..

Каждое слово, оброненное Анциферовой, Катенька принимала, как удар хлыстом. И хоть ее до того ни разу в жизни не пороли - да и не было заведено такого порядка в доме Дубровского, но именно сейчас Катя готова была бы поменять эту словесную пытку на вполне реальное наказание, лишь бы при нем не присутствовала эта дама. Свои беспомощность и бесправие она в полной мере ощутила еще тогда, когда Островский велел ей играть для себя и своей гостьи, но теперь это чувство выросло и заполнило всю душу девушки целиком, а своими колкими и холодными репликами Даниил Андреевич только усиливал ее переживания, пусть они и не относились к ней лично.

«Моей крепостной» - Катя опустила голову еще ниже и только едва заметно шевелила губами, словно шептала молитву, но на деле произносила эти слова, вдруг поразившие ее сознание. И все дальнейшее уже не так интересовало ее. Поэтому она упустила и тот миг, когда тон Островского в его разоворе с Натальей Петровной вдруг переменился, и тот момент, когда сама мадам Анциферова, вдруг вспыхнув, словно маков цвет, едва не залепила пощечину стоящему перед нею мужчине. Но даже если бы она не покинула затем комнаты, Катя сделала бы это первой, потому что сил оставаться здесь у нее более не осталось. Уже сотрясаясь от едва сдерживаемых рыданий, она бы непременно дала им волю прямо на глазах у этих людей, если бы не ушла. Поэтому, когда за Анциферовой захлопнулась дверь, девушка стремительно поднялась, опрокидывая табурет на пол, и вылетела за дверь следом. Искать прибежище в своей комнате она не стала, отчего-то отчетливо понимая, что сейчас ее в покое Островский не оставит и точно так же, как и в прошлый раз, кинется за ней именно туда. Утешать?! Нет, на это Катя не рассчитывала. Скорее уж, чтобы упиться своим могуществом, своей властью над ней...

Впервые за всю свою жизнь Катя захотела умереть. Сейчас, сию минуту. Спотыкаясь и путаясь в подоле платья, не видя ничего и никого от слез, льющихся по щекам, она все же добралась до своего, как ей казалось, никому не известного укрытия - маленькой и почти развалившейся беседки в самом дальнем уголке сада. Она полностью поросла вьюном и диким виноградом, и была почти неразличима на фоне зелени сада. Ею уже давно никто не не пользовался. Только Катя - да и то лишь те минуты, когда хотела побыть в одиночестве, точно зная, что ее не найдут. Опустившись прямо на земляной пол, она, рыдая, уткнулась лицом в ладони. Щеки горели, словно бы ее и впрямь отхлестали по ним, а в голове царил настоящий хаос. Прошло некоторое время, и Катенька стала успокаиваться, а вместо всхлипываний, с губ ее стали слетать слова то ли молитвы, то ли горьких упреков.

- Чем я перед Тобою виновата, что Ты так меня наказываешь?! За грехи родителей моих? Лучше бы не являться мне на этот свет! Лучше бы Ты забрал меня вместо Наташеньки!

В голове ее даже возникла крамольная мысль бежать, да только тут же и угасла. Далеко ли она уйдет? Без денег, без документов? И даже если и удастся избежать поимки, кто ей поможет? Кем она станет?

Вдруг где-то рядом ей послышались шаги, и девушка вновь затихла, не смея даже вдохнуть, лишь сильнее прижалась к скамейке, возле которой все это время стояла на коленях.

 Отправлено: 08.10.12 21:06. Заголовок: Найти ее, и в самом ..

Найти ее, и в самом деле, оказалось непросто. Островскому, вообще, можно сказать, повезло, когда он, бродя среди многочисленных и обильно разросшихся деревьев и кустарников старого фруктового сада, вдруг услышал откуда-то – как первоначально показалось, будто бы из зарослей дикого винограда, приглушенный всхлип или вздох. А до того, проделав в безуспешных поисках пару-тройку кругов, даже поймал себя на беспокойстве. Он точно видел – успел разглядеть из окна – что Катя побежала в сторону сада, а не к себе в комнату, потому и сам сразу же пошел следом, рассчитывая застать ее там в беседке. Для чего застать – вопрос второй. Даниил Андреевич и сам не до конца точно понимал, что заставляет его поступать подобным образом, но внутреннее чувство подсказывало, что делает он правильно, несмотря на то, что только что, кажется, собственноручно сотворил себе неприятеля. Неприятельницу, точнее. Ибо ведь понятно, что оскорбления, нанесенного в присутствии крепостной, Натали ему не простит.

«Да ну и черт с ней! – с неожиданно сильным раздражением подумал Островский, перед мысленным взором которого в этот момент немедленно явилось перекошенное злой гримасой лицо своей любовницы – теперь уж бывшей, несомненно. – Пристала, точно банный лист к…» Впрочем, подобных определений не подобает выносить в адрес женщины даже мысленно, потому Островский, всегда считавший себя джентльменом, воздержался от этого и теперь. Хотя и с трудом. Благо, мысли были заняты иным. А именно – Катей и тем, куда еще она могла пойти. Не обнаружив ее в беседке, Даниил Андреевич, как уже было сказано, забеспокоился. Причиной тому было то, что дорога через сад вела, в том числе и к старому пруду, что находился довольно далеко от дома, почти на границе с соседским имением. Катерина не казалась Островскому до того излишне нервической особой, напротив, временами она выглядела даже слишком сдержанной и лишенной эмоций, да только мало ли…

- Катя? – замерев на месте, Даниил Андреевич осмотрелся по сторонам, пытаясь понять, откуда все-таки до его слуха донесся ее плач. Сориентировавшись, пригляделся получше и вдруг заметил среди густой листвы еще одну небольшую беседку, на которую прежде и внимания никогда не обращал. Стало быть, не показалось. - Катя, что вы… Почему вы сидите на земле? Вставайте, вы простудитесь и заболеете, здесь сыро!

Продравшись сквозь заросли и войдя в беседку, Даниил Андреевич без лишних слов подхватил ее за плечи и попытался поставить на ноги. Она не слишком сопротивлялась, но отчего-то упорно отворачивалась в сторону, не желая, чтобы Островский видел ее лицо.

- Да что такое, право! – аккуратно взяв девушку за подбородок, Даниил Андреевич повернул ее голову, заставив взглянуть на себя. – О, так это, выходит, вы здесь сырость-то развели, душа моя! – усмехнулся он, но не зло и не ехидно, а скорее с ласковым сочувствием, когда увидел на ее долгих черных ресницах и щеках еще непросохшие следы слез. – Ну-ну! Разве можно быть такой самолюбивой? Подумаешь, кто-то не оценил должным образом ваш талант! Стоит ли так убиваться по этому поводу... Тихо-тихо! Я просто пошутил! Ну, что же вы совсем не понимаете шуток?! – прикладывая палец к ее мягким, припухшим от рыданий и вновь слегка подрагивающим губам, воскликнул он затем, когда Катя разомкнула их, кажется, готовая вновь что-то разъяснять и доказывать. – Я знаю, почему вы плакали, Катенька. И знаю, почему не хотите, чтобы кто-либо видел вашу слабость. Вы очень гордая, и не любите показывать миру своей слабости. Я и сам таков… Но иногда, все же, можно. Со мною можно. Я вас понимаю, и больше не дам в обиду всяким безмозглым идиоткам. Поверьте мне, пожалуйста! – добавил он почти шепотом, а потом склонился и с бесконечной нежностью поцеловал ее в приоткрытые нежные губы.

 Отправлено: 13.10.12 00:03. Заголовок: В первые минуты, зас..

В первые минуты, заслышав его голос и шаги, Катя повела себя совершенно по-детски, зажмурившись так крепко, словно если она перестанет видеть окружающий мир, то и ее никто не заметит. Но ее затея не удалась. И едва голос Даниила Андреевича раздался с нею рядом, как сердце Кати словно бы перестало биться – то ли от страха, то ли от стыда. Из всех людей на земле она меньше всего хотела бы показаться жалкой и беззащитной именно перед ним. Поэтому, когда Островский заставил ее подняться на ноги и принялся увещевать, что ведет она себя глупо, Катя еще долго не открывала глаз и упорно отворачивалась в сторону. Однако постепенно слова его, а в особенности то, как именно они были произнесены – легко, с шутливой интонацией, так, словно и не произошло ничего дурного между ними всего несколько минут назад – возымели желаемое Даниилом Андреевичем действие. Медленно подняв ресницы, девушка осмелилась-таки взглянуть ему в глаза – чтобы тотчас же вновь опустить их. На сей раз от смятения. Ибо то, что она прочла в его взгляде, было слишком непривычно – Островский не просто жалел ее, как жалеют неразумного ребенка, но, казалось бы – искренне переживал за нее. А далее, продолжая утешать Катю все тем же странным способом – подтрунивая и убеждая, что знает о ее страданиях больше, чем она думает, Даниил Андреевич и вовсе запутал девушку. Ей так и хотелось воскликнуть: «Да откуда же вам знать, что со мной, когда я даже сама толком этого понять не могу!» Гордая! Слабости! Ах, если бы дело было только в этом!

Ведь Кате, и в самом деле, было плевать, что именно подумает мадам Анциферова в отношении ее музыкальных талантов. Но то, что эта женщина позволяет себе судить об этом вслух при Данииле Андреевиче, ранило ее безмерно… Как и то, что она настолько близка с ним, чтобы говорить тоном, от которого у Кати мурашки по спине бежали, а еще этот их поцелуй в саду и… Додумать дальше Катя просто не успела. Сначала она ощутила лишь тепло его дыхания на своих губах, а потом вдруг – их почти невесомое прикосновение, вызвавшее головокружительную легкость во всем теле. Первое время, будто бы оцепенев, Катя замерла в кольце рук Островского, а затем робко и неумело, скорее даже инстинктивно, попробовала ответить ему. И, в ту же минуту будто бы тоже осмелев, Даниил Андреевич, лаская пальцами ее спину и шею, притянул девушку к себе еще крепче. Когда же та невольно дернулась в его объятиях, на миг оторвался от ее губ и быстро заглянул в глаза, успокаивая ласковой улыбкой, после чего принялся вновь покрывать поцелуями Катины мокрые щеки, глаза, губы, нашептывая при этом разный нежный вздор. Когда же он, наконец, оторвался от ее губ, девушка уткнулась лицом в его плечо, трепеща от сладкого восторга и предвкушения. И вновь захотелось ей крепко зажмуриться, но лишь для того теперь, чтобы навсегда запечатлеть в памяти эту дивную минуту. Понимание того, что происходящее здесь и сейчас неправильно и невозможно отступило куда-то далеко и лишь призрачной тенью напоминало о себе. Островский усадил ее на скамью подле себя, достал платок и бережно стер с лица оставшиеся следы слез. При этом не упускал случая вновь и вновь заглянуть в глаза, перехватывая ее взгляд. Да и сама Катя теперь хотела смотреть на него. Он гладил ее волосы, касался щек и шеи и вновь целовал, пока она не начинала задыхаться от его ласк.

Прошло много времени, прежде чем они вернулись в дом. В комнате Катю ждала Татьяна, взволнованная ее внезапным и долгим отсутствием. Но, едва взглянула на раскрасневшиеся щеки, горящие счастьем глаза и припухшие губы вошедшей в комнату девушки, как все заготовленные заранее упреки и вопросы тотчас пропали - все было ясно без слов. Потому, сразу после того, как помогла своей барышне переодеться ко сну, она просто тихонько выскользнула вон. А Катя, чьи мысли до сих пор были напрочь заняты лишь Островским, кажется, даже не заметила этого момента.

Да и после, лежа без сна в собственной постели, ей все еще не верилось, что все это случилось наяву и не развеется завтра с первыми лучами солнца. И потому вновь и вновь она вызывала в памяти лицо Даниила Андреевича, его улыбку, взгляд, вспоминала вкус его поцелуев, до тех пор, пока, не выдержав, не поднялась с постели и, зажегши свечу, не откинула полог с портрета Островского. Чтобы устроившись затем в кресле напротив, вдоволь налюбоваться в ее неровном свете изображением своего кумира.

 Отправлено: 15.10.12 21:19. Заголовок: Не будучи в курсе то..

Не будучи в курсе того эйфорического состояния, в которое привел своими поцелуями Катерину – а она и в счастии оказалась настолько сдержанной, что не очень пристальному наблюдателю это было и неочевидно – Островский, напротив, ощущал даже некоторое разочарование. Ведь все время, покуда вел свою на нее «охоту», дополнительно вдохновлялся еще также и тем, что предполагал под ее внешней невозмутимостью и холодноватой отстраненностью глубоко запрятанный внутренний огонь, который рассчитывал в скором времени разжечь, считая себя в этом достаточно искушенным мастером. А мастеру полагается быть терпеливым. Потому, в течение нескольких дней ожидал встречных движений от самой девушки. Но ничего не происходило! Точнее, Островский, конечно, видел, что небезразличен ей, чувствовал, что она радуется знакам его внимания, что ей приятны его поцелуи и ласки – вполне целомудренные! – но при этом Катя будто бы позволяет их ему, внутренне при этом противясь. Как будто просто отказать не смеет. И от этого всякий раз становилось в глубине души… не сказать, чтобы неприятно, но как-то… Ведь при всем эгоизме в амурных делах, Островский никогда не брал женской любви силой. К чему – если всегда есть те, кто готов подарить тебе ее со всей искренностью чувства? И вот теперь, совершенно не там, где мог бы этого ожидать, Даниил Андреевич внезапно встретился, как ему теперь казалось, с сопротивлением, преодолевать которое стало уже порядком скучно. К тому же и лето, перевалив за свою вершину, постепенно начало клониться к осени, а оставаться в Зеленой Роще далее середины сентября Даниил Андреевич все равно не собирался – к чему подобная добровольная ссылка для человека его возраста и положения, когда в столице, куда к этому времени как раз начнут съезжаться все люди их круга, можно будет найти себе достаточно увеселений. Причем, куда более увлекательных, чем интрижка с собственной крепостной, или даже с соседкой-помещицей. Тем более что одна из них на деле холодна, как снулая рыба, а вторая – напротив, взбалмошная истеричка.

Так размышлял он, от рождения полностью лишенный способности сомневаться в себе, своих поступках и правоте, но при этом – достаточно расчетливый, чтобы разом сжигать все мосты. Поэтому, продолжая «развивать» платонический роман с Катей, заключавшийся, как уже говорилось, в совместных прогулках, долгих вечерних беседах на веранде с нежными пожатиями рук, чтением стихов вслух, да в редких поцелуях – от чего через пару-тройку недель уже, по правде сказать, хотелось завыть на луну, так красиво заливавшую ночами своим серебряным светом его имение, – Островский, спустя примерно этот же самый срок, написал-таки в поместье мадам Анциферовой почтительно-покаянное письмо, где извинялся за собственную несдержанность и испрашивал соизволения навестить Зарядье и его прелестную владелицу «когда ей будет угодно». «Угодно» стало еще примерно через десять дней, после чего от Натали пришла весточка, где сообщалось, что Островский прощен, а ответа она не слала так долго, потому что была все это время в Орле у тетки. Читая об этом, он не удержался от ехидной ухмылки: в своем стремлении найти подходящую причину, Натали, верно, забыла, что рассказывала ему как-то, что искренне ненавидит эту старую гарпию и не поддерживает с нею сношений уже много лет…

Будучи уверенным, что ехать мириться «окончательно» после столь серьезной ссоры с пустыми руками – неприлично, в один их предшествующих заявленной дате визита в Зарядье дней Даниил Андреевич велел оседлать ему коня, намереваясь отправиться в Орел и навестить там лучшего ювелира. Ибо давно знал по опыту, ничто так не охлаждает женского гнева, как прохладный блеск драгоценных камней. Разумеется, дома цель визита в губернию была определена как сугубо деловая. Катя ни о чем не спрашивала, но Островский сам сказал ей об этом, добавив, что вернется так быстро, как только сможет. И в самом деле, чего ему еще было делать в Орле? Не достопримечательности же местные разглядывать? Потому, оказавшись в городе и быстро разузнав, где именно находится самая дорогая ювелирная лавка, Даниил Андреевич направился прямиком туда. И уже через час сделался обладателем дивной красоты кольца с изящно ограненным желтым топазом, заключенным в оправу в форме сердца и несколькими небольшими, но исключительно чистыми бриллиантами. Доставленного, как уверяли «из самого Парижа», во что Островский верил не сильно, но качеством своего будущего подарка был вполне доволен и уже предвкушал удовольствие, которое, несомненно, получит Натали при его обретении. Ну, и то удовольствие, которое она, наверняка ему после этого подарит - конечно же. И все эти приятные мысли портила лишь погода, которая на обратном пути успела изрядно испортиться, верно, назло вознамерившись продемонстрировать одинокому всаднику, во весь опор скачущему по почтовому тракту в сторону Мценска, все прелести надвигающейся осени. А именно пронзительный северный ветер и мелкий, но сильный дождь. Потому, домой Даниил Андреевич вернулся затемно и совершенно промокшим, мысленно проклиная собственные конспираторские порывы ехать в Орел именно верхом, а не в экипаже – и, следовательно, с кучером, чтобы тот потом не наболтал лишнего остальной дворне, а те – Катерине. От мысли, что прячется, будто неверный супруг, прости господи, от собственной крепостной, Островскому становилось еще противнее, потому о том, зачем это делает, он предпочитал вовсе не думать.

К моменту его возвращения, Катя, впрочем, уже спала, вероятно, решив, что сегодня барин не вернется, что было разумно предположить – в такую-то погоду. Потому и встречать его не вышла. Да Даниил Андреевич и сам был этому рад: не до сантиментов, согреться бы, чтобы не заболеть наутро. Так что остаток вечера ушел на то, чтобы дождаться, пока приготовят воды для ванны и на распитие горячего глинтвейна в одиночестве у камина в кабинете. Но, видно, всего этого оказалось недостаточно. И потому, наутро Островский таки проснулся совершенно простуженным.

 Отправлено: 17.10.12 21:29. Заголовок: С тех пор, как понял..

С тех пор, как поняла, что интересна Островскому, Катя жила в непреходящем душевном волнении – но было оно очень разнородным. То приводящим ее в восторг, то поселяющим в душе страх перед неизвестностью будущего. Ведь невозможно же было представить, что Даниил Андреевич влюблен в нее всерьез! Только временами, когда он бывал с ней особенно ласков, такая мысль все равно закрадывалась в душу, лишь сильнее бередя ее и пробуждая все новые и новые сомнения и извечный вопрос, что же теперь делать?

И все же, каждое утро Кати теперь начиналось с куда более тщательного, чем раньше выбора туалета. Сами наряды ее при этом особенно не изменились – все те же скромные фасоны, просто теперь девушка старалась добавить к ним какое-нибудь украшение из тех, что были подарены ей когда-то Дубровским и Наташенькой: то незатейливую серебряную брошку, то перстенек, то цветастую персидскую шаль, накинутую поверх светлого платья. Да и прически сделались чуть интереснее – Татьяна стала завивать ей волосы в локоны, а иногда даже вплетала в них цветы. И Катю вовсе не смущало, что дворовые вновь станут обсуждать ее. Теперь-то это имело под собой хотя бы какое-то основание.

Впрочем, надо сказать, что Островский не позволял себе с нею ничего лишнего, лишь обнимал, изредка усаживал к себе колени, делал комплименты, да целомудренно целовал руки, шею, щеки. Но какой же счастливой она чувствовала себя в эти минуты! Забывала обо всем на свете и лишь несмело мечтала, чтобы это никогда не прекращалась, хотя первой никогда не решалась намекнуть возлюбленному, что жаждет его внимания.

В это утро Катерина проснулась от того, что августовский дождь с силой барабанит в окно ее спальни. Вчерашняя вечерняя морось превратилась в настоящую непогоду, и сырость уже успела проникнуть в дом. В комнатах всюду топились печи, и когда девушка открыла глаза, то увидела, что и у нее в спальне Таня успела развести в камине огонь, и теперь там весело потрескивает пламя. Вскоре в комнате появилась сама горничная, намереваясь разбудить Катю и помочь ей одеться. От нее девушка и узнала, что Даниил Андреевич возвратился домой еще вчера поздно вечером и что сегодня он еще не вставал. Так что до завтрака Катя бродила по комнатам в одиночестве – заглянула в музыкальную, полистала книгу, оставленную в гостиной, надеясь дождаться, пока Даниил Андреевич, наконец, проснется, чтобы позавтракать вместе… но он так и не вышел из своей комнаты, потому за стол пришлось сесть без него. А вскоре вновь пришла Татьяна и сказала, что от лакея барина только что узнала, что тот болен и сегодня намерен весь день провести в постели.

- Как болен? Когда же это он? Но ведь тогда нужно за доктором скорее послать!

- Да Лукьян говорит, что сам барин-то этого и не велел. Дескать, просто полежит немного, и все у него само пройдет. – но Катя этих слов уже не слышала, она шла в комнату к Островскому. Когда же в ответ на тихий стук дверь ей открыл Лукьян, немного оробела – ведь до сего момента она еще ни разу не переступала порога комнаты Даниила Андреевича.