Отправлено: 26.12.11 21:54. Заголовок: Pro memoria

Время - апрель-декабрь 1828 года
Место - Ярославская губерния, Санкт-Петербург
Участники - Любовь Мещеринова, Роман Нестеров

 Отправлено: 09.01.12 10:45. Заголовок: Люба еще некоторое в..

Июль 1828 года

Бал, на котором они оба присутствовали, и даже танец, который успели потанцевать, внешне ничуть не способствовали потеплению отношений между Любой и Романом Дмитриевичем, которые и после него виделись довольно редко и в основном – на людях. Однако, сама того не желая, Любава с каждым днем узнавала о соседе все больше. Способствовал этому, главным образом, доктор, который и впрямь уже не сердился на своеобразного шутника, а напротив, рассказывал о своем приятеле то, что находил нужным и интересным – то есть, практически все. К этому следует добавить постоянные упоминания о Нестерове, которые Люба слышала, общаясь с Латыниным… В конечном счете, исподволь, она тоже стала думать о своем соседе куда лучше, а главное – чаще чем прежде. Впрочем, скоро Любе вновь стало не до него.

Случилось это, спустя несколько дней после бала в собрании, когда утром, перед завтраком, к ней в дом неожиданно заявился погореловский староста:

- Беда, Любовь Сергеевна, во ржи черти завелись! – заявил он ей с порога и протянул три колоска, в которых к золотистому зерну добавились какие-то странные черные рожки.

- Какие черти, ты в своем уме?

- Черти, черти, Любовь Сергеевна. Старик Акум ходил глядел и крестился. Говорит, нечистый тут.- настойчиво повторял староста.

Так и не сумев понять, о чем он твердит, раздраженная Любава готова была уже прогнать бестолкового мужика прочь, но тут к дому, на пороге которого и происходил разговор, подъехал верхом доктор Агалюлин, которого девушка ждала к завтраку, а теперь еще искренне надеялась, что хотя бы он вразумит ее крестьянина.

- Борис Викторович, ну, объясните же вы, что нет у нас тут чертей никаких! А то втемяшил себе в голову, что во ржи «нечистый» поселился.

Взяв из рук старосты один колосок, он без лишних расспросов расшелушил его у себя на ладони и тотчас увидел лежащие вперемешку с красивыми зернышками черные, продолговатые наросты.

- Ну, чертей тут, конечно, нет, но… - тут доктор замялся и посмотрел на девушку с каким-то сожалением. – Но, видите ли, Любовь Сергеевна, рожь, и в самом деле, нечиста. Знаете, что это? – он показал ей черненькие «рожки», но Люба отрицательно покачала головой, все еще не понимая его.

- Это спорынья. И если у вас все зерно такое, то это очень плохо.

- Все-все, - подтвердил староста, - все поле в чертях! – добавил он и вновь перекрестился. Агалюлин глянул на него и покачал головой.

- Надо бы на месте поглядеть. Любовь Сергеевна, не возражаете?

Девушка не только не возражала, но и сама вместе с ними отправилась к полю. Дорогой Агалюлин успел растолковать подробнее, что за напасть приключилась с ее хлебами, и откуда она могла там взяться. Виной всему была, оказывается, погода, последние недели стоявшая прохладной и крайне сырой, хоть и без сильных дождей, но с вечной моросью, что и способствовало развитию спорыньи. Подробный рассказ свой доктор дополнял историческими примерами, от которых Люба замирала сердцем и начинала молиться про себя. Но молитвы ее явно опоздали. Когда, спустя четверть часа они втроем оказались у одного из полей, доктор сокрушенно покачал головой. Затем прошелся по ржи и вернулся с красным маком в руке, который протянул девушке.

- Нет, Любовь Сергеевна, тут спасать нечего. Все заражено.

- Как все?! – воскликнула она в ужасе и так сильно стиснула цветок, что переломила его стебель, - Иван, а поле на взгорке, что у рощи?

- Не, барышня, там все хорошо пока.

- Пока… Господи, да что же мне делать теперь? Того хлеба едва хватит на собственные нужды. А этот я продавать хотела.

- Нет, продавать его ни в коем случае нельзя, зерно, пораженное спорыньей, крайне ядовито. Мой вам совет, не мешкайте – все это надо уничтожить. Собрать и сжечь. Иного пути нет. Это ведь верная погибель и человеку, и животному. Так что, Любонька, мне жаль, что я стал для вас вестником дурного, но сделайте так, как я говорю.

- Напротив, вы спасителем моим стали, если нынче вообще можно говорить о моем спасении… Проводите меня до дому, Борис Викторович. А ты, Иван, все слышал. Чтобы завтра с утра все были здесь. Я сама лично приду все проверить!

- Будет сделано, барышня.

Дорогой назад девушка больше молчала, на вопросы Агалюлина отвечала односложно. Так что вскоре он перестал пытаться занимать ее беседой, понимая ее чувства, ибо знал, какие надежды Любава возлагала на этот урожай. Знал и то, что теперь ей почти не на что рассчитывать. Уже у самого крыльца, прощаясь, он замялся на мгновение и, когда Люба собиралась уже войти в дом, попросил ее задержаться.

- Люба, вы ведь знаете, что я готов помочь всем, чем могу? Я не слишком богат, и вообще, не знаю, насколько это уместно именно сейчас… Но, может быть, Любовь Сергеевна, вы окажете мне честь стать моею супругой, и тогда мы вместе смогли бы…

- Не надо, Борис Викторович, это лишнее, - слабая улыбка скользнула по губам девушки. – Вы ведь лучше других знаете, что нам с вами это ни к чему. Я ценю ваше желание помочь, но делать вас пленником не желаю. Может быть, я однажды обращусь к вам с какой-то другой просьбой, и тогда вы мне поможете. Но не так… Я очень вас люблю, но как друга – доброго друга, и вам это известно

- Известно, Любава. Что ж, буду ждать того дня, когда вы попросите у меня помощи.

С этими словами он уехал, а девушка поднялась к себе и заперлась, не отвечая ни на расспросы Луизы, ни на тихое поскуливание Голиафа под дверью спальни. Вышла она только на следующее утро, чтобы отправиться в поле и наблюдать там за разрушением своих последних надежд на счастливое будущее.

 Отправлено: 09.01.12 22:18. Заголовок: Пребывая все дни пос..

Пребывая все дни после бала в каком-то странном и переменчивом состоянии духа, Нестеров все никак не мог дать четкого определения тому, что с ним, в самом-то деле, происходит. Хотя, времени на обдумывание причин вновь навалившейся на него хандры теперь было предостаточно. После того, как амбулаторию все же открыли, делать ему вновь стало решительно нечего. В то время как Агалюлин, к компании которого Роман Дмитриевич уже успел привыкнуть, теперь был занят работой гораздо интенсивнее, потому заезжать стал в Знаменское куда реже. Погоды на улице стояли тоже какие-то заунывные, к прогулкам вовсе не располагающие, тем не менее, вскоре Нестеров уже обошел пешком и объездил верхом все принадлежащие ему земли, составив между делом подробный план того, что и как намерен в них поменять и переустроить. Разумеется, не сейчас. Да и не в этом году, а теперь уже в следующем, когда вернется из поездки в Персию и не будет уже связан никакими временными рамками и служебными обязанностями. Да, именно так – не связан. Роман Дмитриевич и сам толком не понял, когда это случилось с ним, прежде никогда не тяготившимся службой, а напротив, несшим ее в высшей степени достойно. Возможно, первые ростки сомнения появились еще по весне, после возвращения из Тебриза, а потом, совершенно незаметно для Нестерова, они вдруг настолько плотно укоренились в его душе, что в один из дней он вдруг сказал себе, что это командировка в Тейран станет для него последней. Все, достаточно помотался по миру, точно перекати-поле, достаточно испытал и увидел, чтобы провести вторую половину собственной жизни на родной земле, к которой, как оказалось, привязан гораздо сильнее, чем полагал в юности. Потому и сидит теперь в Знаменском, не желая возвращаться в Петербург, хотя, вроде, и дел больше никаких тут не имеет…

- Что, столичный барин, опять аглицкому сплину предаешься? Хотя, ты у нас человек восточный, стало быть, и хандра у тебя какая-нибудь турецкая. Или того хуже – персидская, - задумавшись о своем, Нестеров не услышал, как практически бесшумно раскрылась дверь и в кабинет его вошел Агалюлин.

Знакомство их уже сделалось достаточно коротко, чтобы о его прибытии хозяину специально не докладывал лакей, потому немудрено, что Нестеров пропустил момент его приезда, тем не менее, внезапным явлением приятеля был безмерно доволен, потому тотчас поднялся из-за стола и пошел навстречу, протягивая для пожатия руку.

- Да и немудрено – в такую-то погоду. Экая тоскливая! – кивнул он в сторону окна, за которым вновь, кажется, вновь начинал собираться дождь, несмотря на то, что утром, вроде бы, было солнечно и даже теплее, чем в последние недели. – Чувствую, опять тебе у меня заночевать придется, кажется, скоро снова польет, как из ведра… И скажу, что теперь я этому даже рад, - усмехнулся Роман Дмитриевич. – А то ведь, последнее время, живешь в своей амбулатории, поди? Уже жалею, что придумал ее открыть, ей-богу! Знал бы, что лишусь из-за этого друга, на корню уничтожил бы в своей душе эти «прекрасные порывы»… Коньяку?

Не дожидаясь ответа, он плеснул себе и гостю их хрустального граненого штофа, поднося затем одну рюмку присевшему, по привычке, на край подоконника доктору. И только тут, рассмотрев вблизи его лицо, заметил, что приятель его будто бы чем-то озабочен, хоть и не желает этого показывать.

- А ты что-то тоже не слишком весел, как я посмотрю, - заметил он, чуть нахмурившись.

– Неприятности какие-то? Ты, кстати, вообще, какими судьбами в Знаменском?

- Да, неприятности, - задумчиво откликнулся Борис Викторович, с благодарным кивком забирая из рук Нестерова коньяк и делая глоток. - Но не у меня, не волнуйся. У Любови Сергеевны Мещериновой.

- А что… с ней? - через небольшую паузу, закашлявшись, едва не поперхнувшись спиртным, весьма неудачно попавшем в дыхательное горло, спросил Роман Дмитриевич, с тревогой всматриваясь в глаза Агалюлина, точно пытаясь прочесть в них то, что он пока еще не успел рассказать.

- Да нет, с ней-то – в физическом смысле – все порядке, здорова. Да только, ты ведь знаешь, какое у нее сложное положение в финансовом плане?

- Ну, как же не знать, с этого, можно сказать, и знакомство наше началось, - усмехнулся Нестеров, все еще не сводя настороженного взгляда с собеседника. – Да только разве это новость? Говорят, затруднения у нее уже несколько лет. Еще управляющий мой хотел было по весне закладные ее скупить, да я не позволил.

- Может, и зря, что не позволил…

- Почему это зря?

- Проще бы ей теперь было, Роман, вот, почему!

- Да что случилось-то?!

- Спорынья у нее. Вот тебе и все объяснение.

- Споры... что? Это что еще такое? Ты сейчас вообще с кем разговариваешь, со мной или с собой, Борис? Может, прекратишь изображать из себя Сфинкса египетского, да и заговоришь по-человечески? Чтобы понять тебя можно было.

- А что непонятного? – внезапно вспылил тот. – Про «Антониев огонь» слышал?

- Болезнь, вроде?

- Вроде! Так вот спорынья ее вызывает. А растет спорынья на ржи да на пшенице вот в такие, как нынешнее, сырые, да холодные лета. И если растения ею заражаются, то, считай, все, урожай погиб, потому как все зерно ядовитым становится, вызывая у людей тот самый Антониев огонь, эрготизм, другими словами. Так вот я нынче и узнал случайно, что у Любови Сергеевны из-за этой гадости, кажется, большая часть нового урожая прахом пошла.

- Скверные дела… - Нестеров сел в кресло и, отставляя коньяк в сторону, снял очки и потер переносицу. – А ведь она хотела с долгами рассчитаться на средства, которые от продажи его получить надеялась. И как же она теперь?

- А сам-то как думаешь?

- Да нет, я вообще имею в виду, фигурально…

- И я тоже – фигурально. Голову вот всю дорогу ломал, как помочь ей, но ничего лучше, чем замуж за себя предложить пойти, не выдумал… Ну, что ты так смотришь? Я, конечно, не Крез, но средства же есть какие-никакие от продажи московского имущества, так что можно будет с долгами рассчитаться.

- И, что – согласилась?

- Да, вот прямо сегодня и под венец! В шаферы к нам пойдешь?! Роман, ты идиот, наверное? Отказала, естественно! Только кому от этого легче?

- Никому… Послушай, а что, если мне с ней поговорить завтра? Знаю, она меня на дух не переносит – хоть и не пойму, за что.

- Переносит - не переносит, а помощи твоей точно не примет – раз уж даже от моей отказалась. Поссоритесь только.

- Ну, поссоримся, значит, поссоримся! Во всяком случае, хотя бы от скуки не загнемся, - ответил Нестеров и едва заметно улыбнулся.

 Отправлено: 10.01.12 14:10. Заголовок: Едва утро забрезжило..

Едва утро забрезжило за окном, и полоска неба окрасилась в розово-желтые тона, Любовь Сергеевна, которая за всю ночь так и не сомкнула глаз, принялась одеваться. Утро выдалось сырым и прохладным, правда, не было ветра, а чистое небо на западе и востоке предвещало день без дождя. Девушка открыла ставни и вдохнула свежий воздух, стряхивая с себя тревоги бессонной ночи. За это время она успела не раз передумать обо всем – о прошлом и настоящем, о том, чем себе теперь помочь и к кому обратиться. Так что настроение ее, по сравнению с тем, каким оно было после ухода доктора, намного улучшилось. В немалой степени этому способствовало то, что Любава все же придумала, как ей спасти себя от полного краха и, если не выйти к осени с прибылью, то, по крайней мере, избежать и убытков.

Деньги, что остались после недавней продажи леса, решено было сейчас же пустить на уплату по некоторым из векселей, которые Любовь Сергеевна посчитала самыми крупными и неотложными. Остальные, на меньшие суммы, она собиралась погасить при помощи денег, которые может занять у Агалюлина. А еще она решилась продать остаток леса, который намеревалась придержать до следующего года. Таким образом, все ее долги можно было свести к нулю. И это был лучший выход из создавшегося положения, хоть и требующий некоторых усилий для скорейшего воплощения. Более простой альтернативой этому было бы все же принять предложение Бориса Викторовича, и тогда ее проблемы и вовсе бы разрешились в два счета. Но всерьез ее Люба, конечно, не рассматривала, вновь задумавшись ненадолго лишь о том, какой же Агалюлин милый и благородный человек, раз предложил ей это, а еще о том, почему она все-таки не может полюбить его как мужчину. Впрочем, от этих отвлеченных мыслей девушка быстро вновь вернулась к более земным. В частности, о том, что, кроме прочего, теперь было бы очень кстати продать Нестерову тот участок ее владений, который так интересовал его весною. Ведь он предлагал тогда очень хорошие деньги, а она, из-за своей не к месту выскочившей гордости, не просто отказала, но и умудрилась еще и напрочь испортить с ним отношения. Хотя, с другой стороны, та же самая, никуда не девшаяся болезненная гордость вряд ли позволила бы ей пойти к нему с мировой и теперь. Особенно теперь. Так что возможность эта упущена, и жалеть о ней глупо, а винить можно только себя.
Когда Люба, наконец, открыла дверь и вышла из своей комнаты в коридор, с кресла, которое сюда притащил старик-лакей, навстречу ей немедленно вскочила Луиза, продежурившая тут, похоже, всю ночь.

- Куда собралась?! Не пущу! – грозно заявила старушка и при виде встревоженной и озабоченной барышни, и Любе вдруг стало совестно за свое вчерашнее поведение, которым она, верно, напугала всех в доме.

- Ну что ты, голубушка Луиза! Не волнуйся так! Я совсем скоро вернусь, вот только схожу до поля и назад. К завтраку уже буду здесь, обещаю тебе.

- Да что тебе делать там? Сердце только зря рвать?! Без тебя управятся, чай не дети.

- Не могу, Луиза, мне это нужно. Ведь ты понимаешь? – с этими словами, укатанная в шаль заботливой рукой, Любава спустилась вниз и быстро направилась по дороге к полям, где, конечно же, за делами благополучно забыла о данном Луизе обещании.

Со своими крестьянами она пробыла примерно до полудня. Смотрела, как бабы жнут хлеб, как мужики после них выкорчевывают остатки жнивья. Стороннему наблюдателю, который стал бы свидетелем этих сцен, и в голову не пришло бы, что они чем-то отличны от обычных. Разве что совершаются не в срок. Но для Любы и ее людей происходящее было сродни похоронам. Ибо лица работников были мрачны, губу плотно сжаты, а молчание не прерывалось обычными веселыми песнями и прибаутками. И это несмотря на то, что погода разгулялась и будто бы изо всех сил старалась подбодрить их и ярким чистым небом, и пением птах и теплым солнышком. Когда же запалили костер из зараженного жита, собрав его в одном месте, сделалось и вовсе жарко. А полыхающее огромное пламя только добавляло духоты. Люба теперь и сама, наравне с крестьянами, кидала снопы в огонь и смотрела, как пламя пожирает ее надежды. И, как не крепилась сердцем, несколько тихих слезинок все же скатились по ее щекам, но девушка смахнула их, сказав самой себе, что это только от дыму. Как зачарованная, Люба смотрела на огонь и в нем ей, словно бы и впрямь начинали мерещиться странные рожи, насмехающиеся над ее неудачами. Только лишь когда староста окликнул ее, смогла Любава прогнать это странное наваждение.

- Шли бы вы, барышня. Ну, что вам тут? Кончено уж почти все. И убиваться попусту нечего. Чему быть, того не миновать – так в народе говорят.

Вздрогнув от этих слов, точно обжегшись, Люба странно взглянула на мужика. Но тут же успокоилась и, улыбнувшись, согласилась, что ей, действительно, пора.

Но возвращаться домой прямо сейчас ей все еще не хотелось. Потому Люба побрела дальней дорогой – через луг, вдыхая запах трав и раздумывая над своей горемычной судьбой. Щеки ее пылали – то ли от волнения, охватившего душу, то ли от жара пламени, и в какой-то момент ей пришла в голову мысль остудить их водой.

Речка Знаменка, к берегу которой ее сами собой привели ноги, несмотря на дождливые последние недели, воды почти не прибавила. Поэтому, когда Люба присела на мостках, с которых деревенские мальчишки обычно удили рыбу, то до воды достать просто так не смогла. Пришлось наклониться и, упираясь одной рукой о маленькое перильце, второй тянуться к водной глади. Получилось вновь не слишком удачно, потому она лишь намочила ладонь, да и только.

Коснувшись влажной холодной рукой разгоряченной кожи лба и щек, Люба даже глаза закрыла от удовольствия, наслаждаясь этими ощущениями. Правда, были они весьма скоротечны, и скоро ей вновь захотелось умыть лицо холодной водой. И тогда, опустившись на колени у самого края мостков, Люба попыталась изловчиться и зачерпнуть воды сразу обеими руками – побольше, отчего, разумеется, тут же потеряла равновесие.

Что произошло, она осознала не сразу: подол юбки медленно взметнулся над нею, огромные пузыри, в которых причудливо отразились берега и мостки, и даже она сама, медленно стали подниматься вверх. И лишь когда нога ее уперлась в илистое дно, девушка поняла, что упала в воду. Длилось ее погружение совсем недолго, но даже за те секунды, в которые медленно опускалась на дно, Люба ощутила себя свободной, парящей и отстраненной от суетного мира. Покой и тишина – это то, чего ее душе так не хватало. Но умирать только ради этого?! Резко, насколько позволила вода и вмиг намокшее и отяжелевшее платье, оттолкнувшись ногами от дна, Люба выпрямилась во весь рост. Оказалось, что у мостков было совсем неглубоко. Стоя на носках, девушка могла держать голову и плечи над водой.

- Как же нелепо! Все нелепо! И ты, Люба, тоже вся такая нелепая! – воскликнула она в отчаянии и, подняв руки, уцепилась за доски мостков. Но выбраться смогла только по пояс, дальше мешало платье, потому она так и повисла, держась руками за их скользкий, словно намыленный, край, - Ну, за что же ты так надо мной издеваешься?! Что я в жизни сделала плохого, чтобы вот так расплачиваться? Так глупо и нелепо… - голос, до того уверенный, вдруг задрожал, и из груди девушки вырвался истерический смешок, сменившийся вскоре рыданиями, которые Люба перемежала с вопросами и жалобами некому невидимому и явно равнодушному к ее бедам собеседнику.

 Отправлено: 10.01.12 22:35. Заголовок: Привыкший заранее об..

Привыкший заранее обдумывать каждое свое слово, особенно если дело касалось важных переговоров, Нестеров еще накануне вечером придумал, что именно – и, главное, каким тоном, он скажет Любови Сергеевне, когда поедет к ней завтра со своим предложением. Деловым, естественно. Ибо, в отличие от Агалюлина, к подобному подвигу благородства себя способным вовсе не чувствовал. Суть предложения была проста, как правда – купить у нее все тот же, уже однажды ставший камнем преткновения, участок поместья. От опасности прослыть в этом случае барыгой, стремящимся урвать выгоду, пользуясь чужим несчастьем, Нестерова по-прежнему, если так можно выразиться, «оберегала» цена, которую он намеревался предложить Любови Сергеевне. Та же, что и раньше, будто бы и не случилось ничего, и нет у нее неотложной надобности в деньгах, которой можно было неплохо воспользоваться в своих интересах. Однако в том-то и дело, что интерес в этом деле у Романа Дмитриевича был вовсе не тот, что прежде. И обдумыванию того, почему его так взволновал рассказ Бориса о несчастьях владелицы соседнего поместья, которая, к тому же, его едва переносит, а также того, почему вообще озаботился тем, чтобы ей помогать теперь, Нестеров посвятил едва не всю ночь. Но так до конца и не понял, решив, в конечном счете, что это не так уж и важно. Тем более что, устроив это дело, он еще и в выигрыше останется, получив то, чего так усердно безуспешно до сих пор добивался. «Ну, если эта упрямица опять чего-нибудь не выкинет, разумеется», - подвел он, засыпая под утро, итог – и почему-то при этом не смог сдержать улыбки.

А сразу после завтрака, распрощавшись с отправившимся назад, Любим, Агалюлиным, которому на этот раз, памятуя о недавнем недоразумении с пожертвованиями, не сказал ни слова, Роман Дмитриевич и сам велел оседлать любимого вороного ахалтекинца Ваську, на котором затем и поехал, без долгих сборов и рассуждений, в Погорелово. И уже через пару верст теплый южный ветер стал доносить до его обоняния едва заметный запах дыма, словно бы в оправдание или в подтверждение справедливости названия этой местности. Васька, вероятно, учуял гарь еще раньше, потому что чуть не сразу с тех пор, как они отъехали от дома, стал беспокоиться под седлом, крутить головой и недовольно фыркать, словно пытаясь убедить неразумного хозяина, который зачем-то едет туда, куда вовсе не следует. А тот, в свою очередь, успокаивал и увещевал его словно человека, потому что, в самом деле, искренне был убежден, что конь его понимает человеческую речь лучше иных двуногих. Так, «беседуя», и доехали до барской усадьбы, на пороге которой Роман Дмитриевич еще издали, насколько позволило зрение, разглядел экономку Любови Сергеевны, которая, завидев его приближение, тотчас поковыляла навстречу.

- А, Луиза Францевна, здравствуйте! – улыбнулся было Нестеров, перекидывая поводья на одну сторону и намереваясь спешиться. – Хозяйка ваша дома ли? – но тут, заметив, что старушка на вид мрачнее тучи, своей улыбкой едва не подавился и напряженно замер в седле. – Что случилось?!

…-То есть, как это – «пропала»? Что вы говорите-то? Где тут пропасть можно?! – воскликнул он, удерживая покрепче за поводья нервно заплясавшего от взволнованного окрика Ваську, выслушав сбивчивый рассказ экономки о том, что барышня едва не с рассветом отправилась смотреть, как будут жечь в поле пораженную спорыньей рожь, а потом сказала, что пойдет домой, а сама до сих пор так и не вернулась. – Может, развеяться пошла, погулять, а вы переполошились?

- Может, оно и так, батюшка, да не на месте сердце! – всхлипнула Луиза Францевна, утирая слезы платком. – Уж так переживала вчера вечером, голубушка наша, так расстраивалась! А нынче утром, уходя, странно посмотрела на меня, будто прощалась, хоть и сказала, что придет к завтраку… Как бы не замыслила чего над собой сделать от горя!

- Бред! Это Любовь Сергеевна-то?! Да она скорее остальных вокруг себя до погибели доведет, чем сама… - тут он осекся, заметив ее неодобрительный и обиженный взгляд. – Ладно, не слушайте меня, Луиза, и не сердитесь, я глупость сказал. Не волнуйтесь раньше времени. Я сейчас же отправляюсь сам искать вашу барышню. Кажется, у меня есть догадка, куда она могла отправиться – это довольно далеко, поэтому немудрено, что до сих пор не вернулась, - с этими словами Нестеров слегка пришпорил Ваську и вскоре вновь исчез из виду в облачке поднятой копытами коня дорожной пыли.

Место, куда он направлялся теперь, в самом деле, было верстах в семи от барского дома, почти на границе с его собственным имением. Почему Нестеров был так уверен, что Любовь Сергеевна пошла именно туда, он толком не знал, возможно, это было лишь следствием воспоминаний о том, какой счастливой она выглядела, резвясь там со своим четвероногим любимцем тогда, когда они вместе гуляли в тех местах по весне. С тех пор пейзаж там заметно поменялся. Давным-давно сошла с заливного луга, покрытого мелким клевером, вода, потому уже ничего не помешало коню и его всаднику спуститься с высокого пригорка и подъехать к самой Знаменке, где Нестеров, наконец, спешился, и медленно пошел вдоль берега, ведя рядом под уздцы Ваську, которого, впрочем, тоже оставил, разглядев на высоких рыболовных мостках саженях в десяти от себя какой-то скомканный кусок ткани. Подойдя поближе, понял, что это не просто тряпка, как показалось на первый взгляд, а женский платок – или шаль. Сердце в груди болезненно сжалось от жутковатой догадки, но Роман Дмитриевич тотчас прогнал ее прочь – не может этого быть!

- Мадемуазель Мещеринова? – тихо произнес он, оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, куда она могла запропаститься. – Любовь Сергеевна! – окликнул он ее уже чуть громче, но тотчас вновь замолчал, услышав непонятно, откуда, но, вроде как из-под ног – из-под досок мостков, вернее, доносящийся плеск и тихий всхлип. – Люба, да где вы, в конце концов?.. Вы что там делаете?! – воскликнул он удивленно, когда опустился на колени и свесился вниз, разглядев ее там, стоящей по грудь в воде и молча и как-то затравленно взирающей на него. – О, господи! Идите ко мне сейчас же! – она безропотно, «в кои-то веки», подумалось Нестерову, исполнила его требование и уже через пару минут была благополучно извлечена им из коварной водной пучины и вновь водружена на твердь земную. Где тотчас сжалась в жалкий комок и горько заплакала, а ошарашенный происходящим Роман Дмитриевич замер, стоя перед нею, не зная, что делать дальше и как реагировать. Впрочем, быстро пришел в себя. Стягивая с плеч сюртук, он немедленно накинул его на плечи дрожащей девушке, опускаясь рядом с нею, обхватывая за плечи и пытаясь поймать ее взгляд.

- Ну, все! Все в порядке, все хорошо! Да успокойтесь, все же уже кончилось! Люба… ну… - и тут слова у него вдруг закончились. Не зная, как ее еще утешить, Нестеров просто притянул девушку к себе и сжал ее, мокрую и жалкую, в объятиях. Дуреху этакую…

 Отправлено: 10.01.12 23:56. Заголовок: Люба увидела Нестеро..

Люба увидела Нестерова еще до того, как он спустился с пригорка. Как раз в этот момент она совершала третью попытку выбраться из воды, только все такую же безуспешную. И вот, когда появилась реальная надежда на спасение, отчего-то решила от нее спрятаться. Хотя, причина как раз была проста и очевидна – кому угодно она бы позволила себя увидеть в подобном жалком виде, но только не Роману Дмитриевичу! «Что тебе здесь надо? – мысленно вопрошала его девушка, напряженно следя за передвижениями мужчины из-под мостков. – Уходи отсюда! Сейчас же!» Но нет, он, как назло, уходить явно не собирался, а напротив – еще и спустился к реке. И что еще хуже – позвал ее по имени, как-то догадавшись, что Люба здесь была! И как, интересно? Шаль! Конечно, она ведь сняла ее, чтобы не сковывала движений, перед тем, как наклониться к воде… Вот и ощутила их свободу в полной мере! От нового приступа стыда за свое глупое нынешнее положение и беспомощность, Люба зажмурилась и судорожно обхватила руками столбик мостков, прижимаясь щекой к скользкой деревяшке, словно ее уже сейчас насильно пытались от нее оторвать.

Тем временем, голос мужчины стал слышен совсем близко, а его гулкие тяжелые шаги по доскам раздавались прямо над ее головой. И тут Люба, не выдержав напряжения, пошевелилась и всхлипнула, чем сразу себя обнаружила. Нестеров остановился, потом послышалась какая-то возня, звуки передвижения, и вот уже перед ее взором показалось перевернутое лицо мужчины, свесившегося с мостков, держась за их край. Вопрос, который он задал через секунду удивленного созерцания ее намокшей персоны, оригинальностью не поражал. Тем не менее, когда Роман Дмитриевич позвал ее, Люба безропотно отцепила начавшие деревенеть от холода и усталости пальцы от столбика и вложила свою ладонь в протянутую мужчиной руку. Чтобы затем, когда она подошла поближе, оказаться захваченной им без лишних разговоров под мышки, и извлеченной таким образом из воды. Это оказалось довольно больно и как-то унизительно, а еще теперь она стояла перед ним, словно кикимора, промокшая до нитки. Настолько, что вокруг нее, на досках мостков быстро стала образовываться лужа, натекая с мокрого платья и волос. И тут, может быть, стыд, а может, напряжение, усталость и главное – холод, который пробирал до костей, вмиг окутали девушку. Не в силах стоять более на ногах, она едва не рухнула теперь уже на мостки, если бы не Нестеров, который вновь поддержал ее за руки, не допустив тем окончательного – во всех смыслах – падения, фактически, усадив девушку перед собой. Но тут случилось другое. Слезы, которые Любава изо всех сил старалась удержать, вновь в три ручья полились по ее щекам, добавляя влаги, которой и так было в избытке. Роман Дмитриевич искренне пытался ее согреть и хоть как-то успокоить, закутал в свой сюртук, растирал ладонями руки и ободрял словами. На какое-то время, пока ткань пожертвованной им одежды не промокла насквозь, ей стало теплее физически. Но его голос, эти искренние интонации, почему-то только сильнее расстраивали девушку, и она все никак не могла до конца упокоиться. А вскоре ее вновь начало сотрясать крупной дрожью от холода. И тогда он заставил ее подняться на ноги и стал пытаться хоть как-то отжать воду из ее многочисленных юбок. Люба не противилась даже этому, покорно позволяя мужчине делать то, что он считает нужным, просто смотрела на него.

- Спасибо вам за все, Роман Дмитриевич, - тихо, запинаясь от дрожи, наконец, произнесла она. И во взгляде Нестерова поднявшего к ней лицо, отразилось удивление, - А теперь, пожалуйста, отвезите меня домой, я устала.

Не говоря ни слова, он подхватил ее на руки и понес туда, где стоял его конь, устроил в седле, а потом и сам вскочил верхом за ее спиной. Дорогой, пригревшись у него на груди, Люба начала дремать, а точнее впала в какое-то забытье. Открыла глаза, лишь ощутив, что движение вперед прекратилось, и была крайне удивлена, когда увидела перед ними вовсе не свой дом, а большой каменный Знаменский особняк с колоннами.

- Зачем вы меня сюда привезли? Я же просила домой… – слабо возмутилась Люба. Но Роман Дмитриевич категорично заявил, что его дом был гораздо ближе, чем ее. И пока они бы до него добрались, Люба окончательно окоченела. Протянув руки, он помог ей спуститься на землю, гораздо бережнее, чем прошлый раз, а потом, так же осторожно, повел по ступенькам на высокое крыльцо, где их встретил удивленный, но молчаливый лакей. Завидев в комнате, в которую ее привели, затопленный камин, Люба тотчас устремилась к нему, отчаянно шмыгая носом. Хозяин дома, между тем, остановился в дверях и некоторое время просто молча смотрел на девушку, а потом вдруг заявил нечто такое, отчего озябшая Люба как-то сразу и согрелась – жар окатил ее буквально от макушки до пят и в обратном направлении. Ибо самым будничным тоном Роман Дмитриевич предложил ей… раздеться! Она повернулась к мужчине с расширившимися от удивления глазами. Но он так же спокойно пояснил, что сейчас пришлет сюда девушку, которая принесет теплой воды и полотенце и поможет Любе с мокрой одеждой. И все же, даже когда Нестеров повернулся и ушел из комнаты, Люба не сразу последовала его совету, словно опасаясь, что он может внезапно вернуться. Однако мокрая и холодная одежда настолько неприятно липла к телу, что, подождав еще пару минут, она, наконец, решилась от нее избавиться. Но это оказалось труднее, чем выглядело на первый взгляд. Ведь пальцы ее так дрожали, что Люба едва успела справиться и с десятком пуговиц, когда на пороге комнаты появилась горничная с огромным медным тазом и ведром теплой воды.

- Боже мой, вот ведь не повезло вам, барышня! Роман Дмитриевич сказал, что на мосту доска под вами сломалась. Это счастье, что просто упали и намокли! А кабы что случилось серьезнее?! Хорошо, он рядом был, - девушка тараторила без умолку, но работу свою делала исправно. Быстро расправившись с верхним платьем, она ловко расшнуровала корсет и избавила Любаву от нижних одежд. Затем поставила перед ней таз, в который Люба встала сама, и стала поливать ее теплой водой. Водные процедуры закончились растираниями.

- Ну вот, авось и не простынете! Ножки-то уже теплые. А вот с одеждой дамской у нас хуже, я тут вам рубашечку простую принесла и халат банный, хозяина нашего. Другого ничего нет. Ну да ничего, побудете пока и в этом, а ваше я сейчас отнесу просушиться.

Люба молча кивнула и быстро оделась, после чего девица усадила ее на диван, закутав в плед.

- А еще я вам и чаю сейчас горяченького сделаю. Посидите пока.

 Отправлено: 11.01.12 21:25. Заголовок: Оставив гостью ..

Оставив гостью одну, Роман Дмитриевич первым делом велел принести себе чернила, перо и бумагу, дабы написать записку в Погорелово и сообщить в ней, что с Любовью Сергеевной все в порядке. Но испытал неожиданное затруднение: как объяснить ее домочадцам то, что барышня нынче явно не вернется домой ночевать – ну, не отпускать же ее, в самом деле, в обратный путь в мокрой одежде? Ехидный голос откуда-то изнутри, впрочем, тотчас же подсказал вполне разумное решение «неразрешимой проблемы» с испорченным платьем – всего-то написать, чтобы прислали в Знаменское горничную с комплектом одежды на смену. Это, ведь, не единственный ее наряд, так? С другой стороны, тогда придется написать и о причинах такой неотложной надобности – и окончательно ввергнуть этим в панику ту же старуху Луизу. Нет уж, захочет, пусть сама рассказывает у себя дома об этом несчастном случае. Да и, на самом ли деле, случайным было произошедшее с Любавой?

Мысль об этом, которую он сперва высмеял – в разговоре с Луизой, затем – на какой-то миг испугался ее – там, на берегу Знаменки, по-прежнему не давала Роману Дмитриевичу покоя. Об этом он размышлял всю дорогу, пока вез ее, так доверчиво прильнувшую к его груди в своем полубеспамятстве от утомления, к себе домой. Еще вчера, да что там, нынче утром он никогда бы не поверил, что она может быть такой растерянной и совсем… беззащитной, что может безропотно подчиняться ему, смущаться его. Ведь, не было сомнения, что мотивом ее нелепого поведения в тот момент был стыд и нежелание явиться в глупом виде именно перед ним, Нестеровым. Не надо быть гигантом мысли, чтобы понять это. И он тоже сразу обо всем догадался, потому и пытался далее, насколько мог, устроить все так, чтобы как можно меньше уязвить ее болезненную гордость. А еще ведь общеизвестно, что за нею слишком часто прячется и столь же болезненная стеснительность. И почему он не подумал об этом тогда, весной? Глядишь, от этого и нынешние события обернулись бы как-то иначе. Впрочем, следует признать и то, что весной его почти и не заботили тонкости душевной организации Любови Сергеевны, в то время как теперь… Теперь все было совсем по-другому. Почему-то.

Отложив в сторону перо, Нестеров запечатал свою записку, так и оставшуюся без подробностей, в конверт и, позвав слугу, велел тому отправить с нею в Погорелово кого-нибудь из дворовых мальчишек, да пошустрее. А сам пошел в свою комнату наверху, переодеваться, ибо, стараниями этой «русалки поневоле», тоже успел изрядно промокнуть. Потому вернулся в малую гостиную, где та по-прежнему должна была находиться, тоже далеко не сразу. Тем не менее, прежде чем войти, постучал и выждал, пока Любовь Сергеевна откликнется и разрешит ему это.

Она сидела на диване, словно в кокон, с ног до головы укутанная в теплый плед и, обратившись к Роману Дмитриевичу тонким профилем, неотрывно смотрела на огонь в камине. Рядом, на подносе, стояла большая чашка горячего чаю, маленькая вазочка с малиновым вареньем и тарелка с пирожками, но было видно, что девушка к угощению даже не притронулась.

- Что, сударыня, не хотите преломить хлеба в обители недруга вашего? – тихо усмехнулся Нестеров, указывая на него взглядом, когда, обернувшись, она удивленно спросила, что имеется в виду. - Восточный обычай. В доме человека, которого считаешь своим врагом, есть не полагается. Однако спиртных напитков магометанам употреблять их вера запрещает, так что на этот счет никаких указаний нет. А что не запрещено, то разрешено.

С этими словами, Роман Дмитриевич наполнил коньяком две рюмки и протянул одну из них Любови Сергеевне.

- Выпейте, для вас это сейчас практически лекарство… Да, я нынче был в Погорелово, так там весь дом переполошился вашим долгим отсутствием, поэтому я уже послал им записку, что с вами все благополучно. И что вы вернетесь завтра. Объяснять ничего не стал, оставив на ваше усмотрение - сообщать или нет о несчастном случае на реке. Это, ведь, точно был несчастный случай, а не то, о чем я… сейчас думаю, да, Люба? - отставляя в сторону опустевшую рюмку, Нестеров вдруг сделал несколько шагов к по-прежнему сидящей на диване девушке, опускаясь перед нею на корточки, и, чуть нахмурившись, внимательно заглянул ей в глаза.

 Отправлено: 12.01.12 17:16. Заголовок: Как и обещала жизнер..

Жизнерадостная девица-горничная, как и обещала, вскоре вернулась и принесла Любе чаю – горячего, крепкого и очень сладкого. Барышня Мещеринова сделала маленький глоток и едва удержалась, чтобы не поморщиться – от приторного вкуса. Но объяснять, что обычно она пьет чай несладким, было отчего-то неудобно, и Любава лишь тихо поблагодарила служанку, а потом поставила чашку назад на поднос. К тому же, несмотря на то, что со вчерашнего дня ничего и не ела, она и голода сейчас совсем не испытывала. Возможно, от пережитого волнения. А через пару минут после того, как горничная оставила ее, в комнату, предварительно обозначив вежливым стуком свое появление, вернулся Нестеров. И Люба вновь обратила внимание, что нынче в ее присутствии он ведет себя как-то необычно осторожно, а двигается настолько мягко и бесшумно, словно не желая лишний раз ее потревожить, что Любе даже вдруг снова стало неловко. И непонятно, отчего. Предположение Романа Дмитриевича относительно того, почему она не стала есть в его доме, изрядно удивило девушку, даже не слышавшую про столь странную традицию. А объяснение ее смысла вновь заставило Любу смущенно потупиться. Ведь она вовсе и не считала его своим врагом!

- Да нет же, Роман Дмитриевич. Просто он… ну, чай – слишком сладкий. Я такой не пью, - робко улыбнулась девушка, вновь поднимая на него взгляд. И тогда он предложил ей коньяк. Не слишком привычная к крепким напиткам, выпивая обычно лишь рюмочку настойки в праздники, Любава долго не могла решиться сделать глоток из хрустальной рюмки. А когда, подбадриваемая хозяином дома, все же отпила немного янтарной жидкости, то тут же ощутила огонь в горле. Невольно передернувшись и скривившись от своих ощущений, Люба фыркнула, хватая воздух ртом.

- Кажется теперь я понимаю отчего индейцы называют алкоголь «огненной водой», - почти шепотом произнесла она и вернула рюмку с недопитым коньяком мужчине, наблюдающему за ней с улыбкой, - Нет-нет, и не заставляйте! Я больше этого не выпью. Ваши магометане верно делают, что не пьют.

Нестеров рассмеялся ее словам, а сама Люба теперь с удовольствием пила сладкий чай и заедала его не менее сладким вареньем. Тем временем, Роман Дмитриевич успел немного рассказать ей о том, как сегодня днем оказался у реки. А также успокоил, что уже написал ее домашним, буквально предугадав новое главное желание девушки после того, как ей удалось немного согреться. Ведь, едва узнав о переполохе, который невольно устроила дома, Люба и сама как раз хотела попросить, чтобы ей сейчас же дали писчие принадлежности и лист бумаги. Но вот уже следующий вопрос Нестерова привел ее в недоумение.

- А о чем вы сейчас подумали? – он не ответил, лишь многозначительно поглядел на нее. И вдруг, догадавшись, Люба начала краснеть. Щеки запылали так, что в пору было на речку возвращаться, чтобы остужать, - Да вы что?! С ума сошли, что ли? – вскричала девушка и от негодования вдруг растеряла весь свой запас слов, - Вы, конечно, можете меня считать ненормальной, но про себя я точно знаю, что пока еще в своем уме!

И тут, вместо ответа, Нестеров решительно перехватил за запястья руки Любы, которыми она активно размахивала у него перед носом, и крепко затем их сжал, заставляя успокоиться и услышать его слова. Говорил тихо и спокойно, совершенно оставив свой язвительный тон, коим обычно реагировал на ее вспышки в свой адрес. И Люба, в самом деле, скоро утихла и вновь, пристыженная, поглядела на него исподлобья, смахивая с лица мокрую прядь.

- Простите, я не хотела вас обидеть. Просто я чувствую себя такой глупой, такой… Не знаю даже, какой. Я в воду случайно свалилась, честное слово! А вылезти самой не получилось. Там у мостков мелко, а шаг вправо-влево – обрыв. Если бы не он, я хоть на берег выйти могла бы. А так даже доплыть не вышло, платье все намокло, тяжелое и в ногах путается. Так что даже не знаю, что бы со мной было, если бы вы не появились… А, кстати... –
проговорила она через маленькую паузу, будто вспомнив, - за какой надобностью вы ко мне утром поехали?

Нестеров в ответ усмехнулся в усы и, чуть помолчав, признался, что ехал по делу. Все тому же их общему делу, которое вновь хотел попытаться устроить с нею сегодня. Да вот дома не застал, зато встретил там встревоженную Луизу, от которой и услышал о пропаже хозяйки. Однако, внимательно выслушав его объяснения, а потом и деловое предложение, Люба лишь головой покачала.

- Роман Дмитриевич, ну взгляните же на меня! До серьезных ли решений мне нынче? Не стану я сейчас об этом с вами говорить. Да и после, скорее всего, тоже откажусь.

 Отправлено: 12.01.12 22:00. Заголовок: Непередаваемое упрям..

Непередаваемое упрямство этой женщины, видно, в самом деле, появилось на свет раньше, чем она сама! Ладно – раньше, но теперь! Теперь-то что мешает ей принять его предложение?! Нестеров шумно вдохнул, чтобы подавить вновь начинающее прорастать в глубине души раздражение, но тут случайно посмотрел на Любовь Сергеевну – словно по ее же совету. И – словно по нему же, увидел, тотчас опомнившись. В самом деле, нашел, называется, время! Будто другого момента не будет поговорить об их делах, нежели теперь, когда она измучена физически и морально.

- Простите, сударыня, действительно, совсем не время, я идиот… Все больше убеждаюсь в том, что Борис Викторович прав был в своем предположении на этот счет, - усмехнулся он, пропуская мимо ушей ее оговорку относительно будущих раундов их переговоров.

Любовь Сергеевна, между тем, заинтересовалась причинами подобной самокритики, поэтому далее пришлось немного поведать и об их вчерашнем разговоре с Агалюлиным, упомянув также и о том, что знает, что тот делал Любе предложение руки.

- Не то, чтобы я поверил в то, что вы его приняли, - Роман Дмитриевич продолжал свой рассказ совершенно серьезным и будничным тоном, - скорее был удивлен прытью своего приятеля, решившего так бессовестно воспользоваться вашим бедственным положением, а потому впал в недоумение и, верно, выглядел притом не слишком… мудро. Вот тем и заслужил из его уст сие гордое звание.

Закончив свой рассказ, Роман Дмитриевич замолчал и горестно вздохнул, разводя руками. А его собеседница, пару секунд затем изучавшая настороженным взглядом лицо мужчины, словно пытаясь понять его истинные эмоции на этот счет, вдруг тихо прыснула и затем рассмеялась по-настоящему, а вместе с нею – и сам Нестеров, вновь устремившийся к девушке и присевший теперь уже рядом с нею на диван.

- Вот я вас и развеселил хоть немного! И почему вы всегда такая серьезная? – от этих слов улыбка тотчас сползла с губ Любавы, темные брови вновь было поползли к переносице, а уста разомкнулись, чтобы явно сказать что-то возмущенно-правильное, но тут Нестеров сделал то, чего она явно не ждала, а именно - слегка дотронулся указательным пальцем до губ девушки. – Тсс!

Послушно замолчав, она замерла, словно не зная, как реагировать на столь внезапное сокращение дистанции, произошедшее, к тому же, помимо ее воли, но не отодвинулась. И в повисшей между ними паузе, Нестеров некоторое время рассматривал ее лицо совсем близко, а потом, словно очнувшись, чуть отстранился и вновь взял ее руки в свои ладони, попеременно прижимаясь к каждой из них губами.

- Надо же, все еще холодные… Нет, если мы не ставим целью сделать так, чтобы назавтра вы проснулись с насморком, сегодняшнюю нашу дискуссию, действительно, пора сворачивать. Когда шел сюда, я распорядился, чтобы для вас приготовили одну из гостевых спален, наверняка, это уже исполнено. Позволите проводить? Заодно покажу вам свой дом, вы же здесь впервые?

 Отправлено: 14.01.12 20:59. Заголовок: Стоило Нестерову упо..

Стоило Нестерову упомянуть имя доктора, и Любе вдруг все стало совершенно ясно. Но вместо того, чтобы разозлиться на болтливого Агалюлина (которому, получается, не зря советовал на том балу Роман Дмитриевич укоротить язык) или же вновь надуться на самого Нестерова, девушка улыбнулась. Ибо теперь, после всего, было бы совсем уж глупо думать, что он стремился обидеть ее чем-либо. Очевидно, что, как и Борис Викторович, Нестеров был совершенно искренен в своем желании помочь ей.

Нынешний разговор напоминал Любаве их вторую встречу с Романом Дмитриевичем – тогда они общались столь же легко и свободно, как и сейчас. И если бы не то глупое недоразумение, в котором Люба уже готова была признать свою вину, они, верно, давно бы могли стать добрыми друзьями. Когда же барышня Мещеринова поделилась этими своими соображениями с собеседником, мужчина усмехнулся и заметил, что в той ситуации они оба были хороши. Это еще больше разрядило обстановку. Однако в какой именно момент их беседа утратила оттенок прохладной светскости, Люба не поняла. Потому, когда Нестеров вдруг неожиданным прикосновением к ее лицу прервал очередные возражения, готовые сорваться с ее губ, замерла. Всего одно простое, но при этом – столь интимное прикосновение, и легкий холодок будто бы пробежал по спине девушки, заставляя ее невольно поежиться. Но смущало вовсе не это, а то, что отодвинуться или просто чуть уклониться от его взгляда, у Любы не нашлось сил. Словно бы усталость, которую она испытала там, у реки, вернулась и вновь сковала ее члены.

Роман Дмитриевич разглядывал ее лицо так пристально, что Любе начало казаться, будто она физически осязает «прикосновение» его взгляда. Слишком странное и новое ощущение, чтобы суметь дать хоть какое-то определение новым, неведомым переживаниям. Впрочем, мимолетным, потому что хозяин дома, тоже как будто бы чем-то завороженный еще секунду назад, внезапно как будто бы взял и скинул с себя эти чары, вновь забирая ее руки в свои и прикасаясь к ним губами. Совсем так же, как это когда-то делала Луиза, желая проверить, нет ли жара у маленькой Любавы – бережно, едва касаясь губами кожи. А потом, совершенно спокойным голосом предложил своей гостье проводить ее до отведенной ей комнаты. После чего Люба, словно подкинутая пружиной, вскочила с дивана, едва не запутавшись в длинных полах халата, и опустила босые ноги на паркетный пол.

- Нет, когда же я могла тут бывать, если мы все время находились «в состоянии войны»?

 Отправлено: 15.01.12 14:51. Заголовок: Когда она это произн..

Когда она это произнесла, Нестерову в очередной раз захотелось напомнить, что «в состоянии войны», все же, находились не «они», а «она», однако это ироническое замечание почему-то так и осталось не воплощенным в слова. Да и какое это, собственно, имело значение теперь, когда они, кажется, наконец, помирились по-настоящему? Тем более что гораздо сильнее внимание Романа Дмитриевича сейчас занимал совсем другой вопрос.

- И куда же это вы, любезная Любовь Сергеевна, собрались идти в таком виде? – выговорил он, непроизвольным жестом выставляя руку, чтобы поддержать ее под локоть, когда девушка вновь едва с размаху не села на диван, запутавшись в пледе и халате. Так же резко, как до того и вскочила, вызвав тем некоторое изумление сидящего рядом мужчины, который, естественно, тут же стал подниматься вслед за ней.

- Да вы же босиком! – пояснил в ответ на вопрос, что не так с ее видом, заданный таким тоном, будто Любовь Сергеевна стояла перед ним, не утопая в его же халате, который хоть и не был так уж велик ей по росту, но в остальном явно казался слишком большим для тонкой, почти мальчишечьей фигурки этой девушки - что было особенно заметно в отсутствие пышной юбки и прочих дамских штучек, добавляющих «значительности», а в придворном платье со шлейфом и алмазной тиаре. – Нет, я понимаю, что сейчас лето, и тепло, но, согласитесь, разгуливать в гостях без обуви не comme il faut даже при деревенской простоте нравов, меня удивляет, что приходится вам это объяснять, сударыня!

Нестеров по-прежнему говорил с нею совершенно будничным тоном, словно состояние дорог и погоду обсуждал, однако в глазах, за стеклами очков поблескивали искры смеха, хотя мужчина старательно пытался хмуриться, чтобы выглядеть серьезным. Но уж слишком забавно выглядела мадемуазель Мещеринова, объясняя, что туфли ее тоже намокли, а горничная ничего не принесла на смену.

- Какое досадное упущение, полагаете, следует ее наказать? Нет? Ну что же, слово гостьи – закон для хозяина. Тем не менее, сделанную ошибку придется исправлять. И видимо, мне самому, - он, наконец, перестал сдерживать улыбку и хитро посмотрел на Любовь Сергеевну, а потом, без дополнительных объяснений, подхватил протестующую, правда, менее активно, чем ожидал, барышню на руки и добавил. – Вот, так наша экскурсия по дому пройдет даже более интересно, не находите?

Мадемуазель находила, видимо, и сама понимая, что шутки шутками, но толика разума в его речах все же присутствует. А потому, по его же просьбе, хоть и несколько смущенно, но приобняла Нестерова за шею и так они начали свою «экскурсию». Роман Дмитриевич намеренно понес ее почти через весь дом, а был он большим, выстроенным с размахом, свойственным блестящей екатерининской эпохе, на месте старого, деревянного, еще его дедом, видным вельможей и тоже дипломатом, половину жизни проведшим в Европе. Признаться, Нестеров не до конца понимал, для чего родителю его батюшки потребовался в сельской глуши такой основательный особняк, в котором он и бывал-то затем от силы раза четыре, но все равно любил его за удобство и тот особый уют, который ощущаешь лишь там, где когда-то провел счастливые дни детства. А детство его было вполне счастливо, о чем Роман Дмитриевич тоже успел поведать Любаве, которая вскоре совсем освоилась в его объятиях и даже задавала какие-то вопросы и смеялась его историям. Наконец, путешествие их подошло к концу. Ничуть не утомившись, несмотря на, несомненно, кокетливое сочувствие по этому поводу из уст самой девушки, которая, наверняка понимала, что ему совсем не тяжело было ее нести, если разгуливал так долго, Роман Дмитриевич позволил ей стать на ноги лишь тогда, когда под ними оказался мягкий персидский ковер, расстеленный на полу спальной комнаты для гостей. Было их в доме тоже предостаточно, но Нестеров намеренно приказал подготовить именно эту, обращенную окнами противоположно парадному подъезду, в сад, который от последних долгих дождей буквально бушевал сочной зеленью, хотя на дворе стояла уже вторая половина лета. И в теплые вечера, если раскрыть окна, в них явственно долетал аромат из разбитых неподалеку цветочных клумб, где днем правили бал царственные розы, а ночью на смену им приходили ночные феи – метиолы, своеобразный и терпкий запах которых Нестеров очень любил и надеялся, что и Любови Сергеевне он будет приятен.

- Пришли, - зачем-то проговорил он то, что и так было очевидно. – Вам здесь будет очень удобно.

Любовь Сергеевна, как и было сказано, уже стояла на полу, но как-то вышло, что ее рука все еще оставалась у него на плече, а собственная ладонь Нестерова – на ее талии. И, кажется, обоих это совсем не удивляло и не смущало, потому что еще с минуту они оставались так, и Роман Дмитриевич наблюдал, как мадемуазель Мещеринова осматривается в своих новых апартаментах, а после, повернувшись, смотрит ему в глаза и улыбается, словно бы подтверждая его последние слова. А потом он поцеловал ее. Сам не понял, как. Вернее, конечно, понял, не подросток... Но порыв этот, казалось, застал обоих врасплох. Хоть и явно не был неприятен... ему – так уж точно. Но ведь и Люба, в момент, когда Нестеров только склонился к ее губам, наверняка сознавая, что за этим последует, лица не отвернула. Мягко разворачивая и прижимая ее к себе рукою, так удобно – и удачно расположившейся на талии, перетянутой мягким бархатным поясом халата, мужчина скользнул ладонью вверх, к плечам и нежной полоске кожи шеи, что не была скрыта воротом одеяния. А другой в то же время ласково перебирал влажные спутанные пряди ее длинных темно-русых волос на висках и темени, зарываясь в них пальцами. Люба не противилась его ласкам, но и не слишком их поощряла, что, конечно, было правильной реакцией правильно воспитанной женщины, но в какой-то момент все же охладило пробудившееся в надежде на исполнение желание обладать ею, не менее свойственное для мужского естества в подобных обстоятельствах. Отрываясь от губ Любы, Нестеров глубоко вздохнул и, глядя ей в глаза, улыбнулся.

- Простите... Наверное, это было лишнее. Мне нужно идти, - после чего аккуратно отстранился, двинулся к двери. Но прежде чем выйти из комнаты, обернулся и добавил. – Я распоряжусь принести вам сюда что-нибудь вкусное на ужин... А если будет нужно что-нибудь еще... книгу, ну или, хотя бы, например, обувь, можете располагать моими слугами, как у себя дома. До завтра, Любовь Сергеевна... Милая...

 Отправлено: 17.01.12 21:08. Заголовок: Любого, кто еще бы н..

Любого, кто еще бы неделю назад посмел намекнуть, что между нею и Нестеровым будут возможны столь близкие отношения, Любовь Сергеевна назвала бы сумасшедшим. Еще большим сумасшедшим она посчитала бы того, кто осмелился намекнуть, что они смогут быть приятными для нее самой. Но теперь все это, действительно, происходило наяву. Мало того, казалось невозможным иное. На самом деле, перемена в ее отношении к соседу произошла, конечно, раньше сегодняшнего дня, только вот случая сказать ему об этом не было. Теперь же, с его непосредственной помощью так легко и незаметно переступив в их отношениях некую черту, что была своеобразным препятствием, Любава испытала облегчение. Дальше – больше. Очутившись на руках у Нестерова, она, казалось бы, должна была испытывать смущение, неловкость, но нет – ей показалось это приятным. От Романа Дмитриевича не исходило ощущения опасности, напротив – рядом с ним Люба вдруг почувствовала себя защищенной. От кого и чего именно, она не знала, но это было крайне необычно, а главное приятно. И потому двусмысленность ее нынешнего положения, чужое мнение – все это сейчас не могло иметь для нее значения.

Своеобразная экскурсия по дому, устроенная Нестеровым, забавляла обоих. Роман Дмитриевич был великолепный рассказчик, да и могло ли быть иначе – ведь он обладал дипломатическим красноречием и прекрасно умел увлечь слушателя. Подшучивая над ним на этот счет, Люба даже поинтересовалась, не от восточных ли сказочников он научился этому искусству. При этом рассказ своего «чичероне» слушала крайне внимательно и буквально засыпала его вопросами. Ни в одной из комнат, куда приводил, вернее – вносил ее, Роман Дмитриевич так ни разу и не позволил Любе стать ногами на пол. Зато, подносил к каждой вещи, что вызывала у нее интерес, чтобы можно было взять ее в руки и рассмотреть, попутно расспрашивая об истории появления в Знаменском. Вообще же было удивительно, что дом, простоявший пустым многие годы, казался полным жизни. Хозяин его, хоть и приехал сюда впервые со времен своего детства, помнил каждый миг, проведенный здесь. Размышляя об этом, Люба не могла не вспомнить о собственном убогом жилище, которому отдавала всю себя, стараясь спасти от разорения, но с каждым днем теряла все более. Видимо, в какую-то минуту мрачные мысли отразились на лице девушки, и тогда Нестеров спросил, что ее тревожит. Отмахнувшись, Люба лишь сказала, что это пустое, но он словно прочитал ее мысли, тут же предложив закончить экскурсию и отправиться в ее комнату, уверяя, что все тоскливое настроение у нее только от усталости.

Лишь на пороге отведенной ей спальни Роман Дмитриевич выпустил Любу из рук, да и то – не полностью. Словно бы нарочно старался продлить возникшую между ними невидимую связь, а она, в свою очередь, не спешила его оттолкнуть. То, что случилось затем, отчего-то не удивило ее, хоть и стало неожиданностью, но неожиданностью приятной...

Она всего лишь повернулась к нему, чтобы сказать, как ей здесь нравится. Однако слова внезапно словно бы замерли на губах. Совершенно другой мужчина, которого она прежде будто бы и не видала, стоял в эту минуту рядом с нею. Стоял и смотрел на Любу так, что она на мгновение смутилась и будто бы даже растерялась, не понимая, что между ними происходит. Но уже мгновение спустя опомнилась, догадалась. И ровно в ту же секунду его губы коснулись ее губ. От этого ощущения Люба чуть заметно вздрогнула, а ее рука, все еще покоящаяся на плече Нестерова, скользнула вниз и замерла на его груди, в той самой точке, где отчетливо слышалось биение сердца. Глаза закрылись сами собой, голова вновь закружилась, но Люба, словно бы окутанная неким туманом, в котором исчез весь мир, а были только они двое, совершенно не волновалась по этому поводу, ощущая, как надежно и бережно удерживают ее в объятиях руки Романа Дмитриевича. В то же время, неким барьером, мешающим их окончательному единению, по-прежнему оставалась ладонь девушки, лежащая у него на груди, которую она так и не решилась убрать. И, словно бы почувствовав в ней это, Нестеров вдруг остановился. Мягко отстраняясь, в одно мгновение вновь принимая прежний, сложившийся между ними за сегодня шутливый и дружеский тон, ни словом, ни намеком не позволив думать, что, возможно, мог желать от нее другой реакции.

А ведь Люба сейчас почти не слышала того, о чем он с нею говорит. Да и после, когда Нестеров вышел из комнаты, еще некоторое время так и стояла неподвижно, разглядывая медную ручку, словно ожидала, что она вновь может повернуться. Наконец, прекратив гипнотизировать дверь, девушка отвернулась, но тут же вновь замерла, заметив свое отражение в зеркале. А затем, подойдя к нему почти вплотную, принялась внимательно разглядывать собственное лицо, точно видела его впервые. И чем дольше изучала себя, тем спокойнее становилась. Нет, пустое. Относиться всерьез к произошедшему между нею и Романом Дмитриевичем всерьез явно не стоило. Его поцелуй, наверняка, был лишь еще одной попыткой успокоить и ободрить. Несколько экстравагантной, но не более того. Придя к этому заключению, она успокоилась окончательно, потратив затем еще некоторое время на то, чтобы представить, как завтра вести себя с ним при встрече, а после постаралась и вовсе выкинуть из головы случившиеся. И пока бодрствовала, ей это вполне удавалось. Вскоре в ее комнату постучалась и вошла с подносом, уставленным обещанными разносолами, девушка, которая до этого помогала Любе переодеваться. И барышня Мещеринова, наконец, вспомнившая о том, что со вчерашнего дня и маковой росинки во рту не держала, с удовольствием принялась пробовать принесенные на ужин угощения, думая лишь о том, что все это, действительно, очень вкусно. Впрочем, несколько позже, когда она отправилась в постель, воображение, отпущенное на свободу скованным усталостью и сном разумом, все же взяло у него свой причудливый реванш . И во сне Любе явился странный Роман Дмитриевич, одетый в костюм испанского конкистадора. В руках у него была целая связка стеклянных бус, а на губах играла радостная улыбка.

 Отправлено: 19.01.12 22:02. Заголовок: Сказать вслух о том,..

Сказать вслух о том, что произошедшее между ним и Любовью Сергеевной было лишним, оказалось гораздо проще, чем убедить в этом себя самого. Ни черта не лишним был этот поцелуй, он был недостаточным! Во всяком случае – для него. Отчетливо понимая это, Роман Дмитриевич, тем не менее, пребывал в прекрасном расположении духа, ощущая в крови присутствие пузырьков «шампанского», означающего даже еще не саму влюбленность, но ее предчувствие. Хотя по-прежнему не понимал, как случилось, что именно этой женщине – первой за долгое время, а возможно и вообще первой из всех, кого он знал в жизни, удалось преодолеть в нем эту прежде четкую грань безупречно-вежливого, но несколько снисходительного и ироничного отношения к представительницам прекрасного пола. С тех пор, как достаточно молодым человеком овдовел, естественно, соблюдя после все необходимые приличиями сроки, Роман Дмитриевич, в общем-то, не монашествовал, хоть и не слишком афишировал этой части жизни, полагая сие недостойным мужчины. Однако дамы всегда любили его общество, да и сам он находил немалое удовольствие в общении с ними. Тех же из них, с кем, в конечном счете, становился близок, и вовсе баловал и лелеял. Тем не менее, никогда бы притом не признал их равными себе, мужчине, по уму, выдержке, умению переносить жизненные невзгоды… Женщины, которых он знал раньше, были, словно хрупкие капризные цветки, требующие ухода и защиты от невзгод жестокого мира, призванные украшать его, а вовсе не приносить в нем пользу. Любовь Сергеевна казалась совсем иной и требовала к себе иного отношения. Даже внешне она выглядела скорее противоположностью тому типу дамской красоты, который Нестеров привык считать приятным для своего глаза. Строго говоря, не была красива вообще, он прекрасно видел это и теперь. Не всегда деликатна, не легка характером, вдобавок – резка и бескомпромиссна, словно ершистый мальчишка-подросток, который уверен, что против него ополчился весь мир, нетерпима к чужому мнению… И все-таки, обладала для него неким неизъяснимым шармом, о котором, верно, и сама не подозревала. Потому что, вдобавок ко всем своим недостаткам, кажется, была еще напрочь лишена способности понимать момент, когда становится небезразлична тому, на кого эта взрывоопасная смесь произведет неизгладимое впечатление. Но этим же лишь сильнее притягивала к себе. Притягивала, без сомнения, мужчину далеко не всякого, но Нестеров оказался как раз из таких. Вот потому, наверное, и шла теперь буквально на глазах трещинами невидимая оболочка жизненного опыта и цинизма, которой успели обрасти душа и сердце, в которые отныне спокойно проникали те самые «пузырьки шампанского», заставляя совершать поступки, которые совсем недавно показались бы странными, если не глупыми. Поцеловать ее вот так – ни с того, ни с сего, было странно. Не менее странным было и то, что Роман Дмитриевич намеревался сделать далее, мало того, результат этого действия был непредсказуем, но сейчас это было для него совершенно несущественно.

Итак, расставшись с Любовью Сергеевной, распорядившись затем, как и пообещал ей, чтобы гостье принесли угощение непосредственно в комнату, Роман Дмитриевич сам, между тем, ужинать пока не собирался. Вместо этого он пошел к себе в кабинет и написал всего одно письмо в Петербург. Адресатом его был управляющий Иван Петрович Абросимов, а содержанием – всего одно распоряжение – исполнить свой давний план и выкупить у кредиторов госпожи Мещериновой все ее векселя. За любые деньги, но с единственным условием – не афишировать затем имя покупателя, если Любови Сергеевне вдруг придет охота пытаться узнавать его. И это было подчеркнуто как особенно важное. Объяснять Абросимову причины этого он не счел нужным, надеясь, что тот поймет, а нет – так придумает их для себя сам. Равно как и повод, по которому изменил первоначальное решение не совершить подобной сделки. Упаковав свое послание в конверт и уложив его затем на поднос, куда помещалась корреспонденция, которую слугам надлежало отправить на почту, Нестеров откинулся на спинку кресла, улыбнулся и закурил сигару. Спонтанные поступки, которые он всегда считал проявлением недостатка рассудительности, оказывается, способны иногда доставлять массу приятных эмоций. Совсем, как внезапные поцелуи.

 Отправлено: 20.01.12 12:39. Заголовок: Август 1828. Минуло..

Август 1828.

Минуло уже несколько дней с тех пор, как Люба побывала гостьей в доме своего соседа. И с того же самого времени встретиться вновь им случилось всего лишь пару раз, да и то лишь кратковременно и чаще всего на людях, где едва удалось переброситься несколькими словами. Меж тем, даже их хватило, чтобы окружающие заметили, что Любава и Нестеров, кажется, наконец-то примирились. И Латынин, недавно устроивший у себя имении братчину к Ильину дню, в которой принимали участие все окрестные помещики, при виде того, как недавние недруги мирно беседуют, с удовольствием нашептывал своей супруге относительно этого неожиданного перемирия:

- Гляди-ка, голубушка, кажись, даже и не кусают друг друга!

Они, и в самом деле, «не кусали», как выразился Федор Степанович, а наоборот даже – имели теперь множество взаимно интересных для обсуждения тем. Как в то утро, когда Люба впервые проснулась в чужом для себя доме и все никак не могла отделаться от ставшего за ночь почти навязчивым желания понять, что изменилось между ней и Романом Дмитриевичем и от ощущения, что перемена эта куда круче, чем ей показалось на первый взгляд. И дело было даже не в поцелуе, хоть и о нем она вспоминала постоянно. Безусловно, это было волнующее, дивное событие. Но куда более приятным волнением по телу расходилось совсем иное воспоминание – о мимолетном прикосновении к ее губам руки Нестерова, случившееся, когда тот постарался остановить тем ее негодование, готовое вырваться наружу. Только ни об этом, ни о другом они больше ни разу не говорили. Даже тем утром, когда Люба спустилась вниз к завтраку, одетая уже в свое собственное высушенное и вычищенное платье, Роман Дмитриевич не напомнил о случившемся накануне ни словом, ни делом. Был с нею все так же открыт и весел, но отчего-то вновь держался на почтительном расстоянии. Люба, конечно, тоже промолчала, но за трапезой, внезапно вспомнив, каким явился к ней во сне сидящий за столом напротив мужчина, не смогла сдержать улыбки. Когда же Нестеров поинтересовался, что так забавляет ее нынешним утром, не стала скрывать, рассказала, изрядно повеселив и самого «конкистадора». Правда – без лишних подробностей.

Домой она вернулась в его экипаже, хоть и без его сопровождения. Луиза, которая, кажется, и вторую ночь не спала, наперегонки с Голиафом Платоновичем пустилась встречать свою барышню, напрочь позабыв о своей врожденной немецкой флегме и охая так, как только русские бабы умеют причитать. Так что Любе пришлось приложить немало сил, чтобы успокоить старушку, а заодно и заставить, наконец, лечь в постель и поспать.

А на другой день после ее возвращения из Знаменского, в гости к Любаве вновь заехал Борис Викторович. Заметив, что он держится несколько скованно, словно бы стесняясь или не решаясь напомнить о неприятных для нее событиях, она заговорила о них первой, с улыбкой на губах уверив Агалюлина, что почти уже все уладила. Когда же после поведала ему историю своего незапланированного купания в Знаменке, то и вовсе веселилась как маленькая, не забыв упомянуть и о том, что Роман Дмитриевич Нестеров стал ее невольным спасителем, а также о том, что отныне они с ним – добрые соседи. Борис Викторович, конечно же, одобрил подобную перемену в их отношениях, но развивать данную тему в их разговоре отчего-то не стал, чем несколько удивил и даже насторожил Любу, которая думала, что обрадует его этой новостью гораздо больше. Впрочем, тогда она быстро отвлеклась от этой мысли.
Но далее, по мере развития – точнее, «не развития» отношений с Романом Дмитриевичем, девушка невольно все чаще вновь стала обращаться мыслями к тому дню, что им случилось провести вдвоем, все более убеждаясь, что была права, предположив, что Нестеров поцеловал ее вовсе не из каких-то вдруг возникших у него романтических чувств. Вот только надеясь успокоить себя этим, девушка все же более расстраивалась. К тому же, в последние дни Любе вновь стало слишком часто вспоминаться ее первое и единственное романтическое увлечение, оставшееся где-то далеко в юности. Но упорно воскрешая эти события в памяти, она будто бы призывала их на помощь, сравнивая свои давние переживания с нынешними чувствами к Роману Дмитриевичу. И, разумеется, находила, что испытывает к нему лишь обыкновенную дружескую приязнь, а вовсе не какую-то иную, более сильную привязанность. Тем более что и с его стороны не было заметно ничего иного, а значит, не стоило и думать…

Спустя примерно неделю после Ильи-пророка, в Погорелово вновь прибыл с визитом доктор Агалюлин. Визит его внешне имел вполне «законную» причину – навестить Луизу. Однако, как обычно пользуясь гостеприимством хозяйки, после осмотра пациентки Борис Викторович остался у нее обедать, а после даже сам предложил сопроводить ее на обычной дневной прогулке с Голиафом Платоновичем. Так что их неторопливая беседа, завязавшаяся еще за обедом, продолжилась и дальше, в основном, впрочем, касаясь теперь тех хозяйственных дел, которые ей приходилось вести в имении. А Любе и впрямь было, о чем рассказать приятелю, которого, несомненно, должна была порадовать новость, что ей удалось уже собрать достаточную сумму, необходимую для погашения срочных векселей. А к концу текущей недели она и вовсе ожидала получить, наконец, деньги за проданный лес, поэтому пребывала в настроении боевитом и радостном.

 Отправлено: 21.01.12 19:53. Заголовок: Ответ Абросимова, до..

Ответ Абросимова, доставленный в Знаменское через несколько дней после того, как Роман Дмитриевич столь успешно выступил в роли спасителя утопающих барышень, привел последнего в изрядное смешение чувств. Причиной тому стало содержание письма, в котором Иван Петрович не без гордости сообщал, что, оказывается, «взял на себя смелость» - здесь адресату послания, впрочем, более уместным казалось слово «наглость» - и, пользуясь тем, что издавна имеет при себе нотариально оформленное право вести от имени хозяина дела по скупке и продаже его земель, еще по весне, на свой страх и риск, исполнил собственную задумку с покупкой векселей мадемуазель Мещериновой, в тот момент, как известно, вызвавшую у самого Нестерова резкое неприятие. Потому, разумеется, без его ведома, «но исключительно в его же интересах». Именно на это Абросимов несколько раз специально указал, словно бы предвидя гнев своего патрона и стремясь таким образом сгладить общее неприятное впечатление от своего самоуправства. «А потому, милейший Роман Дмитриевич, не велите казнить, а велите миловать!» - писал он в завершение письма, еще раз извиняясь за содеянное. И, в конечном счете, тщательно обдумав ситуацию со всех сторон, Нестеров, который по первости вообще захотел, было отказать Ивану Петровичу от места подле себя, все же успокоился, рассудив, что вышло все хоть и не очень так, как хотелось ему, но, тем не менее – не так уж плохо. К тому ж, если бы Абросимов взялся заниматься этим вопросом лишь сейчас, сколько бы тогда ушло времени на его решение, и что бы за это самое время смогла еще учудить непредсказуемая Любава? Однако следующее письмо Ивану Петровичу написал все равно в выражениях довольно резких, хоть и не оскорбительных, строго запретив на будущее поступать подобным образом под угрозой увольнения от службы – весьма, надо сказать, для Абросимова прибыльной.

Еще одной цепью событий, выбивающихся из желаемого русла, все эти дни для Нестерова было развитие его отношений с Любовью Сергеевной Мещериновой. Нет, внешне все выглядело просто великолепно: они мило общались между собой на людях – все те два или три раза, что довелось встретиться, да и то случайно. Не ссорились и не спорили больше по пустякам – однако тоже лишь потому, что за все это время перебросились между собой едва ли парой сотен слов, слишком общих и обтекаемых, чтобы выразить то, о чем хотелось говорить на самом деле. В этом, несомненно, было что-то абсурдное и иррациональное. И Люба, и сам он были совершенно свободны в плане уз, мешающих проявлениям взаимной симпатии, да притом – достаточно взрослыми, чтобы стесняться ее и теряться в присутствии друг друга, делая вид, что имеют в виду что угодно, только не то, что, кажется, всерьез увлечены друг другом, пусть и на расстоянии. Однако стоит оказаться рядом – и расстояние это немедленно наполняют чуть не глазу заметные искры и всполохи взаимного притяжения, которое оба для чего-то пытаются укрыть всеми возможными силами. Вот только для чего – бог весть. Всякий раз, когда начинал с раздражением – против себя, естественно – думать об этом, Нестеров так и не мог понять, что же мешает ему немедленно разрешить собственные сомнения и просто-напросто объясниться, наконец, с Любовью Сергеевной. И там уже – пусть сама решает, как им быть дальше. И всякий раз неизменно приходил к выводу… что еще рано. Что надо дать ей еще немного времени, подождать. И снова ждал, словно идиот, хотя бы каких-то знаков, что небезразличен ей, а Любовь Сергеевна по-прежнему не баловала его своей проницательностью на этот счет. В результате, спустя пару недель, Нестеров сделался всерьез влюблен и страшно раздражителен по причине понимания своего нынешнего глупого и незавидного положения. Ибо был абсолютно убежден, что терзаться нежными чувствами, будто подросток, не смея выказать их объекту страсти, когда тебе не шестнадцать, а едва не сорок лет, смешно и глупо. С другой стороны, по тем же самым соображениям, получить отказ после подобного объяснения станет еще большим ударом по самолюбию. Вот и думай, что теперь делать и как быть.

 Отправлено: 21.01.12 19:55. Заголовок: Уезжая некоторое вре..

Уезжая некоторое время назад из Москвы, Агалюлин рассчитывал, что остаток дней своих сможет провести в покое и мире, занимаясь любимым делом, как говорится, «вдали от суетных страстей». Да только, видать, было на роду ему написано постоянно оказываться в самом их водовороте. И коли не собственных – так хотя бы чужих. Беда пришла, откуда не ждали... Кто бы мог предположить еще несколько недель назад, что его недавно обретенный на новом месте приятель Нестеров – человек, компанию которого Агалюлин уже успел оценить, как крайне для себя приятную, станет, словно подмененный, на глазах превращаться в угрюмого и молчаливого типа, общение с которым делалось все более и более затруднительным. В том числе и по причине крайне обострившейся язвительности, приобретавшей порой оттенок желчности. Агалюлин и сам был из тех, кто за словом, если что в карман не лезет, но Роман, и в самом деле, сделался невыносим даже для него, наиболее понимающего и благосклонного к человеческим странностям слушателя. Впрочем, слушать как раз было особо нечего. Затем что задушевных разговоров, подобных тому, что случился как-то дождливым июльским вечером в кабинете знаменского особняка, между ними более не случалось. Соответственно, спросить, что, в конце концов, происходит, Агалюлину было как-то негде и некогда. Зато на то, чтобы успеть уже несколько раз то ли в шутку, а то ли всерьез послать друг друга к черту по каким-то пустячным поводам и еще дважды по-настоящему поспорить на ровном месте, едва не поругавшись после этого, если бы оба тут же не опомнились и не извинились, времени вполне хватило. Поэтому, чтобы дать Нестерову «перебеситься», по какому бы поводу не происходило это самое «бешенство», Борис Викторович решил на время ограничить с ним свои контакты, сославшись на собственную занятость. Предлог более чем благовидный и оправданный. Всему Любиму было известно, что доктор Агалюлин на своей работе буквально живет. Знал про то и его приятель, а потому спокойно принял такое оправдание, а может, сделал вид, что принял. В любом случае, гораздо чаще, коли уж случалось бывать вне города, Борис Викторович теперь гостил у соседки Нестерова. Любовь Сергеевна, в отличие от него, держалась с доктором крайне приветливо, однако и в ней ему последнее время виделись какие-то перемены: Любава стала более задумчива, меньше шутила и... будто бы помягче нравом. Во всяком случае, прежних иронических комментариев в адрес ранее любимого объекта ее насмешек, господина Нестерова – с тех пор, как он стал ее невольным спасителем, от девушки Борис Викторович не слышал. Хотя, конечно, это можно было бы объяснить и естественной в данной ситуации благодарностью. Но Агалюлину не давала покоя еще одна мысль – а что, собственно, Роман в тот день вообще делал в Погорелове? Зачем поехал к соседке, ничего, между прочим, ему о своих планах не сказав, хотя накануне они виделись? Пытался расспросить о том Любаву, но она отмахивалась, пустое, мол. Или же поспешно переводила тему разговора на другое. Однако всякий раз заметно оживлялась, когда он сам в очередной раз начинал рассказывать ей какие-то новости из жизни обитателей Знаменского, а особенно – его хозяина.

Все немного прояснилось в самом начале августа, а именно, в Ильин день, когда Федор Степанович Латынин пригласил его к себе на мероприятие, название которого – «братчина» – показалось Агалюлину непонятным. Ранее, у себя в Москве он про подобное не слыхивал, но вскоре выяснилось, что это просто такой сельский праздник, который участники устраивают вскладчину, старинный обычай. Было интересно и весело, но более всего интересно – и весело – Борису Викторовичу оказалось наблюдать лишь за двоими из его участников. Ясное дело, за кем. О, это было целое представление! Изредка отвлекаясь, Агалюлин осматривался по сторонам и не мог поверить, что только лишь ему одному здесь, кажется, очевидна до смеха простая вещь: двое его друзей, над странностями поведения которых он уже сломал голову, оказывается, всего лишь влюблены! Друг в друга. По уши. Когда и при каких обстоятельствах это случилось – предположить было сложно. Но одно Агалюлин видел четко: по неведомой для здравого ума причине, ведут себя при этом так, будто бы ничего не происходит, хотя, кажется, стань сейчас между ними, чинно беседующими о какой-то ерунде, и окажешься тотчас сожжен невидимыми искрами, которые начинают сыпаться всякий раз, как только Любава и Нестеров встречаются взглядом или оказываются слишком близко друг к другу.

Далее представление продолжалось уже с каждым из них по-отдельности. Поняв, что его друг болен, а не просто сбесился от безделия – на что, кстати, отчаянно жаловался, доктор Агалюлин прекратил на него по пустякам обижаться и стал вести себя именно так, как с прочими своими пациентами – участливо и деликатно расспрашивал о симптомах и думал, как помочь. Лекарство тут было всего одно, и даже имя имело подходящее. Вообще же, Борис Викторович уже успел повеселиться по поводу забавного сочетания их имен – Роман с Любовью. Вот уж, действительно, нарочно не выдумаешь! Нарочно следовало выдумать другое - как, устроить все так, чтобы они, наконец, смогли встретиться и поговорить наедине, а там, даст бог, и объясниться. Это оказалось сложнее. После той пресловутой братчины никаких праздников никто из окрестных помещиков у себя пока устраивать не торопился, а в гости друг к другу упрямцы тоже ездить отказывались, оправдываясь занятостью и отсутствием повода, хотя Агалюлин даже дошел до того, что деликатно предлагал свое посредничество. Чуть ли не сводничество, черт возьми! Впрочем, случай, как это часто происходило в его жизни, выдался сам по себе. Через неделю после Ильина дня, когда Любава предложила ему составить себе компанию на прогулке после обеда, а Борис Викторович, конечно, согласился. Погода была прекрасной, беседа приятной, шли они под руку и не торопясь, рядом бежал Голиаф Платонович – идиллия, да и только. Добрели привычным маршрутом до Знаменки и, веселясь, наблюдали затем, как громадный пес с удовольствием носится по кромке воды за бросаемым ему Любавой обломком ветки, периодически забегая в воду, а потом выскакивая на берег и отряхивая косматую шерсть, рассыпая по сторонам тучи брызг. В какой-то момент обернувшись, Агалюлин вдруг заметил, что за их развлечениями наблюдает с пригорка над речкой всадник на вороном ахалтекинце.

- О, Любава, смотрите, а мы тут, оказывается, не одни! – воскликнул доктор, тронув за плечо девушку, как раз склонившуюся, чтобы очередной раз забрать у своего пса ветку и вновь отбросить ее подальше. – Позволите пригласить его в нашу компанию, или нам и без него хорошо? – хитро поинтересовался он, с улыбкой взглянув на в одно мгновение изменившуюся в лице Любовь Сергеевну.

 Отправлено: 21.01.12 22:41. Заголовок: Быть проницательной ..

Быть проницательной в вопросах, касающихся столь тонких материй, Любови Сергеевне, как бы странно это ни показалось, мешал как раз жизненный опыт. Слишком практичной она была по своей натуре. Вернее – стала слишком практичной за эти годы, чтобы оставить себе хоть какие бы то ни было романтические притязания. Поэтому и не слишком раздумывала над тем, что могло бы произойти, если бы… Если бы Роман Дмитриевич имел какой-нибудь романтический умысел, когда целовал ее. Если бы вел себя при последующих встречах с ней более открыто. И еще множество всяческих «если бы», которые, время от времени, но возникали в размышлениях Любавы. Все вместе это не слишком способствовало хорошему настроению, ибо чем больше она гнала от себя размышления о Нестерове, тем назойливее они возникали в вечерние часы, когда разум уступает место фантазиям. Однако девушка даже и подумать не могла, что ее тайные мысли столь очевидны, по-крайней мере, для одного человека точно.

Человеком этим, который также мог отвлечь и развлечь ее, был Агалюлин. Но в последнее время и он стал нечастым гостем в их краях. «Дела-дела!» - оправдывался он обычно перед Любой, когда они встречались где-либо и барышня Мещеринова спрашивала, отчего он не заезжает в Погорелово. Да и сегодня, приехав туда по делу, был оставлен на обед фактически силой. Хоть и сам не слишком противился этому насилию. Разговор за столом касался общих вопросов. Люба расспрашивала о делах в лечебнице, о новостях и о соседях. Ибо ему, доктору, который все же много разъезжает, должно быть больше известно, чем ей, домоседке, что творится в округе. И тогда Борис Викторович, желая утешить, а может, просто для поддержания беседы, для начала рассказал, что у помещика Вересова случилась та же напасть с рожью, что и у нее. Дальше были еще какие-то окрестные байки, но постепенно Люба стала замечать, что в своих рассказах Агалюлин, словно нарочно, то и дело возвращается к ближайшему Любиному соседу – Нестерову. Так, вскоре ей поведали, что у него хандра, шутя притом добавив – неизлечимая. А еще невзначай интересовались, не знает ли сама Любава, что могло бы стать ее причиной. Барышня Мещеринова не знала, но странно смущалась в ответ, хоть и не от самого вопроса, а от тона, которым он был задан. Поэтому, когда, наконец, удалось довольно ловко перевести разговор от хандры Нестерова к хорошей погоде, Люба поспешила предложить своему гостю послеобеденную прогулку. Во время которой они, впрочем, больше о Романе Дмитриевиче они более не упоминали, а развлекали друг друга различными иными темами.

У речки, почти на том самом месте, где пару недель назад Любава волей своего злосчастия совершила купание, гуляющие остановились. Внезапные воспоминания того дня завладели разумом девушки, и беседа с Агалюлиным стала постепенно будто бы затихать. Бросая своему псу палку, лохматя шерсть за его ушами, Люба перед мысленным взором видела теперь Нестерова. А точнее то, как он помогал ей, как согревал и утешал. От задумчивости ее отвлек голос Бориса Викторовича, который о чем-то спрашивал, указывая при этом в сторону пригорка – того самого, откуда прошлый раз и появился Роман Дмитриевич, подумалось ей. Поэтому, когда Люба обернулась и вновь увидела там знакомую фигуру всадника, то в первую секунду даже испугалась – уж не грезит ли она наяву. И, видно испуг или удивление настолько явно отразились на лице девушки, что Борис Викторович даже сам заволновался, тотчас начав выяснять, хорошо ли она себя чувствует.

- Просто выпрямилась быстро, в глазах потемнело. Ничего страшного, - не своим голосом произнесла она и, лишь справившись с этим непроизвольным волнением, добавила чуть шутливо:

- Ну, это вам решать, можем и без Романа Дмитриевича обойтись.

Агалюлин, однако, решил иначе и уже активно махал руками всаднику, который, кажется, тоже раздумывал – не сделать ли ему вид, будто не замечает этого. Но потом все же подхлестнул своего коня и уже спустя минуту оказался перед Любой и ее спутником. Все они тут же принялись здороваться друг с другом, а доктор, который вдруг отчего-то сделался похож на загадочного сфинкса, предложил Нестерову составить им компанию на прогулке. Он не стал отказываться, спешился и, ведя коня под уздцы, пошел с ними рядом. И все это время Люба исподволь аккуратно разглядывала его лицо, выискивая признаки той хандры, о которой намедни рассказывал доктор. Они были в наличии. Хмурый взгляд, которым он одарил свою соседку и ее спутника, на минуту даже напомнил Любаве прежнего Нестерова, с которым она не ладила. Впрочем, очень скоро он будто бы повеселел. Случилось это, когда она сама поинтересовалась его здоровьем, подавая ему руку для приветствия. И от этого обстановка немного разрядилась. Но больше всего радости от неожиданной встречи, кажется, испытывал Голиаф Платонович, который, тычась мордой в ладонь Нестерова, то и дело преданно заглядывал мужчине в глаза, будто упрашивая поиграть с ним.

 Отправлено: 22.01.12 00:52. Заголовок: Чтобы не выглядеть, ..

Чтобы не выглядеть, как троица глухонемых на прогулке, практически всю обратную дорогу от Знаменки до дома Агалюлину пришлось разговаривать сразу за всех троих. В безуспешных попытках завести более-менее полноценную беседу он обращался то к Нестерову, то к Любе. Но эти двое, шагая по обе стороны от него, предпочитали лишь односложно соглашаться с ним, да еще делать периодические короткие замечания. Все вместе это было забавно, но и странно. Прекрасно зная характеры каждого из них, Агалюлин про себя не уставал изумляться этой нелепой скованности. И если дело было в его присутствии, то сделали бы только знак – и он готов был испариться в любую минуту. Но Любовь Сергеевна, напротив, лишь крепче держалась за его локоть, да изредка бросала мимолетные взгляды на Романа Дмитриевича. Так втроем они и вернулись через поля к парку, а вскоре вышли и на полянку перед домом.

- А было бы неплохо теперь выпить чаю, да, Любовь Сергеевна? – Борис Викторович, ничуть не стесняясь, почти по-хозяйски направился в дом, по пути призывая Луизу. Люба и Нестеров шли за ним следом. Некоторое время в комнате, что выходила своими огромными окнами в сад, было тихо, слуги накрывали на стол, а гости и хозяйка устроились в креслах и молчали. Даже Агалюлин, устав развлекать своих приятелей, решил взять паузу, которая теперь все более и более затягивалась и становилась неловкой.

- Любовь Сергеевна, вы очень устали от прогулки? А то, может быть, пока порадуете нас с Романом Дмитриевичем своим пением? – Борис Викторович с улыбкой обернулся к Нестерову. - Знаете ли вы, Роман Дмитриевич, как дивно наша хозяйка играет на гитаре? А уж как поет!

Люба, меж тем, с негодованием взглянула на него, всем своим видом показывая, что последние слова его были совершенно лишними, добавив при этом, что, конечно же, Роману Дмитриевичу это совсем не интересно. Но напрасно старалась она увильнуть. Теперь уж и второй гость просил ее спеть, и Любаве не осталось ничего, кроме как велеть послать наверх в свою комнату за гитарой. Когда же инструмент принесли, то взяв его в руки, девушка еще долго в нерешительности перебирала струны, не зная, что лучше исполнить, но и тут добрый доктор решил подсобить:

- А спойте нам ту, что вы сами положили на музыку, Любовь Сергеевна! Кольцова, кажется, слова были?

Люба на его просьбу лишь головой покачала, но отказываться не стала. Придвинув стул поближе к окну, устроив его удобно для себя, но нарочно таким образом, чтобы не видеть своих гостей, она устроилась на нем с гитарой, а затем, чуть склонив голову к правому плечу, заиграла. При этом, время от времени поднимая взгляд от гитарного грифа, Люба порой задумчиво поглядывала в окно, словно уже и забыла, что не одна в комнате. Голос ее то взмывал ввысь, то становился еле слышен, следуя смыслу произносимых устами слов. А быстрые переборы мелодии, льющиеся со струн, лишь дополняли ее пение, вторя голосу девушки. Когда же, окончив петь, Люба замерла, опустив руку на колено, в комнате вновь воцарилось молчание. Лишь немного погодя, словно ей требовалось время совладать со своими чувствами, она вновь повернулась к гостям, но старалась смотреть при этом только на Бориса Викторовича. Тот улыбнулся, похвалил ее пение, но тут же охнул и вдруг поспешно извлек из кармана своего жилета часы.

- А ведь я опаздываю, господа! Покорнейше прошу меня простить, Любовь Сергеевна. Но на чай, судя по всему, остаться нынче никак не смогу! Обещался еще третьего дня быть сегодня к пяти у Сорокина, а сам заболтался, да заслушался вашим дивным пением!.. Нет-нет, Роман Дмитриевич, уж хотя бы вы не бросайте наш милую мадемуазель Мещеринову!

---

Скрытый текст

Предположительно, Любовь Сергеевна исполнила песню на стихи А.Кольцова. ПЕСНЯ Если встречусь с тобой Иль увижу тебя,- Что за трепет, за огнь Разольется в груди. Если взглянешь, душа, - Я горю и дрожу, И бесчуствен и нем Пред тобою стою! Если молвишь мне что, Я на речи твои, На приветы твои Что сказать, не сыщу. А лобзаньям твоим, А восторгам живым, На земле у людей, Выражения нет! Дева - радость души, Это жизнь - мы живем! Не хочу я другой! Жизни в жизни моей! 1827

 Отправлено: 22.01.12 21:17. Заголовок: Являясь поборником п..

Являясь поборником профессионализма во всем, домашнее музицирование Роман Дмитриевич, признаться, недолюбливал. Потому и собственных талантов в этой сфере старался не афишировать и демонстрации чужих по возможности избегал. Однако слышать пение Любавы было его давним желанием. Потому, едва Агалюлин попросил ее об этом, тут же сам включился в процесс уговоров, хотя, по всему было видно, что Любовь Сергеевна отказывается вовсе не из пустого кокетства, а верно, в самом деле, стесняется. Это было очень мило, но отступаться Нестеров не собирался, поэтому, в конечном итоге, ей пришлось согласиться. Когда принесли гитару, и Любава на некоторое время задумалась над тем, что ей спеть, Роман Дмитриевич напряженно ждал решения, словно, действительно, имело какое-нибудь особенное значение, что это будет – чувствительный романс или какая-то веселая песенка. Хотя, в его нынешнем состоянии разума особенное значение приобретали самые неожиданные вещи. Делать выбор, все же, досталось случаю – в лице Бориса Викторовича. Указанное Агалюлиным имя поэта, ничего Нестерову не говорило, верно, кто-то из современных, но если стихотворение настолько понравилось Любаве, что даже захотелось превратить его в песню, оно определенно заслуживало внимания. Да и вообще изрядно удивляло, что она, оказывается, еще и музыку сочиняет… Откинувшись на спинку кресла, прислонив к подбородку руку, Роман Дмитриевич приготовился слушать. Мелодия с самого начала показалась ему незатейливой, но приятной, играла Любовь Сергеевна тоже несовершенно, иногда запинаясь, впрочем, это могло быть следствием волнения, поэтому судить строго было бы неправильно. Но вот она запела – и Нестеров в мгновение забыл обо всем, что недавно думал. У нее, в самом деле, было контральто – глубокое, чувственное, с потрясающим вибрато на нижних нотах и изящными верхами, которые она чуть приглушала, выпевая с небольшим придыханием, от которого простенький текст стихотворения приобретал характер интимного любовного признания, трогающего не только душу, но пробуждающего также и более земные желания. Замерев на месте, Роман Дмитриевич не мог отвести глаз от ее тонкого профиля, не имея возможности смотреть в глаза – Люба сидела, наполовину отвернувшись от них с Агалюлиным к окну. Но и этого было достаточно, чтобы видеть, насколько красива она сейчас, словно бы освещаемая тем особенным светом, идущим изнутри, когда человек делает то, что по-настоящему любит делать. Очнулся он далеко не сразу в тот момент, когда Люба закончила петь – от тихой ухмылки и иронического взгляда Агалюлина, устремленного прямиком на него, показавшихся Нестерову сейчас настолько неуместными, что, если бы не присутствие дамы, то непременно повлекли бы за собой весьма резкую отповедь в его адрес. Однако и на этом его не в меру ретивый приятель, видимо, не посчитал свою миссию амура оконченной. Спустя пару минут, выразив хозяйке все положенное восхищение ее талантами – в то время как сам Нестеров так и сидел молча, словно растеряв свои манеры и находя все слова, что приходили на ум слишком простыми и заурядно-пошлыми для выражения эмоций, вызванных ее пением, Агалюлин вдруг подхватился, «вспомнив» о неком срочном деле, и засобирался уезжать. Выглядело это настолько шитым белыми нитками, что Нестерову вновь захотелось ругаться. Мельком взглянув на Любовь Сергеевну, он увидел на ее лице то же выражение растерянности, которое, верно, было теперь написано и на его собственной физиономии, плюс к этому в глазах ее на мгновение будто бы промелькнуло неудовольствие. Которое Роман Дмитриевич немедленно истолковал в невыгодном именно для себя свете. Похоже, она просто не хотела оставаться с ним наедине. Но долг вежливой хозяйки приказывал поступать не так, как хочется, а так как должно. Впрочем, нечто подобное теперь испытывал и он сам. Делал, что должно – ибо мерзавец Агалюлин поставил в такие условия, благополучно исчезнув из гостиной Любови Сергеевны, в то время как самому ему теперь придется остаться здесь еще хотя бы на четверть часа – доставляя своим присутствием хозяйке мучение и мучаясь самому. Неловко улыбаясь и выискивая слова для разговора, который теперь, в отсутствие Бориса Викторовича, и вовсе сделался каким-то пустым и нелепым, а он, чертов дипломат, совершенно не знал, как это исправить… Наконец, протерзавшись еще положенную четверть часа, Роман Дмитриевич решил, что тоже может уходить, о чем и сообщил Любови Сергеевне, кажется, порадовав ее этим. Во всяком случае, задерживать и просить остаться его никто не стал. Впрочем, проводить до порога, все же, предложили, хотя Нестеров просил не беспокоиться, утверждая, что прекрасно найдет дорогу самостоятельно. И вот они снова шли рядом друг с другом через комнаты дома мадемуазель Мещериновой, и с каждым шагом он все отчетливее понимал, что, должно быть, совершит самую большую глупость в своей жизни, если не поговорит с ней и не скажет о своих чувствах. Именно сейчас, в эту минуту. Здесь, посреди этой комнаты, и пусть это видят все, кому случится оказаться рядом – все равно! Потому что другого раза может и не быть…

- Любовь Сергеевна, наверное, через минуту вы сочтете меня опасным сумасшедшим – и, в принципе, не ошибетесь, - внезапно остановившись, он взял руки девушки в свои и посмотрел ей в глаза, в которых тотчас отразилось замешательство. – Я, действительно, сошел с ума, я безумно люблю вас. Понимаю, что, должно быть, чувство мое безответно, и что в свои лета я в нем покажусь вам смешным, но ничего не могу с собой поделать. Оправдывает меня лишь то, что я все же боролся и пытался справиться, прежде чем окончательно сдаться на милость, вам, похитительнице сердца моего. Однако теперь оно у вас. И что делать с ним дальше – решайте сами. Я приму любой выбор. Откажете – никогда не упрекну вас в этом, коли судьба позволит нам встречаться дальше. Согласитесь – стану самым счастливым человеком на свете и сделаю все, чтобы составить в ответ ваше счастие. Чему быть – того не миновать, Люба, милая! Видите, с вами я стал фаталистом, того и гляди – ударюсь в мистику или еще бог знает каких глупостей наделаю и наговорю. Но только молчать о своем чувстве и далее – выше моих сил.

 Отправлено: 23.01.12 19:34. Заголовок: Любава до сих пор не..

Любава до сих пор не могла дать себе внятного объяснения, что так поразило ее в стихотворении, которое Лидочка Латынина дала ей как-то прочесть в одном поэтическом журнале. Тем не менее, тогда она сразу же попросила у приятельницы перо и бумагу, чтобы переписать его для себя и, едва закончив, почти тотчас начала напевать некий мотив. А вернувшись чуть позже домой, попыталась оформить его в нечто более осмысленное. Получилось далеко не с первого раза, но через неделю новый романс ее собственного сочинения был готов. И так уж вышло, что первым слушателем его, совершенно, впрочем, случайно, так что скорее его можно было бы назвать «подслушивателем», стал Борис Викторович, который теперь, совершенно вероломно, на пару с Нестеровым уговаривал девушку исполнить именно его, хотя прекрасно знал, что ей это неловко.

Вот потому-то, взяв в руки гитару, Люба едва смогла унять дрожь в пальцах, все равно не до конца совладав с волнением, никогда прежде так сильно ею не владевшим. Впрочем, стоило лишь ей коснуться струн, стоило зазвучать первым аккордам музыки, как реальный мир вокруг удивительным образом вдруг сделался призрачным, в то время как образы из песни, наоборот, приобрели черты реальности, а переживания – искреннюю неподдельность. Когда же закончила петь, то вернулась в действительность, ощутив, как и тогда, в Знаменском, почти физическое прикосновение устремленного на нее взгляда Романа Дмитриевича. И не важно, что сидела в этот момент, почти отвернувшись, да и потом постаралась избежать встретиться с ним глазами напрямую, обращая все свое внимание на Агалюлина, который, конечно, тут же рассыпался в комплиментах по поводу ее пения, искренних, но при нынешних обстоятельствах звучавших как-то неестественно. А потом и вовсе вдруг засобирался уходить, хотя до этой минуты ни словом не обмолвился о том, что имеет еще какие-то планы на вечер.

Оставшись, таким образом, вдвоем с Нестеровым, Люба все же предложила ему выпить чаю. Он согласился, но далее, они так и сидели в почти что полном молчании, нарушаемом лишь редкими репликами, да едва слышным позвякиванием чашек о блюдце. Чувствуя себя, против здравого смысла и логики, кругом виноватой за хмурое настроение своего гостя, Люба мысленно пыталась сообразить, отчего он так напряжен? Точнее, отчего они оба испытывают этот дискомфорт, не в силах найти слова, которыми можно было бы хоть немного поддержать беседу, несмотря на то, что давно помирились и разрешили все свои противоречия. Не могла же она его еще чем-нибудь обидеть?! Ответа на этот вопрос не было. А сам Роман Дмитриевич вскоре поставил на стол свою чашку и, высказав все положенные в данном случае слова благодарности, сожалея, объяснил, что тоже вынужден откланяться. Но при этом в его безупречно вежливой интонации Любе послышалось почему-то с трудом сдерживаемое желание уйти как можно скорее, точно сбежать из ее дома. И это неожиданно так больно задело ее самолюбие, что девушка вновь ощутила желание сказать ему вслед какую-нибудь неприятную колкость. И все же благоразумие победило язвительность, потому, встав следом за гостем, Люба настояла, что проводит его до крыльца лично.

То, что случилось всего через несколько минут после этого, было настолько неожиданным, что поначалу и впрямь испугало Любу. Остановившись посреди одной из комнат, через которые пролегал их путь к выходу из дома, Роман Дмитриевич вдруг взял ее руки в свои ладони и сжал их так сильно, что ей стало почти больно, а потом, по-прежнему серьезным и мрачным тоном вдруг заговорил о своих к ней, к Любе, нежных чувствах!

И от этих слов, спустя минуту совершеннейшего замешательства, сердце в груди Любавы резко застучало, а потом словно совсем сорвалось и замерло. Роман Дмитриевич уже закончил говорить и ждал своего приговора, а она все никак не могла опомниться. Но еще большим потрясением оказалось ощутить то, как сладко заныло в груди от произнесенных им слов, почувствовать, как что-то внутри ее будто бы вырвалось наружу под действием волшебного заклинания, в них заключенного. Вырвалось – и с катастрофической быстротой заполняет все ее существо, заставляя пылать жаром щеки, а губы – распускаться в непроизвольной улыбке, одновременно чувствуя приятное покалывание в кончиках пальцев, которые все еще удерживает в своих руках Роман Дмитриевич.

- Вот ведь, и вправду, сумасшедший, - едва слышно произнесла она, поднимая глаза на Нестерова и лукаво улыбаясь ему. А что еще можно было сказать – что она его любит? Но Люба еще и сама до конца не верила в это. Хотя, от одних только мыслей о том, что сейчас с нею происходит, сердце вновь начинало биться сильнее и громче, словно бы самостоятельно стремясь донести ответ всему миру за свою недоверчивую хозяйку, - Чему быть, того не миновать? Ну, может, оно так и есть? Да, Роман Дмитриевич.

 Отправлено: 24.01.12 21:34. Заголовок: - Что?.. Что это зна..

- Что?.. Что это значит? – казалось, будто бы она говорит с ним на каком-то незнакомом языке, хотя все слова до одного были просты и понятны. И все же… - «Да» - это означает, что вы… согласны? – темно-серые глаза откровенно смеялись над его бестолковостью, но ему нужен был совершенно определенный ответ. Жизненно необходим. Поэтому следующую бесконечно долгую секунду Нестеров напряженно всматривался в них, словно старался заглянуть непосредственно в сердце – и прочесть там то, что было сейчас так важно знать со всей возможной точностью.

И тут Любовь Сергеевна… да какая там Любовь Сергеевна – Люба! Милая, обожаемая, единственная Любушка вновь улыбнулась и избавила, наконец, его от мучений, а себя – от стальной хватки, которой обезумевший кавалер все еще сжимал ее хрупкие пальчики, чуть заметно пошевелив которыми, она напомнила ему, что он ведет себя, словно первобытный человек. Осталось, верно, только схватить ее, перекинуть через плечо, да и утащить затем к себе в пещеру. Собственно, последнее было бы очень даже кстати, но, после недолгой борьбы, цивилизованная сущность человека разумного в Нестерове, к счастью, все же одержала верх над счастливым дикарем. Потому, вместо того, чтобы с радостным ревом осуществить изначально желаемое, он лишь порывисто прижал Любу к себе, бережно обнимая затем ее тонкий стан, не решаясь от полноты нахлынувшего чувства даже на более откровенную ласку, нежели просто прижаться губами волосам девушки, спрятавшей лицо на его груди. Влюбленный юнец, впервые признавшийся в любви, да и только. Понимая умом всю нелепость этого внезапного, едва не на ходу объяснения – наверняка, Люба мечтала о чем-то другом, более романтическом, с цветами, красивой музыкой, белым конем, пасущимся неподалеку – он почему-то был уверен, что она не обижена на него за это. И может быть, даже немножечко счастлива. А красивых сцен на их век еще вполне достанет, ведь жить со своей Любовью Роман Дмитриевич собирался долго.

О свершившейся помолвке они не сказали никому – не сговариваясь, будто боялись спугнуть свое внезапное счастье. Даже Агалюлин, заехавший на следующий день в Знаменское якобы для того, чтобы рассказать Нестерову, что хочет купить еще кое-какое оборудование для амбулатории, которую, ввиду успешности начинания, он намеревался в ближайшее время превратить в полноценную больницу и даже пригласить на работу еще докторов, так и не смог ничего у него выведать, хотя буквально ужом извертелся, так и эдак пытаясь заговорить с приятелем на интересующую тему. Но в этот раз Роман Дмитриевич был начеку и лишь посмеивался про себя, чувствуя, как Агалюлин сгорает от любопытства и тихо бесится от невозможности его удовлетворить.

С Любой они теперь виделись каждый день. Точнее, каждый вечер, когда Нестеров, верхом, направлялся к условленному часу в прекрасно известное и очень важное для обоих место – на берег речки Знаменки, где, словно по какой-то странной прихоти судьбы, происходили все самые важные события в развитии их отношений. Люба приходила туда вместе с Голиафом Платоновичем, которому была доверена важная миссия «прикрытия» тайного романа его хозяйки – ведь именно под видом прогулок с питомцем мадемуазель Мещеринова теперь надолго исчезала из дому по вечерам, возвращаясь, порой затемно, чем сильно беспокоила старуху Луизу. Об этом Люба рассказывала ему со смехом, добавляя при этом, что чувствует – фройляйн обо всем догадывается, а значит, того и гляди, накажет ее, лишив на неделю сладкого за неблаговидное для барышни поведение и тайные свидания со взрослым мужчиной. На что Нестеров возражал, что ничего «неблаговидного» они еще даже и не начинали, и вообще – его намерения «насчет барышни» кристально честны, а значит, он готов на какие угодно объяснения. Даже с Луизой Францевной. Впрочем, порой они, действительно, вели себя глупо: спорили по мелочам, ругались – минут на десять, потом бурно мирились с объятиями и поцелуями. Короче, вели себя, как и полагается всем влюбленным на белом свете, сколько бы лет им не было и сколько бы жизненного опыта их не обременяло, подобно тяжелому заплечному мешку, от которого никак не избавиться – потому как без него же одновременно и не обойтись.

А еще спустя две недели Роман Дмитриевич уехал в Петербург. Ненадолго – обещал вернуться всего через несколько дней, ибо в столице его ожидало всего несколько дел, хотя и важных. И первейшее из них – встреча с Нессельроде. Как государственному чиновнику высокого ранга, Нестерову полагалось получить разрешение на бракосочетание у непосредственного начальника. Никакого затруднения здесь возникнуть, впрочем, не могло, ибо причин мешать семейному счастью своего подчиненного у Карла Васильевича не имелось ни малейших причин. Еще необходимо было встретиться лично с Абросимовым – разъяснить ему, как действовать в новых обстоятельствах в деле о покупке Любавиных векселей. Ну и, конечно, заказать в кратчайшие сроки обручальные кольца и свадебный подарок, чтобы побыстрее вернуться затем домой, в Знаменское – да, теперь он именно здесь чувствовал себя дома – а после, как можно скорее обвенчаться. Ну, а чего же еще им еще было ждать?