Отправлено: 02.01.23 02:10. Заголовок: Было раннее утро и н..
Было раннее утро и небо сливалось с серым, густым и влажным туманом, сделавшим мир вокруг почти невидимым. Старинное здание монастыря едва проступало своей темной громадой сквозь эту серую дымку, когда в широко распахнутые ворота его подворья заехал отмеченный красным крестом на белом фоне автомобиль, из кабины которого выбрался капитан медицинской службы Веригин. И затем, сразу же привычно извлекая из кармана портсигар, принялся с недовольным видом озираться по сторонам:
- Чёрт знает что! И где же конкретно нам здесь будет возможно разместиться?! – пробормотал он, наконец, сухо глянув на своего шофера и ординарца, которому, собственно, и было прежде поручено найти подходящее место для развертывания их нового эвакуационного госпиталя.
- Пойдёмте, я вам покажу, пан капитан, - внезапно раздался из тумана тихий, певучий голос с едва заметным акцентом, а еще через мгновение перед Степаном Александровичем возникла женщина в монашеском одеянии, возраст которой определить из-за этого было довольно сложно. - Я сестра-хозяйка, мать-настоятельница просила меня оказать вам все возможное содействие.
- Простите, - смешавшись, как мальчишка, Веригин поспешно сунул в карман так и не зажжённую папиросу и отправился следом за монахиней.
- Наш монастырь большой, а вот сестёр осталось немного, так что мать-настоятельница выделила вам всё восточное крыло.
- Я бы хотел выразить благодарность настоятельнице...
- Не нужно. Это богоугодное дело. Кем бы ни были раненые, все они дети божьи! Мать-настоятельница слишком стара и почти уже не выходит из своей кельи. Если вам что-то понадобится, общаться будете со мной. Тем не менее, прошу не забывать, где вы находитесь и соблюдать определённые приличия.
Следующие полчаса оказались полностью заняты осмотром выделенных им помещений. Перемещаясь из одного зала в другой следом за своей проводницей, Степан Александрович уже мысленно планировал, как именно будет лучше расставить госпитальные койки, какие из комнат отвести под перевязочные, где устроить операционную, а где – покойницкую, что никогда не пустует ни в одном из госпиталей этой войны.
Все свои идеи он заносил в записную книжку, одновременно рассчитывая, сколько времени пройдёт, прежде чем все сможет заработать на полную катушку. Хотя прибытие на станцию первого поезда с ранеными ожидалось уже сегодня.
Когда, показав все, что должно, монахиня, наконец, его оставила, еще раз быстро пройдясь по пустым комнатам – только теперь в обратном направлении, капитан вновь неторопливо вышел во двор, намереваясь воспользоваться таким редким на всякой войне благом – немного побыть в одиночестве и тишине. Тем более что шофер его уже отбыл на станцию. И теперь этому почти ничего не мешало. Кроме тумана, что своими сырыми объятиями пробирался даже под тяжелую шинель. Между тем, солнце все никак не хотело появляться через облака.
Усевшись на каменную тумбу, которая, по-видимому, когда-то служила здесь опорой коновязи, Веригин вновь извлёк портсигар и наконец-то закурил, затягиваясь и выдыхая вверх струю серого, словно этот проклятый туман, дыма. И затем долго ещё сидел вот так, вглядываясь в небо, словно намереваясь что-то там рассмотреть. Или же, быть может, лучше сказать кого-то…
Минуло уже полных два года с тех пор, когда благородный душевный порыв вырвал его – обычного молодого оболтуса, мечтавшего лишь о том, чтобы день и ночь оперировать, да еще – немного о будущей научной карьере, из привычной жизни. Навсегда перевернув в ней, затем, все с ног на голову.
Сколько раз до этого он начинал думать, что стал настоящим мужчиной, взрослым. Но почему-то неизменно выходило наперекосяк. И он по-прежнему оставался всё тот же глупый, самодовольный мальчишка, лишь мечтающий о том, как будет бескорыстно приносить пользу людям. Что ж, теперь его мечта, можно сказать, наконец-то осуществилась. Достаточно опытный полевой хирург, повидавший многое фронтовой офицер, недавно получивший очередное повышение в звании, он мог бы, наверное, гордиться собой… Если бы не ощущал вместо этого всё возрастающее бессилие и непонимание замыслов Всевышнего. Или же тех, кто возомнили себя проводниками его воли.
Нет, безусловно, кое-что он всё-таки может. Потому делает, и еще будет делать. Спасет многие человеческие жизни – тем более конца этой войне не видно вовсе. Но в чём же всё-таки истинная суть его бытия?
В последние полтора года прагматик и уже давным-давно почти что атеист, Веригин вдруг задумался о том, кто же управляет нами всеми на самом деле? Кто дарует и забирает жизни, кто знает чуть больше, чем все живущие на земле?
И, нет. При всём этом, он, тем не менее, так и не стал истово верить, хотя не раз обращал внимание, что именно на Всевышнего возлагают свои надежды не только сами раненые, но и многие его коллеги, опытные и мастеровитые хирурги. Последних он разубеждать из вежливости не решался, а вот пациентов, бывало, в сердцах поругивал за эту слепую дурацкую веру в то, что все в «руках Божиих». Потому что, в отличие от них, точно знал, что причиной гангрены, ведущей к необходимости ампутации, является не божественная воля, а всего лишь инфекция. Которой вполне можно избежать, четко соблюдая все установленные правила обработки раны и дальнейшего за нею ухода. Но объяснить это темным мужикам, взиравшим на молодого сердитого доктора добрым, мудрым взглядом, не отрицая его слов, но и не соглашаясь с ними – не мог. Вот то, что бесило Веригина более всегов самом начале! Вот эта вот самая «достоевская» философия! Плюс абсолютная невозможность заставить этих дремучих людей поверить в медицину и в человеческий Разум в целом, а не в какую-то там непонятную высшую силу.
Однако прошло время, и вот уже и сам он ловит себя на том, что порой невольно обращается с просьбой к чему-то незримому, что, может статься, всё-таки, в чем-то и руководит его судьбой?
Вот потому-то и новость о том, что новым местом расположения их госпиталя вскоре станет именно монастырь – причем, женский, что тут же стало причиной множества скабрёзных шуточек господ офицеров из его окружения, сам Веригин воспринял как своеобразный знак. Что, впрочем, нисколько не отменяло необходимости подойти со всей ответственностью ко всему остальному. Пусть и придется приложить для этого немалые усилия…
Именно в этом месте размышления капитана были внезапно прерваны грохотом первых подъезжавших к монастырю санитарных подвод, за которыми, растянувшись на несколько километров, медленно тащились и остальные телеги.
Тяжело вздохнув, он поднялся, оправил шинель и побрел к воротам. Встречать…
Отправлено: 05.01.23 02:30. Заголовок: - Но я всего лишь п..
- Но я всего лишь просто хотела навестить Тетеньку! Третьего дня сестра Беата прислала записку, сообщает, что в последние две недели ей стало хуже, чем раньше.
- Так и неудивительно! В семьдесят-то восемь лет!.. Иоланта, милая, пойми меня правильно, но не думаю, что ходить в этот монастырь теперь будет прилично, - с сомнением глянув на сидящую напротив падчерицу, графиня Замойская, сокрушенно вздохнула, беззвучно опустила на белоснежную скатерть свою тонкую фарфоровую чашку и перевела страдающий взор на мужа. – Нет, Гжегош, а почему ты молчишь? Почему именно я говорю об этом с твоей дочерью?!
- И что же именно я обязан ей сказать, моё сердце? – отложив вслед за женой столовые приборы, граф едва заметно подмигнул Иоланте.
- Как отец, ты просто обязан ей запретить! После того, как там расположились эти ужасные грубые солдаты…
- Раненые солдаты, пани Малгожата, - негромко её перебивая, уточнила Иоланта. – И доктора, которые им помогают.
- Ах, да какая разница! К тому же, они русские. Которые нас, поляков, не любят – это ведь всем известно!
- И лучше всех, разумеется, известно тебе, ни разу не выезжавшей дальше Львова и не видевшей своими глазами в жизни ни одного русского, - с невозмутимым видом кивнул Замойский, вновь принимаясь за завтрак, ради которого они втроем – младший сын, шестилетний Лешек, до привилегии принимать пищу вместе с взрослыми пока еще не дорос, собственно, и собрались в малом, «охотничьем», обеденном зале трехсотлетнего родового замка, где на едоков гордо взирали с портретов позировавшие на фоне добытых трофеев предки нынешнего хозяина. Человека, к слову, весьма милосердного, доброго и охоты совершенно не любившего. Потому-то здесь, в галерее, никаких его личных трофеев и не было… Ежели не считать таковым – в шутливом, конечно же, смысле его вторую супругу. Которую граф привел в этот дом семь лет назад, вдовея с тех пор, как умерла в преждевременных родах мать Иоланты и ее старшей сестры Кассии, те же самые семь лет обитавшей замужней дамой в столичной Вене. Именно на ее свадьбе старый, впрочем, весьма относительно, сорокатрехлетний граф и повстречал тогда свою новую избранницу, приходившуюся будущему зятю дальней кузиной…
Замечание отца заставило Иоланту чуть слышно хмыкнуть. А саму графиню – обиженно покраснеть: урожденная дочь скромного сельского шляхтича, она, и верно, не обладала ни особой широтой кругозора, ни глубоким умом. Но, как большинство истинных полек, тем не менее, замечательно умела подать в выгодном свете то, что у нее действительно имелось: очень недурную внешность и хорошие манеры. Да и в целом была женщиной искренней, сердечной. Отчего Иоланта с нею довольно быстро подружилась. В отличие от старшей сестры, так и не сумевшей простить отцу не столько самого второго брака, сколько его откровенного мезальянса, ведь их собственная покойная мать происходила из рода князей Полубинских!
По мнению самой Иоланты, эта разница уже давно и совершенно изгладилась. А может, и прежде существовала лишь в распаленном нелепой, детской, обидой воображении Кассии, которая с тех пор ни одна, ни со своей семьей так ни разу и не навестила вновь Соколью Гору – таково было название их замка. Главное, что отец был счастлив с этой женщиной. Которая, к тому же, подарила ему столь долгожданного наследника рода Замойских, отчего угроза, что он, как многие прежде не менее славные фамилии, угаснет уже в ближайшее время, будто бы вновь отступила.
Вновь – это потому что несколько веков назад, по семейной легенде, такое уже случалось. И вот тогда один из предков нынешнего главы семейства якобы пообещал отдать в невесты сыну Божьему свою любимую и единственную дочь за то, чтобы сам Господь в обмен даровал ему сына-продолжателя рода. С тех пор, если в очередном поколении рождались лишь девочки, к данному способу, по тем же самым преданиям, прибегали еще не один раз. Если верить старухе Ганне, кормилице графа Гжегоша, доживавшей ныне свой век в его доме на его же полном обеспечении, и сама мать-настоятельница местного женского монастыря, приходившаяся Замойскому родной тёткой – старшей сестрой его отца, избрала для себя духовное поприще отнюдь не совсем по собственной воле.
- Вот и из вас двоих, детки, кого-то однажды в монастырь отдадут, если только у матули вашей сынок совсем скоро не родится! – бывало, стращала она, в сотый раз пересказывая им с Касей эту историю.
И если Кассия еще тогда, совсем девочкой, возмущенно заявляла в ответ, что ни за что не подчинится столь глупому обычаю, то Иоланту вероятность подобного развития событий отчего-то совершенно не пугала. Скорее напротив. Вера в Бога – глубокая и искренняя, с самого раннего времени, что она себя помнила и осознавала, всегда была ее утешением и опорой.
Именно такая вера, скорее всего, и помогла ей однажды пережить то самое ужасное, что только может выпасть на долю девятилетнего ребенка: потерю горячо любимой матушки. Родившей, наконец, в тот страшный день столь нужного всей фамилии Замойских мальчика. Явившегося, однако, в этот мир слишком рано. И потому почти сразу умершего, прихватив заодно и свою мать, которая отправилась за ним следом спустя несколько дней, не справившись с тяжелой родильной горячкой.
С тех пор минуло десять лет. Как уже было сказано, Кассия повзрослела и благополучно вышла замуж, отец тоже женился. Вскоре после этого появился Лешек – дивный мальчишка и их всеобщий здешний свет в оконце. Потому о старой легенде никто не воспоминал уже даже в шутку.
Тем не менее, Иоланта, все эти годы тесно общавшаяся с матушкой Паулиной, которую в их семье издавна любовно именовали не иначе, как Тетенькой все, включая тех, кому она годилась уже в бабушки, всё больше приходила к мысли, что тоже выберет для себя именно этот путь. Только одно пока неизвестно: уже скоро, или, может быть, позже.
Однажды.
От родных и близких своих раздумий на эту тему Иоланта не таила. Мнение их принимала к сведению – хотя было оно у всех совершенно разным. Кассия, с которой довелось поделиться ими первой – три года назад, когда они с отцом, и маленьким братом гостили у неё в Вене, пришла в ужас. Назвала сумасшедшей и чуть ли не со слезами умоляла выбросить из головы «эту блажь». Старый граф, которому сестра тогда же сама обо всем и рассказала, зная, какое влияние тот имеет на Иоланту, был более сдержан в эмоциях, напомнив, что для всякой благоверной семьи подобное, вообще-то, есть великая честь. Хотя и было заметно, что ему нелегко сохранять столь взвешенную позицию: из двух дочерей, Иоланта с самого детства казалась Гжегошу Замойскому больше похожей на него самого, а потому была и более по сердцу.
Вопреки возможным предположениям, столь же яро, как и сестра, воспротивилась такому выбору Тетенька. Всегда добрая и невозмутимая, тогда она единственный раз в жизни строго отчитала Иоланту, заявив, что всерьез о своем призвании и выборе может рассуждать лишь тот, кто стоял перед ним по-настоящему.
- Ты же в своей жизни пока еще ничего всерьез не выбирала, Йоля. И себя ты тоже еще не знаешь! Вот и не смей утверждать, будто знаешь свое призвание и готова к этому выбору!
- Но когда же я буду готова? Можно ведь и за всю жизнь себя не познать!
- Значит, тогда и не будешь! А если Господь решит, что пора – поймешь в одно мгновение. Поверь, именно так однажды всё и произойдет!
Вот так поныне и жила Иоланта с этим «однажды» в своей душе, ожидая Божьего знака. Но, то ли Господу было не до того, чтобы посылать ей указания, то ли они были пока не настолько понятны, чтобы их сразу разгадать…
- Что ж, Малгося, если, и правда, хочешь, чтобы я сказал, тогда изволь: ничего запрещать Иоланте здесь я не стану! Нет дурного в её намерении и нет предосудительного в том, чтобы его осуществить. И это мое последнее слово!
- Тебе решать, Гжесь. И тебе замуж свою дочь выдавать! Не говори после, что я не предупреждала!.. Но ты хоть одна туда не ходи, Йоля! – прибавила она, вновь обращаясь к почти не поднимавшей все это время взгляда от своей тарелки падчерице.
- Хорошо, - спокойно кивнула Иоланта. – Я тогда Зофку возьму. Заодно поможет мне гостинцы для Тетеньки донести… И, папа, ты бы все же написал ей еще, да попытался как-то убедить согласиться на осмотр доктором Зморским! Знаю, что почти бесполезно, но вдруг?
Спустя полтора часа после этого разговора за завтраком, Иоланта на пару с собственной горничной, бойкой, пухленькой и круглощекой Зофьей, что несла в руках большую корзину, плотно набитую разными домашними разносолами, довольно бодро шагала через старую вересковую пустошь, всё еще затянутую по низинам клочками тумана, что в последние дни столь густо окутывал по утрам их местность, что старики – и прежде всего Ганна, видевшая предзнаменования чуть ли не в каждом природном явлении, наперебой твердили, что это не к добру.
- Ой, да что там их слушать, тех выживших из ума дедов, да бабок, панночка! – презрительно фыркнула Зофка, когда Иоланта ей об этом рассказала. – А по мне –даже очень это добрый знак! Вон, госпиталь открылся, так там мужчин-то теперь сколько! На всех девок в округе женихов хватит! И каких только никаких – выбирай, не хочу!
- Да ведь они же все раненые, Зофка! – не выдержав, улыбнулась Иоланта. – И это в лучшем случае! А в худшем, вовсе, калеки! Зачем тебе такие женихи?
- А что калеки? Ну и так даже если. Целые ноги да руки у мужика – ох, как не всегда самое главное, панночка! Уж тут вы мне поверьте! – прибавила она и, игриво хохотнув, многозначительно прикрыла глаза.
- Ты, давай, под ноги лучше смотри! – смущенно одернула её юная графиня, желая поскорее переменить тему разговора, которая становилась совсем уж неприличной. – Не то еще споткнешься о какую-нибудь кочку. И гостинцы испортишь, и сама расшибешься!
- Ой, да то не страшно! Меня военные доктора из монастыря теперь быстро вылечат, если что! Есть, поди, и среди них молодые да красивые?
- Матка Боска, да уймись ты, одержимая! – нетерпеливо закатила глаза теперь уже сама Иоланта, с трудом удерживаясь от смеха.
По мере приближения к монастырю, их беззаботная веселость, впрочем, начала потихоньку рассеиваться. И в раскрытые ворота подворья обе входили уже немного сторожась, оглядываясь по сторонам, и будто бы с трудом узнавая знакомое с раннего детства место.
Обычно такое спокойное, навевающее умиротворение и мысли о вечном, сегодня оно буквально кишело людьми в военной форме. Некоторые из них, но не все, конечно, были в белых халатах. Условно белых. А так – заметно испачканных кровью. Следы крови виднелись кое-где и на брусчатке, а также на сене, которым были заполнены пустые подводы, расставленные вдоль монастырских стен. Попадались и раненые, из тех, которые могли сами перемещаться, они брели рядом по двору или ковыляли навстречу. И с явным любопытством поглядывали на двух жмущихся к серой каменной стене девушек.
- Ой, пани, что-то мне прямо мутно, как гляну на эти бинты, да повязки!
- А еще собиралась тут флиртовать! - усмехнулась Иоланта, которую вид крови не пугал. А вот всё остальное было, пожалуй, тоже весьма непривычно. И прежде всего, да. То самое количество мужчин вокруг, о котором всего полчаса назад так грезила Зофка. В своей обычной жизни она никогда не видела их столько и оттого, верно, ощущала это подспудное беспокойство.
Наконец, среди всего этого военного серо-зеленого бело-окровавленного на глаза ей попалось нечто более привычное: высокий остроконечный крахмальный головной убор.
- Сестра Беата! Доброго дня! – махнув рукой монахине, которая исполняла здесь обязанности сестры-хозяйки, вместе с этим – главной помощницы матери-настоятельницы, а в последний год, можно сказать, все чаще и сама исполняла ее роль, пусть и неофициально, Иоланта прибавила скорость, устремляясь ей навстречу.
Зофка, подхватив повыше юбки, чтобы не выгвоздать их в грязи, коей подводы натащили на подворье огромное количество, рванула следом.
- Иоланта, девочка! Очень рада, что ты пришла! Вот видишь, как у нас теперь?..
- Да уж! – понимающе кивнула она в ответ. – Как Тетенька? Можно будет её увидеть? Папа вот ей всякого вкусного передал!
- Опять не спала всю ночь, страшно беспокоили боли в суставах. Да еще этот постоянный шум. Но по-прежнему не хочет принимать никаких лекарств. Говорит, никому Господь не дает больше, чем он может вынести. И ведь не поспоришь! Только под утро и уснула, бедняжка. Ты бы не будила ее!
- Нет-нет! Раз так, то, конечно, не буду! Тогда просто передайте ей вот это письмо от батюшки, а от меня привет. И скажите, что я обязательно приду снова. А гостинцы тогда Зофья сейчас отнесет на кухню.
- Непременно, деточка! Так и сделаем. А теперь позволь откланяться: дела!
Оставшись после этого на какое-то время в одиночестве, Иоланта сделала еще несколько шагов в сторону входа в монастырское здание. Вокруг по-прежнему сновали люди. Чтобы не мешать им работать, она присела на старинную каменную тумбу, собираясь дожидаться возвращения своей Зофьи именно здесь. Продолжая при этом невольно поглядывать за тем, что происходит вокруг.
В какой-то момент ворота монастыря вновь внезапно распахнулись, и наружу вышел высокий доктор в окровавленном халате, поверх которого, прямо на плечи, была небрежно накинута офицерская шинель. Глядя на него, Иоланта вдруг поняла, что не может сходу понять его возраст: возможно, около тридцати, а может, и все сорок с лишним. Еще её внимание сразу же привлек странный, будто бы фосфорический блеск его темных глаз – в тот миг, когда, осматриваясь по сторонам с той рассеянностью, что бывает лишь от потрясения или от безумной усталости, этот мужчина на долю секунды тоже задержал свой взор на Иоланте. Чтобы затем сразу же отвернуться и начать шарить по карманам шинели. Видимо, в поисках портсигара. Последний вскоре удалось обнаружить. И далее, жадно закурив, он не глядя сунул его обратно, промахнулся, но даже не заметил, как тот, тихо брякнув по каменному порогу, упал возле его ног.
- Пан офицер, вы обронили! – тихо окликнула его Иоланта, разумеется, по-польски, указывая взглядом на его потерю.
Видимо, правду говорят те, кто утверждает, что на войне меняется восприятие времени. В своей прежней жизни Веригин бы никогда не поверил, что можно буквально за часы развернуть и обустроить полноценный хирургический госпиталь. Теперь это его нисколько не удивляло. Мало того, подобную задачу приходилось решать уже и не однажды, следуя за изменяющейся линией фронта. Причём, с каждым новым переездом это происходило ещё более слаженно и быстро, чем в предыдущий раз. Из-за чего они с коллегами в шутку теперь даже иногда сравнивали себя с кочевыми цыганами, которым всего-то и надо пару часов на то, чтобы сняться с места: лошадей запрячь, да покидать в кибитку свой скарб. Преувеличивали, конечно. Но, в общем, не так, чтобы и слишком.
Так что и теперь, спустя неполных три дня, их эвакуационный госпиталь, едва успев обосноваться в стенах четырехсотлетнего католического монастыря, расположенного довольно далеко от актуального театра боевых действий, но в выгодной близости от железнодорожной станции, заработал на полную мощность. Уже в конце первых суток работы они приняли больше сотни раненых разной степени тяжести. Уже к концу вторых, большинству их была оказана вся возможная и необходимая помощь. О том, чего это стоило персоналу, думать, как всегда, было некогда – успеть бы до следующей партии, которую доставили аккурат минувшим поздним вечером. И это несмотря на то, что очередная, уже, кажется, пятая попытка завладеть Ковелем, похоже, вновь захлебнулась, а активные боевые действия опять перешли в позиционную фазу. Что, впрочем, совершенно не мешало снарядам, продолжавшим – пусть и с меньшей частотой – все так же ежедневно разрываться, сечь своими осколками, контузить, отрывать конечности и выворачивать наружу внутренности десяткам, а то и сотням людей, а боевым газам отравлять и обжигать их легкие. Отчего в госпитальных разговорах – не только среди раненых, но даже и среди личного состава офицеров, теперь все чаще слышались такие слова как «бойня» или «мясорубка». Сам капитан Веригин в них участия почти не принимал, считая, что не обладает всей полнотой информации, а потому не вправе рассуждать и на тему верности или ошибочности иных решений верховного командования. Однако признавал, что, по крайней мере, скорой победы, громкие восклицания о которой вновь было поднялись на волне воодушевления успехами весенней кампании, им всем ждать уже точно не приходится.
В этом с ним соглашался и подполковник Телепин, начальник госпиталя. Степан служил под его руководством последние полтора года. С тех пор, как поправился от осколочного ранения и контузии, приключившихся вскоре после отпуска, который удалось получить для присутствия на свадьбе младшей сестры. Юрий Васильевич был его лечащим врачом. И он же, узнав, в ходе тогдашнего общения о том, что Степан совсем недавно с отличием окончил университетский курс и ранее собирался посвятить себя науке, настоял на том, чтобы после полного выздоровления тот перешел уже под его начало. А после лично добился этого перевода и далее всячески выделял среди прочих своих врачей. Хотя и требовал, кажется, в три раза больше, чем от остальных молодых офицеров. Которым, впрочем, тоже было грех жаловаться на недостаток его внимания в виде язвительных реплик и убийственных комментариев по поводу их врачебных решений. Отчего молодые военные хирурги, порой ощущавшие себя после очередной удачно проведённой операции кто Бобровым*, кто Коломниным**, а кто и самим Склифософским, разом опускались на грешную землю. А то и пониже. Потому как разнос от Телепина, происходивший, правда, всегда исключительно с глазу на глаз с провинившимся, по мнению тех, кому пришлось его пережить, выглядел сущим адом.
Веригину пока не приходилось. Быстро поняв, сколь ему повезло, он почтительно и терпеливо сносил особенности характера этого человека, за которые остальные хирурги между собой потихоньку называли подполковника «наш Буонапарте», намекая на его диктаторские замашки, впитывая при этом всё, что мог получить от него как от учителя. И врача с громадным практическим опытом полевой хирургии, обретенным еще в годы Японской войны, которым Телепин щедро делился, довольный тем, что не ошибся, предположив однажды в этом раненом поручике родственную душу. Именно полковник, к слову, убеждал его не бросать и мыслей о научной деятельности, а напротив, выбрать подходящую тему и начать собирать материал, ибо лучшего времени, чем теперь, как бы цинично подобное ни прозвучало на первый взгляд, для этого и не придумать. Поначалу долго сомневаясь, с некоторых пор Веригин все чаще возвращался к этой мысли. И даже начал делать на будущее кое-какие необходимые заметки: описывал наиболее интересные клинические случаи и операции, которые выполнял сам, и даже те, где просто стоял ассистентом. Намереваясь чуть позже все это систематизировать и для начала оформить хотя бы в виде научных статей. Но времени для этого было крайне мало. А если и выдавалась свободная минута, то провести ее чаще всего хотелось не за научными изысканиями, а во сне. Или хотя бы с папиросой в зубах, глядя в одну произвольную точку в пространстве – когда на сон не было даже минуты…
Как сейчас, когда продолжая думать о работе, капитан, наверное, впервые за последние семь или восемь часов отошел от хирургического стола и выполз на свет божий. Должно быть, чтобы убедиться, что он все еще существует за пределами операционной.
Свет существовал.
Неяркий, утренний, он всё равно немного ослепил после долгой работы под керосиновыми лампами, когда глаз привычно приспосабливается к его недостатку. Но это было даже приятно. Поэтому Степан Александрович, словно довольный кот, на миг зажмурился и подставил лицо влажному, прохладному воздуху, освежавшему и ласкавшему своими прикосновениями поросшие щетиной щеки. Немного потоптавшись на месте и сполна насладившись этим ощущением, он нашарил в кармане портсигар и закурил. Затем оглянулся, с мимолетным неудовольствием отметив, что облюбованная им за эти дни в качестве места для курения бывшая тумба коновязи занята какой-то особой женского пола. И, столь же мгновенно смирившись с тем, что придется, видимо, еще немного постоять, сразу же отвернулся, глубоко затягиваясь табачным дымом.
- Вы что-то сказали? – спросил он, спустя еще секунду, вновь поворачиваясь к этой же даме, которая что-то произнесла – обращаясь явно к нему, и теперь продолжала указывать взглядом ему под ноги. – Простите, я не понимаю по-польски… - прибавил капитан, виновато улыбнувшись и впервые фокусируя на ней взгляд. И тут же слегка оторопел.
- Вы уронили свой портсигар, месье офицер! – повторила она, на сей раз по-французски.
- Да… точно! Надо же… - с трудом отведя глаза от ее лица, Веригин заставил себя, наконец, поглядеть под ноги. - Dziękuję! – выговорил он по-польски одно из немногих запомнившихся пока слов.
И больше ничего сказать не мог, потому что по-прежнему ощущал себя во власти странного наваждения. Которое оставило его полностью лишь тогда, когда барышня – а это действительно была совсем юная девица, улыбнулась и покачала головой:
- Nie ma za co!
Нет, так робко и застенчиво Ляля никогда не улыбалась. А у него от этих ее улыбок, бывало, в тот же миг закипала в жилах кровь. Сейчас же на душе, напротив, стало вдруг легко и спокойно. А гнетущие рассудок заботы разом будто бы отступили на второй план. Веригин улыбнулся:
- Вот такой рассеянный…
Сказал это зачем-то по-русски. Она вновь кивнула. Но поняла ли?
Выяснить это капитану уже не удалось, потому что в эту минуту дверь за его спиной скрипнула и послышался другой женский голос, спустя еще мгновение, его обладательница подошла к тут же поднявшейся навстречу собеседнице Веригина, и быстро-быстро защебетала, явно что-то ей объясняя. Потом умолкла и, будто бы лишь теперь, наконец, заметив, что тут есть кто-то еще, стрельнула глазками в его сторону. Столь явно, что капитан от неожиданности едва не поперхнулся дымом.
- Пани… - усмехнувшись про себя, он вежливо кивнул и отвернулся, показывая, что не намерен более мешать им разговаривать. Через минуту они ушли. А Веригин остался на своем месте, чиркнул спичкой, прикуривая вторую папиросу подряд и задумчиво глядя им вслед.
Тем временем, из дверей здания выглянула Катерина, одна из сестер милосердия:
- Степан Александрович, вы здесь?! А вас там Телепин уже обыскался! Ковальчук...
- Умер? - спокойно, выдыхая дым, спросил капитан. Несколько часов назад он ампутировал этому артиллеристу обе ноги выше колена, но, из-за массивной кровопотери во время транспортировки, шансов на положительный исход не видел.
- Нет же, наоборот, в себя пришел!
- Да ладно заливать-то!.. Не может быть!
Мгновенно забывая о двух симпатичных польках, одна из которых, к тому же, была мистическим образом похожа на его первую любовь, Веригин тут же бросил на камни едва раскуренную папиросу и затоптав её каблуком сапога, быстро пошёл обратно в здание следом за Катериной.
*Бобров Александр Алексеевич (1850-1904 гг.) - выдающийся русский хирург. Во время русско-турецкой войны (1877 г.) находился на фронте. С 1884 г. - доцент кафедры оперативной хирургии и хирургической анатомии, с 1885 г. - профессор той же кафедры. В 1892 г. возглавил в Ново-Екатерининской больнице хирургическую клинику, в 1893 г. получил факультетскую хирургическую клинику, где до конца жизни оставался профессором.
**Коломнин Сергей Петрович (1842-1886 гг.) - выдающийся отечественный хирург. В 1869 г. защитил докторскую диссертацию о восстановлении кровообращения у человека после перевязки больших артериальных стволов. С 1878 г. - профессор Военно-медицинской академии, с 1880 г. - преемник Н. В. Склифосовского.
Отправлено: 08.01.23 20:07. Заголовок: Увидеться с Тетенько..
Увидеться с Тетенькой лично у Иоланты получилось спустя несколько дней. На сей раз, несмотря на новую порцию мачехиного неудовольствия, она отправилась в монастырь одна: и прежде знала, что никакой опасности там нет, а теперь и вовсе в этом уверилась. Да и не хотелось вновь тащить с собой горничную. Молчаливая и немного застенчивая по натуре, Иоланта часто уставала от её излишней общительности. Да и темы, на которые Зофка так любила поболтать, делая это, к тому же, со всей простонародной прямотой, порой вызывали у юной графини смущение. Пускай и тщательно ею скрываемое.
Сегодня монастырь уже не показался Иоланте похожим на тот растревоженный муравейник, каким выглядел еще третьего дня. Нет, жизнь здесь по-прежнему кипела, но выглядела со стороны будто бы более размеренной и степенной.
Видимо, оттого, что не привозили новых раненых, решила про себя юная графиня: ещё прошлый раз Зофка, успевшая разузнать кое-что буквально на ходу, рассказывала, что это происходит не каждый день. И тогдашняя суета вокруг — именно следствие поступления большого количества пациентов предшествующей ночью.
- Йоля, мой свет! Как же я тебе рада!
Едва увидев заглянувшую в келью внучатую племянницу, мать-настоятельница расцвела улыбкой и попыталась подняться ей навстречу из специального кресла, без которого, долгое время страдая от жестокого ревматизма, последний год уже не могла перемещаться за пределами своих покоев. Да и в них, в общем-то, тоже, держась порой лишь за счёт огромной воли да мощной силы духа, что с юных лет были отличительными чертами её характера. Верно, и позволившими в свое время возглавить эту сестринскую общину в неполные тридцать лет.
- Ну что вы, Тётенька! — тут же бросаясь ей навстречу и с сердечной болью замечая нотки страдания, проглядывающие даже сквозь общее выражение радости на родном и с любимом с детства лице в паутинке мелких морщинок. — Умоляю, сидите, не вставайте! Вам это вредно!
- Разве может быть вредным движение, когда оно и есть — сама жизнь? — ласково расцеловав склонившуюся к ней Иоланту в обе щеки, мать-настоятельница, а прежде в миру — графиня Паулина Аркадия Замойская, предложила ей сесть напротив себя.
И далее между ними сразу же завязался один из тех разговоров, что неизменно дарил Иоланте счастье общения с по-настоящему близким, родным и понимающим — несмотря на гигантскую разницу в годах, человеком. А самой матушке Паулине — радость и душевные силы, коих теперь становилось все меньше, за что она, собственно, и называла Иоланту «своим светом», вкладывая в эти слова отнюдь не формальный смысл.
- И всё-таки вы должны непременно показаться доктору, Тётенька!
- Зачем? — мягко улыбалась она в ответ. — Мы знакомы с ним уже четверть века, дорогая, и я знаю все его назначения на память… Да мне уже и лучше. С Божьей помощью…
- Где же лучше?! Сестра Беата…
- … Всегда все существенно преувеличивает. Говорю же, не тревожься! Давай лучше о тебе. Как тебе живётся? Не обижает ли новая графиня? — несмотря на то, что прошли уже годы с тех пор, как племянник вступил в повторный брак, графиня Малгожата всё так же оставалась в её устах «новой». И почему-то Иоланте неизменно слышался в этом лёгкий оттенок пренебрежения.
- Нет, ничуть! Она хорошая, правда, Тётенька!.. Только ворчит вот теперь, что я сюда прихожу.
- Это ещё с какой стати?! — тотчас же нахмурилась настоятельница.
- Из-за госпиталя. Говорит, что неприлично сюда ходить девушке из общества. А я так совсем не считаю. Особенно после того, как узнала, что вы благословили здешних сестёр помогать раненым.
- И полностью уверена в своём решении! Это богоугодное дело, а здесь на счету каждая пара рук.
- В таком случае, я подумала, что… может быть, пригодились бы и мои? — внезапно вскидывая на неё взор, спросила Иоланта. — Понимаете, Тётенька, я давно думаю о том, что слишком много времени провожу в праздности. В то время, как должна бы делать это в трудах и молитве.
- Но ты не монахиня, Йоля! Ты живёшь в миру, что подразумевает не только духовную, но и светскую жизнь!
- Вы же знаете, насколько она мне в тягость! И что окружение — за исключением вас, родных, конечно, меня не очень понимает и считает странной за то, что я ищу не развлечений, а покоя.
- Но ведь уход за ранеными — это отнюдь не покой, душа моя! Это тяжёлая и часто грязная работа. Уверена ли ты…
- Уверена! Если только вы меня благословите.
- Однако моего благословения здесь недостаточно. Ведь этот госпиталь — военный. Да к тому же, русский. Разрешат ли тебе… Впрочем, я поговорю с их главным офицером. Вчера мы с ним немного познакомились. Мне кажется, он должен меня правильно понять… А вот как насчёт твоих родителей, и прежде всего мачехи? Если уж она всерьёз считает, что неприлично сюда даже приходить…
В этом месте тонкие бледные губы старой монахини на миг иронически сжались.
- Я сумею её убедить! И вы не представляете, как я счастлива, что вы меня поддержали!
Спустя полчаса, заметив, что Тётенька утомилась от их разговора, хоть и всячески не хочет этого показывать, Иоланта, пойдя на маленькую хитрость, «вдруг» вспомнила о том, что собиралась ещё отдать на почту несколько писем. А так как сделать это возможно лишь в деревеньке, что испокон веку соседствует и с монастырем, и с графским замком, то следует поторопиться, пока контора, работающая в лучшем случае до обеда, ещё не закрылась.
- Так что пойду! — вздохнула она, с досадой пожимая плечами.
И далее, вновь расцеловавшись с матушкой Паулиной, получив от неё обычное благословение в обратный путь, покинула скромную келью, где было темновато даже в ясную погоду.
На улице, меж тем, близился к полудню замечательный октябрьский день. Тёплый, солнечный и безветренный: то ли то самое «бабье лето», которого в этом году не могли дождаться весь сентябрь, выдавшийся серым и дождливыми буквально с первых чисел, то ли просто всего один погожий в общей череде…
Выйдя на улицу из того крыла аббатства, в котором размещались жилые покои монахинь — что было необязательно, ведь можно пройти и по внутренним коридорам, однако после долгого полумрака Иоланте поскорее хотелось обратно на свет, она неторопливо пошла по внутреннему двору, с воодушевлением представляя, как будет здесь трудиться, помогая раненым и лечащим их докторам. И как здорово это будет.
Главное теперь, и верно, убедить во всем родителей, которые ещё ни сном, ни духом не ведали о внезапно родившейся у неё в голове затее…
Крошечная келья с единственным оконцем, которую Веригину как офицеру выделили здесь в качестве личных покоев, не отличалась разнообразием обстановки. Кровать, слишком короткая для его роста, тумбочка рядом с ней, в которую с трудом удалось затолкать вещмешок, маленький стол у окна, где в идеальном порядке были разложены тетради с рабочими записями и книги, которые капитан упорно возил с собой даже при нынешней кочевой жизни. Две табуретки – одна, чтобы сидеть, а другая – заменяющая целый платяной шкаф. На ней ютились некоторые носильные вещи, также сложенные в аккуратную стопку. Шинель и фуражка же висели на крючке, вбитом прямо в дверь. Еще на стене, над изголовьем кровати, был крест из темного дерева. Вот так, «прямо по-спартански», как наверняка бы сказала Лисица, непременно наморщив при этом свой курносый нос.
Однако самому Степану, за два минувших года привыкшему практически к любым условиям обитания, здешние представлялись просто роскошными. И не в последнюю очередь потому, что позволяли иногда хотя бы немного побыть одному. Уединение – еще одна привилегия мирного времени, которой на войне практически лишаешься, постоянно и везде пребывая на виду. Что для человека его склада бывает порой весьма мучительно. Однако куда же деваться?
Но сегодня капитану Веригину везло. После почти целой недели, когда раненые поступали ежедневно, настал долгожданный период затишья. Несрочных операций в плане у него не было. А ургенции, слава богу, пока никакой не случилось. Так что, после ежеутренней врачебной «пятиминутки», палатного обхода во главе с Телепиным, а также выполнения рутинных манипуляций и перевязок, совершенно внезапно образовалось свободное время, которое Степан решил провести у себя, воспользовавшись, наконец, этой драгоценной роскошью относительного одиночества.
И для начала решил просто немного поспать. Но сон не шёл. То ли оттого, что невозможно было как следует уместиться на этой дурацкой кровати, то ли от эмоциональной усталости после долгого напряжения, которая, в отличие от обычной, телесной, лишает покоя практически напрочь.
Так что, проворочавшись с боку на бок на своём «прокрустовом ложе» примерно с полчаса, капитан все же сдался, открыл глаза и протянул руку за лежащим на тумбочке томиком Брюсова в дешёвой, мягкой обложке, купленным как-то по случаю в одной провинциальной книжной лавке. Однако драматическая история монны Джулии и рыбака Марко*, тоже не увлекла его внимания. А вместо этого, скорее вызвала раздражение своей нарочитой сказочной велеречивостью. В результате, поймав себя на том, что в третий раз читает одно и то же предложение, пытаясь вникнуть в его смысл, Степан отложил и книгу. Полежал ещё немного, глядя на белый потолок, а затем встал с кровати и подошёл к окну.
Вид из него открывался на скучный фасад монастыря, окружающий мощеный серым камнем внутренний двор. Обычно там постоянно находились какие-то люди: персонал госпиталя, раненые из тех, кто в состоянии самостоятельно передвигаться, монахини… Но в эту минуту оказалось совершенно пусто. Поэтому, за неимением лучшего зрелища, капитан перевел взгляд на полоску синего неба, что немного виднелась над монастырской крышей, и стал рассматривать ее, пока внимание вновь не переключилось на возникшую вдруг откуда-то женскую фигурку, которая ступала по камням под ногами так грациозно и плавно, будто скользила по льду. Или же по дворцовому паркету. Пожалуй, подобное сравнение ей подходило даже больше, несмотря на весь невеликий рост. Невольно залюбовавшись этой гордой осанкой, Веригин выжидал момента, когда девушка глянет на окна или хотя бы просто немного повернется, чтобы понять, кто же она. И когда это, наконец, произошло, с удивлением почти сразу признал в ней недавнюю «спасительницу» своего портсигара.
Правда, тогда, в суматохе, он её толком не разглядел. А после, отвлекшись, сразу забыл и думать. Зато теперь стало вдруг весьма любопытно понять, кто же она такая и зачем вновь здесь оказалась? Может, одна из тех местных жительниц, что, по мере сил, помогают насельницам? Однако близ монастыря, насколько капитан успел сориентироваться, расположены всего две небольшие деревушки. А эта девушка ни статью, ни одеянием на крестьянку не походит.
Продолжая зачем-то размышлять над этой загадкой, Степан дождался момента, когда она полностью пересекла двор и скрылась за дверью, которая тоже вела в жилую часть монастыря — однако в ту, что осталась ныне за его обычными обитательницами, а не была отдана под госпитальные нужды. Затем отвернулся от окна и, потоптавшись ещё немного на месте, вдруг подошёл уже к своей двери, сдернул шинель с гвоздя-вешалки и решительно направился во двор. Очень захотелось курить. Именно так он и объяснял себе это ничем иным не мотивированное желание оказаться прямо сейчас на улице. Ну а что же ещё? Не любопытство ведь, в самом деле — или того хуже, внезапное острое желание познакомиться?
Ухмыльнувшись этой мысли, Веригин присел на каменную тумбу коновязи, сжимая в зубах свою неизменную папиросу и закурил — краем глаза, тем не менее, поглядывая на ту дверь, за которой некоторое время назад исчезла привлекшая его внимание особа.
Так прошли не менее тридцати следующих минут. За которые сам капитан успел пообщаться с несколькими коллегами, периодически выползавшими из монастырского здания – так же покурить и погреться на солнышке. А еще несколько раз мысленно осведомиться – но только теперь уже у себя самого, какого рожна он вообще все ещё тут сидит? Чего ждет? И почему не уходит обратно, чтобы найти какое-нибудь полезное дело, раз уж с бездельем сегодня настолько не задалось.
Она появилась вновь, когда отсутствие ответов на эти простые вопросы начало уже всерьез нервировать. Вышла на улицу, поправляя на ходу шляпку, чуть щурясь от яркого дневного света и, кажется, совершенно его не замечая. Чтобы это поскорее исправить, Степан поднялся со своего места во весь рост.
- Dzień dobry, pani, - произнёс он, так коверкая шипящие звуки, что со стороны это, наверное, больше походило на кашель. Поэтому барышня, скорее всего, и посмотрела на него затем так недоуменно: просто не поняла, что это была всего лишь попытка приветствия. Настолько нелепая, что, мотнув головой и виновато улыбаясь, капитан тотчас поспешил исправиться. И вспомнив, что в прошлый раз она обращалась к нему по-французски, повторил свое приветствие уже на этом языке.
- Простите, вы меня, должно быть, забыли? Я тот, кого вы совсем недавно спасли от утраты весьма ценной для него вещи. При этом тогда я даже толком не успел вас поблагодарить. Нас, кажется, прервали. Позволите представиться? Мое имя капитан Веригин… Я служу в этом госпитале, - прибавил он и вопросительно умолк, ожидая хотя бы нескольких слов в ответ.
Отправлено: 14.01.23 00:30. Заголовок: *с новым знакомым* ..
*с новым знакомым*
Не то, чтобы она его вовсе забыла. Скорее – не узнала. В первый момент. И немудрено. Ведь тогда он показался ей человеком неопределенного возраста, с серым, измученным лицом и рассеянным от усталости взглядом. Теперь же Иоланта видела совершенно иной: живой и веселый. Несмотря на то, что всем своим остальным видом господин капитан изо всех сил старался изобразить раскаяние по поводу того, как жутко исковеркал простейшую польскую фразу-приветствие. И это было так забавно, что Иоланта тоже невольно улыбнулась, продолжая всё так же неотрывно смотреть в темные глаза собеседника, пока тот объяснял всё, что стало и так понятно почти мгновенно. Как и то, что годами этот мужчина, оказывается, совсем еще молод. Вероятно, ровесник краковскому кузену Радославу, который пытался – правда, безуспешно, оказывать ей знаки внимания в тот единственный, еще довоенный, сезон, который Иоланта частично провела в Вене под покровительством старшей сестры и её мужа. Вот только Радек был совсем не таким красивым, как этот русский военный доктор…
Поймав себя на том, что мысли вдруг потекли совершенно не туда, куда нужно, а еще сообразив, что вот уже, наверное, с минуту неотрывно таращится на собеседника, который давно умолк, Иоланта вспыхнула и поспешила опустить глаза.
- Нет, напрасно так думаете… я вас помню! И, да, нас тогда перебила моя служанка. Иоланта Замойская… Это моё имя, а не служанки, я хотела сказать, а ее зовут Зофка, - вновь быстро подняв взгляд на капитана, зачем-то пояснила графиня, не понимая, отчего так смущается. Ведь обычно, несмотря на некоторую замкнутость натуры, знакомство с новыми людьми не представляло для неё особенного труда. Теперь же, чтобы взять себя в руки и перестать, наконец, выглядеть, словно глупая институтка, потребовалась, наверное, еще целая минута. Которую пан Веригин, впрочем, весьма галантно ей подарил, деликатно делая вид, что не замечает ничего странного и явно дожидаясь, пока она успокоится. За это, до того, как продолжила говорить, Иоланта одарила его еще одной улыбкой: благодарной. – Как в прошлый раз, так и теперь, я навещала здесь свою родственницу, матушку-аббатису. Она – родная тетя моего отца. А сами мы живем в Сокольей Горе, это замок здесь неподалеку. Быть может, вы уже даже слышали его название?
«Иоланта!» — тотчас же произнеся про себя её имя, Степан вдруг подумал, что звучит оно, словно колокольный перезвон. Только не тот, гулкий и немного однообразный, что ежедневно несколько раз в день раздаётся со здешней монастырской башни перед началом каждой церковной службы, а родной, московский, льющийся по всей округе в светлые Пасхальные дни, наполняя радостным трепетом душу даже самого завзятого материалиста.
«И-о-лан-та! Точно: серебряные колокольчики!» — вновь мысленно это повторив и окончательно убедившись в точности сравнения, капитан чуть кивнул, одновременно продолжая разглядывать её лицо, которое вблизи оказалось столь же прелестным, как и имя, только выглядело отчего-то немного смущенным. Однако и это совсем его не портило, а скорее даже наоборот…
- Неужели, в настоящем замке?! — стараясь выглядеть как можно серьезнее, хотя отчего-то по-прежнему хотелось беззаботно, по-мальчишечьи, улыбаться, капитан удивлённо приподнял брови. — Тогда вы, наверное, принцесса?
- Ну что вы, нет, конечно! Всего лишь обычная графиня! — совершенно искренне воскликнула она в ответ, отчётливо напомнив в этот момент своей детской непосредственностью маленькую Саньку.
- Ах, ну да! Конечно! Самая обычная! — не выдержав, он все-таки рассмеялся. И почти сразу же умолк, вновь заметив тень смятения, промелькнувшую по лицу пани Иоланты.
- Простите, пожалуйста! Я совсем не хотел вас обидеть! Просто, замки для меня — это что-то прямиком из романов Вальтера Скотта или Стокера! Обязательно с мрачной фамильной легендой и прекрасной меланхоличной девой, ожидающей верного рыцаря у окна своей башни. А вы такая живая и яркая! — прибавил он, снова с улыбкой заглядывая ей в глаза, казавшиеся сейчас почти чёрными из-за отбрасываемой полями шляпки тени. — Но хоть приведение-то у вас там, надеюсь, имеется?
- Мне страшно жаль вас разочаровывать, месье капитан, однако, увы! — поймав, наконец, вместе с должной уверенностью в себе, и его шутливую интонацию, Иоланта притворно вздохнула. — Ни единого! А впрочем, постойте-ка… прапрадедушка Бальтазар! Как же я могла о нем позабыть?! Папа ведь столько раз рассказывал, как в детстве нянька грозилась, что тот непременно ему явится, если он станет плохо кушать! И, видно, так убедительно, что страх не прошел до сих пор. Поэтому теперь он – самый главный гурман во всей нашей округе! И за это уже наш семейный доктор порой пугает его апоплексическим ударом.
- Уверен, что почтенный пан Бальтазар уж точно не желает подобного несчастья! — усмехнулся Степан, оценив её иронию. И тут же продолжил, уже более серьёзно. — Так, значит, госпожа аббатиса — ваша близкая родственница? А я вот, к глубокому сожалению, пока ни разу не удостоился чести её видеть. Всё это время с нами общается сестра Беата. Да ещё те несколько монахинь, которые помогают при госпитале. Верно, её не слишком радует, то, во что ныне превратился монастырь?
- Отчего вы так подумали? — воскликнула Иоланта, вскидывая на него удивлённый взгляд. — Нет, Тётенька вовсе не против, что здесь разместился лазарет! Все дело в том, что в последнее время ей нездоровится. Да к тому же, весьма почтенные годы.
- Понимаю, — кивнул капитан, — и искренне надеюсь, что когда-нибудь ещё получу шанс с нею встретиться… А вот с вами, пани Иоланта?.. Как думаете, это возможно? — тихо прибавил он вдруг, сам не зная, зачем, и по столь же неясной причине, замирая в ожидании её ответа.
- Думаю, да, — отозвалась она так же, едва слышно.
И, наверное, быстрее, чем того требовали приличия — думать о которых теперь мешало внезапно быстро-быстро забившееся где-то на уровне горла сердце.
- Если только…
- Веригин, да где вас носит?!
Наверное, слишком банально сравнивать с громом среди ясного неба то впечатление, которое произвел на капитана раздраженный оклик Телепина, явившегося, как водится, в самый неподходящий момент. Но что же делать, если именно так он это и ощутил?
- Вы срочно нужны мне в операционной! Будете ассистировать! У Никутина из третьей палаты, похоже, вновь открылось внутреннее кровотечение!
Отправлено: 17.01.23 23:10. Заголовок: Больше, чем непрофе..
Больше, чем непрофессионализм и разгильдяйство собственных подчиненных, подполковник Телепин ненавидел в жизни, пожалуй, лишь внеплановые инспекционные визиты начальства, что время от времени неизбежно случались в любом из тех учреждений, в которых доводилось обретаться за время его долгой, теперь уже более чем тридцатилетней, военной медицинской карьеры. Выслуживаясь перед собственным, вышестоящим руководством, подобные ревизоры обычно старательно выискивали мельчайшие огрехи, однако почти никогда не замечали успехов, искренне полагая их чем-то само собой разумеющимся – в каких бы реальных условиях они ни были достигнуты. Не обладая в числе прочих своих добродетелей спасительным умением сдержаться и промолчать, а не заявлять об этом во всеуслышание, Юрий Васильевич долгое время находился из-за этого как-бы немного в тени у своих более успешных однокашников по Академии. Не рос ни в званиях, ни в чинах, несмотря на более чем внушительный опыт в полевой хирургии. И даже на какое-то время вовсе возвращался к гражданской врачебной практике. Однако новая война, начавшаяся два года назад, и теперь, кажется, достигшая своего апогея, все расставила по своим местам. Вновь поступив на военную службу, Телепин, с самого её начала активно ратовавший вместе с другими прогрессивными фронтовыми хирургами за отмену стремительно устаревающего в современных условиях принципа «эвакуации во что бы то ни стало» и скорейшее введение этапного оказания помощи раненым, в середине прошлого года, наконец, обрел серьезного сторонника в лице Владимира Андреевича Оппеля*, который в тот момент как раз получил назначение хирургом-консультантом на Юго-Западный фронт. И с тех пор оказывал ему всяческую поддержку вплоть до своего перевода на Северный. Благо, к этому моменту оказался уже полностью сформирован тот эвакуационный хирургический госпиталь для тяжелораненых, которым он ныне и руководил. И куда вчера нагрянул с внезапной проверкой нынешний главный военно-санитарный инспектор всего их Юго-Запада. Человек, по счастью, адекватный и вменяемый, и отнесшийся к всем их здешним нововведениям вполне благосклонно, он, тем не менее, поставил подполковника практически в тупик – в тот момент, когда уже по завершении самой проверки, они вернулись вдвоем в комнату, что служила Телепину здесь его личным кабинетом, превращаясь, впрочем, каждое утро ненадолго еще и в импровизированное помещение для общих госпитальных врачебных «планерок».
- Да, что и говорить, прекрасно вы здесь устроились! – окинув взглядом скромную обстановку кабинета, одобрительно заметил инспектор.
- Не жалуемся, действительно, очень удачное место, - кивнул подполковник, опускаясь за свой рабочий стол и предлагая ему устроиться напротив.
- А вы знаете, что решение о размещении госпиталя здесь было согласовано аж с самим архиепископом?
- Нет, не слышал. Хотя искренне полагал, что подобное вправе решить и высшее духовное лицо самого монастыря.
- Нет, ну что вы! К тому же, не забывайте, что монастырь женский…
- А какая разница? Ведь госпиталь же, а не бордель!
- Юрий Васильевич, ну что вы, право!
- Простите, полковник! – Телепин виновато вздохнул, досадуя, что вновь не сдержался там, где это было бы совсем нелишне. – И прошу вас при случае передать Его Преосвященству мою глубокую благодарность за содействие.
- Передам. Однако у вас есть возможность выразить её не только словами, но и делом.
- То есть? - вопросительно произнес подполковник, взглянув на инспектора уже немного удивленно.
- Речь о том, что, на самом деле, у Его Преосвященства тоже есть к вам одна небольшая личная просьба. Появилась совсем недавно, вернее сказать. И выполнить ее вам будет абсолютно не сложно… Это касается одной юной персоны. Родственницы здешней аббатисы. С тех пор, как вы разместились в монастыре, она несколько раз её навещала и, видимо, так впечатлилась всем происходящим, что захотела сама стать сестрой милосердия.
- Ну, так Бог в помощь, дело благородное! В Петрограде, говорят, даже Императрица и царские дочери этим не брезгуют. Пусть обратится к Красному Кресту, те будут рады любой помощи…
- Нет, Юрий Васильевич, вы вновь меня не поняли. Речь идет как раз о том, чтобы эта барышня поступила на работу именно в ваш госпиталь.
- Но это невозможно! У нас военное учреждение!
- Если вас волнует только это, то могу уверить, что сей вопрос был рассмотрен и благополучно решен на самом высоком уровне. Александр Яковлевич* и Александр Петрович** не против…
- И кто же она такая, если о ней беспокоятся аж подобные чины?! – перебивая его, усмехнулся Телепин.
- Дочь графа Замойского, крупнейшего здешнего помещика. Все окрестные земли принадлежат ему. А еще старинный замок в двух верстах от монастыря. Очень влиятельная семья! Очень!
- Но что ж, если даже и так? Разве обязаны мы все из-за этого её развлекать? Бред какой-то, право…
- Не бред, а личная просьба Архиепископа! – вкрадчиво напомнил ему инспектор. – Конечно, вы вправе отказать, но это будет крайне невежливо! В сущности, ну что тут особенного? Сами ведь говорите, даже царские дочери и Императрица!..
- Да то, что некогда нам здесь возиться с подобными высокими персонами! Это там, в Петрограде, может, есть возможность красиво ходить по просторным палатам в Зимнем дворце, а здесь пахота! Кровь, пот и гной!
- Так вот и покажите ей это, голубчик! Никто ведь не против! А ежели не понравится барышне, никто держать ее тут и не станет! Понимаете меня?
- Это понимаю! А вот другого, ради чего устраивать из серьезной работы подобный циркус, всё одно не пойму!
- Исключительно в качестве благодарности! Которую вы, осмелюсь напомнить, совсем недавно сами же и просили меня передать Его Преосвященству!
- Эх, да что вы заладили! – досадливо поморщившись, подполковник глубоко вздохнул. – Ну, хорошо. Будь по-вашему. Передайте этой дамочке, что послезавтра ровно в восемь утра я жду ее здесь, на этом самом месте. Да пусть мне не вздумает опоздать!
*Владимир Андреевич Оппель — российский хирург, основатель хирургической научной школы, один из основоположников сосудистой, эндокринной, военно-полевой хирургии в Союзе ССР. Является основоположником учения об этапном лечении раненых, необходимости приближения активной хирургической помощи раненым к полю боя, специализации военно-полевых госпиталей
**Александр Яковлевич Евдокимов — военный врач Русской императорской армии, действительный тайный советник, Главный военно-санитарный инспектор русской армии в 1906—1917 гг. Почетный лейб-медик Двора Его Императорского Величества, сенатор (1916).
***Принц Александр Фридрих Константин (Александр Петрович) Ольденбургский — российский генерал от инфантерии (с 1895), генерал-адъютант, сенатор, член Государственного совета. С 3 сентября 1914 года — верховный начальник санитарной и эвакуационной части при Штабе верховного главнокомандующего.
Отправлено: 22.01.23 02:18. Заголовок: * с паном Телепиным*..
* с паном Телепиным*
Она явилась ровно в восемь ноль-ноль. Чем сразу расположила к себе Телепина – человека пунктуального («Болезненно», - бывало, смеясь, добавляла покойница-жена). Потому, взглянув на посетительницу весьма благосклонно, и заодно сразу отметив про себя её скромный и почтительный вид – против невольно ожидаемого после позавчерашнего разговора с инспектором, он тоже сразу же поднялся ей навстречу с любезной улыбкой на лице.
Впрочем, стоило барышне заговорить, выражение любезности вновь сменилось недоумением. А всё из-за того, что «на языке родных осин» прозвучало – да и то с заметным акцентом – только приветствие: «Здравствуйте!». А далее она продолжила на французском, который Юрий Васильевич, конечно, так же, как и все, когда-то изучал в гимназии, однако ныне владел им весьма посредственно.
- А по-русски, что же, совсем не умеете?! – удивлённо осведомился подполковник, когда выяснилось, что мадемуазель Замойская знает еще немецкий, на котором он, по счастью, мог изъясняться гораздо свободнее – поэтому дальнейшая беседа продолжилась именно на нём. – Нет?! Но как же вы собираетесь здесь работать?
- Мой родной язык – польский, а он похож на русский куда больше, чем кажется сначала, - с робкой улыбкой ответила Иоланта, впервые позволившая себе поднять глаза на строгого лысого господина в докторском халате, поверх выреза горловины которого был виден стоячий воротничок армейского офицерского кителя. – К тому же, у меня хорошая память, я наблюдательна… И еще я очень хочу помогать людям.
- Это прекрасно. Однако я искренне не понимаю, что заставляет вас стремиться именно в наш госпиталь? Почему вы, например, не присоединитесь к местной общине Красного Креста?
- К сожалению, здесь у нас пока еще нет его представительства. Так что мне пришлось бы покинуть дом моего отца, а он этого не желает. Кроме того… - умолкнув на какое-то время, Иоланта вновь опустила взгляд на сложенные на коленях руки, - со временем я намереваюсь вступить в здешний монашеский орден.
Говорить об этом с едва знакомым человеком было непривычно и непросто. Но что-то подсказывало ей, что сейчас важна абсолютная искренность.
- Вы хотите стать монахиней?!
- Да, - спокойно ответила Иоланта и чуть заметно кивнула. – Надеюсь, это не станет препятствием?
- Нет, что вы! Простите моё удивление, фройляйн графиня, - неожиданно для себя крепко смутившись, подполковник тихо кашлянул в поднесенный к губам кулак.
- Ничего. Единственное, должна признаться, что мои намерения на этот счёт известны пока лишь очень немногим близким людям. И потому я не хотела бы…
- Чтобы они стали достоянием гласности для всех остальных? Можете не волноваться. От меня об этом уж точно никто не узнает, — тотчас же поспешил уверить Телепин. Она благодарно кивнула. Снова молча. Столь явное немногословие тоже изрядно ему импонировало. — Но в любом случае, хотел бы сразу предупредить, что если мы всё-таки решимся на подобный… кхм… эксперимент, то вы ни в коем случае не должны ожидать к себе здесь особого отношения. Ни по этой, ни по какой-либо еще причине. Понимаете меня?
- Уверена, что да. И, конечно, не жду никаких преференций. Поверьте, я просто хочу быть полезной и готова к любой работе, которую вы мне доверите!
- Похвальные устремления, - кивнул Юрии Васильевич, покручивая между пальцами безупречно отточенный карандаш и размышляя о том, что же из всего этого может – или не может – на самом деле получиться.
С одной стороны, затея по-прежнему выглядела родом авантюры. Не говорит по-русски, совершенно не имеет сестринского опыта, благородного происхождения, в конце концов, – и значит, наверняка слаба, изнежена, да к тому же, может статься, еще и капризна… А с другой – эта извечная и катастрофическая нехватка рабочих рук, несмотря на все рапорты и донесения на имя вышестоящего начальства, ответ на которые всегда один и тот же: «Нет людей».
- Что ж, - проговорил он, наконец, возвращая карандаш в предназначенный специально для них стакан и вновь концентрируя взгляд на лице смиренно ожидающей своей участи юной польки. – Я вас, пожалуй, приму. Однако пока только на испытательный срок. Скажем, на две недели. И далее посмотрим, каков будет результат. Согласны? – она немедленно радостно кивнула. – Когда сможете приступить?
- Хоть сегодня!
- Ну, значит, сегодня же и начнете.
Вытащив из кармана свои серебряные «Буре», Юрий Васильевич на миг приподнял крышку с крупным двуглавым орлом, и, глянув на циферблат, прибавил:
Традиционные совещания – «планерки», «пятиминутки» или даже «летучки», как их порой называли сами хирурги, словно подчеркивая этим отсутствие того тяжеловесного академизма, что часто присущ всевозможным медицинским конференциям в тылу, начинались в их госпитале – где бы тот в настоящее время не располагался, всегда ровно в половине девятого. К этому времени врачи предыдущей, ночной, смены успевали по-быстрому обменяться приветствиями и рабочими новостями с теми, кто готовился их сменить, чтобы затем, уже всем вместе, идти на ежеутреннюю встречу с руководством в лице старшего врача или того, кто его замещал, если сам подполковник в этот день по какой-то причине проводить планерку не мог. Опаздывать при этом не рекомендовалось. Телепин категорически не выносил опозданий сотрудников, и всегда реагировал на это довольно нервно. Попадать без особой причины под горячую руку «Буонапарте» охотников обычно не находилось, поэтому на планерку старались прийти заблаговременно, хотя бы за несколько минут до начала. Сам же подполковник входил в помещение, где она проходила, всегда последним, ровно в восемь-тридцать. Молча садился за стол напротив собравшихся гурьбой подчиненных, извлекал из кармана часы, быстро сверяясь со временем. Затем резко захлопывал крышку над циферблатом – ни разу не позволив доиграть до конца доносящейся из-под нее нежным перезвоном мелодии «Боже, царя храни». И, окинув всех пронзительным взором, произносил свою сакраментальную фразу:
- Ну что, господа, так и будем молчать до второго пришествия?
После чего, собственно, всё и начиналось. И так изо дня в день, практически без изменений.
В отличие от многих сослуживцев, заметно робевших перед подполковником Телепиным, Степан довольно спокойно реагировал и на его грозный вид, и на деспотические повадки. А маленькое представление с этими пожалованными когда-то за выслугу лет серебряными часами, так и вовсе наблюдал с интересом, гадая про себя всякий раз, просто так ли Юрий Васильевич их ненавидит, или же с этим может быть связано какое-либо конкретное событие.
Однако сегодня едва не опоздал к его началу, замешкавшись над слишком горячим чаем, который приготовила сестра по имени Люся, носившая забавную фамилию Лапочка. Прикомандированная в госпиталь совсем недавно, она еще не успела запомнить, что Степан с детства не умеет пить кипяток, и потому всегда просит добавлять в приготовляемый ему напиток немного холодной воды. Напомнить же ей об этом вновь было неловко: ведь он не барин, а Люся здесь не прислуга.
- Веригин, а ты чего еще тут? – притормаживая на ходу возле оставленной кем-то из вышедших ранее коллег с полуоткрытой дверью ординаторской и удивленно взирая, как Степан, сидя на подоконнике, неторопливо чаёвничает, проговорил поручик Воздвиженский. – Побежали скорее, а то опоздаем! Нам же с тобой еще докладывать!
- Да иду я, иду! – с досадой откликнулся капитан, судорожно втягивая ртом прохладный воздух после очередного неудачного глотка огненной субстанции, наполнявшей его стакан. Затем соскочил с подоконника и двинулся следом за Жоркой, вместе с которым дежурил по отделению всю минувшую ночь. – Дьявол, вот полное ощущение, что наша Люся меня за что-то ненавидит: вместо нормального чаю снова притащила крутой кипяток!
- Это Лапочка-то? – с ухмылкой уточнил Воздвиженский, быстро глянув на него через плечо. – А почему сразу ненавидит? Может, как раз, наоборот: пытается горячим чаем возжечь огонь страсти в твоем холодном сердце?
- Даже если и так, то пока ей удалось лишь сжечь до пузырей слизистую на моём языке! – хмуро ответил Степан, пытаясь хоть как-то примириться с гадостным ощущением, сосуществовать с которым придется теперь, поди, несколько часов – если вообще не до завтра.
В кабинете подполковника, где ныне проводились планерки, было, как обычно, негде и яблоку упасть. Так что, едва просочившись внутрь, оба офицера притулились затем к стенке прямо рядом с дверью.
Как ни странно, Телепин был уже тоже здесь. Взглянув на свои часы, Веригин удивился еще больше, когда увидел, что до половины девятого остается еще пара минут, а значит, они с Жоркой не опоздали. Не понимая, что происходит, он окинул взглядом коллег, кивком приветствуя тех, с кем еще не виделся, и отмечая, что даже вся обстановка в целом ощущается здесь сегодня как-то немного необычно.
- Ух, а это еще что за явление?! – чувствительно двинув его локтем под бок, внезапно негромко воскликнул Воздвиженский.
Недовольно хмурясь, Степан невольно глянул вначале на него, а затем – туда, куда Жорка украдкой указывал. И, наконец, разглядел позади чуть расступившихся фигур у противоположной стены то – а вернее, ту, из-за которой, похоже, и происходило все нынешнее волнение.
- Не знаешь, кто такая?
- И… понятия не имею! – едва не высказав вслух её имя, но вовремя осекшись, точно так же шепотом выговорил он в ответ, не сводя глаз с открывшегося вдруг чудесного видения и всё еще не до конца веря, что оно – реальность. Но главное, не понимая, что оно здесь делает.
Тем временем, события вокруг шли своим обычным чередом. Исполнив традиционный трюк с часами, Телепин выслушал доклад одной из сестер ночной смены, удовлетворенно кивнул и, как всегда, разрешил ей и всем остальным девушкам покинуть собрание, попросив задержаться лишь старшую. Которая, впрочем, и без этого почти всегда оставалась до конца планерки.
- Что ж, теперь доктора… Коллеги, кто там был нынче старшим на смене? Попрошу чуточку поживее, слишком много дел! – не дождавшись ответа в ту же минуту, спросил он, вновь окидывая присутствующих нетерпеливым взором.
- Я… - с трудом выныривая из моря грез, в которое успел погрузиться, Веригин с трудом отвел взгляд от графини Замойской и виновато посмотрел на Телепина. – Простите, отвлекся, господин подполковник.
- Ничего, главное, что теперь вы снова с нами, господин капитан, - язвительно заметил тот в ответ, кажется, вполне догадавшись о причинах этой внезапной рассеянности. – Докладывайте же, прошу вас… Так, хорошо, – прибавил он, спустя сколько минут. После того, как вполне собравшись – но, тем не менее, старательно избегая теперь даже смотреть туда, где по-прежнему находилась та, которой удалось так запросто ввести его в точное подобие гипнотического транса, что это даже как-то беспокоило, Веригин, наконец, отчитался, как прошло его дежурство. – Далее, коллеги, давайте коротенько обзор по вашим палатам, потом план операций, и на обход!
- Да еще одно, господа! – проговорил Телепин, когда были осуществлены два следующих пункта и все вокруг вновь зашевелились, намереваясь выдвигаться из кабинета. – Попрошу минутку внимания! Полагаю, что все и так уже это заметили, тем не менее, обязан сделать официальное объявление. С сегодняшнего дня у нас в госпитале будет работать новая сестра милосердия. Прошу любить и жаловать, графиня Замойская, - прибавил он, вставая из-за стола и указывая на поднявшуюся со своего стула девушку, к которой после этих слов обратились буквально все до последнего взгляды.
- Даже так? Настоящая графиня?! – чуть иронично выговорила первой опомнившаяся от удивления Евдокия Марковна, старшая сестра, имевшая в госпитале репутацию стальной женщины, с которой опасались спорить и вступать в конфликты не то, что ее непосредственные подчиненные, но даже молодые офицеры-ординаторы. – И где же вы, милочка, сестринскому делу обучались? – спросила она, поворачиваясь к новенькой, прежде смерив весьма красноречивым взором самого подполковника. – В институте благородных девиц?
- Можете не утруждать себя сарказмом, душа моя, - с усмешкой ответил на это Юрий Васильевич. – Пани Иоланта вам все равно не сможет ничего ответить.
- Глухонемая?
- Нет. Просто не говорит по-русски. Пока не говорит, но скоро, как обещает, научится.
- А до той поры нам с нею по-каковски размовлять?
- По-немецки, по-французски. Ну, или по-польски, на худой конец. Тем более он на русский весьма похож, - чуть пожал плечами Телепин, процитировав практически дословно, пусть и в переводе, недавние слова самой пани Замойской, которая, между тем, по-прежнему слушала их молча, с легкой улыбкой. И явно ничего не понимая.
- Вот что-то не разумею, издеваешься ты сейчас надо мной, что ли, Юрий Васильевич?! – складывая на груди руки, проговорила Евдокия Марковна, которая, несмотря более чем на двадцатилетнее – «близкое», как сплетничали наиболее храбрые да языкастые её подчиненные – знакомство с подполковником, никогда прежде не обращалась к нему иначе, чем на «вы». Во всяком случае, при таком скоплении народа.
- Ну, ежели даже и так, то не над тобой, Дуняша, успокойся! Отнюдь не над тобой…
- Простите, что вмешиваюсь! – деликатно кашлянув, внезапно вклинился в их диалог Степан, который до того, как и все остальные, слушал его с немалым любопытством. Причем, даже не к словам, но к интонациям и выражению лиц. – Юрий Васильевич, Евдокия Марковна, позвольте сообщить, что я довольно хорошо говорю по-немецки и по-французски. И потому, если надо, вполне мог бы помочь пани Иоланте у нас освоиться. И, конечно же, вам – в общении с ней!.. Опять же, если это потребуется.
- Ну вот! Видишь, уже и переводчик сыскался! А ты переживала! – многозначительно глянув на старшую сестру, резко оживился Телепин. И затем вновь обратился к Веригину. – Стало быть, так и решим. Будете помогать. Причем, по первому требованию. Раз уж это вам так легко и просто… А теперь, господа, на обход, на обход! - сразу же после этого отворачиваясь, он хлопнул в ладоши и направился к двери. И следом за ним сразу же потянулись остальные.
- Да ты, Степан, оказывается, у нас самый шустрый! – проходя мимо него среди прочих, ухмыльнулся поручик Воздвиженский, слегка стукнув по плечу. – А то так-то, как говорится, «мы все учились понемногу», в принципе. Но, конечно, я понимаю, кто посмел, тот…
- А не пошли бы вы, поручик, на… обход! – с легкой змеиной улыбкой на устах, немедленно предложил ему капитан. Сказал бы и больше. Если б не торопился теперь к Иоланте, которая по-прежнему стояла посреди стремительно пустеющей комнаты и выглядела немного растерянной. Отчего непостижимым образом казалась ему еще более милой и беззащитной, чем прежде.
Отправлено: 02.02.23 21:30. Заголовок: * с доктором Веригин..
* с доктором Веригиным*
- Мадемуазель графиня! — дождавшись, пока комната полностью опустеет и они с Иолантой, наконец, останутся одни, Степан шагнул ей навстречу и, остановившись на некотором расстоянии, почтительно кивнул. Подчеркнутую сдержанность и официальность этого приветствия, впрочем, сполна компенсировала сияющая улыбка, удивительным образом преображавшая его серьезное лицо. — А вы сумели меня удивить! Не мог и вообразить, что наша новая встреча может случиться в таких вот обстоятельствах!
- Очень жаль, что в предыдущую я показалась вам настолько бесполезной! — ответила Иоланта, заставив Веригина невольно моргнуть и подумать, что в этом его новая знакомая, пожалуй, весьма напоминает Татку, ангельская внешность которой отнюдь не означает отсутствия способности при случае за себя постоять.
- Но я имел в виду совсем не это! Напротив, хотел сказать, что впечатлен вашей смелостью! Хотя и по-прежнему уверен, что вы не до конца понимаете, во что ввязываетесь.
- Об этом мне тоже сообщили уже буквально все, включая отца и мачеху, — вздохнула она, на миг нахмуриваясь. Но после сразу же чуть заметно мотнула головой, словно бы отгоняя прочь сомнения, и вновь решительно посмотрела на капитана, взиравшего на неё теперь уже с немного виноватым видом. — Несколько минут назад, когда я сидела здесь, среди всех этих людей… многие ваши барышни, то есть, я хочу сказать, сестры милосердия — они ведь не старше меня! Однако смогли же научиться этой работе? Значит, я тоже наверняка сумею! Просто дайте мне шанс и немного времени.
Степан вновь улыбнулся. Так и есть: точная Тата перед первым отъездом в Париж! Спорит, стоит на своём, хотя и ужасно боится — уж он-то это видел тогда лучше всех! Но умрёт, не позволив никому себя в этом страхе уличить.
- Без сомнений научитесь! А я, всячески готов вам помогать… Собственно, об этом мы и говорили с доктором Телепиным и нашей старшей сестрой милосердия, Евдокией Марковной. Именно она будет вашей непосредственной наставницей и руководительницей.
- По-моему, я ей совсем не понравилась! — со вздохом посетовала Иоланта. — Это было понятно даже по интонации.
- Да нет же! Всё отнюдь не так мрачно! — поспешил успокоить её Веригин. Хотя и не был до конца уверен, что говорит это абсолютно искренне. — На самом деле, сестра Захарова добрый и справедливый человек. Вы совсем скоро в этом убедитесь. Однако в работе она действительно весьма требовательна. Как, впрочем, и сам подполковник. Который не только мне, но и вам после щедро отвесит «на орехи», если мы немедленно не присоединимся к остальным на обходе…
- Ох, простите! Я же не знала… Вернее, не поняла!
- Вот именно для этого меня к вам отныне и приставили!
- То есть, вы будете моим личным переводчиком? — чуть красная, то ли от смущения, то ли от удовольствия, тихо переспросила Иоланта, опуская глаза.
- Да. И учителем русского… Помимо медицины, разумеется. И первый урок начнётся прямо сейчас.
Попалатный врачебный обход был ещё одним родом ежедневного больничного ритуала. Практически спектакля, рассчитанного, впрочем, уже не на камерную публику в лице персонала, а на куда более обширную «аудиторию» раненых бойцов. Большинство которых, как водится, составляли выходцы из деревень да простые небогатые городские мещане, в прежней своей мирной жизни сроду не видавшие сразу и в одном месте столько докторов. Потому, когда процессия в белых халатах во главе с подполковником Телепиным торжественно входила в очередную палату, иные из них заметно робели, несмотря на то, что с пациентами Юрий Васильевич разговаривал всегда исключительно доброжелательно. В отличие от докторов, каждый из которых был обязан кратко, чётко и без запинки доложить ему о состоянии любого, о ком он спросит. А иначе — известное дело.
Вот и сейчас Иоланта и Степан вошли в палату как раз в тот момент, когда её куратор, доктор Воздвиженский, отчитывался перед подполковником, вытянувшись чуть ли не по стойке смирно. В то время как сам Телепин, устроившись на краю постели раненого, совсем еще молодого солдатика, и ласково, по-отечески, о чем-то тихонько его расспрашивая, будто бы совсем и не слушал обращенного к нему доклада. Тем не менее, стоило только Воздвиженскому умолкнуть, как тотчас последовали несколько уточняющих вопросов, полностью исключавших сомнения в том, что от внимания его до этого не ускользнуло ни единого слова.
Всё это Иоланта могла понять, естественно, исключительно с помощью своего «переводчика». Верный данному обещанию, он тихонько переводил ей на французский все, о чем говорилось вокруг, до тех пор, пока обход не переместился в его подшефную палату, где, галантно извинившись за то, что вынужден ненадолго её оставить, капитан уже сам вышел на «авансцену». Понимать, что он говорит, без перевода Иоланте было крайне затруднительно. Но сейчас ей хватало и обычного наблюдения, чтобы догадаться, что всё идёт хорошо, и что строгий пан старший доктор весьма доволен своим подчиненным. И почему-то на душе от этого стало так хорошо и радостно, будто не капитан Веригин, а она сама только что заслужила от него эту похвалу. Сдержанную и немногословную, но явно искреннюю. И неоднократную. Если учитывать, что каждый из докторов вёл не по одной палате, и в дальнейшем Степан Александрович — таково оказалось полное имя капитана, ещё не раз отлучался, чтобы продолжить доклад.
Но вот все, наконец, завершилось. Покинув последнюю палату, сотрудники госпиталя стали расходиться по своим делам. Работающие в дневную смену отправились кто в перевязочные, кто в операционную. Те же, кого они сменили, наконец-то смогли пойти к себе, чтобы полноценно отдохнуть.
Подобным правом на весь нынешней день — если не случится чего-нибудь незапланированного и экстренного, обладал и Степан. Который, конечно, понимал, что выглядит сегодня в глазах у коллег-сослуживцев немного странно из-за того, что всё ещё топчется в отделении, в то время как мог бы уже, наверное, смотреть второй сон у себя в кровати. Именно так они все здесь обычно и поступали, дорожа каждой драгоценной минутой отдыха. Ибо никогда ведь не знаешь, когда он внезапно закончится. И как долго затем еще придётся провести на ногах…
Понимал – да только все одно ничего не мог с собой поделать. Словно боялся, что, стоит только теперь уйти, оставить Иоланту здесь одну, и тоненькая, незримая — почти не ощутимая ещё нить, возникшая между ними каким-то чудом буквально с первого слова и взгляда, разорвётся и исчезнет. А допустить это было абсолютно невозможно.
Степан никогда не считал себя романтиком. Да, в общем-то, им и не был. И уж тем более не верил во внезапные вспышки любовных чувств. Но отрицать, что рядом с этой девушкой ему отчего-то теплее на душе, было бессмысленно. Да и не было вовсе такого желания. Вместо этого хотелось чего-то глупого. Дотронуться до ее руки… Или ещё лучше — коснуться той ямочки, что показывается у нее на щеке всякий раз, когда Иоланта улыбается… Причём, почему-то только с одной стороны.
- Простите, мадемуазель, а можно задать вам один очень странный вопрос?
Отправлено: 02.02.23 21:36. Заголовок: * те же и третья лиш..
* те же и третья лишняя*
Все уже давным-давно разошлись, а они вдвоём так и стояли у окна в самом конце длинного узкого коридора.
- «Очень странный»? Совсем? — улыбнулась Иоланта. Вполне освоившись в обществе капитана, она стала чувствовать себя заметно свободнее, хотя по-прежнему почему-то стеснялась слишком долго смотреть ему в глаза. Может быть, потому, что было слишком неловко видеть в них столь неприкрытое восхищение, которого она, как казалось, совершенно не заслуживает.
- Ну, не так, чтобы уж совсем… Мне просто хотелось подтвердить или опровергнуть одну гипотезу. Если, конечно, позволите.
- Йезус Мария, какая интрига! Говорите же, право! Мне очень интересно ее узнать!
- Возможно, именно этого я и добивался? – усмехнулся Степан, и верно, почти беззастенчиво любуясь ее чуть порозовевшим от нетерпения лицом и горящими неподдельным любопытством глазами. – Скажите, кто-либо из ваших родителей отмечает свой день рождения в октябре?
- Да, отмечает! Мой отец. А как вы догадались?
- Не поверите! По ямочке на вашей щеке!
- Но как?! – невольно касаясь своего лица, удивленно воскликнула Иоланта. – Какая связь?
- Примета. А может, обычное народное суеверие. Когда-то давно я случайно о нем узнал и вот, все хотел проверить. Выходит, не врут!
- Не врут! У моей старшей сестры тоже ямочки на щеках, когда она смеется! И у младшего брата! Удивительно, прежде я никогда о подобном не слышала.
- Ну, вот теперь тоже будете знать.
- Ах, вот она, где! А я-то по всему отделению ищу! Не пойму, куда делась! – голос сестры Захаровой, явившейся неведомо откуда – и очень, по мнению Веригина, некстати, заставил их обоих, не заметивших прежде этого вторжения, резко умолкнуть и одновременно обернуться. – Вы, милая, коли всё еще сестрой милосердия, а не прямо сразу доктором тут служить собираетесь, со мной теперь пойти должны! – громко и четко выговорила она, обращаясь к Иоланте так, словно та была глухой. – Я вам нашу работу покажу, форму, опять же, сестринскую выдам…
- Евдокия Марковна, ваша ирония вновь не к месту. Я как раз объяснял пани Иоланте ее обязанности, - решившись, наконец, вставить свое слово в этот монолог, проговорил Веригин, которому совсем не понравился этот тон.
- Хорошо объяснял, подробно! И видать, интересно. Молодец! Теперь, стало быть, ступай отдыхать, а я дальше продолжу! Переведи прежде только, что я сказала, а то, вон, глядит на меня, как на новые ворота!
- Сестра Захарова! – чуть нахмурившись, еще раз произнес Степан.
- Да, доктор Веригин? – как ни в чем не бывало, откликнулась Евдокия Марковна, которую было совершенно невозможно напугать этаким вот образом. Тем более, когда речь шла о подобных желторотых юнцах, каждый из которых вполне годился ей в сыновья. А когда дети капризничают, потакать им, как известно, – последнее дело. – У вас для меня какие-то распоряжения?
- Нет, - коротко процедил Степан, стараясь не показать, что уязвлен и подспудно радуясь, что графиня сейчас их не понимает. Затем повернулся и всё же перевел ей слова старшей сестры. Разумеется, не все.
Кивнув в ответ, Иоланта ответила, что готова последовать туда, куда ей скажут.
- Осмелюсь спросить, а как вы собираетесь далее общаться с графиней без моего перевода? – поинтересовался он, отступая на шаг, чтобы показать Евдокии Марковне, что не намерен ей мешать.
- Лапочка поможет. Она же из-под Гродно родом, а там у них поляков, что у нас на Харьковщине – хохлов, почитай, каждый второй! Я, как нашим девочкам про новенькую-то рассказала, так она сразу свою помощь и предложила. Вот и славно, думаю! А то как-то негоже мне вас от дел по таким пустякам отвлекать!
- Да уж, повезло, - буркнул Веригин, едва подавив вздох разочарования. – Что ж, не смею больше задерживать… Впрочем, еще мгновение! Мадемуазель! – окликнув Иоланту, он вновь перешел на французский. – Хотел бы еще узнать. Не позволите ли вы мне проводить вас до дома? Вечером, после работы?
- Отец пришлет за мной экипаж. Простите…
- Очень жаль…
- Мне тоже, - неожиданно для себя тихо откликнулась Иоланта, опуская глаза и, плавно его обойдя, направилась к сестре Захаровой, которая всем своим видом демонстрировала, что не намерена здесь больше никого дожидаться.
Отправлено: 15.02.23 23:58. Заголовок: - Да, очень жаль. - ..
- Да, очень жаль, — зачем-то тихо повторил Степан, когда дамы ушли, а сам он, также невольно сделав несколько шагов за ними, вновь остановился посреди коридора, с улыбкой глядя вслед, но все ещё держа перед мысленным взором лишь милую ямочку на щеке мадемуазель Иоланты.
- О чем грезишь наяву, капитан? И, главное, куда ты уже успел подевать нашу ясноокую панну? — насмешливый голос Воздвиженского, возникшего в следующую минуту рядом, будто из-под земли, мгновенно стёр с лица Веригина это мягкое, мечтательное выражение, вернув привычную несколько отстраненную сосредоточенность, которую иные — особенно из тех, кто его плохо знал, принимали порой за холодность и надменность.
Однако Жорка был не из таких, потому произошедшей перемены абсолютно не смутился, продолжая разглядывать его с откровенной иронией. Чем тут же изрядно Степана рассердил:
- Убил и съел! Что за странное любопытство, поручик?! Как будто, я ей нянька! Работает, должно быть, где-то вместе с остальными сёстрами… И я не грежу, а устал до чёртиков. На ходу, вон, засыпаю.
- А чего тогда здесь топчешься?! Иди да спи!
- Ну, вот и иду, а ты с дурацкими расспросами пристаешь! — тотчас раздражённо откликнулся Веригин, досадуя — прежде всего, правда, на себя, тому, что позволил увидеть Жорке нечто, ему не предназначенное. Вернее, не предназначенное вообще никому. Абсолютно. — Дай пройти! — прибавил он, двинувшись затем прямо на него.
- Да и катись, кому ты нужен-то?! — непроизвольно отступая в сторону, растерянно пробормотал Воздвиженский себе под нос, глядя на него, как на ненормального. После пожал плечами и пошёл дальше по своим делам.
Сам же Степан, без оглядки, точно тот самый лермонтовский демон-дух изгнанья, пронесшись по пустому коридору, спустя несколько минут вошёл в свою келью. Где, как и всегда, оставил накануне, уходя дежурить, идеальный порядок, которого почему-то так не хватало сегодня в мыслях — так же, как покоя на сердце. И то, что этот непокой был столь явным следствием новой встречи с очаровательной полькой, все больше смущало капитана, заставляя практически неотступно думать о том, что с ним происходит, все время, пока умывался и готовился ко сну, дождаться которого, впрочем, вновь почти не рассчитывал. Поэтому, покончив с водными процедурами, просто лёг в постель и, закрыв глаза, продолжил вспоминать свой сегодняшний разговор с Иолантой, в какой-то миг переметнувшись мыслями от неё к Тате. Хотя обычно в последнее время старался делать это как можно реже: слишком уж паршиво было жить с нею в столь долгой разлуке. Несмотря на то, что Степан никогда и никому не признался бы вслух в этой слабости. Как и в том, что действительно скучает по своей взбалмошной сестрице-Лисице больше, чем о ком-либо из прочих родных. И разорвать эту почти сверхъестественную эмоциональную связь между ними, существовавшую, кажется, с момента её появления на свет, не в силах ни время, ни разделившее их расстояние.
Подумав об этом вновь, капитан тяжело вздохнул, открыл глаза и сел на кровати. Что ж, раз уж спать не получается, может быть, стоит попытаться потратить это время ещё на что-нибудь полезное? Например, написать Тате письмо? А заодно чиркнуть пару строк и всем остальным домашним… Стыдно признаться, но в последнее время он стал делать это гораздо реже, чем прежде. С одной стороны, на нормальные, обстоятельные жизнеописания банально не хватало времени… Но в душе капитан понимал, что причина далеко не только в этом. А скорее, может быть, в том, что ему теперь чаще всего просто нечего написать семье, кроме банальных слов о погоде и собственном здоровье, ибо все происшествия его бытия протекают будто бы в бесконечном узком тоннеле без малейшего намека на свет в его конце. И, как правило, таковы, что рассказывать о них кому-то там, в прежней жизни, кажется совершенно неуместным. К чему кого-то пугать и тревожить этими рассказами?
Однако теперь, после небольшого промежутка относительно спокойного существования, душа словно бы немного оттаяла. И жизнь вокруг стала видна чаще, чем смерть. Верно, поэтому и появилось вновь желание о ней с кем-то поговорить?
Так что, оставив в итоге постель, набросив на плечи китель и переместившись за письменный стол, Степан решительно выдрал из тетради несколько чистых листов, принявшись затем сразу же сочинять письма для Татки и всех московских родных.
Когда он надписал и запечатал последний конверт, стрелки на часах подошли к обеденному времени. В монастырской трапезной, что стала теперь столовой и для персонала госпиталя, к этому часу обычно собрались свободные сестры и доктора, среди которых Веригин сразу, как только туда вошёл, разглядел гладкую, блестящую лысину Телепина.
- Юрий Васильевич, — направившись прямиком к нему, обратился Степан. — Я не понадоблюсь вам в ближайшие часы?
- Нет. А в чем дело? — поинтересовался тот, поднимая на него взгляд от тарелки, наполненной ароматным борщом.
- Ничего особенного. Просто хотел прогуляться до ближайшей деревни, отнести на почту письма домашним… Могу прихватить и ваши, если имеются!
- Ну, мне, сам знаешь, в тылу писать особо некому, — кривовато усмехнулся в ответ подполковник. — Но спроси у других наших коллег, может, кому из них надо. И, да, можешь быть свободен, ступай себе! — прибавил он, вновь отдавая всё свое внимание трапезе. А Степану, по его совету, тотчас же громко предложившему присутствующим услуги почтмейстера, со всех сторон посыпались просьбы захватить с собой и их письмецо. При этом, как вскоре стало ясно, далеко не все они были готовы к немедленной отправке. Поэтому пришлось ждать еще какое-то время, пока вся корреспонденция окончательно соберется в одном условленном месте.
В шестом часу вечера он всё еще стоял, дымя папиросой, во внутреннем дворе монастыря с полным карманом тугих конвертов, дожидаясь последнего из посланий, которое «вот сейчас прямо, Степан Саныч» дописывал один из их санитаров. Учитывая, что грамоте тот был едва обучен, дело двигалось довольно медленно. Но капитан его особенно и не торопил. Благо, что спешить нынче действительно было некуда. Но вот дверь за его спиной отворилась, и, полагая, что это, наконец-то, идет Григорий, Веригин отбросил окурок и обернулся. Однако, вместо него, на крыльцо, словно яркая бабочка в солнечный осенний день, выпорхнула Иоланта.
- А вот и снова вы, любезная пани графиня! Ну, как прошел ваш первый рабочий день? Очень устали?
- Ну, хорошо, сегодня-то у нас тут тихо! А если завтра новый эшелон с ранеными подойдет? Это, что же, выходит, она вот прямо так всю свою работу бросит, в папашин автомобиль запрыгнет, да и домой?! – саркастически поинтересовалась сестра Захарова, когда Иоланта с помощью Люси – очень милой девушки, которая взялась не только переводить, но и всячески ей помогать буквально с первой минуты знакомства, сообщила, что ровно в шесть вечера отец пришлет за нею их шофера, умолчав, впрочем, о том, что это было главным условием, на котором тот вообще разрешил ей здесь работать. – Ну пускай себе едет, что ж… - прибавила она, смерив внимательно прислушивающуюся к ней новенькую с головы до ног уничижительным взглядом. Хотелось бы сказать совсем иное, да только Юрий Васильевич будет недоволен. А он был здесь, пожалуй, единственным, чье мнение имело для неё значение.
- Евдокия Марковна разрешила, - тем временем, коротко перевела Люся, до крайности смущенная интонациями своей начальницы и, конечно, не собиравшаяся переводить Иоланте всё, что та ей только что сказала. Да только где уж! Слегка нахмурившись, полька тотчас же попросила донести ей всё дословно, а когда сестра Лапочка, еще помявшись, всё-таки это сделала, с достоинством вздернув подбородок, ответила, что в этом случае шофер отца будет ждать, сколько потребуется. После чего, попрощавшись с пани Захаровой, вышла вместе с Люсей из комнатки, что служила ей тут личным кабинетом.
Несмотря на то, что день прошел практически незаметно, настроение было не очень. И всё остальное тоже – помимо явно предвзятого отношения старшей сестры, да и прочих девушек, которые, за исключением разве что искренней и доброй Люси, смотрели на Иоланту и её попытки быть полезной с самого первого момента скорее с любопытством, чем с желанием помочь и научить. А научиться предстояло многому. Но прежде всего – преодолевать страх и особенно ту брезгливость, что свойственна большинству людей, не имеющих отношение к медицине. Прежде Иоланта даже не думала, что настолько этому подвержена. Однако сегодня ее едва не вывернуло, когда одна из девушек, в ответ на выраженное в основном жестами и мимикой предложение помочь, тут же с готовностью вручила ей полное чьих-то испражнений судно. Да и измазанные кровью и гноем бинты из перевязочной вызывали ужас и тошноту. Что уж говорить о виде тех ран, которые они до того покрывали.
Ничего еще не умея, Иоланта пока в основном смотрела. Но и это было тяжело и непривычно. Никогда раньше ей не случалось лицезреть такие катастрофы человеческого тела. Даже без всяких ран, не видела она и сразу столько обнаженной плоти – не той, что изображена порой на музейных полотнах, но живой, настоящей, во всей своей первобытной дикости. Которой, кажется, совершенно не замечали ее новые товарки, сестры милосердия, сосредоточенно и без всяких видимых сантиментов, помогавшие докторам в перевязочных и манипуляционных комнатах. Наблюдая за их отточенными движениями, за тем, как они, подчас, кажется, попросту телепатически предугадывают, какая помощь потребуется врачу, Иоланта одновременно восхищалась и поражалась тому, что можно, оказывается, вот так от всего отрешиться. И надеялась, что в скором времени сможет хотя бы немного к ним в этом приблизиться. Только бы пережить эти первые дни, только бы выстоять непосредственно теперь. Когда её еще никто толком не знает и потому, верно, принимает за обычную изнеженную панночку, решившую воплотить в жизнь очередной каприз. Но она-то ведь совсем не такая! Хотя и выросла, не зная лишений. Хотя и не видела прежде почти ничего. И почти никого, кроме своих родных и близких, не знала. И вот теперь, сразу, вся эта новая, необычная и неведомая раньше жизнь. Приспособится ли она? Сумеет ли?
Приспособится. И сумеет. А иначе, и в самом деле, ничего не стоит. Ни сама она, ни её врожденный многовековой дворянский «honor» – «честь».
Именно об этом Иоланта и думала, когда, распрощавшись до завтра с Люсей Лапочкой, по-дружески ласково попросившей её не переживать так сильно из-за всего, что сегодня не получилось и не задалось – «ведь, уже завтра обязательно выйдет лучше», шла переодеваться в свое обычное платье. То, в котором сюда пришла, и которое, кажется, тоже успело уже стать предметом косых и немного завистливых взглядов.
На часах – наручных, с изящнейшим витым золотым браслетом: подарке отца к прошлому Рождеству, было почти шесть. А, значит, Янек, скорее всего, уже приехал и ждет, остановившись, как было условлено еще утром, неподалеку, однако за пределами монастырского двора. Лишний раз мозолить здешнему люду глаза великолепным «Рыцарем»* оттенка кофе с молоком, едва ли не главной гордостью старого графа Замойского и предметом зависти всех его соседей-помещиков, было действительно ни к чему.
Застёгивая прямо на ходу пуговки высоких кожаных перчаток, Иоланта вышла из здания монастыря и почти в тот же самый момент увидела доктора Веригина
- Еще немного, и я стану думать, что вы меня повсюду караулите, пан капитан! – проговорила она в ответ на его приветственную реплику, на мгновение сделав вид, что весьма этим недовольна. Но потом сразу же улыбнулась. Настроение, катившееся к нулю всё время с тех пор, как они расстались там, в коридоре, немедленно вновь устремилось вверх. Непонятно, отчего.
Быть может, потому, что никто еще не смотрел на неё раньше с таким откровенным восхищением?
- День прошел неплохо. И завтра обязательно выйдет еще лучше, - продолжила Иоланта, процитировав при этом свою новую приятельницу, хотя Степан Александрович вряд ли мог оценить ее иронию. – Я почти не устала. А как вы отдохнули? Смогли ли хоть немного поспать после ночного дежурства?
- А что, если нас постоянно сводит друг с другом сама судьба? — слегка понизив голос, чтобы придать ему мистической таинственности, проговорил Степан в ответ на шутливый упрек из уст графини. — Вы верите в её знаки? — поинтересовался он следом, однако отклика на вопрос получить не успел. Ибо практически в тот же миг из здания монастыря выскочил запыхавшийся и раскрасневшийся, точно прямиком из бани, Григорий, чуть ли не на бегу протягивая ему свой конверт:
- Вот, Степан Саныч, держи, насилу успел! Ты уж не серчай, что так тебя задержал, ладно?
- Ладно, — только и кивнул капитан, взглянув на него лишь мельком, затем вновь повернулся к Иоланте. И как только Григорий скрылся под монастырскими сводами, усмехнувшись, продолжил прерванную его внезапным вторжением мысль:
- Я вот верю! Хотя, провозвестников она, признаться, порой действительно выбирает довольно странных.
- Простите, но я вас почему-то совсем не понимаю… — пожимая плечами, жалобно проговорила Иоланта.
- А я сейчас всё объясню! — поспешил уверить её Веригин, демонстрируя только что переданное ему письмо. — Видите? Это и есть тот самый знак судьбы. А знаете, почему? Потому что сегодня после дежурства я так и не смог уснуть… — «Думая о вас», — хотелось бы продолжить. Но подобная откровенность выглядела явно лишней. — Да, увы, мне не спалось, — повторил он вместо этого. — И тогда я решил написать несколько писем родным. Далее их надо было отправить. Но если бы сегодня привезли раненых, то это оказалось бы решительно невозможно. А так — в госпитале тихо. И подполковник Телепин с лёгкостью отпустил меня пройтись до ближайшего почтамта — с условием, что я заберу с собой письма коллег. Разумеется, я не возражал, но некоторых из них пришлось подождать. И получается, если бы наш Григорий писал достаточно быстро, то я бы ушёл в деревню раньше, так и не встретив вас здесь и сейчас! Так разве же это не судьба?!
- Судьба! — рассмеявшись, согласилась Иоланта. Всё время, пока капитан так подробно и аргументированно доказывал ей свою «теорию», она держалась буквально из последних сил, но больше вытерпеть уже не смогла. — Ну что ж, так и быть, подозрение в шпионаже я с вас снимаю!
И ещё больше развеселилась, когда в ответ на эти слова, Степан Александрович вдруг громко театрально выдохнул и с облегчением утер со лба воображаемую испарину:
- Благодарю вас от всей души!
- А вы, оказывается, тот ещё лицедей, пан доктор! — шутливо погрозив ему пальцем, тихо заметила Иоланта. - Но при этом, отнюдь не лицемер! — тут же откликнулся Степан, чуть наклонив голову набок, иронически приподнимая бровь. — Попрошу вас непременно это учесть и запомнить, пани графиня!
-Я постараюсь… Знать бы только, для чего мне об этом помнить?! — спросила она, и вдруг, будто бы впервые за эти несколько минут услышав себя со стороны, едва не ахнула: да она же кокетничает с этим мужчиной! Открыто и без всякого смущения. На глазах у всего госпиталя!
Кошмар. Что он теперь станет о ней после такого думать?!
Мгновенно умолкнув, Иоланта поступила взор и попыталась придать своему лицу прежнее, невозмутимое выражение. Хотя сделать это было уже весьма затруднительно, учитывая, что щеки у неё горели так, будто их опалило жарким солнцем.
Не поняв этой внезапной перемены настроения, чуть нахмурившись, насторожился и сам Веригин, судорожно соображая, чем мог её задеть, или того хуже, упаси Бог, обидеть.
- Так, значит, вы собирались отправиться на почту в деревню? — тем временем, наконец, совладав с эмоциями, вновь проговорила Иоланта. На сей раз уже обычным, спокойным тоном. — Я могу вас туда подвезти… Нет-нет, не сама, конечно! — мотнув головой в ответ на удивление, промелькнувшее по лицу Степана Александровича, она тут же вновь чуть виновато улыбнулась. — Я имею в виду, что папа прислал за мной наш автомобиль, и будет совсем несложно сделать небольшой крюк на пути к замку, чтобы вам не пришлось идти пешком хотя бы в одну сторону… Разумеется, если вы этого хотите…
По-прежнему не ведая, чем она смущена, Веригин снова быстро взглянул на Иоланту, думая, что было бы правильнее не принимать её предложения. Но голос разума почему-то неизменно умолкал в его голове, стоило этой девушке только оказаться поблизости, буквально с самой первой их встречи. Вот и сейчас искушение побыть с ней ещё хотя бы немного оказалось непреодолимым. Потому капитан вновь поступил так, как хотел, а не так, как должно. И уже через минуту они вместе покинули монастырский двор, за воротами которого, чуть в стороне, был скромно припаркован автомобиль «мерседес» одной из последних моделей, на носу капота которого, вместо обычной звезды с тремя лучами, заключенной в круг, красовался хромированный маскот в виде замершей в прыжке лисицы. «Родовой знак фамилии Замойских», — любезно пояснила Иоланта в ответ на его закономерное любопытство по этому поводу.
Не менее примечательно выглядел и дожидавшийся юную хозяйку шофер. Зелёного сукна форменная тужурка с золочеными пуговицами, украшенная аксельбантом из такого же шнура, брюки-галифе, заправленные в высоченные и отменно начищенные кожаные сапоги, а на голове — кепи, над лакированным козырьком которого виделся значок с такой же лисицей, как и та, что украшала авто.
Едва окинув взором всё это великолепие, казавшееся здесь, в галицийской глуши, чем-то абсолютно избыточным, капитан с трудом сдержал ироническую усмешку. Личного шофера у них дома, в Москве, не было даже у Дмитрия Кирилловича. Хотя, причиной этому было не отсутствие возможности его нанять, а скорее устройство характера графа Игнатьева, которого не только не смущала, но именно даже радовала необходимость самому садиться за руль. Несмотря на то, что вдовствующая графиня Лидия Николаевна искренне полагала подобное блажью и нарушением всех норм этикета. Так что можно было только представить, каким шоком стала для неё новость о том, что сын не просто упорно продолжает сам рулить этой жуткой «самобеглой коляской», так ещё и жену свою к этому захотел пристрастить! Правда, без особого успеха. Хотя Степан доподлинно знал, что, благодаря стараниям графа, его матушка весьма неплохо управляется с мужниным «делоне»: а в противном случае тот бы вряд ли ей его доверил.
Самого Веригина учил водить также Дмитрий Кириллович. Когда же Степан достиг совершеннолетия, он и вовсе задумал было купить ему персональный автомобиль, «чтобы удобнее перемещаться по городу». Но, полагая тогда, что подобное ему, простому студенту, пока совершенно не по чину, Стёпа вежливо отказался от такого дорогого подарка. А вскоре после окончания университета началась война, он ушёл на фронт и необходимость в личном авто отпала ещё бог знает на сколько времени…
Заметив приближающуюся в сопровождении незнакомого офицера хозяйку, шофёр Замойских покинул кабину «мерседеса», и почтительно вытянулся во фрунт рядом с его капотом: - Прямо «рыцарь» и его верный паладин, — тихо, себе под нос, по-русски, отметил Веригин при виде этого зрелища.
Отправлено: 21.02.23 20:56. Заголовок: * с доктором Веригин..
* с доктором Веригиным*
Вряд ли расслышав, а даже если и так — то все равно не поняв его слов, Иоланта, тем временем, тоже что-то объясняла шоферу на их общем родном языке. Затем, в какой-то момент указала лёгким поворотом головы на Степана, дождалась ответного кивка, и перешла на французский, обращаясь уже снова непосредственно к Веригину:
- Ну, вот, первым делом Янек отвезёт нас на почту, а затем мы с ним отправимся домой. Впрочем, если пожелаете, можем прежде и вас доставить обратно к монастырю.
- Нет-нет, благодарю, это будет уже явно лишним! — с улыбкой возразил капитан. Затем, опередив шофера, галантно открыл перед пани Иолантой дверь «мерседеса», помог ей подняться в салон. А когда она устроилась на сиденье, забрался следом и сел подле неё. После этого Янек завёл мотор, и через мгновение машина тронулась в путь.
- Позвольте узнать, мадемуазель графиня, вы живёте в этих местах круглый год? Или, может быть, на зиму обычно выезжаете куда-нибудь вместе с семьёй? Почему-то кажется, что здесь не слишком много развлечений для молодой девушки?
- Да, мы живем здесь постоянно! Вернее, прежде, когда отец был моложе, и еще была жива моя матушка, они, кажется, часто посещали Краков — оттуда родом её семья. Но с тех пор, как её нет, мы почти никуда не ездим. Младший брат часто простужается, и доктора пока не рекомендуют ему смену обстановки, мачеха, по этой же причине, не решается надолго оставлять Лешека одного. А папа не хочет оставлять без присмотра её… — отвернувшись к окну, Иоланта тихонько усмехнулась.
Как и большинство мужчин, женившихся в зрелые годы на особе, значительно моложе себя, Гжегош Замойский был весьма ревнив. Несмотря на то, что супруга совершенно не давала к этому поводов, так как действительно любила «своего седовласого Мавра», лишь изредка жалуясь младшей падчерице, в которой видела скорее подругу, чем дочь, на его совершенно несносный в данном смысле нрав. Впрочем, делала это, как Иоланта догадывалась, больше из чисто женского кокетства и желания подчеркнуть свою значимость.
- Поэтому последний раз мы с ним относительно надолго покидали Соколью Гору еще три года назад, когда навещали в Вене мою старшую сестру.
- Вот, стало быть, как! – со вздохом кивнул Веригин и умолк, полагая, что случайно задел неприятную тему и не решаясь, поэтому, расспрашивать дальше. Хотя на самом деле узнать об Иоланте хоть что-то, кроме того, что лежало на самой поверхности и предназначалось для всех, было ему чрезвычайно интересно и даже как-то необходимо.
- Нет, не так! – видно, уловив в его голосе нотки сочувствия, она вновь повернулась и покачала головой. – Мне кажется, вы меня неверно поняли! Я ничуть не скучаю в глуши! Я ведь и родилась прямо здесь, в замке, поэтому Соколья Гора – именно то место, где мне по-настоящему хорошо и спокойно. К тому же, у нас здесь далеко не всегда скучно. В окрестных деревнях довольно часто устраивают ярмарки, а на большие праздники, вроде Трех королей* или Божьего тела**, бывают настоящие народные гуляния с песнями, танцами… Я, правда, не знаю, отмечают ли их у вас? Кстати, а можно спросить, откуда вы сами родом, доктор?
- Я из Москвы. Вернее, там я провёл сознательную часть своей жизни, а вот родился в одном маленьком городке под Астраханью. Мы с младшей сестрой очень рано осиротели и попали в местный приют, где нам повезло встретить супругов Веригиных. Они не просто забрали нас в свою семью, а стали нам самыми родными и близкими людьми. Александр Глебович, которого я считаю своим отцом, был врачом. Глядя на него, я ещё в детстве начал мечтать о медицине. К сожалению, вышло так, что он слишком рано ушёл… Вот после этого мы с мамой и сёстрами переехали в Москву, где я со временем осуществил и свою давнишнюю мечту – окончил медицинский факультет. Теперь я здесь…
Спокойный и размеренный тон этого короткого рассказа мог обмануть, пожалуй, лишь кого-то крайне нечуткого душой. Иоланта к таким точно не относилась. Да к тому же, очень внимательно слушала собеседника. Поэтому просто не могла не узнать в его словах эту, хорошо ведомую, к сожалению, и ей самой, боль утраты, которую Степан Александрович, впрочем, явно не стремился демонстрировать миру, предпочитая держать глубоко внутри — как и все связанные с нею чувства. И это тоже было Иоланте понятно и близко. Ровно так же всегда поступала она сама. Из-за чего иным, не слишком понимающим её натуру людям, казалась чрезмерно сдержанной и даже эмоционально холодной: «Что за странное дитя?! Ни единой слезинки над материнским гробом! Видать, совсем её не любила!» — недоуменный, полный возмущения, шёпот краковской тётки у себя за спиной тем ярким и солнечным июньским днем, казавшимся ещё более страшным из-за фатального несоответствия с событиями, которыми оказался наполнен, теперь неизменно вновь и вновь звучал в ушах у Иоланты, когда кто-нибудь пытался упрекнуть её в чем-то подобном. Как ни странно, чаще всего это оказывалась Кассия, очень ею любимая, но устроенная совершенно иначе. И, как многие персоны подобного склада, абсолютно искренне не понимавшая таких, как сама Иоланта…
- А ваши сестры? Они, ведь, тоже уже, наверное, взрослые?
* день Богоявления, празднуется 6 января. Имеются в виду волхвы, Каспар, Мельхиор и Балтазар, пришедшие к младенцу Христу. В этот день пекут миндальные пироги, поют колядки и устраивают праздничные шествия.
**«Праздник Тела и Крови Христовых» отмечается на 60 день после Пасхи. Он приходится на четверг после Торжества Святой Троицы между 21 мая и 24 июня. Этот день занимает высшее место в квалификации церковных католических праздников. Католики в этот день должны посещать Мессу и воздерживаться от любой работы. В костелах в течение 8 дней (октавы) после Божьего Тела будут висеть небольшие венки, сплетенные из цветов и трав. Считается, что венки обладают чудодейственной силой. После окончания октавы верующие могут забрать их домой.
Отправлено: 21.02.23 20:58. Заголовок: *с Иолантой* - Да, ..
*с Иолантой*
- Да, они, разумеется, выросли! — кивнул капитан, взгляд которого в этот момент ещё больше потеплел, а по губам снова скользнула улыбка. — Правда, поверить в их «взрослость» мне все ещё слишком сложно… Средняя, Татьяна, — талантливая художница, живёт и учится в Париже. А младшая, Александра, прошлой весной вышла замуж и уехала в Петроград.
- Значит, мама осталась в Москве совсем одна?
- О нет, что вы! Моя мама — настоящая красавица, и просто не могла остаться навсегда одинокой! Ещё за несколько лет до этого, она покорила сердце одного очень хорошего, доброго человека, за которого вскоре вышла замуж. И теперь они уже растят двоих общих мальчишек — наших самых младших братьев.
- Боже, как чудесно вы говорите о своей семье! С какой любовью и нежностью! — не сдержавшись, искренне восхитилась Иоланта.
- Это нетрудно, — чуть пожал плечами Веригин. — Ведь мне ничего не приходится изображать. Я действительно их люблю.
- Скучаете?
- Конечно! Иначе разве писал бы им вместо писем целые повести? — усмехнулся он, слегка похлопав себя по туго набитому конвертами карману шинели. - Мне тоже очень не хватает здесь моей Кассии, — вздохнула Иоланта. — В Вену теперь попасть так непросто! И бог знает, сколько ещё все это продлится…
- Да, — словно эхо, откликнулся капитан, которого данный вопрос в последнее время тоже занимал, пожалуй, куда чаще, чем это было положено.
Между тем, «мерседес» Замойских, утробно и нетерпеливо, будто бы недовольно, урча мощным мотором, медленно въехал в деревню. Явно претендующая на звание главной, но крайне узкая и извилистая улочка совершенно не позволяла ему, рассчитанному на более широкие и ровные дороги, разогнаться в полную силу. Да и чисто внешне он, во всей своей роскоши, должно быть, смотрелся посреди этой деревенской пасторали чем-то инородным. Хотя, Степан, с интересом посматривающий в окно, и отметил про себя, что домики по сторонам улицы, пускай и выглядят скромными, но все же свежие и хорошо ухожены. А попадающиеся навстречу прохожие вежливо и с уважением кланяются проезжающему авто.
- Здешние земли тоже принадлежат вашему отцу? — догадался он вдруг.
- Да, замок и прилегающие земли с несколькими деревнями, этой, в том числе, — наш фамильной майорат. А крестьяне арендуют его участки.
- Майорат? Не ожидал, что подобное можно встретить не только в Англии! Впрочем, и здесь ведь ещё совсем недавно была Австро-Венгрия…
- Верно, — коротко согласилась Иоланта, которая совсем не разбирались в сложных вопросах политики, и потому довольно равнодушно отнеслась к тому, что, некоторое время назад, как и все остальные жители обеих частей Галиции, внезапно сделалась вначале подданной русского императора, затем опять — австрийского, а после снова русского. — Что же, вот мы и приехали! — выглянув в окошко со своей стороны, проговорила она, когда автомобиль остановился напротив небольшого здания, первый из двух этажей которого был не жилым, а явно исполнял функцию какого-то «присутствия». Не то магазина, не то конторы. — Вам сюда. Владелец этой лавки, Игнац Грудзинский, собирает у себя всю исходящую корреспонденцию, а раз в два дня за ней приезжают из городского почтового отделения. Небыстро, но другого способа, к сожалению, нет.
- Ничего, мне не срочно! — откликнулся Веригин, прекрасно понимая, что теперь бы самое время попрощаться, но отчего-то все ещё медля и оставаясь внутри салона.
- Значит, все замечательно устроилось, — почувствовав эту заминку, Иоланта посмотрела на него чуть удивлённо.
- Именно! — «очнувшись» от её взгляда, Степан, наконец, открыл дверь и вышел из автомобиля. — Ещё раз спасибо, что подвезли, графиня… И за наш разговор, — прибавил он вдруг заметно тише, вновь наклоняясь и заглядывая ей в лицо. — Он был мне очень приятен.
- И мне, — честно призналась она. — Но ещё приятнее было бы, если бы в благодарность за него вы исполнили одну мою просьбу…
- Всё, что угодно!
- Нет, «всего» мне от вас совершенно не нужно. Я хотела лишь попросить, чтобы вы больше не обращались ко мне по титулу. Зовите просто по имени, хорошо?
- Только в том случае, если и вы будете поступать так же!
- Хорошо, Степан Александрович, — весьма старательно всё это выговорив, причем, впервые — по-русски, она улыбнулась. — А теперь прощайте! И до завтра!
- Прощайте… Иоланта! — аккуратно захлопнув дверцу автомобиля, капитан отступил на несколько шагов, но сразу не ушел. А вместо этого так и остался стоять на месте, пока «мерседес», ловко развернувшись на ближайшем относительно свободном пятачке, и двинувшись в обратный путь, не проехал мимо него вновь, и не скрылся за поворотом.
И лишь затем, тихо усмехнувшись и вздохнув, отправился в лавку, фамилия владельца которой гордо красовалась на декорированной литыми завитушками табличке, подвешенной на двух цепочках прямо над входом в здание.
Отправлено: 28.02.23 00:22. Заголовок: Спущенный в войска в..
Спущенный в войска в конце сентября приказ Ставки о прекращении активных наступательных действий на Юго-Западном направлении, ставший следствием их затяжного характера, малой эффективности и огромных потерь, определенно не отвечал устремлениям командующего фронтом, генерала Брусилова. Успев за минувшие полгода не только привыкнуть к сопутствующей всё это время фантастический военной удаче, но и вкусить плоды всенародной славы героя, избавившего Россию от горечи целой череды неуспехов и разочарований предыдущего года военной кампании, а также пользуясь относительной неспособностью нынешнего высшего армейского командования настоять на своем, он всё еще не оставлял надежд завладеть Ковелем до начала грядущей зимы. Потому, заметное затишье последних двух недель, в итоге, сменилось новым ожесточением боёв: собрав в кулак силы и остатки энергии великого весенне-летнего наступления, русская армия вновь начала попытки прорваться к городу, потери в битве за который – пускай даже обоюдные и практически равные для обеих сражающихся сторон, потрясали настолько, что в России иные уже вполне открыто говорили и писали о «ковельской мясорубке», умоляя Императора как можно быстрее её прекратить.
Впрочем, происходили эти дискуссии, как водится, исключительно в столицах. А здесь, непосредственно на театре боевых действий, подобное было сложно даже представить. Потому для местных жителей очередное усиление активности фронта выглядело – вернее, звучало просто как вновь усилившаяся вдруг канонада, звуки которой распространялись в прозрачном октябрьском воздухе на многие километры вширь, долетая и до мест, весьма отдаленных от участков непосредственных боевых столкновений. В том числе и до Сокольей Горы, обитатели которой, однако, обсуждали это между собой нечасто. Да и то всё больше в контексте той работы, что нынче выполняла в госпитале Иоланта. При этом, чем глубже она вникала в её курс, тем менее подробным и богатым на детали становился ежевечерний пересказ дневных событий, которого за семейным ужином жаждала не только мачеха, но даже и отец, деревенская жизнь которого также не изобиловала интересным происшествиями. А столичные газеты нынче попадали в замок так нерегулярно, что чаще всего уже теряли всякое право считаться источником свежей информации. Так что о том, что теперь происходит вокруг, и верно, чаще всего судили по частоте доносящихся издалека глухих пушечных выстрелов и разрывов снарядов, да по резко возросшему количеству раненых, что вновь теперь практически ежедневно доставляли в монастырь из прифронтового лазарета. Отчего пришлось даже освобождать под новые палаты дополнительные помещения, а еще гораздо быстрее, чем прежде, выписывать – или отправлять дальше, в тыл, для дальнейшего лечения, уже находящихся на курации пациентов.
Как не представляющей значительной ценности в качестве помощницы новенькой – отделаться хоть когда-нибудь от этого малоприятного наименования, как теперь все чаще казалось, ей было в принципе не судьба, Иоланте доверяли лишь самые простые задания, вроде «подай-принеси». Да еще первичное оформление историй болезни для вновь поступивших, а также сопроводительной документации убывающих пациентов.
Она не роптала, делала всё крайне внимательно и с усердием. Однако в душе всё сильнее копилась обида и непонимание. Разве этого она хотела, приложив такие усилия, чтобы добиться возможности здесь работать? Причем, наравне со всеми, не требуя никаких преференций согласно своему званию и статусу.
Тетенька, с которой как-то случилось поделиться этими сомнениями, впрочем, тут же упрекнула в гордыне, пожелав найти в себе силы полностью её преодолеть и продолжать смиренно делать то, что позволяют.
- А иначе как же ты намерена в будущем подчиняться монастырскому уставу, моя милая? Здесь ведь тоже не выбирают себе работы, а исполняют то, что должно. Вот и ты продолжай хорошо делать уже порученное, и Господь обязательно наградит тебя за старания. Вот увидишь!
Убедиться в том, что старая мудрая аббатиса оказалась права и здесь, шанс появился буквально на следующий день после этого разговора.
Еще на подъездах к госпиталю «мерседес» с сидящей на заднем сиденье Иолантой полностью увяз в веренице медленно движущихся друг за другом гужевых подвод и автомобилей-грузовиков, явно направляющихся в сторону монастыря. Все они были сплошь заполнены ранеными.
- Ох, пани Иоланта, даже не знаю, как и быть! – повернувшись в ней, посетовал Янек. – Знать бы, сразу поехал по другой дороге, а теперь тут даже и не развернуться!
- Неважно. Просто съезжай на обочину и там я выйду. А дальше отправлюсь пешком.
- Но как же?! Ваш батюшка велит отвозить строго до места! Он будет недоволен!
- И как же он узнает, если не скажешь? А если скажешь, то буду недовольна я!
Ответить на подобный выпад – весьма неожиданно резкий из уст юной хозяйки, которую все слуги «Сокольей горы» всегда считали тихой и кроткой словно голубица, Яну было нечего. Молча исполнив приказ, он затем лишь сказал, что, если дорожная ситуация не изменится до вечера, то будет ждать её не на обычном месте, а с другой стороны здания.
- Хорошо, - коротко откликнулась Иоланта. Уже через минуту она быстро двигалась к монастырю.
Кованые ворота ограды подворья были распахнуты настежь – по всему выходило, что людей подвозили практически непрерывно. Поэтому и не было смысла их постоянно открывать и закрывать. Войдя во двор так же споро, как проделала до того весь предыдущий путь, Иоланта невольно замерла на месте, потрясенная открывшейся взору картиной. Раненые были везде! На носилках, в креслах-каталках по всей внутренней галерее здания, перед ним – на пожухшем газоне, и даже на посыпанных гравием дорожках. Кто-то жалобно стонал, кто-то громко ругался, проклиная судьбу, а кто-то, напротив, лежал молча с безучастным видом. Так, что и не понять, жив ли…
Посреди всего этого сосредоточения людской боли и страданий стремительно лавировали сотрудники госпиталя. Назначенные на сортировку вновь поступающих доктора – едва взглянув, Иоланта сразу отметила, что Степана Александровича среди них нет, а значит, он сейчас наверняка уже в операционной, – и сестры. Тоже не все, но среди них даже сама Евдокия Марковна, которая ходила следом за одним из таких ординаторов.
В какой-то момент обернувшись, и заметив Иоланту, она тотчас же нетерпеливо замахала рукой, призывая её к себе:
- Ты что там стоишь, Замойская?! Окаменела? Иди, помогай тут, давай! А то у меня и без того забот полон рот!
Сказано это было по-русски, но за полторы недели службы в госпитале при непрерывном общении с теми, кто говорил только на этом языке, Иоланта понемногу начала понимать обращенные к ней простейшие фразы. Хотя говорить сама пока не решалась. Вот и теперь лишь молча кивнула, не осмелившись попросить для себя и пяти лишних минут, чтобы хотя бы переодеться в форменное платье. Впрочем, теперь на это действительно не было времени. И потому, спустя мгновение, Иоланта уже стояла рядом с прапорщиком Калининым, самым молодым из госпитальных хирургов, которому, видимо, так же, как и ей самой, здесь еще не слишком доверяли что-то более серьезное, всем своим видом демонстрируя желание помогать.
- Красный! Синий! Зеленый! – объявил он тотчас, ткнув при этом попеременно в трех разных раненых.
Ничего от волнения не поняв, Иоланта растерянно посмотрела на Захарову, которая сразу после этого всучила в руки ей три мотка ниток соответствующих цветов, которые до того держала сама.
- На, вот, да гляди, не потеряй! Идешь следом за доктором, слушаешь, чего он говорит, привязываешь солдатику на руку нужную нитку. Ничего сложного! Всё поняла?! – уточнила она, внезапно повышая голос, чуть не до крика, разговаривая с Иолантой, будто с глухой.
- Да, - кивнула она. Хотя на самом деле не была в этом полностью уверена.
И далее началась её сегодняшняя работа. На первый взгляд, и правда, совсем не сложная – знай себе, выполняй распоряжения врача. Пускай даже не ведая до конца их смысла. Вот только спустя час этой непрерывной гонки то с наклонами, то с приседаниями, то с судорожными попытками не отстать слишком далеко от стремительно движущегося вперед Калинина, и при этом никак не перепутать его распоряжений, напряженное до предела внимание стало против воли рассеиваться. А еще через час у Иоланты непритворно закружилась голова, затем вдруг полилась носом кровь, а после резко потемнело в глазах, и далее она уже ничего не помнила.
Очнулась, впрочем, довольно быстро. Вновь увидев при этом над собой недовольное лицо Евдокии Марковны:
- Co się ze mną stało? – слабым голосом спросила у неё графиня, прижимая пальцы к своим вискам.
- «Что стало», «что стало»! Обморок! Уж больно вы нежные, барышня, для нашего дела! На, воды выпей! – с этими словами сестра Захарова протянула ей кружку, и потом сразу же отвернулась, подхватываясь еще на чей-то зов. – Да, что там еще стряслось?.. Где зелёная, почему зелёная?! Это кто ж тут такой «внимательный», а?! – громогласно поинтересовалась она, подбоченившись и хищно оглядываясь по сторонам, пока срочно подбежавшие с носилками санитары перекладывали с пола раненого, вокруг раздробленной ноги которого успела натечь, пропитав насквозь наложенную повязку, целая лужа крови. – Кто здесь работал?!
- Я, - с трудом поднявшись на ноги, тихо призналась Иоланта, в голове у которой по-прежнему сильно шумело.
- Ах, значит, ты?! – вновь к ней возвращаясь, сестра Захарова посмотрела на неё даже с некоторым сочувствием. Правда, не добрым, а каким-то брезгливо-презрительным. – Да что ж это за наказание такое, Господи?! Мало, что сама никчемная, так еще и солдатика чуть не угробила! Идиотка! Сказали же тебе: красная нитка – тем, кого прямо сейчас в операционную, синяя – тем, кто может немного обождать. Зеленая – тем, кому совсем не срочно…
- Вы мне… то… не сказал! – с трудом подбирая русские слова, попыталась было возразить Иоланта, абсолютно уверенная, что именно так всё и было. – Отдали нитки! Всё!
- Ах, стало быть, не сказала?! – сужая глаза, чуть тише и будто бы более спокойно, отозвалась Евдокия Марковна. – В самом деле?
- В самом деле, - кивнув, повторила за ней Иоланта, продолжая стоять на своем.
- Ну, так, значит, теперь скажу: проваливай отсюда сию же минуту! И больше не показывайся мне на глаза! Сегодня, а лучше совсем! Точно поняла на сей раз, надеюсь?!
Отправлено: 23.03.23 20:41. Заголовок: Небольшой промежуток..
Небольшой промежуток относительного покоя, связанный с затишьем на фронте, закончился так же неожиданно, как и начался. Новые раненые поступали в госпиталь постоянно все последние дни. Однако нынешним утром этот непрерывный, но еще вчера достаточно умеренный поток обернулся настоящей лавиной. Так что весь успевший сложиться в госпитале распорядок вновь сразу же оказался полностью разрушен. Разница с первыми днями состояла лишь в том, что не было больше неизбежной сразу после любого переезда неразберихи.
Поэтому, когда к воротам монастыря начали прибывать от железнодорожной станции санитарные автомобили, всякий уже твердо знал, где ему находиться и что он обязан делать.
Распоряжением Телепина, Степан, Воздвиженский, а также ещё несколько хирургов были сразу определены в основную бригаду операторов во главе с самим подполковником. Остальные доктора остались на приёме и сортировке, что было не менее важно. А, на деле, даже более ответственно. Потому как именно на врачах-сортировщиках лежит основная обязанность принять решение при определении тех, кто нуждается в неотложной помощи. Невнимательность или ошибка здесь может иметь фатальные последствия не реже, чем в самой операционной. Которая этим утром, впрочем, тоже более всего напоминала филиал чистилища — с тем единственным отличием, что решалась здесь судьба пока не самих душ, а лишь только их физических оболочек.
Так случилось, что стать к операционному столу, чтобы затем провести у него неотрывно несколько — сколько конкретно, он потерял счёт ещё после первых десяти пациентов — часов, Веригину пришлось сразу после ночного дежурства. Также весьма беспокойного.
Однако физической усталости и прочих потребностей, находясь в состоянии рабочей концентрации, как правило, почти не ощущаешь. Всё это обычно наваливается разом тогда, когда, решившись расслабиться, дашь себе небольшую передышку. Хорошо зная подобное коварное свойство человеческого организма, капитан именно поэтому намеренно избегал даже малейшего перерыва, требуя подавать ему пациентов без пауз, сразу одного за другим. Пока Телепин, в какой-то момент ненадолго освободившийся и подошедший понаблюдать за ходом текущей операции, не приказал ему довольно твердо сразу по её завершении немедленно всё оставить и пойти отдохнуть:
- Вернее, поменяетесь там с Воронцовым, — уточнил он, дернув подбородком в сторону выхода. — Тот — сюда, а вы — на сортировку.
- Да все хорошо, Юрий Васильевич, я могу ещё… — попытался было возразить Степан, но тут же и умолк, едва не пронзённый сверкнувшим в него поверх хирургической маски взглядом-молнией.
- Это забота совершенно не о вас, Веригин, а исключительно о благополучии пациентов. Хирург в вашем нынешнем состоянии для них уже не помощь, а угроза!
После подобных слов, спорить с «Буонапарте» очевидно не имело смысла. Поэтому, наложив швы на очередную, приведенную в надлежащее состояние, рану, Степан отошёл от стола и, не без досады бросив свой окровавленный фартук прямо на пол, не оглядываясь, покинул операционную, по-прежнему уверенный в своей правоте.
Но, выйдя на улицу — вернее, во внутренний двор монастыря, все ещё под завязку забитый, кажется, до сих пор продолжавшими прибывать пациентами, и едва лишь вдохнув пару глотков свежего прохладного воздуха, внезапно почувствовал такое головокружение, что вынужден был ненадолго прислониться спиной к стене и прикрыть глаза, чтобы перетерпеть этот неожиданный приступ слабости. Когда же он, наконец, миновал, медленно поднял веки и, убедившись, что мир вокруг более не крутится, словно в калейдоскопе, вновь отделился от стены. А затем, всё еще немного прислушиваясь к себе, и удивляясь, как Телепину удалось углядеть предел его физических сил раньше, чем он сам это понял, потихоньку побрел в «приграничную зону». Это довольно странное название уже успело как-то закрепиться у них за участком территории монастыря, что отделял владения насельниц от тех, которые были переданы ныне в распоряжение госпиталя. Здесь, рядом с кухней, обычно сушили постиранное белье, коим и теперь были сплошь увешаны натянутые крест-накрест веревки. Решив, что будет все же действительно лучше немного посидеть в тишине и выкурить пару папирос, прежде чем искать поручика Воронцова, Степан пробирался сквозь кажущийся бесконечным лабиринт из простыней, направляясь к старинной каменной скамье, которая пряталась за громадным розовым кустом. Проходя мимо, её было довольно легко не заметить. Что как нельзя удачнее подходило для столь желанного сейчас Веригину уединения. И каково же было разочарование, когда, не разобравшись еще до конца с маячившими перед глазами тряпками, он вдруг услышал тихие всхлипы, ясно означавшие, что некто успел первым занять его тайное убежище, определив оное под место отправления собственной скорби. Кто конкретно и почему – выяснять не было ни душевных сил, ни желания. Потому, сжав досадливо губы, Степан немедленно прекратил продвижение вперед и затаился, намереваясь затем так же тихо развернуться и отправиться обратно. Но в этот момент легкое дуновение ветра вдруг отодвинуло в сторону край последней завесы, и уходить резко перехотелось.
Сидя почему-то прямо на земле, сжавшись в комок и уткнувшись лицом в колени, а потому – не видя и не слыша ничего вокруг, перед ним горько плакала Иоланта. Резко сдвинув в сторону вновь опустившуюся простыню, и враз забыв о собственной усталости, Степан буквально в два шага преодолел разделявшее их расстояние, опустился на колени и осторожно обхватил девушку за плечи:
- Господи... Пани Иоланта!
Тотчас подняв голову, она обратила к нему сплошь залитое слезами несчастное лицо, но в этот момент всё внимание Веригина было приковано уже не к нему, а к кровавым следам в области груди на ткани её платья.
- Вы… вас, что, кто-то обидел?! Причинил… вред какой-то? – хмурясь и мгновенно свирепея, тихо, но очень отчетливо выговорил капитан. Хотя, рассудком, в общем-то, понимал, что вероятность подобного здесь крайне мала. Затем прибавил: – Вы меня слышите? – и слегка встряхнул Иоланту за плечи.
Однако, вместо того, чтобы хоть что-нибудь, наконец, объяснить, она лишь опять горько, во весь голос, всхлипнула и молча прижалась лицом к его плечу, еще сильнее этим обескуражив.
- Да что стряслось-то? – вновь спросил Степан уже и сам почти умоляющим тоном, невольно подаваясь в ответ навстречу и неловко её обнимая.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 7
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума