Отправлено: 11.08.18 09:43. Заголовок: После тебя

Время - 1908 год

Место - Москва, Ялта

Участники - Дмитрий Игнатьев, Ольга, Тата и Степан Веригины, НПС

 Отправлено: 03.03.19 02:47. Заголовок: Никакой особенной ду..

Никакой особенной духоты в зрительном зале Игнатьев, сколько ни пытался припомнить так и не смог – во всяком случае, в той его части, где были расположены их с Ольгой места. Поэтому ссылка на внезапно разыгравшуюся мигрень в качестве причины резко испортившегося вдруг настроения поначалу показалась не слишком усердной – а оттого даже и немного обидной – попыткой избавиться от его общества. Но не навязывать же его, в самом деле, силой? Так что, не задавая более никаких вопросов, он просто остановил первого же попавшегося на глаза извозчика, и велел затем везти их прямиком к гостинице.

Дорогой они почти все время молчали. Впрочем, дело было уже не во взаимных обидах, настоящих или выдуманных. Похоже, что Ольга все-таки не лгала. Глядя на то, как она то и дело прикрывает глаза и страдальчески морщит брови, Игнатьев, к моменту, когда экипаж остановился у подъезда «Бристоля», уже вполне ощущал себя эгоистичной скотиной, не способной думать ни о чем, кроме собственных интересов. А Оля же вот совсем не такая: столько терпела лишь ради того, чтобы не испортить ему удовольствие… бедняжка!

Мучаясь угрызениями совести пополам с жалостью, он проводил ее в вестибюль, готовый уже и сам попросить прощения, но тут Ольга снова его удивила. На этот раз своей просьбой. Вернее дело было даже не в ней самой, а в том, как это прозвучало, в той странной и необъяснимой неуверенности, что вдруг послышалась на миг Игнатьеву в Олином голосе, заставившей его, отринув трения и недомолвки этого вечера, вложить в свой поцелуй всю испытываемую к ней нежность. И, кажется, это помогло. Во всяком случае, к себе наверх она ушла, уже почти улыбаясь.

Простояв у подножья лестницы еще пару минут после того, как Ольга окончательно скрылась из виду в бельэтаже, Дмитрий Кириллович покинул гостиницу, у порога которой его по-прежнему дожидался извозчик: последнее было велено еще по приезду. Вновь устроившись экипаже, теперь уже в одиночестве, и услышав вопрос, куда ему будет угодно отправиться теперь,
Игнатьев на миг задумался. Затем вытащил из кармана часы, взглянул на циферблат, проговорил:

- На Екатерининскую, к театру! Но прежде – к какой-нибудь ближайшей цветочной лавке.

И спустя некоторое время, уже второй раз за этот вечер, оказался перед фасадом белоснежного каменного здания, сияющего своей новизной и не погашенными до сих пор огнями иллюминации. Однако далее направился уже не к парадному его входу, увенчанному открытой, лежащей на четырех стройных квадратных колоннах, террасой, а к служебному, перед которым, как и везде об эту пору, все еще топтались с букетами и афишами в руках, ожидая появления артистов и жаждая их автографов, поклонники из числа особенно ярых да настойчивых.
Спокойно меж них просочившись, Игнатьев поднялся по ступеням, назвал было заступившему ему путь швейцару свое имя, затем имя той, к кому направляется, и тотчас же был с поклоном – и под завистливые взгляды остальных, пропущен внутрь.

Как он и надеялся, Ада все еще была у себя в гримерной, отдыхая после спектакля. Постучав в ее дверь давным-давно условленным между ними особенным образом, он вошел, и тотчас замер на пороге, обескураженный крепким ароматом, исходящим от расставленных по всем углам в вазах, корзинах и даже просто каких-то банках всевозможных цветов, смешанным с запахом духов, пудры и еще чего-то непонятного, женского. Сама же хозяйка помещения при этом сидела на подоконнике раскрытого окна, вытянув вдоль него свои длинные, стройные ножки. Босые, как успел разглядеть Дмитрий Кириллович, прежде чем, заметив его появление, девушка резво соскочила на пол и, быстро просеменив навстречу, привычно повисла на его шее с тихим радостным визгом.

- А я уж думала, что ты и не придешь! – заявила она, спустя минуту, обиженно хмурясь и точно ребенок, надувая губы, когда, отстранившись, забрала принесенные графом с собой цветы. – Спасибо, ужасно красивые!

«Ужасно», сколько Игнатьев помнил, всегда было ее любимым словечком и могло сочетаться с другими самым неожиданным образом, порой образуя весьма забавные оксюмороны, наподобие нынешнего.

Приподнявшись на цыпочки, Ада, тем временем, вновь чмокнула его в щеку. И, безжалостно выкинув из первой же подвернувшейся под руку вазы втиснутый туда кем-то чуть раньше разноцветный розовый сноп, с любовью принялась обустраивать там изящно изогнутые ветки с лиловыми орхидеями.

- А главное – совсем без запаха!

- Этим я надеялся угодить тебе особенно! – откликнулся Дмитрий Кириллович, выслушивая комментарии и наблюдая за её действиями с добродушной усмешкой.

- Что, в общем, и не трудно, если знать мои вкусы наверняка, - вновь развернувшись к нему, столь же иронически заметила в ответ Ада и лукаво ему подмигнула. – Но это всё не важно! Скажи лучше скорее, понравилось ли тебе, как я нынче танцевала?

- Это было… недурно.

- И это все?! Всё что можешь сказать?! – разочарованно пробормотала она, вновь на глазах превращаясь в обиженного ребенка. – А я так старалась, зная, что ты в зале!

- Но что тебе эти дилетантские похвалы, если накануне ты уже получила восторженный отзыв от того, кто разбирается в балете куда более меня? – складывая на груди руки, Игнатьев вновь широко улыбнулся, любуясь ее пылающим почти непритворным возмущением острым личиком.

- Ужасный, ужасный ты человечище! Понятно ведь, что твое мнение мне дороже любого другого!

- Неужто все еще?

- И всегда будет, ты и сам это знаешь. Просто кокетничаешь! Так пойдет, скоро сделаешься ужасным старым кокеткой, понял?

- Главное – чтобы не кокоткой, а все остальное, даст бог, переживу! – не сдержавшись, съязвил он в ответ, хотя в душе, конечно, был изрядно польщен.

Звонко рассмеявшись, Ада лишь покачала головой.

- Ты-то, может, и переживешь, а вот твоя спутница… к слову, кто она, ты мне вчера так и не рассказал?

- Расскажу. Если поужинаешь со мной.

- Сегодня? – скорчив жалостливую гримаску, она вновь подошла ближе, располагая руки на его плечах. – Прости, дорогой, но боюсь, что сегодня я мечтаю уже лишь только о том, чтобы выбраться поскорее из этого душистого ада и оказаться в своей постели.

- Черт, это ты меня прости! Я просто не подумал, ты, конечно, устала… Позволь хотя бы отвезти тебя в гостиницу?

- А вот это с удовольствием! А еще завтра у меня почти свободный день, потому что вечером я не танцую. И потому, если ты тоже не слишком занят…

- Разумеется, нет! – тут же воскликнул в ответ Игнатьев. – Нужно будет лишь кое-что уладить с утра. И тогда я весь в твоем распоряжении.

- Вот и чудесно, заодно наговоримся вволю! И не надейся, что завтра я вдруг забуду о вопросе, от ответа на который ты сегодня так изящно улизнул!

- Вот это-то меня больше всего и пугает, bimba!

 Отправлено: 05.03.19 19:53. Заголовок: Утром все вчерашние ..

Утром все вчерашние химеры окончательно стали казаться Ольге вздором. Она проснулась в прекрасном настроении и единственное, что его немного омрачало – это чувство вины. Виноватой она была перед Митей за свои абсолютно невероятные мысли, незаслуженное им осуждение и конечно же – за ревность! Ревность она могла бы оправдать только тем, что безумно была в него влюблена. Но все равно, Митя не заслужил того отношения, что она вчера ему преподнесла, поэтому встала с постели с явным желанием вину свою сегодня искупить.

Сидя перед зеркалом и расчесывая волосы, Оле вдруг послышался легкий шум в соседней комнате и когда она вышла в гостиную, то застала там горничную. Девушка старалась наилучшим образом устроить в вазе огромный букет пышных гортензий всех цветов.

- Вам только что посыльный доставил с письмом, - присев в книксен, горничная извлекла конверт из передника и протянула Ольге, которая и без записки уже знала от кого ей этот утренний подарок. Но конверт вскрыла тут же и развернула сложенный вдове лист.

На нем, тем крупным и обстоятельным подчерком, с округлыми буквами и строгими росчерками, Ольга прочла в первой строке пожелание доброго утра и желание осыпать ее немедленно всю от макушки до пальцев ног тысячами поцелуев. Дальше следовало выражение надежды, что головная боль ее отступила, но если это не так, то гортензии, что сейчас красовались на столе, должны были отогнать от нее хворь окончательно. Ведь, как сказала ему цветочница, именно этот цветок способен оградить от хворей и несчастий.

Следом за тем, Митя извинялся, что не позвонил ей вчера вечером, но не будучи уверенным, что не разбудит ее своим звонком, он решил не беспокоить ее до утра. Ольга Дмитриевна, читая письмо, улыбалась, представляя вместо букв на бумаге то, как и главное каким образом Митя бы эти слова произнес бы.

Только вот дальше ее улыбка чуть потухла, так как в следующем своем абзаце он ей сообщил, что у него вдруг появилось одно важное дело, которое займет весь день до вечера. Но именно вечером он намеревается заехать за ней и повести на ужин.

Оля растерянно поглядела на последние строчки, не понимая, что же ей теперь делать весь день без него. А после, едва не рассмеялась над собой за такую внезапную растерянность. Видно и вправду от любви разум совсем ее помутился, если она уже и не знает, как быть без него всего лишь пару часов? А меж тем, занятий было много и перво-наперво она могла бы посвятить день походу по лавкам, тем самым уберегая Митю от столь нелюбимого любым мужчиной времяпрепровождения, и при этом выбрав наконец подарки для детей и близких. Ведь время их возвращения приближалось и уже в следующий понедельник они отбывали в Москву.

Позавтракав в номере, Ольга послала записку Светлане Юрьевне, интересуясь у нее желанием составить ей компанию и через час обе женщины направились в центр города, где сосредоточены были все главные лавки и магазины. И как водиться, поглощённые увлекательным из процессов, они освободились лишь к двум часам по полудню.

- Было бы неплохо теперь где-нибудь выпить чаю, - натягивая кружевную перчатку, произнесла Лана и раскрыла над головой купол парасоля, - Можем прогуляться до городского сада, там возле оранжерей чудесные сладости подают.

Так как о покупках беспокоиться им было не нужно, приказчики все коробки доставить должны были в «Бристоль», Оля с удовольствием приняла предложение подруги и они вдвоем направились пешком к саду.

- Не вериться, что там, в Петербурге, серо и холодно, когда здесь все благоухает. Как же не хочется возвращаться туда, в этот вечный осенний мрак. Иногда мне кажется, что я ненавижу тот город и хочу из него навсегда сбежать.

- А я уже и не помню, какой он. Столько лет не была там. Мне, напротив, вспоминаются какие-то яркие образы – сияющий шпиль Петропавловского собора и бесконечная синь Невы, если стоять на мостах. Впрочем, обычно так и бывает, романтизируешь образ чего-то давно позабытого.

- Возможно. Может быть вы приедете к нам в гости, Оленька?

- Может быть… - рассеянно произнесла она, чуть нахмурившись, будто вспомнила или увидела что-то встревожившие ее. Но Лана этого не заметила, так как глядела вперед и уже рассуждала, как весело будет познакомить наконец-то Ольгиных дочерей с ее. И что непременно Оле нужно побывать в Императорском театре, где в этот сезон будет множество чудных постановок.

 Отправлено: 06.03.19 22:51. Заголовок: - И все же, я ужасно..

- И все же, я ужасно мечтаю, чтобы ты увидел меня нынешнюю теперь еще и на настоящей сцене, в Петербурге!

Выслушивая подобные речи, Дмитрий Кириллович мог разве что качать головой: и это называется двадцать лет! Нет, все же, верно утверждают, что профессия накладывает отпечаток и на всю личность в целом. Нельзя всю жизнь заниматься поисками преступников, не сделавшись затем немного подозрительным также по отношению и к законопослушным людям. Нельзя до конца избавиться от назидательного тона, если ты много лет учитель. Нельзя, видно, также перестать быть и немного инфантильной и легкомысленной, если каждый день бабочкой порхаешь на пуантах в свете огней рампы. Знавал граф, впрочем, среди балетных артисток и иных, весьма практичных и жестких нравом особ, но исключение скорее подтверждает общее правило. Вот и Ада – даром, что взрослая девица, уже и женихи, вон, на горизонте маячат, а иной раз что-нибудь как скажет…

- Но позволь, душа моя, разве здешняя – не настоящая? – веселясь, уточнил он, желая ее немного поддеть. – Воля твоя, но все-таки хорошо, что в разговоре нашем не участвует никто из коренных ялтинцев. Уверен, новый театр, и его сцена никому из них отнюдь не кажутся игрушечными!

- Ох, ну зачем ты все вечно усложняешь и передергиваешь! Прекрасно ведь понимаешь, что именно я имею в виду! Гастрольные выступления и спектакли в родном театре – это просто разные полюса жизни артиста. И протекает она на них совсем иначе. Это как север и юг! Как Петербург и Ялта, если хочешь. И там, и тут – красиво и хорошо, но ведь по-разному!

- С этим философским утверждением, конечно, не поспоришь, - все так же, чуть заметно ухмыляясь, согласился Игнатьев, на что Ада, заметив иронию, обидевшись и почти всерьез рассвирепев, даже довольно ощутимо ткнула его в бок собственным кружевным зонтиком.

Свидетелей у этого дерзкого покушения на целостность светлого льняного пиджака, впрочем, не оказалось – разговор происходил аккурат перед калиткой ажурной кованой ограды большой виллы расположенной на относительно удаленной от центра города улице, которую на время гастролей в Ялте арендовал для своих артистов антрепренер, дабы те могли как следует отдохнуть между спектаклями и тоже успеть хотя бы немного насладиться курортным климатом. Это нравилось немногим, ибо большую часть труппы составляла, разумеется, молодежь, которой хочется не гулять степенно по проложенным в окрестных парках терренкурам, а веселиться. Но строгость условий контракта сполна искупала сумма обещанного гонорара. Об этом Ада, по простоте душевной, тоже успела рассказать нынче, когда они перемещались по всему городу, восполняя её дефицит праздного веселья везде, где только было возможно. В кафе, на променаде, на пристани яхт, которые девушке всегда хотелось рассмотреть поближе. И даже на детском аттракционе, покататься на котором Ада немедленно запросилась, едва лишь узрев, что в городском саду, куда они, в конце концов, приехали, все еще работает карусель с пестрыми расписным лошадками. Не в силах отказать, Игнатьев, конечно, отпустил. Чтобы после, стоя чуть в стороне, в тени, больше четверти часа с улыбкой и терпеливым смирением наблюдать, как она веселится среди ровесников младшей Олиной дочери.

Но вот наступило время прощаться. Ему было пора возвращаться на «Лёлину дачу», чтобы успеть переодеться и к назначенному времени быть в «Бристоле», Аду же ждал обязательный для всех танцовщиков труппы даже в законный выходной вечерний «класс». Завтра – вновь репетиция и вечерний спектакль, а уже наутро после – отъезд в Одессу. Так что расставались вновь надолго.

И, после того, как свозил её пообедать – точнее, не её а в большей степени, конечно, самого себя, потому что даже теперь, «на свободе», как сама она шутила, сравнивая свой сегодняшний день с удавшимся наконец побегом из-под домашнего ареста, Ада ела и пила, словно птичка, Дмитрий Кириллович доставил ее обратно на виллу. Чтобы передать там, как и было условлено еще поутру, прямиком из рук на руки строгой даме, исполнявшей в гастролирующей труппе не только работу аккомпаниатора во время ежедневных долгих репетиций, но роль своеобразного ментора при молодых артистках, вроде тех, к которым все еще относилась и Аделаида Луцци. Несмотря на то, что стремительно набирала в последнее время популярность у публики, а значит, и собственный авторитет.

- Пообещай, что в декабре обязательно приедешь в Петербург! Вспомни, как дивно мы проводил время в прошлый раз! – забыв недавнюю обиду и глядя на него взглядом грустного оленёнка, она поправляла Игнатьеву галстук, и без того идеально повязанный – лишь затем, что явно медлила окончательно его от себя отпустить. – Ну, пожалуйста! И привези туда свою невесту, я ужасно мечтаю с ней познакомиться… или хотя бы просто увидеть, как ты решишь!

- Обещаю, и Ольгу Дмитриевну свою непременно привезу. Она не такая, как остальные, и когда вы познакомитесь, ты в этом сразу же убедишься, - проговорил он в ответ, неожиданно серьезно и ласково, забирая в свои руки её ладони и попеременно целуя затем обе щеки и лоб девушки, тотчас же приникшей к нему с ответным объятием. – А теперь прощай, милая, тебе пора идти!

- Да, долгие проводы – лишние слёзы, - усмехнулась она, отстраняясь. – Никогда не забуду, как ты говорил это всякий раз, когда мы снова надолго расставались.

- Ну, уж теперь-то всего на пару месяцев! Так что не грусти, bimba, совсем скоро увидимся вновь. И танцуй завтра не хуже, чем вчера! Пусть как можно больше людей узнает, насколько ты у меня талантлива! А я буду еще больше тобой гордиться!

- Только гляди, не лопни от гордости! – буркнула Ада, взглянув на него исподлобья, но явно довольная. А потом резко сорвалась с места и убежала бы прочь – если б не зацепилась, по обычаю, своим длинным шарфом за острый фрагмент орнамента витой ограды, после чего Игнатьеву – тоже, как и всегда, со смехом, вновь пришлось ее спасать и освобождать…

 Отправлено: 08.03.19 23:09. Заголовок: По ковру расползалос..

На полу возле стола растеклась огромная лужа, а вокруг валялись смятые поломанные цветки гортензии и осколки тяжелой хрустальной вазы. Окинув удивленным взглядом эти последствия собственной, пятиминутной давности, гневной вспышки, Ольга Дмитриевна присела на корточки и принялась осторожно подбирать кусочки стекла, складывая их затем в уцелевшее днище, смущенно пытаясь понять, как могла повести себя столь возмутительным образом.

Все выглядело так, будто тот момент – едва войдя в номер, она, и правда, ненадолго лишилась рассудка от обиды и ревности, что смогли, наконец, выплеснуться наружу из-под спуда воспитания и пожизненной привычки сдерживать в себе любые эмоции. Их-то невольной жертвой и стал Митин букет, попавшийся на глаза буквально с порога.

… На самом деле, первой Ольга заметила именно её. Просто услышала неподалеку от себя звонкий, заливистый смех, и обернулась. Увидев затем юную особу, в которой сразу же признала Аделаиду Луцци. Не в пример вчерашней сценической величавости, нынче балетная прима выглядела куда более непосредственной. Немного даже странной с точки зрения публичного этикета – мало того, что, будучи вполне взрослой барышней, зачем-то забралась на детскую карусель, так еще и вела себя, словно ребенок: сидя верхом на одной из лошадок, от всей души хохотала, откидываясь назад всем корпусом. Подивившись про себя этой манере, оправдываемой, возможно, лишь артистической свободой нравов, да и то лишь отчасти, Ольга так и прошла бы мимо. Если бы из любопытства не повернулась туда, где был тот, кому мадемуазель Луцци раз за разом посылала свои приветствия и воздушные поцелуи. И тут ее едва не парализовало на месте, ведь узнать в этом человеке Митю, пусть даже и стоящего на отдалении и вполоборота, было делом всего одного мгновения. Сам же он не заметил бы её, вероятно, даже если б Ольга вдруг подошла к нему вплотную. А все потому, что, как и вчера в театре, был абсолютно поглощен наблюдением за своей прелестницей. Разница была лишь в том, что теперь это было заметно уже не только Ольге, но любому, кто мог их увидеть. И самое удивительное, что это определенно ничуть его не смущало! Равно как и небрежно сжатый в руках кружевной зонтик спутницы, который явно «перебрался» туда на хранение, пока хозяйка наслаждается катанием на карусели.

Так вот, значит, какие «неотложные дела» заставили его отменить все их сегодняшние дневные планы!

Один Господь знает, при помощи какого усилия, Ольга заставила себя сделать следующий шаг. Второй, правда, дался ей уже легче. А после она еще даже успела повернуть купол собственного зонта таким образом, чтобы свидетельство ее публичного унижения не смогла видеть идущая рядом Лана. И, по-прежнему внутренне от него содрогаясь, вытерпеть следом бесконечный час в кафе с видом на море, поддерживая диалог и делая вид, что ничего, кроме легкой усталости, ее не тревожит.

Ну а потом, она вошла в свой гостиничный номер. И случилось то, что случилось.

Теперь негативные эмоции немного схлынули, и дышать Ольге стало чуть легче, но понимания того, что, собственно, происходит, у неё не прибавилось ни на йоту.
Перебирая в памяти все, что случайно увидела, она усердно искала, но попросту не находила разумных объяснений нынешнему поведению Дмитрия с этой девушкой! То, что они знакомы не первый день, явно проистекало даже из всей обстановки их свидания. Из того, как они себя вели, как были поглощены обществом друг друга. Разве так бывает в самую первую встречу, когда люди еще почти не знакомы?!

Сколько времени прошло с тех пор, как сама она узнала Дмитрия, прежде чем стала чувствовать и вести себя в его присутствии так легко и свободно, как сейчас? Так же легко и свободно, как явно вела и чувствовала себя с ним в городском саду эта актерка…

Но откуда же он ее так хорошо знает? Быть может, это просто одна из тех молодых и талантливых, которым, как утверждает её собственная дочь, Игнатьев много лет исправно помогает делать первые шаги на ниве искусства? Да он и сам этого никогда от нее не скрывал. Может, и Аделаида Луцци – просто одна из этой когорты? Известно ведь, что порой молодой артистке, чтобы быстро добиться успеха, мало одного лишь таланта, нужен еще и влиятельный покровитель. Им вполне мог бы оказаться и граф Игнатьев… Правда, всем известно, что подобное покровительство слишком часто бывает отнюдь небескорыстным…

Не желая далее развивать эту мысль, Ольга мотнула головой, отгоняя прочь неприятные и даже пошлые подозрения. Разве же может её Митя оказаться одним из таких «ценителей прекрасного»?! Разве способен он вообще столь хладнокровно и продуманно лгать – и этой девушке и ей, Ольге, которую все эти недели денно и нощно уверяет в собственной любви словом и делом? Да нет… Это определенно какой-то абсурд. И скорее всего, сегодня вечером он сам же и развеет эти сомнения, когда расскажет о том, как провел свой день и чем был в течение него так занят.

Если только ему нечего от неё скрывать.

 Отправлено: 13.03.19 15:58. Заголовок: *вместе с Оль Дмитно..

*вместе с Оль Дмитной*

Ровно в восемь портье позвонил Ольге в номер, чтобы сообщить, что граф Игнатьев уже ожидает ее в холле «Бристоля». Еще через четверть часа она, облаченная в новое, еще не виденное Дмитрием вечернее платье, спускалась туда сама. И, едва увидев ее на лестнице, он тотчас же пошел навстречу с такой улыбкой и взглядом, что лишь их тепла Ольге уже почти хватило, чтобы отринуть все одолевавшие рассудок сомнения.

- Послушай, ну это же, в конце концов, просто немилосердно по отношению к другим дамам этого отеля – выходить каждый раз такой красавицей! – тихо, так, чтобы это могла слышать лишь Ольга, воскликнул Игнатьев, окинув её с ног до головы восхищенным взглядом и склоняясь затем привычно к протянутой для поцелуя руке. – Не боишься, что однажды, когда меня на беду не окажется поблизости, они просто поймают и сожгут тебя на костре, публично объявив колдуньей?

- Тогда не оставляй меня, чтобы не случилось беды, - с легкой улыбкой проговорила в ответ Ольга и заглядывая ему в глаза, будто силилась найти в их глубине ответ на все не дававшие ей покоя вопросы. Но потом едва заметно качнула головой и совсем иным, вполне беззаботным тоном осведомилась, куда они нынче отправятся на ужин.

По пути в названную Дмитрием ресторацию ни о чем серьёзном, конечно, тоже не говорили. При этом Ольга успела поделиться новостями о погоде в Москве, где, если верить детям, с которыми она общалась по телефону незадолго до его приезда, уже третий день, как зарядил дождь и дует холодный ветер; рассказала – с Санькиных слов – и о последней глупой проказе её гимназических одноклассниц, которые, желая досадить новому учителю словесности, отчитавшему одну из девочек за нерадивость, выучили по её наущению совсем не то стихотворение, которое он задавал. А после хором убеждали, что это все он сам же и напутал.

- Санька, правда, сразу уверила, что не стала повторять за остальными и оттого теперь все девочки в классе на неё за это дуются. Но, во-первых, ей было жаль Петра Васильевича, а во-вторых – она терпеть не может говорить неправду... Совсем, как её отец. Александр тоже не выносил лжи и научил тому же меня, - прибавила она вдруг, задумчиво глядя перед собой.

- Молодец, смелая девочка, – одобрительно кивнул Игнатьев, не придав особенного значения последней ремарке, так как, естественно, и подумать не мог, что в ней может содержаться скрытый подтекст. – Не каждый взрослый решится пойти против многих ради своих убеждений, а у детей это и вовсе редкость.

- Да, дети порой очень жестоки. Никогда не забуду, как наш Анатоль однажды из озорства засунул своему гувернеру в сапог живую жабу. А тот, ничего не ведая, стал его надевать, и насмерть несчастную придавил. Отец тогда единственный раз в жизни его выпорол.

- И поделом! Я бы так же на его месте поступил. Тот, кто способен обидеть животное – любое, пусть даже и ту самую убогую жабу, в конце концов, и человека однажды не пощадит!.. Я, конечно, не имею в виду конкретно твоего старшего брата, да я его пока и не знаю совсем, - тут же поспешно проговорил он еще, решив, что Ольге, чуть заметно нахмурившей брови, не понравился этот ответ. – Прости, если ненароком задел.

А затем, нащупав рядом с собой на сиденье экипажа ее руку, поднес к своим губам и, мягко поцеловав в ладонь, улыбнулся.

- Клятвенно обещаю, что нашим с тобой детям я буду самым терпеливым родителем на свете!

От такого немного неожиданного обещания щеки Ольги в одно мгновение слегка порозовели. А повернувшись к Мите и увидев на его губах эту трогательную, немного извиняющуюся улыбку, она и вовсе еще сильнее смутилась: и как только можно было усомниться в его любви?! Какие глупости! Рассуждает, как бывают жестоки дети, а что же сама?!

- Знаю, мой хороший, - только и проговорила она затем, клятвенно давая себе обещание более не возвращаться к прежним подозрениям даже в мыслях.

Тем временем, приехали и к ресторану, что занимал здание, построенное прямо на приморском променаде. Место это не было для них новым – мудрено ли было обойти за многие дни и вечера буквально каждое, мало-мальски достойное внимания, в таком, в общем, не слишком-то и большом городе, как Ялта? Это же заведение особенно нравилось обоим, потому что с открытой веранды открывался прекрасный вид на море, которым по-прежнему хотелось любоваться вновь и вновь. К тому же, не за горами был уже и отъезд. А значит, в скором времени взглядам, привыкшим к южному благолепию и бесконечно-переменчивому морскому простору, останется лишь тосковать об его прелестных картинах среди однообразной серой осенней московской слякоти. Впрочем, сейчас, в тёплый и ласковый вечер, в это пока еще не слишком-то верилось. Как не верится, порой, среди долгого и спокойного счастья в возможность его внезапно лишиться.

- Ну а как ты провел сегодняшний день? – поинтересовалась Ольга, когда они расположились за своим любимым столом, который Митя еще днем зарезервировал по телефону.

- Главным образом, скучая по тебе! – немедленно отреагировал Игнатьев, откладывая в сторону папку с меню и взял со стола бокал, который, прежде чем ненадолго уйти, наполнил вином здешний гарсон. Затем слегка коснулся его краем края Ольгиного и сделал небольшой глоток. – Нет, конечно, не все, - покачал он головой, усмехнувшись, в ответ на ожидаемо заданный следом уточняющий вопрос. – Еще были нудные – и неоднократные телефонные переговоры с биржевым маклером в Петербурге по поводу моих акций, из-за них, собственно, я и отложил нашу сегодняшнюю встречу на вечер… А, ну и еще получил приятную новость из Москвы: уже готов после ремонта и ждет моего возвращения домой автомобиль.

- Что же, вот так весь день и просидел дома? – голос Ольги чуть дрогнул. Но разве нельзя было принять это за искреннее удивление?

- Ну, почти, - кивнув в ответ и вновь аккуратно поставив свой бокал на стол, Игнатьев едва заметно вздохнул и сжал губы. Оля, конечно, особенная женщина, вот только все равно порой зачем-то пытается уподобиться своим излишне настойчивым и любопытным товаркам, подумал он с некоторым раздражением. Впрочем, прекрасно осознавая, что в большей степени досадует на самого себя – за то, что вынужден так глупо врать. Словно, и правда, сделал нечто предосудительное.
Но, а что делать? Взять, и вот так, ни с того, ни с сего, вывалить Ольге на голову такую правду? И надеяться, что она воспримет все, как должное – с её-то строгими моральными устоями? В этом Игнатьев как раз-таки и сомневался. Несмотря на то, что всего несколько часов назад утверждал – в другой беседе, нечто совершенно противоположное…

Выслушав и эту – очередную – ложь с удивившим даже её саму спокойствием, Ольга не стала длить расспросов. Зачем, если и так очевидна их бессмысленность? И даже улыбнулась. Хотя пред глазами, как наяву, по-прежнему стояла увиденная днем в городе картина.

- Как жаль… А я вот, напротив, вернулась в гостиницу совсем недавно, - проговорила она, наконец. А далее, оживленно и в деталях, принялась описывать свои сегодняшние занятия, не забыв упомянуть и про чаепитие с Ланой в городском саду.

Рассказывая об этом, она снова особенно внимательно, хоть и исподволь, наблюдала за поведением собеседника, стараясь уловить в нем малейшую перемену, хотя бы какую-нибудь реакцию на свои слова: смущение, смятение, раскаянье… Но Митя оставался все так же спокоен. Хотя слушал ее с явным интересом. Или же с его искусной имитацией.

Закончив рассказ, Ольга поднесла к губам свой пока ещё не тронутый бокал. Сделала глоток показавшегося сегодня отчего-то совершенно безвкусным красного вина и снова поставила его на стол – но так неловко, что тут же и опрокинула.

- Боже! – только и произнесла она, глядя, как вино, почти мгновенно пропитав тонкую льняную скатерть, закапало прямо на подол платья, окрашивая кроваво-красным теперь уже и его дорогой японский шелк.

- Ч-черт! – воскликнул следом Игнатьев при виде этого зрелища, подсознательно выбирая куда более очевидного виновника данного происшествия. Действительно чертовщина какая-то. Это вот все! И их странный нынешний разговор, и то, что происходит теперь… – Погоди, постой, ну кто так делает?! Это же солью надо засыпать! – заметив, что Оля зачем-то трет винное пятно салфеткой, он вскочил, протягивая ей солонку. – А впрочем, ты права, поздно, - пробормотал он, еще пару мгновений спустя, уже заметно тише, когда она молча подняла глаза, в которых, как показалось, даже блеснули обиженные слёзы.

Случившееся за их столиком, несмотря на всю заурядность, привлекло внимание многих других посетителей ресторации. И теперь в адрес красавицы-блондинки, чей наряд оказался так внезапно и явно безнадежно испорчен, неслись сочувственные восклицания и вздохи, преимущественно дамские. А из зала на этот шум даже выглянул и тут же, горестно всплеснув руками, бросился прямиком к ним, сам мэтр заведения.

- Мадам… Ах, мадам, mon Dieu! Могу ли я вам хоть чем-нибудь помочь?!

- Да, - ответил вместо нее, всё еще обескураженной, Игнатьев. – Прикажите найти нам экипаж. Да поживее!

- Да-да, месье! Конечно! Ах, какая жалость, какая жалость! – вновь запричитал он, поспешно удаляясь исполнять поручение.

В ожидании его возвращения, Дмитрий Кириллович придвинул свой стул поближе к Ольге и тоже сел. Потом чуть склонился и попытался с улыбкой поймать ее взгляд, пытаясь без лишних слов приободрить и показать, что ничего трагического, в общем, не произошло.

А спустя пять минут, к их столику уже вернулся чуть запыхавшийся от усердия мэтр, докладывая, что необходимый транспорт найден. Что было, в общем, и неудивительно, ведь извозчики всегда дежурят по вечерам возле людных мест. Особенно у всевозможных трактиров, рестораций и прочих заведений, где подгулявшему посетителю с весьма значительной вероятностью могут понадобиться услуги такого рода.

Поблагодарив за помощь, Игнатьев достал портмоне и рассчитался за вино – как выпитое, так и пролитое. А когда их оставили, подхватил со спинки Ольгиного стула легкий палантин, который та неизменно брала с собой во все их совместные вечерние выходы, невзирая на его насмешки и удивление: «Зачем, если вечером все равно тепло?», собственноручно бережно обернул ей плечи и провел, по-прежнему, странно молчаливую и поникшую, через весь зал к выходу. А там первой усадил на сиденье нанятого фаэтона и после устроился напротив сам.

- Жаль, что твое платье погибло… Зато, видишь, как ты была права, когда говорила, что однажды она все-таки сгодится, - заметил он, указывая взглядом на её накидку, край которой только что убрал, чтобы ненароком не прихлопнуть закрываемой дверцей, и все еще надеясь спасти самоиронией стремительно улетающий куда-то в тартарары вечер. Да только зря.

Вяло кивнув в ответ, Ольга, точно озябнув, покрепче укуталась и отвернулась в сторону. Так, кажется, больше ни разу на него не взглянув.

Решительно не понимая, из-за чего она до сих пор настолько расстроена – ну не из-за испорченной же, в конце-то концов, пусть и дорогой, но все-таки тряпки?! – но невольно поддаваясь ее настроению, прекратил изображать веселость, тоже умолкая, и сам Игнатьев. Так и прибыли к «Бристолю». Понимая, что в нынешнем виде и состоянии Оле, наверняка, более всего хочется оказаться ни где-нибудь, а в собственных апартаментах, чтобы побыстрее переодеться, он без раздумий приказал извозчику везти их от набережной прямо туда.

- Вот и приехали, - зачем-то констатировал он, высунувшись наружу и окинув сияющее электричеством из всех своих многочисленных окон здание гостиницы, как только экипаж остановился. Потом, соскочив на землю и обойдя его сзади, открыл дверь с Олиной стороны и, подав руку, помог ей спуститься, намереваясь дальше, как обычно, проводить ее до лестницы в холле.
Но тут же был остановлен тихим, но решительным отказом.

- Что ж, как тебе будет угодно, - мгновение промедлив с ответом, Дмитрий Кириллович чуть пожал плечами, все еще не выпуская ее руки из своей. – Изволь, попрощаемся здесь… Но прежде еще хотел бы признаться. Я обманул тебя сегодня… - начал он и чуть сбился от неожиданности, удивленно приподняв брови, когда Ольга вдруг внезапно вскинула на него полный надежды, взгляд, - да-да, представь! Сказал, что мне жаль твоего платья, а на самом деле мне на него совершенно плевать. Ведь ты мне нравишься куда больше безо всяких там платьев… вообще без всего… - продолжил, было, Игнатьев, понижая голос почти до шепота.

И после этого опять замолчал. Так как каким-то неведомым, шестым чувством, отчетливо понял, что еще одно слово – и Ольга его просто ударит. Отвесит пощечину. Но за что?! Да что такого особенного он ей сказал? Или, может быть сделал?!

- Ладно, - произнес он после двух подряд глубоких вздохов, устав ломать над всем этим голову и отступая на шаг – не из боязни получить по лицу, а просто уступая ей путь. – Прости, если в чем-то провинился. Доброй тебе ночи и до завтра.

«Утро вечера мудренее…»

 Отправлено: 13.03.19 22:23. Заголовок: Слезы заполнили глаз..

Слезы заполнили глаза Ольги, едва еще она только ступила на лестницу. Так что к своим апартаментам она пришла уже фактически наощупь. Но даже там, закрыв за собой дверь и прижавшись лбом к её прохладной древесине, все еще изо всех сил старалась не заплакать, жмуря веки так сильно, что перед ними замелькали яркие искры. Вот только слёзы прогнать это так и не помогло. И всего через один судорожный вздох сдерживаемые титаническим усилием воли чувства все-таки прорвало, как плотину. А Ольга, громко всхлипнув, все-таки разрыдалась, оседая прямо у двери на пол и жалко цепляясь за дверную ручку – в голос, до судорожных спазмов, долго не дававших затем ни вздохнуть, ни выдохнуть толком.

Господи, какой же идиоткой она была! Как нелепо и пошло все оказалось! Вот именно – пошло, точно в самом дрянном книжном романе. Где она, словно неопытная героиня-гимназистка, влюбилась до ослепления, веря в единение душ и сердец, в то время как все сводилось лишь к низменным потребностям, к желанию плоти.

«Нравишься без платьев… вообще без всего…» - вот истина, с которой в один миг был сорван покров обольстительной лжи!

- Сашенька! – вдруг жалобно позвала Ольга того единственного, кто всегда был ей верным, и еще раз горько всхлипнув, сотрясаемая нервной дрожью, покрепче обхватила себя руками. Как бы хотелось, чтобы это он сейчас её обнял, прижал к своей груди, нашептывая слова любви и утешения! Желая ей лишь добра, Саша мог быть неумолимо строг и жёсток, даже жесток, говоря в лицо то, что думал. Но никогда ее не обманывал. И всегда стоял за неё до последнего. А она… она, вот опять его предала, променяв память об их любви на какой-то красочный мираж.

Только почему же мираж, если и теперь в это до конца не верится? Вовсе не настолько ее нынче ослепила любовь, чтобы вновь не узнать мерзавца! Да и зачем бы Игнатьеву так искусно играть и обманывать?! Быть добрым и нежным, стремиться узнать все не только о ней, но и о детях – и всё это лишь ради того, чтобы просто овладеть её телом?!

…А впрочем, разве уже не было в ее жизни и такого? Не было медовых речей о сказочном совместном будущем и об общих детях, не было обещания жениться? Неужели же годы ее ничему не научили, и она все так же не способна понять, где настоящее, а где ложное?

- Родной, что же мне делать? Как поступить? Научи… - вновь шепнув имя мужа, спросила она у пустоты, чувствуя, как болезненно сжимается в груди сердце от понимания всей бессмысленности этого вопроса. Ведь Саши давно нет. Только на себя она и может положиться. А значит, должна быть сильной.

Поднявшись с пола, Ольга медленно побрела дальнюю комнату, что служила ей здесь спальней, сняла, наконец, с себя испорченное платье и отправилась в ванную, где включила лишь холодную воду, подставляя под струю сначала лишь руки. И еще долго стояла вот так, разглядывая в зеркале свое заплаканное лицо, прежде чем начала умывать его, ловя губами из пригоршней холодную воду и жадно ее проглатывая.

Вернувшись в комнату, она села в кресло и положила ледяные ладони на свою грудь, будто желая, чтобы холод их унял ту ноющую боль в сердце. Понемногу ей становилось легче, хотя, конечно, полное облегчение могло наступить лишь тогда, когда она узнает всё до конца. Завтра же утром, едва рассветет, просто поедет к Мите и обо всем с ним поговорит начистоту. В конце концов, она заслуживает знать правду, какой бы горькой та ни была. Это все равно лучше, чем терзаться и мучить свое сердце. Впрочем, где-то, в самом дальнем его уголке, все еще теплилась безумная надежда, что Митя сможет ей все разъяснить, убедить или же вновь солгать достаточно убедительно, чтобы унять эту разъедающую ее изнутри боль.

 Отправлено: 17.03.19 03:28. Заголовок: Вернувшись домой из ..

Вернувшись домой из города не так уж и рано, спать Игнатьев, тем не менее, пока не собирался. И прежде-то привык ложиться позднее, а теперь, похоже, еще и окончательно разлюбил засыпать в одиночестве – точнее, без Ольги. Присутствие её как-то незаметно и исподволь сделалось очень важным, впрочем, не только в постели, но и в жизни в целом. Настолько, что все чаще приходила мысль убедить ее пренебречь даже теми, оставшимися, условностями, которые они еще не успели нарушить в своем скоропалительном романе, и обвенчаться сразу после возвращения в Москву. Не в тот же самый день, конечно, но как можно скорее. И даже события сегодняшнего вечера нисколько этой уверенности в Игнатьеве не умалили. По-прежнему не понимая повода Ольгиного неудовольствия, а потому и не чувствуя за него вины, еще немного поразмыслив о том по дороге к себе в Аутку, он, в конце концов, решил, что дело, вероятно, могло быть в какой-то вполне заурядной причине. Например, в той, что иногда на несколько дней превращает в настоящих фурий даже весьма спокойных и сдержанных женщин – таких, как его Ольга. Помнится еще, и третьего дня, и вчера, она пожелала остаться ночевать у себя, а не на «Лёлиной даче», что может вполне подтверждать догадку… Что ж, коли решил вновь жениться, пора привыкать и к тому, что повседневная жизнь супругов – не вечный романтический праздник, а в большей степени рутина, о которой он, признаться, уже как-то и позабыл. Или, может, просто не успел ею сполна проникнуться по причине скоротечности того своего первого брака? А готов ли теперь?

«Вполне!» – твердо ответил он сам себе уже позже, коротая остаток этого вечера в полутемной гостиной перед так и не разожженным камином с рюмкой французского коньяка – впервые за все дни в Ялте изменив с ним здешнему вину. Ощущая при этом спокойную уверенность, что нисколько себе сейчас не лжет. Потому что впервые за много лет вновь по-настоящему любит. В силу опыта и прожитых лет – не так безрассудно, как в юности, с открытыми глазами, отмечая все различия и несостыковки, но абсолютно ими не тяготясь. И даже напротив, находя в этом определенную изюминку – присутствие которой, к слову, почти стопроцентная гарантия от скуки, засасывающей в болото даже самые пылкие изначально отношения.

Мелодичный звон напольных часов напомнил о времени и этим словно бы вернул в действительность. Отставив опустевшую рюмку, Дмитрий Кириллович встал, и направился в опочивальню, бросив по пути мимолетный взгляд на телефонный аппарат на стене и поборов очередной порыв позвонить Ольге в гостиницу. Сегодня это уже явно лишнее. А завтра он проснется пораньше и поедет к ней сам прямо с утра, тогда и помирятся. Если, конечно, она и тогда все еще будет на него дуться… Улыбаясь этой мысли, Игнатьев неторопливо поднимался по одной из лестниц. Звуки шагов его гасила плотная ковровая дорожка, да и в остальном вокруг царила почти полная тишина, поэтому не услышать, как, прошуршав колесами по гравию, подъехал, а затем остановился прямо около дома какой-то экипаж, Дмитрий Кириллович, разумеется, не мог.

Первой же – радостной – догадкой при этом было, что Ольга, разобравшись со своим дурным настроением, все-таки решила приехать. Поэтому, прислушавшись и постояв еще пару секунд посреди лестницы, Игнатьев гораздо быстрее, чем до этого, пошел обратно в холл. А там – к входной двери, желая встретить ее лично. Каково же было удивление, когда вместо Оли к нему навстречу метнулась, едва соскочив с подножки наёмного экипажа, тоненькая фигурка Ады.

- Папа! – громко всхлипнув, она повисла у него на шее, и отчаянно зарыдала, заставив Игнатьева испытать еще большую растерянность. А ведь и без того уже было достаточно, чтобы ему поседеть прямо здесь, на месте. И этот внезапный приезд в Аутку, и её отчаянный вид. И даже то, наконец, как она его только что назвала. Если вспомнить, что уже несколько лет – с тех пор, как подросла и стала лучше понимать, как устроен мир, всячески избегала подобного обращения, заменяя его в разговоре безличным «ты», а в письмах всевозможными ласковыми прозвищами.

- Ч-что случилось, родная? – чуть заикаясь, выговорил он, перебрав за пару мгновений в уме все возможные неприятности от внезапного сценического фиаско и расторжения контракта, до совсем уж страшного, отчего непроизвольно сжимались кулаки и челюсти, а взгляд, стекленея и наливаясь кровью, сам по себе начинал выискивать того, кого необходимо немедленно найти и уничтожить. – Тебя кто-то обидел?

Чуть отодвинув ее от себя, Дмитрий Кириллович внимательно посмотрел в заплаканное лицо, по которому вместе со слезами стекали остатки не смытого до конца сценического грима.

- Кто, что он тебе сделал?!

- Он позвал меня за-аамуж! – будто бы успокоившись, Ада мотнула головой, а потом по-детски скривила дрожащие губы и вновь залилась слезами.

- О, господи, - только и вымолвил в ответ граф с тяжелым вздохом. Затем, молча подхватил ее на руки и унес с порога внутрь дома, приказав выглянувшему на шум дворецкому расплатиться с извозчиком, а затем приготовить и принести чай. – И еще, если есть, каких-нибудь успокоительных капель, - прибавил он, направляясь к своему кабинету и думая о том, как тут не вспоминать господина Грибоедова с его бессмертными афоризмами?

Следующие несколько минут его главным занятием было унять безутешные рыдания, одновременно попытавшись вычленить из сбивчивых, заикающихся и перемежающихся всхлипами слов обстоятельства «ужасного происшествия». Имя его виновника Игнатьев, впрочем, узнал еще днем, когда Ада, как бы между делом, рассказала, что за ней вот уже полгода ухаживает младший отпрыск владельца одного из самых крупных в стране промышленных акционерных обществ. Родом, как водится, из купцов-старообрядцев, но из тех самых, «новых», у которых вот уже полтора десятилетия в моде растить детей на европейский лад. Вернувшись лишь год назад из Германии, как говорится, «с душою прямо геттингенской» - хотя изучал в университете инженерное дело, этот молодой человек еще весной, если верить Адиному рассказу, уже готов был пасть к её атласным туфелькам с кольцом в руках. Она была, в общем, не против, но все равно не торопилась давать ему уж слишком очевидных надежд, потому что была – и оставалась – слишком поглощена своей балетной карьерой. Это, как Игнатьев, в конце концов, понял, оказалось главным камнем преткновения и теперь. Добившись титаническими усилиями родительского согласия на брак – «ты только представь, чего ему это стоо-ииило! Кто я, а кто он!» - настойчивый юноша прилетел на крыльях любви в Ялту. И все было бы хорошо, если бы не ответное условие потенциальных свёкров, состоявшее в полном и безоговорочном отказе Ады от сценической карьеры в пользу семьи.

- Но я не могу, не могу бросить балет, понимаешь?! Это вся моя жизнь! Всё, что я в ней умею и хочу!

- Понимаю, - соглашался Дмитрий Кириллович, сочувственно кивая. Причем, без всякой иронии. Потому, как и верно, понимал, что выбор Аде предстоит сложный. И посоветовать тут ей что-либо, вольно или невольно склоняя чашу весов в какую-то сторону, он не вправе. А вот выслушать и постараться утешить – чтобы дать возможность более-менее спокойно подумать, напротив, обязан. – Но а ты ему что-то уже ответила?

- Нет, хватило ума, - все еще всхлипывая, но уже более спокойно, покачала головой Ада, принимая из его рук чашку с чаем. За минуту до того, поморщившись, она решительно отказалась от валериановых капель, которые вместе с чайными приборами принес в кабинет Иван Викеньтевич, осторожно косясь в сторону незнакомой, странного вида зареванной девицы, которую барин, умостившись на корточках перед её – вернее, своим собственным, оккупированным ею – креслом, ласково гладит по растрепанной голове. – Сказала, что мне нужно время.

- А он?

- Дал. До завтрашнего вечера.

- А потом?

- Потом возвращается в Петербург. Со мной или без меня.

- Экий прыткий! – вскинул брови Дмитрий Кириллович, невольно поражаясь тому, как нынешний разговор перекликается с его собственными недавними мыслями насчет Ольги.– И что ж, прямо через три дня – и под венец?

- Нет, почему? Он ведь не сумасшедший!

- Нет?! – переспросил он, и Ада, мгновенно расслышав иронию, подняла на него обиженный взор:

- Нет! Я же говорила тебе: он очень хороший! Я никого, лучше, чем он, не встречала! И… может быть, даже согласилась бы, но вот так, внезапно, всё бросить?! А что скажет Сергей Павлович? Дело ведь не в деньгах! Это просто непорядочно по отношению к нему, к нашей труппе! К нашему общему делу!

- А жениху своему ты об этом уже сказала?

- Нет, - покачала она головой.

- А разве это не нужно? – продолжил Игнатьев, медленно и осторожно выводя ее, как казалось, в единственно верном направлении – договариваться.

- Нужно, конечно! – воскликнула в ответ девушка. – Только я об этом почему-то сразу не подумала и…

- Да и времени-то на это не было. Выслушала предложение руки и сердца, прыгнула в экипаж, и бегом сюда, пугать меня до смерти! – теперь он улыбался уже открыто, наблюдая, как постепенно меняется от отчаяния до надежды выражение её темных, чуть миндалевидных глаз.

- Ты прав! Да, ты прав, нам просто надо поговорить – объяснить все, как следует. И если он меня любит, то должен понять. Дать время! А не ставить ультиматумы. А если же нет, - взгляд Ады вновь на миг потемнел, - что же, значит, это точно не мой человек. И тогда я буду тоже точно знать, что не зря выбрала балет… нет, ты все-таки ужасный гений, ты об этом знаешь?! – подавшись вперед, она взяла его за плечи, и впервые за все время широко улыбнулась.

- Откуда же? Разве что кто-нибудь сжалится и расскажет! – только и усмехнулся он в ответ.

- Но я-то уж точно этого скрывать не стану!

- Как, надеюсь, и своих дальнейших сегодняшних намерений?

- Что ты имеешь в виду?

- Например то, где ты собираешься нынче ночевать… Хотя, лично я уверен, что разъезжать по малознакомому городу ночью негоже ни восходящей звезде балета, ни потенциальной столичной купчихе первой гильдии. Поэтому…

Договорить ему, впрочем, было уже не дано. Расхохотавшись от этих слов, Ада затем еще трижды назвала его «ужасным», вперемешку с иными, более-менее лестными эпитетами, от «любимого» до «ехидного». И на том серьёзная часть их судьбоносной беседы, наконец, полностью оказалась завершена. А та, что была несерьезной, подробного пересказа, в общем, не стоила. Завершившись, между тем, далеко за полночь. Когда оба, вполне довольные друг другом, разошлись по своим спальням, чтобы наутро вновь встретиться уже за завтраком, который накрыли, как обычно, на затененной тентом террасе.

 Отправлено: 18.03.19 21:44. Заголовок: Это утро Ольга Дмитр..

Это утро Ольга Дмитриевна встретила в кресле, так и не добравшись до постели. Впрочем, она и не спала почти всю ночь, лишь на некоторое время погружаясь в зыбкую дрему и тут же вновь просыпаясь. К утру, когда небо стало светлеть, ею овладело некое своеобразное оцепенение чувств, которое случается с челоУтро Ольга Дмитриевна встретила, так и не добравшись до постели, проведя почти всю эту ночь в кресле у окна, лишь временами погружаясь в зыбкую дрему и тут же вновь просыпаясь. Потому, когда небо, наконец, посветлело, уже не только тело, но и, казалось, что даже и сами чувства её успело сковать тем своеобразным оцепенением, которое случается после глубокого нервного переутомления. Единственное, чего еще хотелось – это разрешить, наконец, истерзавшие тело и дух сомнения. В последний раз и навсегда.

В холле отеля, куда она спустилась ни свет, ни заря, её поприветствовал и затем проводил озадаченным взглядом, еще не успевший смениться ночной портье. Удивление его было объяснимо: не желая демонстрировать переживаемых тревог всему миру, выходя от себя, Ольга скрыла лицо под густой вуалью. По той же причине заранее, еще из апартаментов, был заказан закрытый экипаж, который теперь ждал ее прямо у порога. Устроившись в кабинке, Ольга назвала извозчику адрес в Аутке, велела ему поторопиться и захлопнула дверь. Если все сложится удачно, на «Лёлиной Даче» она будет как раз к часу, когда Дмитрий привык завтракать.

Сиденье экипажа мягко покачивалось в такт движению. И, позволив себе немного расслабиться, Ольга откинулась на мягкую спинку, прикрывая глаза, но не переставая при этом мысленно повторять фразы, с которых намеревалась начать разговор. Как будто могла их забыть. Как будто не жгли они ей язык еще накануне вечером. И не мучили после, ночью, когда бесконечно прокручиваясь в голове, несколько раз меняли тональность с вопросительной на утвердительную и обратно, осложняясь, к тому же, неизбежными мыслями о том, как в целом отразится подобный разговор на отношениях с Дмитрием, если подозрения все-таки окажутся вздором.

Однако к утру, когда прочих эмоций уже не осталось, пришла, наконец, кристальная ясность понимания: если и на этот раз промолчит, крах все равно будет неизбежен, какова бы ни оказалась на самом деле правда. Потому что жить с человеком и не доверять ему полностью, безгранично, она не сумеет. Именно с этого, с невыносимости сомнений в его порядочности и чести, и стоит начать их разговор. И если Дмитрия это обидит… Что ж, пусть только развеет сомнения – и тогда она готова тотчас же повиниться, объяснить, что всё это лишь от ревности, рожденной безумной к нему любовью, поведав о терзаниях, что превратили в совершенный кошмар последние три дня ее жизни…

Чувствуя, как в душе вновь нарастает волнение, Ольга открыла глаза и увидела, что экипаж вот-вот свернет на Аутскую.

- Остановитесь! – крикнула она вдруг, стукнув по передней стенке экипажа.

- Так ведь еще не приехали, барыня! – резко притормозив свою лошаденку, отозвался с козел удивленный извозчик. Однако Ольга была непреклонна:

- Неважно, дальше я хочу пройти пешком, - сказала она, покидая коляску и вручая ему деньги. – Здесь совсем близко.

До виллы – точнее, до парка, который предварял к ней путь, отсюда, и верно, было уже недалеко. Но, желая вновь успокоиться, Ольга намеренно пошла не напрямую, а маленькими окрестными переулками. Еще в их первые дни здесь вместе Митя сам показывал ей все эти «тайные» тропы, которыми пользовался в детстве, сбегая из дому вместе с кузенами в поисках приключений. Воротами в «большой мир» их ватаге тогда служила крохотная, сплошь заросшая виноградом и почти из-за него незаметная снаружи, боковая калитка ограды. Ею же теперь решила воспользоваться, чтобы войти, и Ольга. Оттого, слегка толкнув и убедившись, что не заперто, через пару минут уже шла по тенистой дорожке, вьющейся вверх по холму, с вершины которого было рукой подать до самого дома.

Если не считать непрекращающегося никогда стрекота цикад и глухого жужжания шмелей, что постоянно проносились мимо по своим делам, весь путь её проходил в полной тишине. В теплом воздухе витали ароматы трав, цветов и хвои. От этого и весь он казался густым, даже немного тяжелым, но каждый вдох приносил именно те ощущения покоя и умиротворения, которых Ольге так до этого не хватало. И от которых почти не осталось следа, когда до слуха ее, среди всего этого блаженного покоя внезапно донесся звонкий женский смех. Замерев на месте, она огляделась, пытаясь понять, откуда он раздается, и тут поняла, что это со стороны виллы, задний фасад которой был скрыт лишь за высокими густыми кустами акаций. Ольге оставалось пройти лишь мимо них и затем свернуть, обходя дом с торца, чтобы оказаться перед его главным входом. Только вот это небольшое расстояние внезапно сделалось для нее почти непреодолимым из-за вмиг отяжелевших, будто свинцом налившихся, ног.

Не в силах сдвинуться с места, но протянув вперед дрожащую руку, Ольга слегка отодвинула ветки акации и увидела обращенную сюда, в парк, заднюю террасу, посреди которой, как и всегда в этот час, красовался накрытый под тентом стол. Во главе его, тоже, как обычно, сидел Игнатьев, развернув перед собой свежую газету. А по правую руку от него вольготно расположилась совсем молодая женщина, одетая – если только это можно назвать одеждой – лишь в темно-синего бархата халат, в распахнутые полы которого кокетливо выглядывало тонкое кружево белья. Опершись босой пяткой одной стройной и длинной ножки на край своего стула и прижимая колено к груди, она как раз допила кофе из своей маленькой чашки, а потом вдруг довольно бесцеремонно отогнула верхний край газеты сотрапезника, что-то ему проговорила, и звонко рассмеялась. Не вызвав при этом совершенно никакого ответного возмущения. Напротив, отложив в сторону чтение, выглядел явно довольным. Заулыбавшись особенно нежно и счастливо после того, как резво вскочив на ноги, Аделаида Луцци – а это была, конечно же, она – порывисто обняла его сзади за шею, быстро поцеловала в затылок и демонстративно стащила прямо с края его тарелки намазанную маслом булочку, сразу после этого убежав обратно в дом.

Ольга же при виде этой улыбки разом забыла, как дышать. Да и на ногах устояла лишь потому, что инстинктивно смогла ухватиться за ветки акации. Острые шипы мгновенно продырявили перчатки и поранили нежную кожу до крови. Но она была даже рада этой физической боли, что хоть на миг, да смогла перебить ту, что словно кинжалом пронзила душу. С каким-то изумлением посмотрев на проступившие сквозь замысловатое плетение кружева яркие красные точки, Ольга медленно сжала руку в кулак. Потом в последний раз взглянула на веранду, где все еще безмятежно завершал свою трапезу Игнатьев, и пошла прочь. Вначале медленно. Но постепенно шаги ее ускорились, и обратно к ограде она вернулась уже почти бегом, не понимая пока, куда двинется дальше, но мечтая как можно быстрее покинуть это проклятое место.

Впрочем, спустя какое-то время, в течение которого Ольга, точно потерявшийся ребенок, бродила по уже успевшим нагреться до духоты городским улицам, сознание её, наконец, прояснилось. И на порог «Бристоля» она вступила с твердым осознанием того, как следует поступить.

- Пришлите в мои комнаты горничных, чтобы немедленно собрать вещи, я уезжаю! – произнесла она тихим и кажущимся совершенно спокойным голосом, обращаясь к слегка опешившему от этой просьбы портье, которому явно хотелось узнать, что стряслось. Но взгляд, которым Ольга сопроводила эту просьбу, запрещал любую возможность расспросов. – Пусть она также принесет счета и прочие бумаги, в которых мне понадобится поставить подпись. И еще наймите, пожалуйста, экипаж. Он должен быть уже здесь, когда упакуют чемоданы.

Всё было исполнено в точности всего за час. Его Ольга Дмитриевна – покуда слуги сновали, собирая её вещи, посвятила тому, чтобы уладить финансовые вопросы и написать записку для Ланских. А еще тому, чтобы запечатать во второй конверт абсолютно чистый, сложенный пополам лист бумаги со спрятанным внутри кольцом, надписав его официально и лаконично: «Графу Игнатьеву, Дмитрию Кирилловичу». Спустя еще несколько минут, следом за собственным багажом, которы очень быстро вынесли к выходу и затем прикрепили ремнями к дорожному тарантасу, в холл спустилась сама Ольга Дмитриевна, переодетая в безупречное дорожное платье и шляпку. Оставив портье оба конверта и прочие документы, попрощавшись, она заняла в экипаже свое место. И не было еще и одиннадцати утра, когда тот покинул пределы городской черты Ялты. А уже вечером из Севастополя, куда она теперь и стремилась, Ольгу должен был при удачном стечении обстоятельств унести прочь поезд, направлявшийся туда, где она отчаянно надеялась забыть обо всем, что здесь оставляла.

 Отправлено: 21.03.19 22:58. Заголовок: Внезапный приезд Ады..

Внезапный приезд Ады нарушил не только спокойное течение вчерашнего вечера и части ночи, но, конечно, внес изменения в те дела, которые Дмитрий Кириллович накануне планировал для себя на сегодня. Так что и задуманную с утра пораньше поездку к Ольге в «Бристоль» пришлось на какое-то время отодвинуть. Будь он сейчас за столом один, просто выпил бы чашку крепкого кофе и сразу же двинулся в Ялту – даже не в экипаже, а верхом, для быстроты и удобства. А так пришлось провести за столом на террасе больше часа – не лишать же бедную Аду, которой и так досталось немало понервничать, еще и возможности без спешки поесть в спокойной и умиротворенной обстановке?

Впрочем, сама она поутру, к счастью, уже не выглядела такой растерянной, как вчера. Напротив, казалась даже весёлой и оживленной, а уж щебетала за столом и вовсе, как беззаботная птица, вовлекая в свое веселье и Игнатьева, невольно посматривавшего на нее с удивлением: куда и когда же подевалась та вчерашняя несчастная барышня, что так безудержно рыдала у него на плече? Где в сияющих смехом темных глазах хотя бы малейшие следы этих слёз? И действительно ли, в таком случае, настолько важно то, что вчера привело её сюда. Или же всё это в большей мере было проявлением еще одной грани ее драматического дарования, сполна унаследованного от матери? Не специальное. И, разумеется, не из какой бы то ни было корысти. А просто потому, что она – актриса по натуре. И значит, порой играет роль, даже не замечая этого. Убежденная, что проживает все глубоко и по-настоящему. Хорошо ли это, плохо ли? Однозначно Игнатьев судить затруднялся. Но от данного когда-то много лет тому назад слова заботиться и оберегать, сколько хватит сил и возможностей, отступать в любом случае не думал. Потому принимал все как есть… Да даже, впрочем, и наслаждался – юностью, весельем, беззаботностью и искренним дочерним обожанием, которым благодарная Ада его сегодня буквально осыпала, в очередной раз доказывая, что отцовство, оказывается, может быть весьма занимательной штукой, а не только набором всевозможных обязанностей.

А еще, во время завтрака она робко попросила показать ей дом и окрестности. «Если только это возможно»

- Вряд ли ведь я окажусь здесь когда-нибудь еще, - отрывая от большой виноградной грозди налитые зеленовато-желтые ягоды и с удовольствием отправляя их одну за другой в рот, прибавила Ада затем так спокойно и естественно, что сразу чувствовалось, будто в установленном раз и навсегда привычном порядке их отношений она не видит ничего странного и несправедливого. В то время как самого Дмитрия Кирилловича на этот счет не раз в течение всех этих лет одолевали бередившие душу и совесть сомнения. Мигом ожившие и теперь, стоило девушке вновь случайно коснуться этой темы. Так что отказать ей он, конечно, не смог. И это заняло еще пару часов, прежде чем все же отправились в Ялту. Да и то – первым делом, естественно, не в «Бристоль», а отвозить Аду.

Её ночное, да еще и сегодня с утра отсутствие, как и следовало ожидать, наделало на вилле, где проживала гастрольная труппа, огромный переполох. Тому, что ему предшествовало, имелось, как выяснилось, аж несколько свидетелей. Поэтому общим вердиктом поначалу было, что легкомысленная и своенравная прима решила все-таки сбежать с новоявленным женихом обратно в столицу, нарушив все условия контракта. Что вызвало ужас у руководства, пока даже не решавшегося донести эту шокирующую новость до главного антрепренёра, известного своим гневливым и горячим нравом. А также смешанное с завистью и ревностью торжество тех артисток, что спали и видели себя в ролях, которые до того исполняли лишь прима Луцци и балерина, которая танцевала заглавные партии в те дни, когда Ада отдыхала. Каково же было их разочарование, когда она все-таки вернулась! Да не одна, а в компании импозантного господина, который, к тому же, оказался глубоким знатоком балета. Да еще так мил и обаятелен, что легко сумел уладить всю эту совершенно возмутительную историю со строгой менторессой, буквально таявшей и то и дело расплывавшейся в улыбке во время их короткой беседы от цветистых, но отнюдь не подобострастных комплиментов в свой адрес…

К тому моменту, как Игнатьев распрощался с Адой и её надзирательницей и, облегченно вздохнув по случаю полностью выполненного, по крайней мере, на ближайшее время, родительского долга, вновь расположился на сидении своего кабриолета, беря в руки поводья, стрелки часов его, извлеченных на минуту из кармана жилета, показывали уже четверть второго пополудни. Резво тронув с места каурого мерина, он мечтал теперь только о том, чтобы Ольга никуда не ушла. Оказалась все еще у себя. И после не слишком обиделась за столь длинную паузу – позвонить ей утром он тоже, разумеется, не смог.

Поначалу была еще идея заехать к цветочнице за букетом, но, здраво рассудив, что потратив время также и на это, только сильнее оттянет момент встречи, Дмитрий Кириллович тут же её и оставил, направляясь теперь сразу к гостинице. Куда и вошел, спустя всего несколько минут, обращаясь затем к молодому портье с просьбой позвонить в апартаменты к госпоже Веригиной и сообщить, что он ожидает её в холле.

- Увы, это никак невозможно-с, ваше сиятельство, - помедлив, ответил тот воззрившемуся на него тут же с озадаченным видом Игнатьеву.

- Что значит «невозможно»? Отчего же? – переспросил он, хмурясь и досадуя, что, кажется, всё-таки опоздал. И Ольга ушла куда-то одна. Ну и куда же? А главное – когда теперь вернется?

- Госпожа Веригина нынче утром изволили выбыть-с, - всё с тем же невозмутимым видом проговорил портье, перелистнув назад одну страницу в своем журнале и, перевернув его, продемонстрировал запись Дмитрию Кирилловичу. – Вот, извольте взглянуть сюда: ещё в четверть одиннадцатого.

- Ничего не понимаю… как выбыла? Совсем?! Но… что случилось? Она ничего мне не оставила? Записку… письмо?

- Не могу знать, милостивый государь, – сочувственно улыбнувшись, он коротко взглянул на него и вдруг вскинулся, будто что-то припоминая. – Нет, погодите, прошу прощения, есть, есть для вас письмо! Вот, извольте! – с этими словами он извлек из-под своей стойки конверт и протянул его Игнатьеву.

Повертев мгновение белый конверт со своим именем, он вскрыл его – от нетерпения неаккуратно, и извлек наружу чистый лист бумаги, всё еще не в силах понять, что это может означать, а затем с минуту тупо его разглядывал, будто читая какое-то невидимое глазу послание. В эту же минуту из рваного конверта выскользнуло и, звонко звякнув по мраморному полу, закрутилось юлой, замерев после прямо у его ног, преподнесенное Ольге пару недель назад обручальное кольцо. И смысл «прочитанного», наконец, стал предельно ясен.

«Но что за чёрт?!»

Игнатьев даже не понял, подумал ли он это, или все-таки произнес вслух, когда, вновь вскинув глаза на портье, старательно делавшего вид, что занят своими делами, перекладывая с места на место какие-то бумажки.

- Куда она уехала?

- Не могу знать-с, - покачав головой, повторил тот, продолжая своё бессмысленное занятие.

- А теперь? – мрачно спросил Игнатьев, доставая из кармана пятирублевую ассигнацию и укладывая ее на стойку прямо перед его носом. – Не припоминается? Не пешком ведь она отсюда ушла? Экипаж наверняка вы для нее и нанимали? Ну же?!

- Помилуйте, ваше сиятельство! Ну что вы, ей-богу… Говорю же: никак не ведаю! Да кабы и знал, разве же можно-с?! – воскликнул портье, глядя на него с искренним укором. – Креста на мне что ли нет?

- Простите, – коротко бросил в ответ Дмитрий Кириллович и отвернулся, намереваясь уйти. Деньги его при этом так и остались лежать на прежнем месте.

- Господин граф, куда же вы, постойте! Украшеньице ваше забыли-с! – выскакивая из-за стойки, молодой человек подхватил с пола кольцо и, почтительно кланяясь, протянул его Игнатьеву. – Прошу!

- Ах да… спасибо, - не глядя засунув его в карман пиджака, он кивнул и побрел на выход. После так же медленно и задумчиво спустился по ступеням, запрыгнул в фаэтон и сел, понуро опустив голову, в которой беспорядочно метались вопросы, не имеющие абсолютно никакого логического объяснения.

Почему она так с ним поступила? Где она теперь… впрочем, на этот ответить было как раз не трудно. На пути в Севастополь, где же еще? А там, по приезде, сядет на поезд и отбудет в Москву. Кажется, в восемь вечера… Поэтому, если прямо сейчас, сию секунду, броситься следом, он ещё сможет успеть оказаться на железнодорожной станции до её отъезда.

Вот только зачем, если она и так уже всё решила?
В том числе – и за него…

 Отправлено: 25.03.19 16:15. Заголовок: Вплоть до самого отъ..

Вплоть до самого отъезда из Ялты единственным Ольгиным страхом было то, что Игнатьев приедет в «Бристоль» прежде, чем она успеет его покинуть. Боялась она, впрочем, не столько, увидев его вновь, не сдержаться и устроить унизительную, прежде всего, для неё самой сцену, сколько простить измену и смириться с произошедшим. Но дорогой в Севастополь думалось уже иначе: простить подобную низость она точно не в состоянии. Расплатой за тяжкие размышления, как всегда, был приступ мигрени. И этот физический дискомфорт в конец концов даже отодвинул на второй план терзания духа.

На вокзале Ольга первым же делом направилась к кассе, собираясь купить билет до Москвы, но умолкла на полуслове, отчетливо вообразив вдруг, как вернется домой, где вокруг вновь будут дети, друзья и родные, перед которыми придется делать вид, что все хорошо и ничего не случилось. Еще одна ложь… а ведь её – этой лжи, и без того уже достаточно, чтобы множить и далее, пусть даже и из благородной цели не тревожить покой близких.

- Так что, сударыня, может быть, наконец, уже решитесь? – нетерпеливо и язвительно поинтересовался усатый господин, стоявший в очереди следом. И, стремительно обернувшись, Ольга молча ожгла его из-под вуали негодующим взглядом, а затем вновь обратилась к клерку в оконце и спросила, есть ли сегодня поезд до Астрахани.

- Да, мадам, есть! Отправление в девятнадцать-пятьдесят пять!

Уже имея в сумочке заветный билет, она распорядилась временно поместить багаж на хранение, а сама пошла искать почтамт, надо было отправить сразу несколько телеграмм. Первую, разумеется, детям, вторую – Полю, а третья вскоре улетела к тем, к кому Ольга, собственно, и намеревалась вскоре свалиться, как снег на голову и содержала всего несколько слов: «Соскучилась. Буду у вас через три дня. Обнимаю».

Прекрасно осознавая, что Прозоровы слишком умны, чтобы не заподозрить за столь внезапным желанием их навестить какую-то скрытую причину, Ольга, тем не менее, была уверена, что примут ее с радостью. И уж, конечно, не зададут лишних вопросов – если только сама она не пожелает перед ними раскрыться.

Даже после отправки сообщений до поезда оставалось немало времени, поэтому, не желая сидеть на вокзале, она отправилась побродить по городу, где зашла в аптеку, чтобы купить какого-нибудь порошка от по-прежнему мучившей головной боли. А позже, все-таки вернувшись в зал ожидания, прождала еще пару часов, пока не объявили посадку, то и дело ловя себя на том, что посматривает в сторону входа, будто все еще ждет, что там вдруг появится хватившийся её в Ялте Игнатьев.

Но стрелки на часах перемещались круг за кругом, и в половине восьмого Ольга Дмитриевна покинула душноватый зал, разместившись затем в отдельном купе. И почти сразу, как только дышащий паром локомотив тронулся с места, ощутила, что оставляет позади что-то важное, на место чего теперь приходит пустота.

Дорога длиной в три дня была однообразна – чтобы не думать о случившемся, не жалеть себя и не мучиться ненавистью к мужчине, которого так сильно полюбила, Ольга предпочитала большую часть времени спать, читать или просто глядеть в окно, наблюдая, как быстро меняются виды, как разнообразна природа России.

На третий день, почти сразу после обеда, ради которого она впервые пришла в вагон-ресторан, все предыдущие дни старательно избегая публики и прося подавать еду в купе, поезд прибыл на астраханский вокзал. Сойдя на перрон, и совершенно не узнав ничего вокруг, Ольга даже на миг подумала, что приехала куда-то не туда, но тут увидела спешащих к ней супругов Прозоровых и сразу успокоилась.

- Боже мой, как же тут все изменилось! Я помню лишь пустую платформу под козырьком, да маленький домик станционного смотрителя, а теперь такая красота! – здание вокзала, украшенное в восточном стиле, было и вправду прекрасно, не уступая в декоре даже столичным вокзалам.

- Немудрено, Оленька, десять лет – срок немалый! – воскликнул Иван Максимович и тут же скривился, получив от жены ощутимый толчок локтем, - Я имею в виду, что, как говорил Гераклит, «все движется и ничто не остается на месте». Рады тебе сердечно, милая! Поедем теперь скорее домой… насчет багажа не волнуйся, про него я уже распорядился.

«Домой»… – когда Жан это произнес, Ольге и вправду вдруг показалось, что она вернулась к себе после долгой разлуки. Едва ее обняла Лена, едва она огляделась вокруг, примечая знакомые места.
Дорогой говорили обо всём сразу: о том, что младший внук уже пытается ходить, хотя и только вдоль борта манежа, что его мать, Алина, мечтает увидеть как можно скорее Ольгу увидеть, что к ужину нынче будет её любимый паштет, который, как известно, гениально готовит Прозоровская кухарка и прочее, и прочее в том же духе.

Как ни странно, несмотря на значительное повышение Ивана Максимовича в чине и положении, они с Еленой Всеволодовной так и не сменили жилья на более престижное, и даже не пристроили дополнительной площади к старому. Это было им совсем не важно. И Лена не раз говорила, что как только Максим и Алина покинули родное гнездо, им с мужем и младшей дочерью на троих стал велик даже нынешний дом.

Впрочем, отдельные изменения Ольга все-таки приметила – в гостиной поставили новый гарнитур, в цвет его обивке, а может, и наоборот, поменялись обои и портьеры. На стенах появились новые картины. А на каминной полке, где хранились семейные фото, заметно прибавилось рамок. В одной из них, к слову, она вдруг разглядела себя – десятилетней давности. Это была та самая фотография, которую сделали в последнюю Астраханскую зиму. Замерев перед ней, Ольга долго смотрела на счастливые лица молодых родителей и троих маленьких детей и улыбалась, позабыв о нынешних бедах и разочарованиях, пока, тронув за плечо, Лена не предложила ей умыться и переодеться с дороги. И проводила затем на второй этаж.

Третья от площадки дверь – разумеется, Ольга и сама хорошо помнила дорогу в эту комнату, после вступления на порог которой ощутила, что её нынешнее фантастическое путешествие в прошлое стало абсолютным. В отличие от парадных комнат, здесь не изменилось вовсе ничего. Стены покрывали те же зеленые, чуть вылинявшие обои, по полу расстилался все тот же мягкий ковер до самой кровати, а над последней нависал тот же восточного типа полог.

Вновь остановившись, Ольга вдохнула знакомый запах лаванды и полыни, которыми были переложены вещи в шкафу и бельевом комоде, и закрыла глаза – с полным чувством, что если сейчас их откроет, то увидит перед собой Сашу. И это окажется единственной правдой, а все, что случилось до этого – лишь тягостным и мучительным сном, от которого она, наконец, проснется.

 Отправлено: 26.03.19 23:58. Заголовок: Прошло уже больше де..

Прошло уже больше десятка лет с того холодного и вьюжного январского вечера, когда, обнявшись крепко, словно сёстры, они с Оленькой стояли на обдуваемом всеми ветрами вокзальном перроне у входа в купе поезда, готовившегося вот-вот увезти Элен обратно в Астрахань, к мужу и детям. И она, вместо того, чтобы радоваться и думать о скорой встрече, все вглядывалась с тревогой в её погасшие глаза, из которых, вместе реками пролитых по погибшему Саше слёз, кажется, ушла, утекла прочь, вся радость жизни, опасаясь – а вдруг это навсегда?

«Приезжай к нам обязательно, дорогая. Просто так, или особенно тогда, когда тебе нужно будет от всех спрятаться», - так, ну или почти так она, кажется, и сказала на прощание, еще раз расцеловав и перекрестив Олю, прежде чем шагнуть на обледеневшую ступеньку вагона. А она лишь грустно усмехнулась в ответ и кивнула, явно уверенная в том, что никогда и ни за что не воспользуется этим приглашением. Того же мнения придерживался и Жан, который почти сразу после того, как Оля велела продать дом в Черном Яре, сказал, что ни в Астрахани, ни тем более там, они, к большому сожалению, её больше никогда не увидят. Хотя и на следующий год, и всегда после неизменно приглашал навестить их дом, в глубине души надеясь на перемену. Однако всякий раз получал вежливый, но непреклонный отказ под благовидными предлогами, которые, впрочем, не были ложью. Ибо и из писем, и из собственных редких визитов в Москву вместе Жаном и детьми, Элен слишком хорошо видела, насколько глубоко и прочно укоренилась ее подруга в родном городе своего покойного мужа, как прикипела к нему душой и сердцем. И насколько углубилась при этом в дела своей семьи, которой лишь саму себя теперь полагала единственной опорой и защитой. Не желая разрушить в ней этой убеждённости, Элен, тем не менее, искренне горевала, что Оля так упорно не хочет для себя никакой иной участи, ибо слишком уж рано было думать о подобном в её тогдашние, совсем еще немногие лета. Да даже и теперь, десять лет спустя, казалось странным. Возможно, даже более странным, чем раньше. Потому что дети росли, а Оля по-прежнему не желала думать ни о чем, кроме их благополучия, напрочь забыв о том, что и сама она достойна, как никто другой, любви не только их, детской, но и иной: мужской – супружеской. И не замечала вокруг себя никого, кроме родных и близких. Потому-то так и обрадовалась Элен несколько месяцев тому назад, когда впервые за столь долгое время впервые увидела в её глазах прежний живой огонь, неизменно вспыхивающий всякий раз при взгляде на того, кого до этого Оленька представила им, своим друзьям, на удивление нейтрально, как обычного знакомого. Только уже и тогда было ясно любому, что знакомство это далеко не обычное. И приведет, дай бог, к тому, о чем Элен так долго ей говорила. Понравился ли тогда граф Игнатьев ей самой, она точно не поняла. Хотя и готова была признать, что в сравнении с теми, кто так или иначе пытался искать Ольгиного внимания, он выглядит просто великолепной партией. Пусть даже лишь только и на первый взгляд – для «второго», с более подробным и близким знакомством, тогда просто не оказалось времени. Но дальше, по мере того, как развивались эти отношения, детали которых все чаще и подробнее проскальзывали в Олиных письмах и смущенных, порой даже чуть сбивчивых, точно у юной барышни, телефонных монологах, Елена Всеволодовна все больше убеждалась в том, что поступила правильно, сразу же решительно приняв сторону Игнатьева. И разойдясь в том даже с мнением мужа, отчего-то по сию пору относившегося к графу с каким-то ревнивым, хоть и тщательно скрываемым, особенно в последнее время, недоверием. Которое вновь подняло голову и оживилось, словно чутко дремавший охотничий пёс, когда три дня назад из Ялты неожиданно прилетела телеграмма.

- Но почему же ты сразу думаешь о неприятном, Жан? Право, это так странно! – воскликнула она, в который уж раз разглядывая наклеенные на стандартный бланк узкие желтоватые полоски телеграфной ленты с коротким Оленькиным посланием, словно бы стремясь проникнуть взглядом внутрь, в самую его скрытую суть. – И нелепо даже. Оля пишет, что соскучилась. Я тоже по ней очень скучаю! Поэтому и думать не хочу об иных причинах, пока не увижу её собственными глазами. А там уж и решу! И ты не выдумывай заранее.

Впрочем, когда Ольга наконец приехала, понять что-либо стало еще более затруднительно.
Не видевшись с нею почти три месяца, Элен, конечно, не могла и представить, насколько успела за это время измениться ее жизнь. Равно и то, насколько изменилась она сама. Разве что внешне – хотя, не заметить, насколько Оля похорошела и расцвела после Ялты, мог разве что слепой. Вот только в контраст к этому внешнему цветущему великолепию отчего-то нет-нет, да и проскакивала в её взгляде странная печаль, причина которой была Элен непонятна. А спросить – уж коли Оленька не считает нужным рассказывать сама, ей казалось крайне неделикатным. Хотя Жан думал иначе, о чем честно сказал в один из их обычных разговоров на сон грядущий, заметив, что для близких друзей подобные формальности настоящий абсурд. И что Ольга, может быть, потому сама ни о чем и не рассказывает, что ждет, пока Элен – ближайшая подруга, сама догадается спросить.

- Не знаю, - задумчиво вздохнула она в ответ, удобнее устраиваясь на его плече. – Мне кажется, нам нужно еще немного подождать.

- А чего ждать? – отозвался Жан. – Не нравится просто мне это. Ты хоть заметила, что за все дни, что она у нас, этот Игнатьев ей ни разу не позвонил? И даже не прислал ни единого письма? Разве возможно представить, например, чтобы я повел себя таким образом даже теперь, когда мы столько лет женаты?! А тут, если тебе верить, любовь и страсти пылкие… Бред же!

- Бред… может быть. А может, и нет! У всех ведь по-разному. Это ты у меня идеальный муж. А вот, знаешь, сколько ни пытаюсь вспомнить, например, собственных родителей, ни разу не видела, чтобы они проявляли друг по отношению к другу хоть что-то, кроме безупречной прохладной вежливости. А вдруг и этот Дмитрий Кириллович такой же?

- В Москве мне почему-то показалось совсем иначе…

- По правде сказать – мне тоже. Но… нет, Жан, воля твоя. Надо ждать. А пока сделать все, чтобы ей у нас было тепло и уютно.

- Ну, коли моя, значит, так и быть, подождем, - миролюбиво усмехнувшись, он негромко зевнул, показывая, что разговор окончен, чмокнул её в макушку и закрыл глаза. А вскоре уснул окончательно – что стало ясно по перемежающемуся похрапыванием равномерному сопению над левым ухом. Сама же Элен, напротив, в эту ночь еще довольно долго не могла отрешиться от одолевавших рассудок различных мыслей, которые упорно прогоняли прочь все робко подкрадывавшиеся к нему сновидения.

 Отправлено: 02.04.19 19:38. Заголовок: Первые два дня Ольга..

Первые два дня Ольга жила в Астрахани, наслаждаясь покоем. Окруженная заботой и ненавязчивым вниманием Прозоровых, явно догадывавшихся, что с гостьей что-то не так, но из деликатности не торопившихся с расспросами, она, даже находясь в самом их доме, ощущала себя словно под особой защитой его гостеприимных стен. Тем не менее, полностью отрешиться от душевных переживаний, а уж тем более – избавиться от них за такой короткий срок, конечно, было не в её силах. Хотя Ольга и старалась, как только могла, с энтузиазмом хватаясь за любое предложение Элен или Ивана Максимовича, сулившее новые впечатления, а значит – и столь необходимую возможность отвлечься от бесконечного анализа и попыток понять то, что понять невозможно. И значит, надо просто как можно скорее оставить в прошлом.

О том же, как со временем может меняться к нему собственное отношение, Ольга впервые задумалась вчера, когда прогуливалась вместе с друзьями в их открытом экипаже, вновь поражаясь тому, как быстро растет и хорошеет этот город. Оглядываясь по сторонам среди новых домов, магазинов, и силясь припомнить хоть что-то из прежней жизни, она вдруг спросила у Ивана Максимовича, работает ли до сих пор та самая кофейня, которая когда-то так полюбилась им с Сашей.

– Конечно работает! И никуда не денется, уж поверь мне, Оленька! Ведь Шарлау по-прежнему – лучший шоколатье в городе, да и не только в нём, коли ему даже из столиц теперь заказы присылают!

- Надо же! Но тогда и мне обязательно нужно будет купить там несколько коробок шоколада – детям в подарок. А еще миндальное печенье! Его, сколько помню, особенно любила в детстве Таня!

Пока они разговаривали, кучер Прозоровых столь же неспешно правил лошадку по всем центральным улицам подряд, так как конкретных распоряжений, как и где именно ехать, хозяева ему не давали. Но вот экипаж свернул на очередное ответвление от главного городского бульвара, и Ольга, до того казавшаяся вполне спокойной, вдруг как-то по-особенному напряглась. Заметив это не сразу, Прозоровы, однако, мгновенно догадались о причине, и коротко переглянулись между собой, жалея, что оказались настолько непредусмотрительными. Но что поделать? Для них, бывающих здесь чуть ли не ежедневно, виденная однажды трагедия успела со временем заслониться миллионом разных других картин этого места. Ольга же оказалась тут впервые с того страшного дня. Не зная, что еще придумать, Прозоров открыл было рот, намереваясь поторопить кучера – дабы увез их отсюда куда-нибудь еще. Но Ольга неожиданно опередила его, напротив, повелев остановить экипаж. А потом молча сошла на дорогу и пошла как раз к тому самому дому, возле которого все и случилось десять лет тому назад. Соскочив за нею следом, Иван Максимович проделал тот же самый путь и остановился рядом, наблюдая за тем, как Ольга внимательно рассматривает у себя под ногами тротуар – словно ищет на нем какие-то лишь одной ей видимые следы.

- Ну полно, дорогая, - беря её за плечи и поворачивая к себе, произнес он, наконец, ожидая увидеть слёзы. Но Ольга неожиданно взглянула совершенно сухими глазами.

- Странно, всегда думала, что если вдруг вновь когда-нибудь тут окажусь, то все оживет и с новой силой меня заполнит. Боль, страх, отчаяние тогдашнее своё… я ведь их прекрасно помню! Вот только теперь уже именно помню, а не чувствую. Как это? Почему? – тихо и даже с огорчением произнесла она, будто бы размышляя вслух.

- Это так, как и должно быть, потому что время лечит. Как бы банально не прозвучало… Пойдем! Надеюсь, ты еще не передумала кофе пить?

Чуть сжав губы и качнув головой, Ольга сама положила руку на дружески подставленный Иваном Максимовичем локоть и позволила увести себя обратно в экипаж, где их обоих тревожно дожидалась Леночка, вздохнувшая с облегчением, заметив на ее губах тень улыбки. А дальше, как и планировали, поехали к Шарлау, пробыв там достаточно долго и договорившись перед уходом о доставке в пятницу на дом к Прозоровым печенья и конфет.

Вечером же ужинали уже у Алины. Ее семью собственными глазами, а не на фотографических карточках, которые Иван Максимович исправно привозил каждый раз в Москву целыми пачками, Ольга видела впервые.

- Да папа просто помешался на своём увлечении! –! смеялась она, имея в виду фотографирование. – Даже купил себе портативную камеру… Вас он, кстати, еще не заставлял ему позировать? Нет? Ну, так это лишь вопрос времени! Вот увидите, Ольга Дмитриевна! Он одержимый! Как прежде музыкой, так теперь этим!

Отдельным приятным впечатлением было общение с детьми. Старший мальчик, правда, немного дичился и жался к матери, а вот второй Алинин сын, Антон, или Тони, как звали его все домашние, оказался веселым и не стеснительным малышом. И уже через несколько минут сам забрался к Ольге на колени. Задавая ему разные, но доступные пониманию вопросы, и выслушивая почти бессвязное бормотание, перемежающееся веселым смехом в ответ, Ольга несколько раз ловила себя на том, что чувствует, как тоскливо сжимается в груди сердце. Лишь вечером, вновь оказавшись в своей комнате одна и вспоминая об этом странном томлении, она поняла, что это не что иное, как еще один отголосок недавних мечтаний, которым уже точно никогда не сбыться. Хотя…
И тут Ольга неожиданно ощутила, как к горлу подкатил комок, от которого на миг стало даже трудно вздохнуть. Держа в руках полотенце, которое как раз собиралась сложить, она так и замерла посреди ванной комнаты с расставленными в стороны руками, лихорадочно убеждая себя, что это невозможно. Ведь и ей уже немало лет, и в прошлый раз всё получилось с таким трудом. Потому думать о том, что последствием их с Митей… «Игнатьевым!» – как она тут же язвительно себя поправила, безрассудств и несдержанности может стать такая банальная вещь, как новая беременность, просто нелепо.
Но что, если все же вдруг… Продолжая холодеть изнутри, Ольга, словно напуганная гимназистка, ненавидя себя за это малодушие, судорожно считала в уме количество дней, которые еще предстоит промучиться, прежде чем всё станет ясно, да и то не точно, думая о том, что верно сойдет за это время с ума. Еще более очевидно это стало после бессонной ночи, когда вновь задумавшись за завтраком о том, что занимало теперь все её мысли, Ольга случайно расплескала чай прямо себе на колени

- Не выспалась сегодня, - пробормотала она, хватаясь за салфетку и аккуратно промокая тут же расплывшееся по ткани юбки сырое пятно.

- Да, полнолуние… я и сам глаз почти не сомкнул - как будто не заметив ничего особенного, ответил Прозоров, выразительно посмотрев на жену лишь тогда, когда Ольга, сказав, что должна срочно переодеться, убежала к себе наверх.

После приезда в Астрахань, из всего багажа она до сих пор разобрала только тот саквояж, в котором лежали повседневные вещи. Откровенно вечерние и прочие выходные наряды были запакованы в другой, который, как думалось перед отъездом из Ялты, теперь уже навряд ли и пригодятся. Но, перерыв в поисках простой черной юбки с ног до головы весь свой «дневной» набор, и не обнаружив ее среди других вещей, Ольга была все же вынуждена заглянуть во второй саквояж, который за ненадобностью задвинули подальше в гардероб. И вот, расстегнув кожаные ремни и подняв крышку, она слой за слоем перебирала платья, надеясь обнаружить ее хотя бы здесь, пока не ощутила под пальцами знакомое нежное прикосновение плиссированного шелка. Резко потянув его на себя, сама не до конца понимая, что и зачем делает, Ольга вытащила наружу золотое платье, в котором была в тот вечер, когда они с Игнатьевым стали любовниками и тупо уставилась на него. А потом вдруг прижала к лицу, сползая вместе с ним на пол прямо перед разворошенным чемоданом. Не плача, но дрожа всем телом. Кровь при этом стучала в висках так гулко, что не было слышно ничего вокруг. Ни того, как скрипнула дверь за спиной, ни того, что кто-то после этого вошел в комнату.

О том, что ее уединение нарушено, Ольга догадалась лишь тогда, когда Элен – а это была именно она, мягко приобняла ее за плечи.

 Отправлено: 01.05.19 01:02. Заголовок: - Ну что? Достаточно..

- Ну что? Достаточно выждали, как думаешь?

Шумно отставив чашку с недопитым чаем сразу после того, как Оля, поспешно извинившись, выскользнула из столовой, Жан чуть нахмурился и подарил ей еще один красноречивый взгляд, явно подразумевая им и словами, что прав был все-таки он. А вовсе не Элен, не раз и не два в эти дни убеждавшая его подождать с вопросами, которые так и жгли язык.

- Думаю, вполне, - спокойно согласилась она в ответ, игнорируя явно содержавшийся в реплике вызов и продолжая пить кофе. Хотя по-прежнему была убеждена, что лезть за откровенностью к человеку, который совсем не расположен откровенничать – по меньшей мере, глупо. Ольга же все эти дни слишком явно и отчетливо демонстрировала нежелание исповедаться. Да и теперь, когда накопившееся напряжение все-таки прорвалось наружу, еще не факт, что пожелает. Но объяснять все это супругу прямо сейчас и напрямую походило на попытку засыпать костер охапкой сухого хвоста. А так, лишенный её маневром немедленной возможности броситься в ответную атаку, яростно отстаивая свою точку зрения, Жан только и сумел, что в очередной раз шумно выдохнуть, да покачать головой, демонстративно хватаясь при этом за лежащую на столе рядом с ним свежую газету, и с треском разворачивая ее перед собой. Словно ширму, которой он пытался отгородиться от чуть ироничного взгляда жены, все так же невозмутимо, раз за разом, подносившей к губам микроскопическую чашку. Крепчайший черный кофе, который Элен выпивала каждое утро за завтраком вместе со стаканом ледяной воды, чуть смягчавшим горечь, был ее многолетним, привычным ритуалом. Отказываться от которого она не видела смысла и сегодня. Небольшая стычка с мужем ничуть её не расстроила: прожив вместе более тридцати лет, они, кажется, так и не научились ссориться всерьез. Потому что, даже теперь, когда Жан продолжал демонстрировать своё упрямство, она была уверена, что в душе он все равно сейчас признаёт её правоту. Ну, или чуточку позже признает, когда успокоится и дойдет до всего своим умом – уж в чём - в чём, а в интеллектуальных способностях мужа Елена Всеволодовна точно никогда не сомневалась.

Но вот кофе, наконец, был допит до дна. Поднявшись тут же, она неторопливо обошла вокруг стола, погладила по голове и, склонившись, поцеловала в щеку все еще насупленного мужа, а потом, также молча, пошла наверх, в комнату, которая с давних пор была назначена в их доме только для одних гостей – Веригиных.

Дверь её не была заперта на замок, но ворваться без стука Элен бы ни за что себе не позволила. Вот только Оля ей почему-то не ответила. И тогда, выждав еще немного, она все-таки решилась войти просто так. Открывшаяся взгляду картина – разворошенный саквояж в открытом настежь шкафу и подруга, сжавшаяся в комочек прямо на полу перед ним, прижимавшая к лицу нечто, напоминавшее то ли шарф, то ли какой-то затейливый плиссированный палантин золотистого цвета, заставила невольно ускорить шаг.

- Милая моя! – обняв Ольгу за плечи, Елена Всеволодовна постояла так пару мгновений, а потом сама опустилась на пол у неё за спиной, все так же прижимая к себе, и стала тихонько укачивать, словно ребенка. – Ну что, что там у нас еще такое случилось, а?!

 Отправлено: 01.05.19 01:03. Заголовок: Лишь ощутив рядом с ..

Лишь ощутив рядом с собой её присутствие, Ольга поняла, насколько нуждается сейчас в поддержке. Давно привыкнув всецело полагаться только на себя и не просить помощи, она думала, что и теперь должна справиться сама. Но, видимо, бремя этого разочарования было слишком уж тяжелым. И потому одного молчаливого сочувствия Прозоровых, явно догадывавшихся, что с нею что-то неладно, тоже оказалось мало. Так что, помедлив еще немного с ответом на заданный ей вопрос, Ольга все же решилась открыться Элен.

Однажды, много лет назад, настолько давно, что, кажется, в какой-то прошлой жизни, она ведь уже это делала. Исповедовалась ей в мучивших совесть и душу грехах. А были они не в пример тяжелее нынешних, из коих в вину себе Ольга могла вменить лишь избыток доверчивости, да гордость, мешавшую вслух признать свое поражение без боязни быть осмеянной. Элен не осудила её даже тогда. Неужели же сейчас поступит иначе?!

- Леночка! Ох, Леночка! – резко повернувшись, Ольга схватилась обеими руками за простёртые к ней открытые ладони подруги. – Я всегда знала, что виновата перед Сашей, но, стараясь искупить вину, желая исцелить его сердце, все равно не представляла, какую боль причиняла ему душевная рана от моего предательства! Теперь знаю! Но все равно, люблю, а не презираю, как ни стараюсь убедить себя в том, что должна, понимаешь?

Элен ничего не поняла. Но все равно молча кивнула, устраиваясь поудобнее и надеясь, что хоть что-то прояснится из дальнейшего Ольгиного рассказа. А та, тем временем, изъяснялась все загадочнее, говоря, будто уже и не с ней, а просто размышляя вслух…

- Господи, такой дурой себя сейчас чувствую! Я ведь на самом деле поверила! Вновь поверила… А как иначе, если иллюзия была такой яркой, такой манящей? И во взгляде такая, знаешь, искренность... А главное, что и с ней – всё совершенно то же самое! И ласка, и внимание, и искренний взгляд… даже смешно!

Покачав головой и все так же глядя прямо перед собой, Ольга действительно слабо улыбнулась. А затем, наконец, взглянула на Элен.

- Ничего не понимаешь?

- Ни капельки! – честно призналась Елена Всеволодовна, не уверенная, впрочем, что Оля ждет от неё именно такого ответа.

- Да я ведь и сама ничего до сих пор понять не могу, - кивнула Ольга, которую он, тем не менее, совсем не удивил, – Знаю только, что получила сполна и за безрассудство свое, и за глупое желание быть вновь счастливой.

Вновь взглянув на подругу, она судорожно вздохнула, быстро смахивая новые, повисшие было на ресницах слезинки.

- Никогда не умела разбираться в мужчинах – ни раньше, ни теперь.

 Отправлено: 01.05.19 01:05. Заголовок: *вместе с Оленькой* ..

*вместе с Оленькой*

«Ах, вот оно что!» - чуть не воскликнув это вслух, Элен едва заметно перевела дух, радуясь хотя бы тому, что перестала, наконец, ощущать себя полной идиоткой, никак не понимающей, о чём ей все-таки толкуют. Теперь это стало предельно ясно. Вернее, конечно, далеко не все. Детали еще предстояло выяснить. Именно этим она и тут же и занялась, неторопливо и осторожно расспрашивая Ольгу о том, что все-таки привело к столь резкому и явно тяжелому для неё разрыву с графом Игнатьевым. Уже более или менее успокоившись, та отвечала откровенно и подробно. И по рассказу её выходило нечто, совершенно для Элен странное.

- Постой, но так просто бывает! Это же какая-то шизофрения! – не выдержав, воскликнула она, наконец, перебивая Олю, которая тихим и бесцветным голосом как раз рассказывала, как застала Дмитрия Кирилловича с его предполагаемой пассией. «Предполагаемой» - потому, что нарисованная в воображении картина совершенно не совмещалась с тем образом, который успел сложиться у Элен после знакомства с этим человеком в Москве. Пусть краткого, почти мимолётного! Но все же. Граф показался ей тогда человеком ярким, несколько эксцентричным, привыкшим привлекать к себе повышенное внимание… да каким угодно, но только не подлецом, способным вести себя столь низким образом, обманывая сразу двух женщин. Одной из которых, при этом, успел даже сделать предложение. Но зачем?! – Зачем было нужно устраивать этот спектакль с помолвкой, если он, как ты утверждаешь, давно без ума от той танцовщицы?! – выговорила она вслух финальную часть своего мысленного монолога, недоуменно приподнимая брови.

- Поверь, если бы ты увидела, как он на неё смотрел, то ни за что бы в этом не усомнилась. Там все по-настоящему. Он действительно ее любит. Еще и поэтому не могу на него сердиться, хотя мне так одиноко, так больно! – почти шепотом произнесла Ольга и замолчала.

- Ну, хорошо, предположим, - кивнула Элен, соглашаясь, однако, более на словах, чем в сердце своем. – А давай тогда еще просто попробуем взглянуть с другой стороны? Тебе вот не приходило в голову, что эта девушка может оказаться не возлюбленной, а, скажем, родственницей? Ты ведь сама говорила мне, что у графа огромная семья: толпа кузенов и кузин, помнишь? Вдруг, это просто одна из них? Какая-нибудь сестра, или, может, племянница?..

- И зачем, скажи на милость, было бы это от меня скрывать? Нет, Лена, нет, - Оля покачала головой, - Просто, есть женщины, которых любят тайно, но обычно не вводят в круг своей семьи, а есть те, на которых принято жениться. К примеру, вполне респектабельная вдова с тремя детьми, - очередная усмешка тронула её губы, - Чрезвычайно горько осознавать, что именно мне уготовили подобную роль. Но, поверь, и это не самое ужасное…

- Не понимаю! – перебивая её, горячо воскликнула Элен, невольно проникаясь приведенными доводами и чувствуя, как на смену прежнему спокойному расположению к графу Игнатьеву приходит откровенная неприязнь.

Не оправдав не только Олиных, но и её собственных надежд, человек этот, вдобавок ко всему прочему, умудрился поставить под сомнение еще и ни кем прежде не оспоримое: умение Элен разбираться в людях и её тонкую интуицию. Иными словами, те личные качества, коими она всегда втайне гордилась. И уже за это был достоин самого сурового осуждения.

- О чём ты? Что может быть хуже такого унижения?! Да если все так, то даже и хорошо, что ты выяснила это заранее, а, скажем, не после свадьбы! Куда меньше возможных неприятных последствий!

 Отправлено: 01.05.19 01:07. Заголовок: - В том-то и дело… ..

- В том-то и дело…

Открыв рот, чтобы сделать последнее и самое трудное признание, Ольга так и не смогла заставить себя произнести его вслух. Будто на полном серьезе боясь, что в этом случае пока всего лишь допущение неизбежно станет реальностью. И вот это будет уже даже не ужас, а самая настоящая катастрофа!

Вчера, стараясь загнать внезапно проснувшийся страх подальше, в самый потаенный уголок души, об этом аспекте она почти не думала. Зато теперь холодела изнутри при одной лишь попытке представить, на что, возможно, придется пойти.

- Может статься, что я в положении, - выдавив, наконец, шепотом из себя эти слова, Ольга опустила голову.

- «Может статься», или… – прижав к губам ладонь, Элен устремила на подругу встревоженный взор. Однако та сразу ответила, что это действительно пока только предположение.

- Но если вдруг всё подтвердится, просто не знаю, что буду делать! Придется, наверное, уехать вместе с детьми… далеко. Может, даже навсегда… Начинать там опять всё сначала… А я так устала, Лена! Как же я смогу?!

Выслушивая со спокойным и даже, кажется, почти бесстрастным лицом эти рассуждения, на самом деле, Елена Всеволодовна напряженно размышляла, пытаясь вместе с Ольгой, или даже еще лучше вперед неё, найти решение проблемы, которая только на первый взгляд могла показаться несколько надуманной. Ведь на дворе не прежние мрачные времена, а двадцатый век. Цепями к позорному столбу женщину, осмелившуюся открыто родить дитя вне законного брака, уже никто не прикует. И даже алую букву «А» носить на одежде пожизненно не заставит. Тем не менее, в глазах почти любого общества она все равно неизбежно окажется парией. В большей или меньшей степени, – какая разница? Следовательно, допустить подобного развития событий никак невозможно…

- И почему же сразу «навсегда»? – поинтересовалась Элен, прерывая свои раздумья. – Разве ты – первая женщина на свете, которая оказалась… хорошо, может оказаться, - тут же исправилась она, когда Ольга попыталась ей возразить, - в подобной ситуации? Из неё вполне есть выход. Даже не один… Но сразу оставим тот, который нам заведомо не подходит, и тогда решение оказывается абсолютно очевидным!

- Что ты имеешь в виду? – чуть нахмурившись, Ольга, внимательно взглянула ей в глаза, и тут же решительно замотала головой. – Я не смогу отказаться от этого ребёнка! Даже если получится скрыть беременность и родить его за границей, я ни за что не смогу его бросить! Что за нелепица – вырастить чужих детей как собственных, чтобы отдать кому-то своего родного?! Ну, нет! Даже слушать об этом не хочу!

- А что взамен, Оля? Бегство – но куда? В Европу, или лучше в Америку? Чтоб уж наверняка никто не узнал? Ну не абсурд ли? Вырвать из привычной жизни и обстановки не только себя, но и троих уже существующих, живых и все понимающих детей, ради одного, зачатого, уж прости, по одной лишь неосторожности?! Да еще и от человека, столь низких моральных качеств! Нет, решать, конечно, только тебе. Но подумай хорошо, прежде чем примешь такое решение… если, конечно, вообще потребуется его принимать. Сколько, кстати, времени ждать?

Странно было слышать от Лены подобные рассуждения, с точки зрения христианской морали – совершенно недопустимые. Но не признать ее правоты, Ольга тоже не могла, как бы это ни было странно. И в любом случае, выбор, перед которым она, возможно, скоро окажется в любом случае сулил ей кардинальные перемены в жизни. Оля зажмурилась и тряхнула головой, будто стараясь сейчас прогнать все мысли из своей головы хотя бы не на долго, ведь они еще успеют свести с ума ее за эти несколько дней.

- До середины будущей недели.

Облизав пересохшие от волнения губы, она ненадолго умолкла, а потом как-то по-особенному посмотрела на подругу. Заметив этот взгляд, та чуть заметно кивнула, поощряя продолжать.

- Леночка, могу я попросить тебя об одном одолжении?

- Конечно… что угодно!

- Пожалуйста, не обижайся и пойми меня правильно. Но Ваня… Он ведь, наверняка, тоже догадался, что со мной что-то произошло. Поэтому непременно станет тебя после расспрашивать. Так вот. Могу ли я рассчитывать…

- О, боже! Ну, разумеется! – воскликнула Елена Всеволодовна, решив, что догадалась, о чем она. – Мне бы и в голову не пришло делиться с ним такими подробностями! Да и нам с тобой, скажу я, не стоит вести себя, словно премудрая Марта из сказки, горюя над тем, чего еще не произошло. А может, и вовсе не будет.

- Спасибо, - тихо кивнула Ольга. – Но я говорю не только о ребенке. Но и вообще про наш с Игнатьевым разрыв. Я не хотела бы, чтобы кто-то, кроме тебя, знал его истинную причину.

- Об этом тоже не скажу, если ты запрещаешь. Хотя, в таком случае, и выходит, что мы, так или иначе, покрываем сделанную им подлость. Но с какой, спрашивается, стати?! Разве не заслужил этот человек своим проступком презрения? Так нет же! В результате ты будешь страдать неизвестностью, я – переживать за тебя, а он – наслаждаться обществом молоденькой пассии! Гадко и несправедливо!

Праведный Ленин гнев, как ни странно, вызвал у Ольги приступ веселья. Внезапно улыбнувшись, она обняла подругу за плечи и расцеловала ее в обе щеки.

- Бог ему судья, милая! А у меня все наладится. Вот погрущу еще немного, и все станет, как прежде, увидишь! – проговорила она затем, отчетливо понимая, впрочем, что это не так, и что «как прежде» в её жизни уже точно ничего не будет. Но уже почти абсолютно уверенная, что обязательно сможет это достойно пережить.

 Отправлено: 03.05.19 01:37. Заголовок: Несколькими неделями..

Несколькими неделями ранее, Москва.


Вопреки первоначальным опасениям, история с постыдным разоблачением почти никак не отразилась на дальнейшем существовании Таты, которую если и контролировали строже обычного – то лишь в течение нескольких первых дней после того неприятного происшествия. Впрочем, извлекши из него все необходимые уроки, девушка и сама вела себя нынче тише воды ниже травы. Встречи с Евгением Францевичем на это время, к сожалению, тоже пришлось прекратить. Об этом, избегая, разумеется, неловких подробностей, Тата сама известила его по телефону, номер которого нашелся в справочнике практически мгновенно, благо, барон Баумгартнер на всю Москву имелся всего один. Куда сложнее оказалось улучить минутку, чтобы сделать этот звонок без свидетелей, но Тата справилась.

Эжен был несказанно удивлен и обрадован, услышав в трубке ее голос, но тут же и крайне огорчился, узнав, что они не увидятся ни завтра, ни даже послезавтра, а только лишь через неделю, когда Ольга Дмитриевна благополучно отбудет в Ялту, а Степа, наконец, вплотную приступит к занятиям в университете. Этого Тата, впрочем, вслух объяснять не стала. Высказывать вслух надежду, что вынужденная разлука не охладит его интереса – конечно же, тоже: как на такое осмелиться?! Лишь в самом конце их короткого разговора прибавила, что будет очень скучать, и сразу же положила трубку, не дожидаясь ответа. Но вовсе не из-за кокетства, а от боязни, что кто-нибудь из родных по закону подлости окажется поблизости. К счастью обошлось.

А далее домашняя жизнь вновь постепенно начала входить в привычную колею. Степка целыми днями сидел на чердаке, поглощенный своей нудной анатомией. Тата, конечно, пыталась вытащить его оттуда хотя бы ненадолго, на прогулку, но услышав как-то в ответ, что ей и самой не мешало бы, как будущей великой художнице, познакомиться с азами этой науки, едва сдержалась, чтобы не покрутить у виска пальцем, и более к брату уже почти не заходила.

Мама, теперь уже вплотную занявшаяся сборами к отъезду, проводила долгие часы у себя в будуаре на пару с камеристкой. Решала вначале, какие вещи возьмет с собой в Ялту, затем – проверяла их состояние, заставляя Анну устранять малейшие обнаруженные несовершенства и следя после за тем, как та осторожно упаковывает их в чемоданы, перекладывая папиросной бумагой.

Благоговейное наблюдений за этими важными процессами и стало, в конечном итоге, для Таты, чьи гимназические каникулы, а, следовательно, и время относительного безделья, постепенно приближалось к концу, настоящим спасением от вселенской скуки, в которую как-то неожиданно превратилась в отсутствие возможности встречаться и разговаривать с Эженом ее прежде вполне себе интересная жизнь.

Тихо просиживать в уголке с этюдником, периодически зарисовывая маму в примеряемых ею перед зеркалом нарядах, было удобно еще и потому, что никому в этом случае не казалась странной ни чрезмерная задумчивость, ни мечтательная поволока, то и дело подёргивающая её взгляд. Все это легко можно было объяснить творческими изысканиями. Впрочем, и Ольге Дмитриевне, спокойной оттого, что старшая дочь нынче почти все время при ней, а не где-нибудь еще, было явно недосуг так уж пристально ее рассматривать. Успеть бы со сборами закончить. Вот и теперь, примеряя одно за другим очередные приготовленные Анной платья перед тем, как окончательно распрощаться с ними до встречи в Ялте, она придирчиво рассматривала себя в большом зеркале, периодически расспрашивая Тату и Саньку, которая тоже принимала участие в этом «совещании», насколько удачным они находят выбор того или иного наряда.

- Ух! – только и воскликнула восхищенная Санька, когда Ольга Дмитриевна немного смущенно вышла к ним из-за ширмы, облачённая в золотистое плиссированное, но при этом чрезвычайно узкое платье, что облегало ее тонкий стан, словно вторая кожа, «растекаясь» затем у ног подолом на пол, наподобие перевернутого цветка гигантского фантастического колокольчика.

В отличие от младшей сестры, Тата его уже видела. И еще тогда поразилась чрезвычайно смелому фасону. Понятно, что дядя Поль привез его маме в подарок из Парижа, где нравы не столь строгие, как в Москве. И все-таки, в тот момент, демонстрируя ей платье прямо в коробке, мама, помнится, со смехом заметила, что вряд ли осмелится пройти в нём даже по Рю де ла Пэ. А теперь вот, стало быть, решилась потрясти даже не столицу, а Ялтинскую набережную… «Чудеса, да и только!» - заметила про себя девушка.

- Тебе очень, очень идет! – тем не менее, с улыбкой взглянув на Ольгу Дмитриевну, явно ожидавшую её одобрительного комментария, произнесла она вслух, покачала головой и глубоко вздохнула. Впрочем, мама ведь, на самом деле выглядела потрясающе! Такой молодой, свободной… даже немного дерзкой! Совсем не такой, какой они привыкли её видеть дома. – Умоляю, постой вот так еще хоть пару минут, пожалуйста. Я сделаю эскиз: ужасно хочу теперь тебя в нем нарисовать!

И действительно, тут же схватилась за карандаш, параллельно думая почему-то о том, как отнесся и что сказал бы Эжен, если бы однажды увидел в этом платье не маму, а её саму…

 Отправлено: 04.05.19 23:35. Заголовок: - Прекрати скулить ..

- Прекрати скулить и выметайся вон, - сквозь зубы процедил барон, даже не оборачиваясь к девчонке, что сидела на полу возле кровати, сжавшись в комок и притянув к груди колени.

Повторять ей было не пришлось. Едва она услышала слова Евгения Францевича, она подхватила с пола то, что было некогда ее рубашкой и быстро засеменила к двери, стараясь не оборачиваться. В глазах ее плескался ужас, который вытекал со слезами. Барон Баумгартнер потянулся и дернул за шнур сонетки, после чего взгляд его упал на маленькую коробочку черного перламутра, лежавшую на столике возле кровати. Он взял ее и некоторое время вертел в пальцах то так, то эдак наклоняя и любуясь приглушенными всполохами темного розового, зеленого и голубого оттенков, что рождались на ее поверхности от мягкого дневного света. На крышке был выложен золотом причудливый витой инициал, в котором, если присмотреться, можно было увидеть латинские «Е» и «В». Одним движением пальца он открыл крышку, извлек из отдельной секции маленькую серебряную ложечку, а затем поддел ногтем другую, внутреннюю крышку из прозрачного стекла, герметично закрывавшую секцию, в которой белел некий порошок. Зачерпнув маленькой ложечкой порцию его, барон привычно поднес его к носу и вдохнул левой ноздрей, затем повторил все тоже для правой и, захлопнув крышку, откинулся с блаженной улыбкой на подушки.

Все его тело в этот момент сделалось невероятно чувствительным к любому воздействию извне – от корней волос на макушке до кончиков пальцев ног. Он наслаждался тем, как шелк простыней ласкал обнаженную кожу, как скупое осеннее солнце, пробившись через неплотно задернутую штору, греет ладонь и бедро, как тихо вдруг сделалось в комнате, после ухода этой плаксивой дуры. Больше всего Баумгартнер не любил женских слез. Вернее, вот этих слез после. Те, что он вызывал сам, ему, напротив, доставляли удовольствие.

Дверь комнаты очень медленно отворилась и внутрь вошел слуга. Он шел так тихо, словно желал быть незамеченным. Тимофей знал, что в такие мгновения лишний шум причиняет барону дискомфорт и потому даже не стал обозначать своего присутствия в комнате ни легким покашливанием, ни каким-то иным образом. Евгений Францевич все равно уже почувствовал его появление.

Барон лежал неподвижно и казалось, что даже не дышал, а слуга замер, почтительно выжидая.

- Избавься от этой дряни, - наконец проговорил барон, но так и не открыл глаза, и даже не повернул головы в сторону слуги и снова замолчал. Тимофей не двинулся с места, прекрасно понимая, что это еще не все распоряжения, которые хозяин мог ему дать. Через пару минут барон вновь заговорил. – Пошли мальчишку за Лисом, пусть забирает ее и сам разбирается, что с ней делать. Он умеет. А нам нужно навести в доме порядок. Завтра ожидается особая гостья, - после чего он открыл глаза и приподнялся на локтях, разглядывая свое тело. – Не стоит ее раньше срока смущать.

Тимофей криво усмехнулся, кивнул и вышел прочь. А барон еще некоторое время лежал в постели, после чего встал, накинул халат и вышел из спальни.

Прошла неделя с той минуты, когда он опустил на рычаг телефонного аппарата трубку, кипя яростью, которая жгла его изнутри. И глядя на эту чертову штуковину с такой ненавистью, будто желал испепелить ее дотла, он думал лишь одно: «Какого черта?!»

Когда он услышал Танин голос – это и вправду его обрадовало, но вот ее короткие и торопливые слова вызвали совсем иною реакцию. Неделю! Она сообщала ему, что они не смогут увидеться эту неделю. Она не стала объяснять причин, но для него они были вполне очевидны. Скорее всего ее прогулы и отлучки из дома стали вызвать подозрения. А что еще хуже, за эту долгую неделю – это ведь целых семь дней, сто шестьдесят восемь долгих часов и бессчетное количество минут и секунд, могло произойти самое для него неприятное. Все его старания могли пойти прахом. Он вовсе не был уверен в том, насколько уже успел завладеть ее разумом и сердцем. Но зато знал, что юные создания вполне подвержены чужим влияниям и что ее родные, а еще хуже этот вездесущий Игнатьев, которого Таня так часто упоминала, могли вызнать у нее про их встречи и вполне убедить ее в том, что это нужно прекратить. Возможен ли такой расклад?! Вполне. И от этой мысли Евгения охватывало то чувство, которое ему было несвойственно – страх. Нет, он не боялся, что Игнатьев решит сдержать оброненную вскользь угрозу, не боялся гнева мамаши Тани. Он боялся, что все его усилия – расставленная ловушка для этой сладкой птички, потраченное время, а главное – будущий замысел, все пройдет впустую.

Поэтому, когда в телефонной трубке раздался Танин голосок, сообщивший, что через два, то бишь уже завтра, она вполне может встретиться с ним на привычном месте, у ограды училища, барон ощутил, как оковы страха спадают с его сердца.

Тянуть дольше с выдуманным планом он не желал, поэтому наметил для Тани назавтра особое развлечение. Как раз для этой цели он открыл один из книжных шкафов в библиотеке и проведя пальцами по корешкам книг, выбрал несколько из них, вытащил с полки и уложил на столике, расположив между страницами в разных местах закладки. Весь день он, как настоящий театральный декоратор, выдумывал где и как будут располагаться те или иные предметы, которые Таня непременно должна была увидеть. Но не сразу, а лишь постепенно замечая их, раскрывая тайный смысл оставленного для нее послания.

 Отправлено: 13.06.19 22:00. Заголовок: Сколько себя помнила..

Сколько себя помнила, Тата всегда любила гостить у бабушки в Петроверигском переулке. Никогда не делая различий между родными и приёмными внуками, та бывала неизменно добра и одинаково внимательна к каждому и них. То же и теперь. Сделавшись вновь, пусть лишь и на какое-то время, волею снохи, главой большого и шумного семейства, Анна Софроновна заботилась, казалось, лишь о том, чтобы придумать, как еще их побаловать. Стоит ли удивляться, что первой «жертвой» нынешнего праздника непослушания пал привычный и неизменный в течение многих лет распорядок жизни? Не сказать, чтобы строгий, но довольно настойчиво поддерживаемый Ольгой Дмитриевной в собственном доме, он неизменно включал в себя общие семейные трапезы в определенное время дня и столь же постоянное, хоть и разное для каждого из детей, сообразно возрасту, время отхода ко сну. Последнее, впрочем, больше касалось Таты и Саньки. Стёпу, как самого старшего, мама уже почти не контролировала. Да и нужды такой не имелось, более упорядоченного человека, чем старший брат, Тата не встречала ни разу в жизни. Впрочем, сама она тоже – до некоторых пор – спокойно и охотно подчинялась всем этим домашним правилам. Лишь недавно начав отмечать про себя некоторую абсурдность казавшихся прежде незыблемыми ритуалов. Так что здесь, у бабушки, в этом смысле ей теперь было даже куда лучше, чем дома в Сокольниках. Единственным недостатком нынешней жизни казалось лишь то, что и до гимназии, и до художественной студии было существенно ближе добираться. Соответственно, меньше времени занимал и обратный путь…

- Душечка, могу я попросить об одном одолжении? – обратиться с этим к Липе, несмотря на видимое внешнее спокойствие, Тата решилась лишь после долгих раздумий. Да и сейчас не была уверена, что поступает правильно. – Ты не могла бы сказать – конечно, если они вдруг станут об этом спрашивать – моим домашним, что нынче после студии я несколько часов провела у тебя в гостях? Очень надо! Очень!

Скорчив жалостливую гримаску, она умоляюще сложила ладони и взглянула на подругу, в карих глазах которой уже зажегся извечный огонек любопытства.

- Только если назовешь мне имя того, ради кого я должна буду врать! – приподняв брови, Липа хитро улыбнулась, а Тата, напротив, тяжело вздохнула и погрустнела. Видимо, все-таки, напрасно она начала этот разговор… - Ой, ну ладно! Шуток, что ли, не понимаешь?! Можно подумать, я не догадываюсь, кто он!

- И кто же? – замирая сердцем, почти шепотом спросила Таня, глядя при этом в сторону.

- Да уж не тот ли высокий, с кудрями до плеч, брюнет, что ждал тебя тут как-то, недели две тому назад?

- Что?! – удивленно вскинувшись, Таня далеко не сразу поняла, о ком речь. А потом едва не расхохоталась, сообразив, что Липа, по всей вероятности, имеет в виду Трубина, который, и правда, пару раз приходил к училищу, на что-то надеясь. Вынудив, в конечном итоге, Тату, и без того раздосадованную разлукой с Эженом, недвусмысленно намекнуть незадачливому ухажеру, что её сердце и помыслы прочно заняты другим человеком. Хотя и не очень-то хотелось поначалу это с кем-либо обсуждать… - Угадала! – сообразив вдруг, что пауза в их разговоре затянулась, Тата вздохнула и опустила глаза, стараясь как можно более достоверно изобразить смущение. – Видишь ли, он – начинающий художник и пока очень беден…

- Не продолжай, я все поняла! – сочувственно кивнув, Липа ласково погладила её по руке. – Право, это так романтично! Не волнуйся, если потребуется, я обязательно тебя выручу… Иначе, для чего же тогда нужны друзья? – прибавила она вдруг.

И наивная патетика, с которой были произнесены эти слова, вновь едва не заставила Тату громко хихикнуть. К счастью, смех тогда удалось сдержать.

Совсем по-другому вышло с сердцебиением, унять которое, спеша со всех ног после занятия в студии к условленному заранее месту встречи с бароном, было совершенно невозможно.
А что, если он не придёт? Вдруг недельная разлука всё-таки сыграла свою роковую роль? Таковы были опасения Таты – рассыпавшиеся, точно пепел от сгоревшей бумаги, стоило ей лишь только увидеть, что Эжен все-таки здесь.

Безмолвно, но отчаянно ликуя по этому поводу, барышня Веригина подкралась к нему на цыпочках со спины и быстро закрыла ладошками глаза:

- Угадай, кто!

 Отправлено: 13.06.19 22:00. Заголовок: - Даже не ведаю – т..

*с ангелом души моей*

- Даже не ведаю – то ли это сам ангел спустился на землю, то ли подобная ему земная женщина предстала предо мною! – воскликнул барон; накрывая своими руками маленькие девичьи ладошки, он поочередно поцеловал кончики пальцев, едва ощутимо пахнущие скипидаром, которым художники после окончания работы вечно отмывают с кожи следы краски. И, услыхав, как Таня чуть слышно фыркнула в ответ на этот витиеватый комплимент, тоже улыбнулся, наконец, оборачиваясь. – Ты немного задержалась сегодня, это было… тревожно! – прибавил он затем, впрочем, ни на минуту не сомневаясь, что сегодняшняя встреча непременно состоится. Понял это, еще два дня назад, едва только расслышав вновь в телефонной трубке взволнованный голосок, торопливо прошептавший время и место их нового свидания. А то, что собственное сердце отозвалось на его серебристое звучание особенным образом, воспринял скорее с иронией, чем с тревогой.

К Строгановскому училищу он нынче прибыл, тем не менее, как обычно, заранее. Встал – тоже, как всегда, на противоположной его зданию стороне улицы. Чуть по диагонали от ворот, чтобы не привлекать особого внимания. На начавших вскоре выходить из здания после занятия то по одной, то стайками девушек тоже не глядел. Вместо этого рассеянно изучал плывущие по небу облака, прохаживался по тротуару, да размышлял о задуманной чуть ранее авантюре – окажется ли возможным ее осуществить? А вдруг, при всей своей смелости, Таня в последний момент все-таки вспомнит о наверняка внушённых ей с детства, будь они неладны, «правилах приличия», и все сегодняшние планы от этого сразу же полетят в тартарары? Это и лишь только это волновало сейчас барона по-настоящему и всерьёз, заставляя заранее придумывать различные доводы, способные преодолеть любые Танины сомнения, сокрушив самые прочные её семейные установки. Именно этот мозговой штурм она и прервала своим появлением.

- Минувшая неделя показалась мне длиннее самой вечности! – продолжал Евгений Францевич, между тем, уже абсолютно серьезно свою прежде шутливую речь, вглядываясь при этом в лучистые глаза девушки, и с удовлетворением прочитывая в них желаемый ответ на не заданный – по причине очевидности, вопрос, скучала ли она в его отсутствие. Взамен же ему, был задан другой, которого Таня точно не ожидала. – Ну, что, ангел мой, скажи, готова ли ты нынче к приключению?

- К какому? – удивившись, воскликнула она. Но барон лишь покачал головой и повторил свой вопрос. – Конечно готова, да! Зачем спрашивать? Расскажи лучше скорее, что ты придумал!

- Терпение, мой ангел! Вся сладость сюрприза в том, чтобы ни в коем случае заранее не узнать, в чем именно он состоит, - продолжая интриговать, Баумгартнер загадочно улыбнулся и далее вдруг громко и резко свистнул, останавливая этим проезжающий мимо наёмный экипаж. – Прошу!

Доверчиво вложив свою руку в его распахнутую ладонь, Тата тут же без сомнений запрыгнула на подножку пролетки и устроилась на сиденье. Усевшись рядом, барон негромко назвал извозчику свой домашний адрес и потом вновь повернулся к ней:

- А пока расскажи, как ты жила и что делала, в то время, когда я томился, будучи с тобой в разлуке?

- Увы, совершенно ничего интересного! – отозвалась Тата, которой в момент, когда экипаж сдвинулся с места, пришлось быстро податься вперед, чтобы подхватить за край совсем соскользнувший было с противоположного сиденья этюдник – дабы тот не отбил им с Эженом колени. Устроив его более надежно и безопасно, девушка чуть пожала плечами и робко улыбнулась. Извиняясь одновременно и за свою небрежность и за то, что приходится в очередной раз предстать перед собеседником пресной особой, в жизни которой не происходит ровным счетом ничего, заслуживающего внимания. А ведь так хотелось бы рассказать что-нибудь по-настоящему захватывающее! Поделиться новыми впечатлениями. Да только какие у неё теперь новости? После маминого отъезда в Ялту и Стёпкиного полного погружения в учёбу, жизнь, и без того небогатая на события, скукожилась до размеров бабушкиного особняка и гимназии, куда их с Санькой по утру неизменно отвозит домашний кучер. Ибо иного способа Анна Софроновна не признает и на все уговоры позволить добираться самостоятельно отвечает, что «благонравным девицам такое не подобает», являя в этом совершенно необъяснимое упрямство – должно быть, просто старческое. Так что располагать собой в этом смысле Тата может пока только в те дни, когда после гимназических уроков едет заниматься в художественную студию. Это право ей, употребив все дипломатические способности, сумел выторговать у бабушки Стёпа. И спасибо ему хоть за это, иначе разлука с Эженом имела шансы продлиться и вовсе на неопределенное время, а не только на неделю, за которую он успел так истомиться… Но об этом рассказывать ему, конечно, Тата ни за что бы не стала, опасаясь показаться не только скучной, но еще и недостаточно современной. Поэтому ограничилась несколькими пустяковыми историями из гимназической жизни. – От этой ужасной скуки я, кажется, успела прочесть всю бабушкину домашнюю библиотеку!.. «Альфонсина, или материнская нежность», - досадливо скривившись и наморщив без того вздернутый нос, девушка тяжело вздохнула. – Читал? Боже, это такое невыносимое занудство! А бабуля вот просто в восторге, говорит, что в юности прямо обожала сочинения этой мадам де Жанлис!

Яростные, но при этом чрезвычайно наивные упрёки Татьяны в адрес литературы на бабушкиных полках стоили Баумгартнеру нескольких минут напряженной борьбы с самим собой за то, чтобы суметь удержать и далее на лице прежнюю серьёзную и заинтересованную мину. Забавным казалось, впрочем, не столько простодушное возмущение девушки, сколько то, как удачно оно укладывается в его дальнейшие планы.

- Нет, сам лично не читал, - дождавшись, пока Таня полностью выговорится, произнес он, наконец, отрицательно качнув головой. – Зато знаю, что сочинения этой француженки высоко ценили многие наши выдающиеся литераторы. Взять хоть Достоевского, или Пушкина, который тоже ссылался на них в своих произведениях. А с другой стороны критик Белинский, который, напротив, называл Жанлис «лицемерной богомолкой». И я, кстати, более склонен доверять именно ему – а заодно и тебе, мой ангел! Дидро, Свифт, Декарт… Все эти чудные философы минувших эпох в своём утопическом видении мира слишком часто забывали, что его не сделать идеальным. Даже если как-то суметь воспитать пару-тройку детей в соответствии с выдуманными ими моральными принципами, столь часто чуждыми человеческой природе. Всякий дух, коли он мятежен, всё равно однажды восстаёт против насилия над собой. Или, что еще хуже, превращается в сумасшедшего фанатика, одержимого догмой. Да и в целом жизнь слишком хороша, чтобы полностью посвящать ее морали, тебе так не кажется?.. – поинтересовался он, вспомнив вдруг, что собеседница уже довольно долго молчит. – Что, очень скучно рассуждаю, да?