Отправлено: 11.08.18 09:43. Заголовок: После тебя

Время - 1908 год

Место - Москва, Ялта

Участники - Дмитрий Игнатьев, Ольга, Тата и Степан Веригины, НПС

 Отправлено: 13.06.19 22:05. Заголовок: * вместе с Е.Ф* - Н..

* вместе с Е.Ф*

- Н-нет! – хлопнув ресницами, Тата словно бы очнулась от гипноза, в некоем подобии которого находилась в течение последних минут, невольно поддавшись размеренному звучанию голоса барона, вибрирующие интонации которого ласкали слух, точно бархатная ткань, проникая затем в самую глубину существа и рождая смутное, прежде неведомое, а потому не ясное до конца волнение. Смысл сказанного при этом почти не достигал её разума. Да даже если бы и достиг…

- Скорее, это уж тебе должно быть со мной скучно! Ведь, ты такой умный, Эжен, а я… слишком мало во всём смыслю, и часто даже не знаю, что и сказать, чтобы поддержать беседу, - признавшись, в конце концов, в том, что её так угнетало, Таня вздохнула и опустила глаза, разглядывая свои пальцы, крепко сомкнутые на коленях. – И это мне так стыдно!

Танины слова вновь заставили Баумгартнера улыбнуться – неожиданно мягко, почти по-отечески. Слегка прикоснувшись к руке девушки, он осторожно взял и приподнял за подбородок её поникшее личико, всячески стараясь при этом поймать взгляд:

- Ну что ты, милая! Стыдиться подобного в возрасте, когда разум и душа еще широко открыты знаниям – совершенный вздор! Порой, затем, дабы их обрести, всего только и надо-то, что выбрать верное направление! Или еще лучше – оказаться рядом с тем человеком, который сам проведет тебя по верному пути. А в том, что это под силу тебе, ты даже не сомневайся! Ещё в первую нашу встречу я понял, что из такой девушки, как ты, может вырасти совершенно неординарная личность – если только не позволишь никому заковать себя в панцирь правил и законов нашего несовершенного общества!

Рассуждая об этом, он, будто бы ненароком, постепенно склонялся все ближе. И в конце уже почти касался своими губами чуть приоткрывшихся румяных Таниных уст. Но вот, внезапно перевел взгляд куда-то поверх ее головы, отпустил подбородок и, как ни в чем не бывало, произнес уже совершенно обыденным тоном:

- Мы почти приехали. Видишь тот дом?

- Вижу, - только и кивнула Тата в ответ, с трудом переводя дух от постигшего её разочарования. Ведь еще секунду назад она была почти уверена, что Эжен готов вот-вот ее поцеловать. Но оказывается, всё это была лишь глупая фантазия! А тут еще и вместо долгожданного сюрприза ей, похоже, решили просто показать очередной шедевр архитектуры… Впрочем, показать свою досаду слишком явно для гордой Таты было равнозначно потере лица. И потому, вновь взглянув на указанный ей особняк, она просто прибавила: - он красивый.

- Правда? – читая, её мысли, словно раскрытую книгу, Евгений Францевич готов был рассмеяться. – Спасибо, чрезвычайно рад, если тебе нравится. Потому что он принадлежит мне… Но речь не об этом. Помнится, ты как-то говорила, что не прочь увидеть мою домашнюю коллекцию. Вот я и решил, что если это желание все еще в силе…

Новый всплеск ликования, явившийся в душе следом за этими словами, оказался подобен взрыву: с ума сойти! Эжен пригласил ее в гости! Это ведь куда больше, чем поцелуй, куда значительнее… А она-то, дурочка, уж подумала, что совсем ему не интересна!

Как же трудно все-таки быть настолько неопытной во всем, что относится к области чувств и их проявления! Даже сейчас, получив уже не намек, а прямое приглашение, вместе с радостью, наполнившей сердце, Тата по-прежнему не была до конца уверена, что должна – вернее, имеет право его принять.

Насколько это вообще прилично: отправиться в гости к мужчине, пускай и воспитанному столь безупречно, как Эжен, в одиночестве?

Прежде, думая о том, как повести себя в той или иной затруднительной или непонятной обстановке, Тата неизменно мысленно представляла, что на этот счет сказала бы мама, надумай она спросить у неё совет. Однако к данной ситуации этот метод категорически не подходил. Более того, представлять реакцию родных на подобный вопрос было попросту жутковато… Поэтому Тата решила полагаться на собственное чутьё. В конце концов, Эжен прав: у общества есть и всегда будет миллион ограничений и запретов, нарушение которых, на самом деле, никому не может принести вреда. Значит, и неукоснительное соблюдение их, по сути, всего лишь традиция, а вовсе не закон. Но традиции, как известно, со временем меняются. И то, что раньше было не принято, уже завтра будет совершенно обычным делом. Главное – не давать заковывать себя в их панцирь!

- Желание в силе! – выговорила, наконец, Тата, горделиво поднимая подбородок и внутренне замирая от восхищения собственной смелостью: оказывается, поступать так, как хочешь, а не как должно, необычайно приятно! – Так, значит, это и был твой сюрприз?

 Отправлено: 13.06.19 22:05. Заголовок: *с ангелом души моей..

*с ангелом души моей*

- Возможно, - загадочно обронил барон и, подмигнув, быстро выбрался из экипажа первым, чтобы подать руку своей даме и помочь ей с громоздким этюдником. Пока он расплачивался, дверь дома успела отвориться, и на пороге появился Тимофей, будто заранее поджидавший возвращения хозяина. – Прими у Татьяны Александровны ее вещи.

Проворно подхватив одной рукой за ремень тяжелый короб, который ему протянул Евгений Францевич, другою тот следом же забрал легкую ротонду и соломенную шляпку-канотье, попутно украдкой разглядывая гостью, столь не похожую на тех, кто появлялся здесь раньше – в первую очередь тем, что пришла она сюда сама. Впрочем, наверное, мог бы таращиться и открыто, и ничего бы за это от барона не получил, потому что и сам он, кажется, был полностью поглощен обществом этой барышни.

Евгений Францевич, между тем, дождался, пока Таня приведет себя в порядок, а после изящным жестом предложил ей последовать в дом.

- Для начала, небольшая экскурсия. Мой особняк, конечно, куда скромнее Морозовского, но, тем не менее, я тоже люблю им похвастаться, - заметил он, пропуская девушку вперед себя и далее неторопливо шествуя вместе с ней через все помещения первого этажа: гостиные, буфет и столовую, музыкальную комнату, которую украшал старинный Muhlbach. Но, конечно же, не только он один. Рядом с великолепной японской ширмой, расписанной цветными лаками, на столике были собраны вместе несколько африканских статуэток черного дерева. На каминной полке соседствовали китайский фарфор и изящная бронза эпохи Людовика XV. А помимо них, на нарочито простых этажерках, вычурные вазы модного нынче Галле. Иными словами, интерьер дома выглядел великолепно, хотя его, вместе со стенами, затянутыми темными шелковыми обоями и всей этой изящной гамбсовской мебелью, и было довольно сложно отнести к какому-то одному конкретному стилю. Да здесь было всё, кроме, пожалуй, новомодного модерна, который Евгений Францевич полагал слишком женственным, а стало быть – неестественным для собственного обиталища. Об этом он однажды сказал и Тане, когда та, походя, упомянула в их разговоре знакомого архитектора своей матери, который строит графу Игнатьеву дом «как в Брюсселе».

- Да, полагаю, это вполне ему подойдет, - усмехнулся он тогда, чуть скривив губы, но далее эту тему развивать отказался, оставив девушку в некотором недоумении.

Не вспоминали об этом и сейчас. Вместо этого, читая на её лице искреннее восхищение от увиденного, Баумгартнер все крепче утверждался в приятном ощущении уверенности по поводу того, что сделал все правильно, пригласив Таню к себе именно сегодня. И от этого был еще более благодушен.

- Это Левитан, - кивнул он, заметив интерес гостьи к одному из пейзажей, - Всего лишь украшение для столовой, не более того. Свою основную и самую ценную коллекцию я держу в отдельных комнатах. И туда мы еще пойдем, но позже. А пока, пожалуй, выпьем по чашке чаю. Но только я терпеть не могу делать это в столовой или гостиной. Предпочитаю свой кабинет. Он такой простой и уютный. Поэтому, если ты не возражаешь, мой ангел, расположимся именно там.

И раскрыв очередную дверь, снова пропустил её вперед, в просторное помещение с огромным дубовым столом, увенчанным лампой с синим абажуром и изящным лазуритовым письменным прибором, по сторонам от которого были аккуратными стопками разложены кожаные папки. Вдоль стен располагались заполненные многочисленными томами полки, а перед камином, одно напротив другого, стояли два мягких кресла и между ними – маленький столик с парой взятых для чтения книг.

- Устраивайся поудобнее, а я пока пойду, распоряжусь на счет угощений.

- Хорошо, - откликнулась Тата, тут же послушно устраиваясь на краешке сиденья одного из просторных бархатных кресел, которые так и манили расположиться вольготнее. Но, отбросив прочь уже почти все правила, которым учили с детства, этого она почему-то нарушить не решилась, поэтому так и сидела, вытянувшись в струнку, с прямой спиной, продолжая оглядываться по сторонам. Делая это теперь, когда Эжен вышел, и не было опасности показаться чрезмерно любопытной, даже более смело.

Его дом производил странное впечатление. Роскошь, приглушенная отменным вкусом, и одновременно абсолютная продуманность всех деталей восхищали воображение. Но темные стены, вступая в контраст с многочисленными элементами декора, казалось бы, призванными оживить интерьер, лишить его мрачности, на Танин вкус, лишь усиливали её отпечаток, создавая странное ощущения присутствия в каком-то музее или даже больше того – в антикварной лавке, а не в жилом, а главное – живом доме. Таком, как их собственный в Сокольниках, где мама также приложила немало сил, украшая все на свой вкус, или, например, бабушкин, куда более простой, но при этом неизменно уютный и светлый. Впрочем, возможно, это ошибочное впечатление. И связано оно с тем, что здесь ведь, и верно, никто, кроме Эжена не живет. А все те дома, о которых она думает, это – семейные очаги, создавать уют в которых, как известно, умеют по-настоящему только женщины. Вот и здесь ей, должно быть, просто этого не хватает. Равно как и привычного же ощущения легкого хаоса, неизбежного там, где есть дети и домашние животные. Ни тех, ни других у барона, разумеется, не было… пока.

Маленькое это уточнение, возникшее в сознании Таты будто бы само по себе, из ниоткуда, неожиданно заставило её покраснеть. Только вот, не от стыда, а скорее от приятного душевного волнения, которое оно вызвало. Впрочем, позволив себе отдаться ему лишь на мгновение, девушка следом же строго выругала себя за подобное мещанство. После чего, желая отвлечься, не глядя схватила со столика одну из оставленных там книг. Она была на французском, но этот язык Тате был хорошо знаком. Хотя, для того, чтобы понять название и имя автора, достаточно было бы и куда более скромных познаний: «Роман о Виолетте». Или, может быть, «Роман с Виолеттой»? Но это было Тате пока куда менее интересно, чем имя автора на обложке: Александр Дюма! Тот самый, книгами которого они со Стёпой буквально зачитывались, а после взахлеб делились впечатлениями о похождениях бравых мушкетеров, негодовали о коварстве Миледи и кардинала Ришелье, горевали о судьбах храброго возлюбленного королевы Марго, спорили о том, верно ли поступил Генрих Наваррский… В их домашней библиотеке были, кажется, все книги Дюма. И все они были Тате чуть ли не наизусть знакомы. Но этот роман она почему-то видела впервые. Потому, враз позабыв от удивления обо всех своих предыдущих раздумьях, принялась заинтересованно перелистывать неизвестное прежде произведение казалось бы такого знакомого автора. И чем дальше листала, тем меньше понимала. Хотя слова, пусть даже и французские, были-то ей, как раз, хорошо знакомы и понятны – практически все. Но вот сам сюжет и то, как это было написано…

До нынешней минуты самой откровенной книгой, что барышне Веригиной доводилось держать в руках, была Купринская «Суламифь». Сборник, в котором еще в прошлом году впервые опубликовали эту скандальную повесть, минувшей весной где-то раздобыла и, разумеется, прочла первой Липа. Тата же, к которой он попал вскоре после этого, до сих пор не могла забыть, как тщательно прятала его от домашних и как читала тайком по ночам, замирая от каждого шороха под дверью собственной спальни куда сильнее, чем от того, что там, собственно, описывалось. Но эта книга не шла с «Суламифью» ни в какое сравнение! Не будучи до конца уверенной, но догадываясь, что это и есть самая настоящая порнография, о существовании которой девушке её круга не полагалось даже знать, Тата, тем не менее, никак не могла заставить себя брезгливо, как и подобает, отбросить прочь отвратительный том. А вместо этого, напротив, все глубже погружалась в незатейливый сюжет, написанный, к тому же, весьма легким и увлекательным языком. И поэтому даже не заметила момент, когда хозяин дома вернулся в свой кабинет.

- Я велел подать сэндвичи и бисквиты, не знаю, что тебе больше придётся по душе… А тебя, вижу, уже увлекла книга? – как бы и не замечая яркого румянца на щеках девушки, спокойно поинтересовался Евгений Францевич, усаживаясь в соседнее кресло и убирая со стола тот том, который она не тронула, чтобы слуга мог поставить чайный поднос. – Любишь Дюма? Я тоже! Его язык мне кажется, правда, немного простоват, но в сути своей он неизменно оказывается прав, какую бы тему ни затронул. Дружба и преданность в его знаменитой трилогии, честь и желание возмездия в романе о Монте-Кристо. Этот роман особенно хорош. Там крайне верно подмечено, что можно сколь угодно полагаться на волю Всевышнего, но исправлять творимую другими несправедливость подчас эффективнее именно собственными силами.

Баумгартнер взял серебряный чайник, чуть приподнял крышку, чтобы заглянуть внутрь и, убедившись, что чай заварился достаточно, наполнил вначале чашку гостьи, а затем свою собственную.

- Что, мой ангел, почему ты молчишь? Считаешь иначе?

 Отправлено: 13.06.19 22:09. Заголовок: * с моим солнцем* -..

* с моим солнцем*

- Нет, ты совершенно прав! – откликнулась девушка, однако, скорее механически, нежели действительно соглашаясь. Слова Эжена по-прежнему едва проникали сквозь звонко стучащий в виски сотней маленьких молоточков стыд. А нейтральный тон, которым они были произнесены, не успокаивал, но напротив, лишь сбивал с толку, заставляя Тату вновь ощущать себя наивной простушкой, которая не понимает чего-то, абсолютно каждому очевидного. Весьма гадкое и задевающее самолюбие чувство…

- Я, и правда, слегка зачиталась – сюжет довольно… необычен для Дюма, - вскинув брови, барон посмотрел на неё, кажется, чуть дольше и пристальнее обычного, а затем улыбнулся и согласно кивнул, приглашая говорить дальше.

Но в том-то и состояла закавыка, что все относившиеся к прочитанным фрагментам разумные мысли в голове у Таты к этому моменту уже закончились. Остались лишь эмоции. И главная из них, помимо неловкости – любопытство. Удовлетворить которое, впрочем, было проще простого: достаточно узнать всё у сидящего напротив человека. Но сделать это напрямую означало в очередной раз обнаружить перед ним свою дремучесть. А этого хотелось как раз меньше всего на свете.

- Даже не знала, что у него есть произведения в подобном жанре, - прибавила она вместо этого, постаравшись в точности скопировать недавнюю светскую манеру Баумгартнера, но продолжая при этом старательно избегать прямых названий и обозначений для того, о чем, собственно, пыталась рассуждать.

Начатая игра захватывала его все сильнее. Чувствуя нутром смущение Тани, но одновременно полагаясь на ее врожденный азарт, барон вдруг решил рискнуть и попробовать спровоцировать её на куда более откровенный и возбуждающий разговор, чем до этой минуты.

- В подобном? – поинтересовался он, будто не совсем уловив суть ее высказывания, и тут же продолжил размышления. – Ты имеешь в виду жанр повести? Ну да, у Дюма есть несколько лаконичных вещей. Что-то более, что-то менее удачное. Пожалуй, «Роман о Виолетте» можно отнести к первым…. Или же ты имела в виду что-то другое? Прости, кажется, я не вполне понял, что именно.

Намеренно оставляя Тане открытым этот путь к отступлению – возможность согласиться с ним и с тем замять или увести в иную тему становящийся слишком щекотливым разговор, он вел себя, словно хищник, забавы ради, ненадолго отпускающий добычу. Так как был почти уверен, что та уже никуда от него не уйдет. И не напрасно. Окажись Тата старше и искушеннее – уловка скорее всего была бы разгадана. Вот только она была всего лишь юной барышней, не имевшей ведомого иным взрослым людям опыта бесед с двойным, а то и тройным подтекстом. Но отчаянно хотела доказать обратное.

- Это тоже. Но сейчас я более о другом. Прежде мне еще не доводилось держать в руках книги столь «неприличного содержания», - ответила она, смело выдержав очередной изучающий и взгляд и всем своим видом постаравшись продемонстрировать Эжену эти невидимые на словах кавычки.

- И что же там такого неприличного? – искренне изобразил он удивление и, не дожидаясь ответа, тут же продолжил. – Вот уж не ждал услышать ничего подобного из твоих уст! Ведь ты художник, Таня! Кому, как не тебе должно быть очевидным, что в обнаженном человеческом теле не может быть ничего постыдного, раз его таким создал Бог или природа. Столь же естественны и его потребности, оттого стесняться их – большой грех. Всегда полагал нелепой ошибкой, или сказал бы даже хуже – болезнью общества то, что почти каждое из них осуждают, а иные и вовсе приравнивают чуть не к преступлению, заодно обличая в распутстве тех, кто просто следует своей природе.

Чуть подавшись навстречу девушке, кажется, слегка ошарашенной столь пламенной тирадой, Баумгартнер сделал небольшую паузу и снова пристально посмотрел прямо ей в глаза, будто желая загипнотизировать, а лишь затем продолжил говорить. Теперь уже тихим и вкрадчивым голосом:

- Я ценю такие книги за смелость их авторов. Подумай только, каких пресных и неинтересных героинь предлагают нам наши признанные моралисты? Все эти твои тёзки-Татьяны, княгини Веры и прочие тургеневские барышни, которых дамам навязывают, как идеал, убеждая стремиться к нему душой, стараться максимально приблизиться… И для чего?! Чтобы обречь себя на муки, а еще лучше довести до изнеможения душу и вовсе погибнуть? Но ведь живой человек и должен жить! Радоваться и наслаждаться своей жизнью, а отнюдь не жертвовать счастьем ради нравственности напоказ! О, Таня, маленький мой ангел, молю тебя, никогда не становись им подобной! Останься такой, как тебе велит природа, а не выдуманный кем-то закон! Лишь тогда в конце пути ты сможешь сказать, что по-настоящему жила, а не существовала. Понимаешь, о чём я сейчас?

- Понимаю! – кивнула она, внутренне затрепетав от восторга: слова Эжена действительно впервые прозвучали не какой-то недоступной пониманию мудростью, а совсем простой и, кстати, весьма соблазнительной истиной, следовать которой вдруг показалось так легко и просто, что даже странно, отчего это прежде никогда не приходило в её собственную голову. Жить ради того, чтобы радоваться, а не страдать. Вернее – не искать страданий специально. Или не зацикливаться на них, если уж такое довелось пережить, как, и в самом деле, многие и многие героини книг, которыми Тату с детства учили восхищаться. Да что там книжные героини – живые люди! Её собственная мама – яркий тому пример. Столько лет после смерти отца она практически хоронила себя заживо, чтобы опомниться лишь теперь, на самом пороге старости! И ради чего? Разве были бы все они менее счастливы, если Дмитрий Кириллович… ну или кто-то другой, появился в её жизни гораздо раньше? Нет, Эжен совершенно прав, что не придерживается глупых устаревших принципов. И сама она отныне будет жить лишь так, как велит природа.

- «Будем, как солнце!»

Припомнив внезапно вслух первую строчку известного многим стихотворения, Тата, прикрыв глаза, тут же продекламировала дальше:

- «… Забудем о том,
Кто нас ведёт по пути золотому,
Будем лишь помнить, что вечно к иному,
К новому, к сильному, к доброму, к злому,
Ярко стремимся мы в сне золотом.
Будем молиться всегда неземному,
В нашем хотеньи земном!»… Ну что, верно ли я усвоила твой урок? Толковая я у тебя ученица? – рассмеявшись, она чуть растрепала белобрысую, успевшую отрасти за лето чёлку, и лукаво взглянула на собеседника.

 Отправлено: 13.06.19 22:10. Заголовок: *с ангелом души моей..

*с ангелом души моей*

Непосредственность и даже детскость этого жеста в сочетании с почти взрослым и явно осознанным кокетством заставили на мгновение застыть ласковую улыбку на тонких губах барона. А самого его – столь же мимолетно утратить дыхание от внезапного и яростного желания обладать той, которая, сама не ведая, только что прошла в весьма опасной близости от границ его самообладания. Сдержаться заставило лишь четкое понимание, что теперь просто еще не время: уступив своей слабости немедленно, он, скорее всего, не получит и десятой доли наслаждения, на которое рассчитывает в будущем. А это было бы слишком досадно, учитывая, что в руки к нему, впервые за долгое время попал столь удивительный экземпляр.

Едва заметно выдохнув, Евгений Францевич одарил Таню очередным восхищенным взглядом, отмечая и страстный блеск её глаз, и нежный румянец, которым пылали щеки… Нет, он определенно не ошибся, уготовив этой девушке особенную судьбу! Надо лишь постараться и далее столь же верно и безошибочно, как удавалось до сих пор, довести её до конца по сложному и тернистому пути самопознания.

- Ты лучшая из учениц, которую мог бы пожелать любой из смертных учителей, мой ангел! И за подобное прилежание, разумеется, достойна особой награды! Позволь же мне в качестве неё пригласить тебя в свой museum! – бесшумно вернув на поднос недопитую чашку, барон поднялся и вновь позвал Таню следовать за собой.

В самом конце длинного коридора, по которому он провел её, будто Орфей – из царства Аида к свету, обнаружилась еще одна закрытая дверь. Вытащив из жилетного кармашка маленький ключ, и подмигнув при этом заинтригованной спутнице, Евгений Францевич ловко, не глядя, вставил его в столь же небольшую скважину, два раза провернул и далее слегка толкнул дверь. А когда она отворилась, пропустил Таню вперед, хотя внутри было совсем темно. И лишь потом переступил порог сам, тут же, впрочем, поворачивая настенный выключатель и заставляя комнату наполниться электрическим светом, изрядно приглушенным матовым стеклом плафонов. Еще больше света поглощали затянутые черным бархатом стены, выступавшие фоном для нескольких подставок-мольбертов, на которых красовались рамы с картинами, гравюрами и акварелями.

- Должен сразу сказать, что это далеко не вся моя коллекция. Но для сегодняшнего дня я намеренно выбрал лишь самые любимые экспонаты. Например, вот этого Веронезе - произнес он, указывая жестом на картину небольшого формата, будто бы незаконченную или же послужившую эскизом для большего полотна. – «Леда и лебедь»… Тебе ведь знаком этот классический сюжет? А вот здесь, взгляни, тоже он, но уже на гравюре с Рубенса! Поразительно, как по-разному видят порой мастера одну и ту же историю! А кто больше нравится тебе?

Древний, но весьма фривольный даже по нынешним временам миф был Тате, конечно, знаком. Однако признаться в этом спокойно и без всякого смущения она вряд ли решилась бы даже собственному брату, которому с детства доверяла практически все свои секреты. А вот с Эженом, как ни странно, это вышло проще простого. Куда труднее оказалось ответить на вторую часть его вопроса и выбрать между двумя великими художниками.

- Пожалуй, мне всё-таки более близок Рубенс, - подумав несколько минут, в течение которых внимательно рассматривала попеременно то одну, то другую картину, наконец, выговорила она, вновь оборачиваясь к собеседнику. И тут же поспешно прибавила: - только умоляю, не спрашивай, почему! Боюсь, у меня просто не хватит ни ума, ни слов, чтобы толком объясниться. Особенно перед таким знатоком, как ты!.. Скажу, разве лишь, что Веронезе кажется мне здесь слишком уж мрачным.

А он и не собирался спрашивать, безмолвно рассматривая стоявшую совсем близко Таню с неподдельным восторгом ценителя, что, забыв обо всех прежних своих увлечениях, созерцает процесс рождения нового шедевра. Да даже не ценителя, впрочем, а подлинного его творца! Пигмалиона, чьей Галатеей станет она, эта девочка, непостижимым образом уже сейчас воплотившая в себе то, что он так долго искал и уже почти отчаялся найти: женскую манкость в дразнящей оболочке неподдельной детской невинности. А то ли еще будет дальше!

- И верно, к чему нам эти «зачем» и «почему»! – наконец, произнес барон, склоняясь чуть ближе к Таниному лицу. И дотронувшись подушечкой большого пальца до её щеки, скользнул затем вниз по линии скулы, восторгаясь этой идеальной линией: – да и все остальные слова тоже. Кому они нужны, когда начинают говорить чувства? Вначале слышен лишь неясный шепот, но затем голоса их становятся громче. Они приказывают… И вот уже ты не можешь с ними спорить… и подчиняешься! – прибавил он в конце страстным шепотом, при этом про себя продолжая холодно и с удовлетворением отмечать, как меняется выражение обращенных к нему широко распахнутых девичьих глаз, как расширяются их зрачки, делая взгляд бездонным; как, замирая внутри трепещущей груди, становится прерывистым Танино дыхание…

- Ты само совершенство! – воскликнул он и осторожно прикоснулся своими губами к нежным лепесткам ее губ. Всего на мгновение. А потом отстранился, желая не столько не напугать, сколько оценить произведенный мимолетным поцелуем эффект. И вновь остался доволен. Во взгляде Тани совсем не было страха, там светилось лишь восторженное изумление. Улыбнувшись, она глубоко вздохнула и вдруг быстрым и неосознанным движением облизнула губы, опять едва не заставив его сойти с ума при виде мимолетно показавшегося наружу кончика своего розового язычка. – Совершенство, любовь моя!

Притянув девушку к себе, он поцеловал её еще. И на этот раз нежные губы сразу же раскрылись ему навстречу. А сама Таня, приподнявшись на носочки, всем телом прижалась к его груди, крепко обнимая за плечи.

 Отправлено: 13.06.19 22:13. Заголовок: * с необыкновенным*..

* с необыкновенным*

Что-то необъяснимое будто бы ворвалось в её кровь с этим поцелуем. Какой-то волшебный яд, который, впрочем, отнюдь не убил, а словно бы наоборот – заставил родиться заново, впервые ощутив себя рядом с Эженом не робкой и неуклюжей, а свободной и красивой. Тем самым совершенством, отнести себя к разряду которого Тата прежде никогда бы даже не осмелилась.

Она вообще отродясь не считала себя красивой, хотя никто и не убеждал её в обратном. Однако признанной красавицей в их семье слыла только матушка. Да еще все были уверены, что со временем прелестной барышней обещает вырасти Санька, которая и теперь уже со своими огромными синими глазами и светлыми кудрями больше походила на ожившую куклу, чем на живую – и к слову, очень бойкую девочку. Тата же всегда была слишком худенькой, слишком маленькой, слишком… несовершенной, чтобы соответствовать истинному идеалу. Походя, например, на божественную Клео де Мерод, коллекции фотопортретов которой имелись сразу у нескольких гимназических одноклассниц. И вот теперь неожиданно произошло какое-то чудо. Тате внезапно сделалось словно бы совершенно не важно, что она не похожа на признанных миром красавиц. Да и какое ей, в сущности, дело до мнения этого мира, если прекрасной – совершенной – её называет тот, чье мнение для неё теперь лишь только по-настоящему и имеет значение. Её обожаемый Эжен! Единственный, принадлежать которому хотелось уже не только всем сердцем, всей душой, но также и впервые пробудившимся от его объятий и поцелуев телом, все настойчивее напоминавшем о своём существовании сладким томлением, о котором прежде Тата лишь только читала, совершенно не представляя, как оно ощущается на самом деле. И чувство это ей вполне нравилось. Хотелось только, чтобы всё это не прекращалось, а длилось как можно дольше. Хотелось большего – того, о чём пишут в его смелых книгах, кое-что из которых Тата, правда, пока толком даже понимала. Но уж ведь Эжен-то наверняка знает, а значит, и объяснит, и покажет?

- Я тоже люблю тебя! – прошептала она, будто в горячке, еще крепче прижимаясь к нему. – И хочу принадлежать тебе! Быть твоей навеки! А ты… ты тоже этого хочешь?

- Я мечтаю о том же, поверь! И когда-нибудь мы обязательно будем принадлежать друг другу душой и телом, но… - отступив на шаг, барон выпустил её из объятий и сокрушенно опустил голову с искусно изображенным выражением почти физического страдания на лице, заметив которое, Таня, конечно, тотчас же испуганно спросила, что стряслось.

- Ничего. Нет, ничего! – прижав пальцы сперва к губам, а потом ко лбу отчаянным жестом человека, не имеющего сил выговорить вслух тяжелую весть, откликнулся он, по-прежнему отводя взгляд. Впрочем, затем, выдержав небольшую, но чрезмерно драматическую паузу, все же «решился» рассказать. – Любовь моя, так жаль тебя огорчать, но боюсь, что вскоре нам все же придётся расстаться…

- Расстаться?! – сдавленно пискнула Тата, у которой в тот же самый миг, будто стальным обручем, до хрипоты перехватило горло, а в глазах потемнело от боли и разочарования. – Насовсем? – прибавила она шепотом, едва превозмогая желание по-детски закрыть ладонями уши, чтобы не услышать утвердительного ответа, который означал крах всех успевших прорасти в сердце счастливых надежд.

- О, боже мой, как ты только могла такое подумать! – воскликнул он в ответ. Вышло, должно быть, чуть более театрально, чем надо. Но в своём нынешнем состоянии Таня едва ли могла это заметить. – Разлука, о которой я говорю, лишь на время: две недели – ровно на такой срок послезавтра я обязан буду по делам отбыть в Петербург! Но уже теперь он кажется мне почти что вечностью. И я просто не знаю, как смогу его вынести?

Войдя, как казалось, вполне удачно в роль страдающего влюблённого, внутри себя Евгений Францевич оставался спокоен, и все так же, как и всегда, холоден. Ну, или почти так же. Что ни говори, у этой девочки была над ним определенная, пусть, к счастью, и не осознаваемая власть. А иначе не разыгрывал бы теперь эту дурную мелодраму, а давно и без всякого трепета просто взял бы то, что в результате она теперь настойчиво пытается ему всучить… Вот только какое же это удовольствие, если дичь во время охоты сама вдруг бросается к тебе в силки?

- Вот разве что… я вдруг подумал, - промямлил он все тем же тихим и грустным голосом, продолжая начатую до того мысль, - что мы могли бы иногда писать друг другу? Я мог бы оставить тебе свой адрес в столице, а ответы присылать в Москву на почтамт, до востребования, чтобы не дай бог, не скомпрометировать тебя. – «И себя, заодно!» - Если только ты не будешь против!

- Эжен, глупенький, что за вздор ты сейчас несешь! – уже вполне отойдя от своего недавнего испуга, Тата счастливо рассмеялась и, вновь бросившись барону на шею, крепко расцеловала его сразу в обе щеки.

Вот ведь, и правда, дурачок! Утверждает, что боится скомпрометировать её своей любовью, будто в ней есть что-то постыдное! А на самом деле, скорее всего, просто стесняется того, что намного старше!

- Как я могу быть против своего же собственного счастья?! Немедленно диктуй, а лучше, нет, запиши – я ужасно запоминаю на слух даже самое важное. Это знают все близкие, поэтому вечно пишут мне записки. Стало быть, теперь и ты должен знать.

Вернувшись в кабинет, где Евгений Францевич же тут же исполнил выданное ему «предписание», они еще какое-то время провели наедине, посвятив его вновь поцелуям и иным целомудренным ласкам. Те по-прежнему вызывали у Тани некоторое смущение, которое девушка, впрочем, успешно преодолевала. И то, как она постепенно открывалась ему, еще не ведая до конца всей сути происходящего с нею, казалось барону поистине восхитительным. Минуты пролетали словно мгновения. Но однажды время расставания все же пришло.

Уже перед самым Таниным уходом, взгляд Евгения Францевича вновь случайно зацепился за оставленный ею раньше на краешке стола томик Дюма. Усмехаясь про себя, он взял его в руки и затем протянул девушке:

- Возьми с собой, если желаешь! Тебе ведь наверняка хочется узнать, чем все закончится? А когда я приеду из Петербурга, обсудим и сравним наши впечатления. Или я объясню тебе, если что-то вдруг останется для тебя непонятным. Впрочем, если найдешь, у кого еще спросить, тоже не стану огорчаться.

 Отправлено: 16.06.19 21:18. Заголовок: Иван Максимович сиде..

Иван Максимович сидел за столом с привычной утренней газетой, когда в столовую пришла Ольга. С того дня, как состоялся ее разговор с Элен, и с той минуты, когда та рассказала мужу, что подруга рассталась с графом Игнатьевым по причине всего-навсего «абсолютной непримиримости характеров», хозяин дома старательно делал вид, что не замечает нервного состояния, в котором пребывали обе женщины. Добиться от жены, в чем же именно заключалась та самая непримиримость, он так и не смог. И потому счел за благо далее просто все это игнорировать. Однако последнее оказалось труднее, чем ожидалось. И, в конце концов, начало нервировало уже его самого, потому что в доме с тех пор единственным живым и веселым человеком оставалась Ирина, ни о чем вовсе не подозревавшая и демонстрировавшая свойственную молодости легкость восприятия жизни. Иван Максимович завидовал дочери. Сегодня, впрочем, что-то неуловимо изменилось. И когда он поднялся, чтобы поприветствовать Олю, та вдруг улыбнулась. Почти как прежде – легко и беззаботно. «Отпустило?!» - промелькнуло у него в голове и, ответив ей тем же, Прозоров посмотрел на жену, лицо которой тоже будто бы посветлело.

На самом деле, причина для того, чтобы радоваться, вернее – наконец, успокоиться, у Ольги действительно имелась. Однако весьма деликатного свойства. Поэтому поделиться она могла разве что с Элен – что и сделала, когда, едва войдя в столовую, одними губами прошептала встретившей её тревожным взглядом подруге, что все в порядке. Последнее означало, что нежелательной беременности ей все-таки удалось избежать. И потому ялтинскую историю уже точно можно было позволить себе забыть, словно дурной сон. Особенно теперь, накануне отъезда в Москву, куда Ольге предстояло вернуться уже не одной, а в компании Прозоровых, готовившихся к свадьбе сына.

Последние дни в Астрахани прошли в традиционной суете сборов. Оля и Элен посещали разные лавки, выбирая подарки для друзей и родных. Не были забыты и заказанные ранее у Шарлау печенье и конфеты, разноцветные коробки которых доставили лишь за день до отъезда. Поэтому приходилось заново выдумывать, как лучше упаковать багаж. Иван Максимович, наблюдая за происходящим в его доме, по-доброму подшучивал над женщинами, что для их чемоданов ему, видимо, придется заказать отдельный вагон. Тем временем, в Москве происходили свои приготовления. Так что главный дом в Сокольниках, равно как и флигель для дорогих гостей к приезду хозяйки находились в идеальном состоянии. Едва сойдя с поезда, Прозоровы сразу туда и отправились. В то время, как Ольга первым делом двинулась к свекрови, желая поскорее увидеть детей.

В холл маленького особнячка в Петровергском переулке первой, как всегда, выбежала сопровождаемая невозмутимым Монти Санька. И сразу же бросилась к матери, которая только и успела, что расстегнуть свое пальто, в объятия.

- Хорошая моя, как же я скучала! - целуя дочку в белокурую макушку, Ольга гладила ее и разглядывала старших детей, возникших в дверном проеме следом за ней. – А ты, мой мальчик, будто еще больше вытянулся вверх! Сколько же это будет продолжаться?– с улыбкой обнимая её, Стёпа тут же пообещал, что больше так не будет, на что Тата тут же заметила, что в этом случае ему неизбежно придётся расти вширь.

- Он ведь только и делает, что ест! – добавила она, присоединяясь к общим лобзаниям. Ольга лишь улыбнулась привычным шпилькам, которые Степа с Таней отпускали друг другу и сообщила, что сегодня всех ждет ужин столь обильный, что и Стёпке справиться с ним будет не под силу. И это несмотря на то, что к столу ждали еще Гнездовых и Максима, который хотел как можно скорее увидеться со своими родителями.

На этом бы всем им и отправиться поскорее домой, в Сокольники. Но разве можно было представить, чтобы Анна Софроновна, конечно, также вышедшая поприветствовать «свою милую доченьку», вот так запросто отпустила её и внуков «в пустой дом» без обеда?! Зная, что никакие оправдания к сведению все равно приняты не будут, Ольга покорно согласилась. И к себе смогла убыть далеко не сразу. А когда переступила, наконец, порог дома, то вздохнула с облегчением. Уверенная, что именно с этой минуты все приключения последнего времени для неё окончательно остались в прошлом. И теперь всё будет как прежде. Однако, поднявшись в спальню и увидев вдруг писанную дочерью еще летом акварель с дивным букетом пионов, вновь едва не потеряла самообладание. Ведь то были те самые цветы, которые преподнёс ей однажды он…

Взяв в руки этот небольшой лист бумаги, Ольга, сама не понимая, что делает, медленно поднесла его к лицу, будто ожидая почувствовать тот самый пьянящий весенний аромат. Вот только бумага не пахла. А нарисованные на ней цветы выглядели теперь лишь тенью прошлого. Но вспомнив почему-то тут же и слова Игнатьева о том, что хранить стоит не сам предмет, а воспоминания о подаренной им радости, Ольга внезапно подумала, что уж в этом-то он был, пожалуй, совершенно прав. А потому, вместо того, чтобы лелеять и холить горечь обид, возможно, следует попытаться и из этой истории вспоминать лишь приятное? Его ведь было не так уж и мало?

Подумав об этом, Ольга слегка улыбнулась, вернула на столик дочкин рисунок, поправила фотографию мужа и начала переодеваться к предстоящему ужину.

 Отправлено: 17.06.19 01:21. Заголовок: С возвращением матуш..

С возвращением матушки из Ялты жизнь в доме быстро вернулась к прежнему распорядку. За исключением того, что в гимназию по утрам отправлялись уже не все трое детей, как прежде, а лишь Тата и Санька. Стёпа теперь уезжал на свои лекции и семинары ни свет ни заря. Да и возвращался гораздо позже, дни напролет проводя то в университетской библиотеке, то в анатомическом театре, о занятиях в котором порой как бы походя делился, рассказывая, как нынче препарировал то один, то другой изъятый из учебных тел орган, явно бравируя этим своим новоприобретенным «медицинским цинизмом». Делал это, впрочем, в основном в Татиной компании – мама в своем и Санькином присутствии подобные рассказы сразу же пресекла: спокойно, но твёрдо, так, как лишь она одна это всегда и умела. С тех пор на их долю выпадали лишь восторженные рассказы об университетских порядках и тамошних преподавателях, да изредка – о первых получаемых в свой адрес похвалах. «Трупами» студент Веригин, раздираемый желанием похвалиться своей доблестью, третировал отныне лишь Тату, неожиданно обнаружив в средней сестре удивительную для барышни крепость нервов. А она, и верно, слушала его с явным любопытством, окончательно «добив» однажды тем, что даже попросила на весь вечер один из томов его анатомического атласа.

- И ничего удивительного, ведь я же художник! А стало быть, обязательно должна знать, как устроено человеческое тело. Разве ты не в курсе, что все великие мастера прошлого уделяли анатомии огромное внимание? Заниматься в этом вашем театре у меня возможности нет и не будет. Поэтому почему бы тебе, братец, не поделиться хотя бы учебником! – заявила она в тот момент несколько обескураженному Стёпке, который поначалу не понял, зачем ей вдруг понадобился этот талмуд. Полный, к слову, в том числе, и таких иллюстраций, которые девицам, вроде сестры, рассматривать вроде как и не пристало. Хотя они и строго научного свойства, конечно…

Впрочем, подумав немного, Стёпа все-таки согласился, что доводы Таты можно признать разумными. И потому, уже через пару минут, она с довольным видом волокла к себе в комнату увесистый ин-кварто. В котором её, на самом деле, интересовало отнюдь не всё подряд. А пока лишь тлько устройство отдельных частей организма, описанию коих было посвящено так много строк и эпитетов в «Романе о Виолетте», буквально проглоченном девушкой еще в тот вечер, когда она принесла его домой от Эжена.

Что и говорить, книга эта произвела на неё немалое впечатление. Особенно после того, когда улёгся первый шок от откровенности описаний и на смену смущению пришли те самые вопросы, о возможности которых её предупреждал барон, предлагая смело задавать их ему, буде в том появится необходимость. Необходимость действительно появилась. Однако возвращения Эжена из Петербурга было ждать теперь целых две недели. А спросить у кого-нибудь еще – как он великодушно, а может, даже и насмешничая, предлагал… да Тата легче бы согласилась пройти по улице в одних панталонах, нежели решиться на подобное! Так что на первый случай решено было попробовать разобраться самостоятельно. Тем более что это оказалось не так уж и сложно. Картинки в атласе были ярким, красочными и очень понятными. За исключением несметного количества латинских названий, на невозможность быстро запомнить которые постоянно сетовал даже Стёпка. Но Тате это было и не нужно. Достаточно просто знать, что и как устроено. И вот здесь-то и возникала новая порция вопросов, ответить на которые мог только Эжен. Пока же Тата решительно отказывалась понимать, как именно всё происходит при таком фатальном несоответствии. И, главное, почему в таком случае, это описывают, как наивысшее блаженство, стремясь к нему самыми разными и порой – если верить описаниям Дюма, весьма замысловатыми способами?

Разумеется, интерес этот был не только глубоко научный. Читая и перечитывая описания любовных сцен между Виолеттой и рассказчиком, Тата постепенно, так или иначе, начинала размышлять и о том, что было бы, если бы все это происходило в действительности между ней и Эженом? Как бы она себя повела? Что бы почувствовала? Мысли эти, имевшие отчетливый привкус греха, казались поначалу совершенно сумасшедшими. Отгоняя их наяву, Тата всякий раз строго напоминала себе, что для приличной женщины подобное возможно лишь только после замужества! Но ночью, когда контроль рассудка ослабевал, смелые грезы возвращались помимо её воли.

Проснувшись однажды посреди ночи с этим сладким томлением, в первый раз она почти испугалась испытываемых ощущений, подспудно подозревая в них нечто скверное и неправильное. Но в тот же миг, вспомнив слова Эжена о том, что в желаниях человеческого тела нет, и не может быть ничего постыдного, легко и быстро успокоилась. А позже найшла в этом даже род нового удовольствия, уже намеренно пытаясь вызывать подобные сны, перечитывая вновь затверженные и так почти наизусть страницы на французском. Не идя, впрочем, в этом ни на шаг дальше грез и фантазий.

То же и в переписке с Эженом, которая, несмотря на всю откровенность их последней беседы, была на удивление целомудренна. Конверты, которые Тата исправно забирала на почте, предъявляя клерку купюру с указанным бароном Баумгартнером номером в качестве пароля, были полны признаний в любви, и нежных слов, улетавших тотчас обратно в Петербург с её ответными посланиями. Но ничего особо интимного в себе не содержали. И эта недосказанность дразнила и манила даже сильнее, чем любые откровения, оставляя широкий простор для ночных фантазий. Воображая в них в том числе и будущую встречу после разлуки, Тата и в первую неделю от нетерпения считала дни до возвращения барона. Ну а к началу второй готова была начать отмерять уже и часы. И каково же было разочарование, когда в очередном письме, вместо вести о скором возвращении, Тата вдруг прочла о том, что у Эжена возникла срочная необходимость поездки в Германию! Причины он не назвал, заметив лишь, что она, увы, не терпит отлагательств. А сама Тата любопытствовать просто не осмелилась бы, боясь показаться навязчивой и недостаточно взрослой и мудрой – проявить именно эти качества, вместе с терпением, Эжен отчаянно умолял её как раз в последнем письме перед отбытием во Франкфурт. И далее их беседа продолжалась уже из Германии. Была она все так же нежна и содержала немало интересного. Помимо уверений в неизменности своих чувств, Эжен много писал и о культурных впечатлениях. Тем не менее, всего этого Тате было слишком мало. Отчаянно тоскуя по возлюбленному, она и внешне сделалась тише и задумчивее прежнего. Будто бы затаившись таким образом в ожидании, и живя теперь куда более насыщенно своей внутренней, тайной жизнью, знать о которой никому из близких отныне было совершенно не положено.

 Отправлено: 18.06.19 20:10. Заголовок: Прощаясь со своей ро..

Прощаясь со своей розой, Баумгартнер искренне надеялся вернуться к ней ровно через те самые, обозначенные во время последней встречи, две недели. Но в Петербурге его планы внезапно и существенно изменились. Причем, поначалу все вроде бы шло так, как и задумывалось. Весёлый досуг на даче одного из столичных друзей, еще до приезда пообещавшего Евгению Францевичу и нескольким их общим знакомым устроить у себя праздник в духе истинных нероновских вакханалий, продолжался целых пять дней. Однако по истечении их барон оказался в не самом радужном расположении духа. Причем, вовсе не оттого, что веселье быстро закончилось, а по куда более неприятной причине: спровоцированная, вероятно, безудержным развратом, о себе неожиданно напомнила болезнь, что, вообще-то, поражает без разбору и богатых, и бедных, молодых и старых. Но в первую очередь все же тех, кто активнее прочих поклоняется Венере.
Согласно древней легенде, богиня эта однажды влюбилась в прекрасного юношу. Но тот оказался слишком ветреным и предал подаренную ему любовь. Узнав об этом, разгневанная Венера преподнесла изменнику коварный дар – жемчужное ожерелье и красную тунику, что вскоре обернулись страшной болезнью, постепенно разрушавшей его тело и передававшейся отныне всем его новым возлюбленным.
Ни в языческих богов, ни в христианского Евгений Францевич уже много лет не верил. Но историю эту вспомнил практически мгновенно, обнаружив однажды, вскоре после непродолжительного путешествия в Южную Америку, на собственной шее странную розовую сыпь, отдаленно походившую на дамское украшение. Следом за этим, сразу припомнились и иные симптомы, которые, возникнув еще на борту корабля, были в тот момент приняты за недомогание от простуды, подхваченной на продуваемой всеми ветрами палубе океанского лайнера. Теперь же всё, наконец, связалось воедино и прояснилось. Будучи человеком образованным и просвещенным, барон не впал в отчаяние, а воспринял случившееся с почти философским спокойствием. Тем не менее, к светилам в этой области медицины обратился практически сразу, без промедления. Те советовали обычные и проверенные средства: препараты ртути и мышьяка, обещая таким образом если не исцелить, то надолго задержать дальнейшее развитие сифилиса – а именно с его неизбежным присутствием в собственной жизни отныне и приходилось мириться Евгению Францевичу. И после того курса лечения о неприятных симптомах удалось надолго забыть. Но в последние годы они стали возвращаться все чаще, напоминая о себе порой в самый неподходящий, совсем, как нынче, момент.
Иными словами, после нескольких дней услаждения плоти, барону предстояло вновь начинать морально приготовляться к её добровольному истязанию, ведь лечение раз от разу становилось более продолжительным и болезненным. А результат радовал все меньше. Вот и теперь профессор Шрёдер, к консультациям которого Евгений Францевич обыкновенно в таких случаях прибегал, сказал, что достигнутый эффект его не больше удовлетворяет. И посоветовал попытаться продолжить лечение у одного своего германского коллеги по фамилии Эрлих, из переписки с которым Шрёдер недавно и узнал о проводимых в принадлежащей немцу лаборатории исследованиях нового препарата против люэса.
«Zauberkugel» – «волшебная пуля»! - повторял про себя барон, точно некую мантру, срочно выезжая затем из Петербурга в Берлин, а оттуда во Франкфурт. Была какая-то скрытая ирония в том, что яд, которым он уже и так многие годы вынужденно отравлял свой организм, должен будет наконец-то его исцелить. Впрочем, гарантий этого никто не давал. И в Германию он приехал, чтобы добровольно стать подопытной мышью. Именно так сразу откровенно и заявил ему при личной встрече профессор Эрлих. Тем не менее, в черном и, возможно, уже тоже покрытом сифилитическими язвами сердце барона с этого момента вновь затеплилась небольшая, но все равно согревавшая его надежда.
И вот, спустя почти полтора месяца лечения, он возвращался в Москву. Сидя в вагоне первого класса, потягивал крепчайший кофе из маленькой чашечки, которую наполнял время от времени вновь, и мечтательно улыбался, откинувшись на бархатное сидение дивана.
Домой возвращаться приятно всегда, но особенно – если тебя там еще и ждут. А в этом у Евгения Францевича сомнений не было, ведь столе, прямо перед ним, лежала целая стопка письменных тому подтверждений. Таня, с которой он не прекращал эпистолярного общения даже тогда, когда отправился в Европу, полностью оправдала его надежды. Писанные изящным почерком послания, впрочем, были абсолютно бестолковы – как и от всякой влюбленной девицы. Но они все равно развлекали его, развеивая германскую скуку, с которой Баумгартнер боролся тем, что сочинял на них ответы, изъясняясь в подобном же стиле, больше подходящем безусому и недалёкому юнцу, нежели взрослому и образованному мужчине. Но Тане, кажется, это нравилось. Кроме того, помимо обязательных глупостей, письма содержали и некоторую долю разумного: невольно становясь в этом вновь самим собой – утонченным и образованным эстетом, Евгений Францевич подробно и весьма увлекательно описывал интересные места, в которых случилось побывать в этой поездке. Особенно при этом восхищался Штеделевской галереей, совершенно искренне сокрушаясь, что Тани нет рядом, и потому она не может видеть и прикасаться сердцем к собранным под её крышей великим творениям искусства.
Отсутствие Тани печалило его, конечно, не только по сугубо духовным причинам. Возникшее к ней однажды влечение в разлуке никуда не исчезло, а напротив, многократно усилилось, подстёгиваемое отчетливым пониманием временного цейтнота, в котором барон невольно и так некстати оказался. Ведь, хорошо зная себя, он был совершенно уверен, что пройдет еще совсем немного, и Таня просто перестанет быть ему интересна. Уже вступив в ту пору, когда женское тело стремительно изменяется, она вот-вот утратит свою полудетскую хрупкость, округлится и станет всего лишь… одной из многих. Следовательно, ждать более – нельзя. И приникнуть к этому, пока еще чистому, источнику необходимо как можно скорее.

 Отправлено: 18.06.19 21:47. Заголовок: - Какая же ты красив..

- Какая же ты красивая! – с некоторой завистью произнесла Санька, рассматривая новое платье старшей сестры, а потом перевела взгляд на собственное отражение в зеркале. Нет, ее наряд, конечно, тоже хороший, только вот все еще по-детски короткий. Тане же сшили настоящее взрослое платье. – Почти как мама!

Сама Ольга Дмитриевна в этот момент тоже присутствовала в комнате. Стоя рядом, она придирчиво разглядывала обеих, стараясь подметить даже самые незначительные огрехи в обновках, чтобы как можно скорее их устранить. До свадьбы у Прозоровых оставалось два дня, и это означало, что времени у них всех катастрофически мало.

- Вы обе у меня красавицы... Так, Таня, ну-ка, покружись, пожалуйста! Да, вот, хорошо… Ага, вижу! Вот здесь и необходимо было подправить, - проговорила она, подколов булавкой повыше буф рукава, и еще раз критически оглядела дочь. – Теперь в самый раз! А с высокой прической, да еще с локонами, ты будешь смотреться, как настоящая принцесса!

Пролепетав в ответ что-то едва слышное, Таня смущенно потупилась, но по выражению ее личика было понятно, что она и сама собою очень довольна. Радовалась за неё и Ольга Дмитриевна, которая всегда немного переживала о полном отсутствии у Тани той женской утонченности, что была присуща даже совсем еще юной Александре. Но вот, буквально у неё на глазах, в очередной раз подтвердилась старая аксиома, гласящая, что иногда довольно только подобрать правильное платье – и красота женщины распускается, подобно пышному цветку на ярком солнце.

- Ну всё. Теперь переодевайтесь и поскорее спускайтесь к чаю, – ласково улыбнувшись своим девочкам, Ольга первой покинула Танину спальню, где и происходил весь этот разговор, и не спеша направилась в гостиную, где всякий раз перед совместными трапезами собирались, дожидаясь друг друга, хозяева и гости дома.

В настоящий момент там находились Стёпа и Прозоровы, которых, из-за всех нескончаемых предсвадебных хлопот, после приезда в Москву Ольга Дмитриевна в основном-то только и видела, что по утрам за завтраком. А дальше у них вновь начинались какие-то визиты и требующие личного участия дела. И это несмотря на то, что сам свадебный приём по традиции организовывали их будущие сваты. Но Елена Всеволодовна просто не была бы собой, если б и в этом не попыталась принять деятельное участие.
Но сегодня была суббота, день относительно спокойный, так что приблизительно к полудню все Ольгины чада и домочадцы, наконец, собрались в полном составе и в одном месте.

- Нет, но вы только послушайте, каков заголовок: «Гибель гениальной артистки»! М-мм?! – многозначительно взглянув поверх развернутой газеты на сидящего в кресле напротив Степана, затем на жену и на Ольгу, воскликнул вдруг Иван Максимович. – Каково?! И что после такого громкого заявления должно содержаться в статье, которая под ним вышла? По мне, так не меньше, чем падение хрустальной люстры на голову этой несчастной! Или катастрофа её экипажа со смертельным исходом. На деле же… вот: «Весь столичный театральный мир, а также обожатели прелестной м-ль Луцци оплакивают страшную потерю! Юное дарование, которой прочили славу новой М.К или Павловой, внезапно объявила о завершении карьеры по причине грядущего вступления в брак»… Так, дальше всякая плаксивая ерунда, но потом, я лично считаю – апофеоз: «Нет, и не может быть ничего трагичнее, чем горькое осознание того, что очередному великому таланту суждено потонуть в скучной рутине быта. Увянуть, словно сорванному злою рукой до срока и так и не явившему миру полной своей красы, бутону…» Ну и прочее в том же бессмысленно-патетическом тоне! Однако, дамы и господа, до чего ж мы дойдем, если вскоре, и верно, все вокруг станут всерьез думать, что замужество для девицы – не счастье, а просто-таки настоящая драма! Пф-ф, право слово, нынешним нашим писакам явно просто нечем себя занять. Вот и ищут кругом то скандал, то трагедию… А тут знать бы еще, кто она вообще такая, эта «тонущая в рутине» мадемуазель? И хороша ли хоть в половину того, как об этом пишут?

- Она очень одарена, – глядя на него в упор, бледными губами тихо проговорила в ответ Ольга, в чьей голове сейчас бился только один вопрос: было ли где-нибудь в статье названо имя счастливого избранника. Но нет, если бы так, то Жан непременно уже об этом сказал. Да и явно не был бы так иронично и спокойно настроен, если бы прочел его имя!

- Постой, но когда ты успела ее увидеть?! Где? – разочарованно воскликнула подоспевшая как раз к этой минуте Санька – главная и самая неистовая балетоманка во всей их семье, на протяжении последних лет посетившая вместе с матерью и остальными родственниками, кажется, чуть ли не все самые громкие премьеры.

- В Ялте, - уже почти совладав с собой, ответила Ольга и быстро, без подробностей, рассказала, как во время отпуска ей посчастливилось побывать там в театре на «Спящей красавице». – Простите, я вспомнила, что мне нужно кое о чем попросить Анну.

С этими словами Ольга покинула комнату, но дальше пройти смогла всего несколько шагов, безвольно опустившись на первый же попавшийся на глаза стул, прижимая к горлу похолодевшие ладони.

- Ну вот, Леночка, теперь все окончательно разрешилось, - тихо произнесла она, когда спустя пару минут, за ее спиной появилась подруга, бережно обнявшая ее за плечи, - абсолютно всё встало на свои места. Она покидает сцену, потому что будущей графине Игнатьевой не пристало скакать по её подмосткам, размахивая ногами, обтянутыми балетным трико… Что же, утешает, что, по крайней мере, хоть с ней он поступил, как порядочный человек.

- И все же, справедливости ради, дорогая! Там ведь так и не названо напрямую имя её будущего мужа! – непонятно зачем, Элен снова было попробовала усомниться в очевидном. Но Ольга подняла на неё взгляд, полный такой невыразимой тоски, что только и оставалось обнять её покрепче и глубоко вздохнуть. Так и простояли они в обнимку вдвоем еще минут пять. А потом, как следует собравшись духом, вернулись к остальным – так, будто ничего и не произошло.

 Отправлено: 20.06.19 22:30. Заголовок: В середине октября Э..

В середине октября Эжен прислал письмо, в котором сообщалось, что все его дела в Германии, наконец-то, закончились, а значит – еще немного, и он уже вновь окажется в родной и любимой Москве, по которой, если верить тому же посланию, за время отсутствия соскучился до чрезвычайности.

«Конечно, не так, как по тебе, мой маленький ангел, однако…» - прочитав эти строки, Тата, сердце которой, казалось бы, от подобных слов должно было радостно затрепетать и забиться в три раза быстрее, лишь обреченно вздохнула. Скорейшее возвращение возлюбленного все эти недели было ее главным желанием. Однако теперь, пытаясь представить дальнейшее развитие своего романа, Тата приходила всё в большее отчаяние, так как просто не видела для этого практически ни единой возможности. Это ведь только в поговорке разлуку сравнивают с ветром, что сильнее раздувает пламя любви. В жизни чаще всего бывает ровно наоборот. За подтверждением и примером этой грустной истины Тате не надо было даже ходить дальше порога собственного дома, который, с тех пор, как мама вернулась из Ялты, к слову, еще так ни разу и не переступил граф Игнатьев. А ведь все время перед отъездом бывал у них в Сокольниках практически ежедневно, а звонил и вовсе не по разу в день. В радостной суматохе сразу после возвращения Ольги Дмитриевны с кипой подарков и толпой гостей, среди долгих и подробных взаимных расспросов обо всем, что произошло за время разлуки, этого, кажется, никто и не замечал. Однако для Таты, никогда прежде не наблюдавшей любовных историй в непосредственной близости, а не в книгах или на театральной сцене, отношения Дмитрия Кирилловича и мамы до её отъезда на курорт служили своеобразной эталонной меркой того, как это и должно быть. Граф ухаживал за ней, своей избранницей, столь широко и открыто, что ни у кого не возникало даже тени сомнения, что всё это вот-вот, буквально в ближайшем будущем, закончится их свадьбой. Но… не прошло и двух месяцев, а мама уже вновь ведет свою прежнюю, почти закрытую от всех жизнь, словно и не было в ней до этого никакого Игнатьева. Да и сам он, как уже было замечено барышней Веригиной, встреч отнюдь не ищет. Хотя никаких препятствий для этого вроде бы и не имеет – в отличие от Татиного возлюбленного. И в отличие от самой Таты, которая теперь уж, и правда, порой думала, что лучше бы барону было пока и вовсе не возвращаться, а так и жить в этом своём Франкфурте. Иными словами, достаточно далеко, чтобы не страдать от невозможности увидеться, находясь при этом в одном городе. Ведь теперь, когда мама дома почти безотлучно, улучить хоть несколько часов для нового свидания будет практически невозможно! Вот и гадай, выдержит ли их с Эженом собственное «пламя» такой новый порыв ветра, или же окончательно угаснет под грудой пепла разочарования и несбывшихся желаний…

Стараясь изо всех сил прогнать эти горькие мысли, Тата, тем не менее, находила все больше пугающих подтверждений, что все это не просто её бред и паранойя. Переписка с бароном, которую они вынужденно продолжали прежним способом и после его возвращения, была по-прежнему нежна и практически ежедневна. Но что-то в ней все равно уже поменялось. Нечто непередаваемое словами, но отчетливо читаемое Татой между строк и заставляющее её все глубже впадать в уныние и чуть ли не проклинать уже в сердцах день, когда оказалась на той выставке у Морозова. Ведь не пойди она тогда в этот злосчастный дом, может, и не было бы нынешних страданий? Жила бы, как прежде – спокойно и размеренно. А теперь… даже рисовать вот совсем не хочется!

На фоне таких рассуждений, впрочем, накатывала еще большая тоска. Представить собственную жизнь без барона Баумгартнера Тата уже не могла. А тут еще и чужие предсвадебные хлопоты, которые лишь подливали масла в горнило её душевных мук. Нет, она ни капельки не завидовала будущим новобрачным! Напротив, радовалась за Максима Прозорова и его избранницу Лизу, на пару с которой молодой человек успел уже несколько раз после приезда родителей в Москву, заглянуть и к ним, в Сокольники. При этом оба – и жених, и невеста, выглядели такими счастливыми, такими окрыленными своим предвкушением близкого счастья, что было просто невозможно ими не любоваться.

Самой же собой Таня и прежде-то не слишком часто любовалась, а теперь и подавно – хоть в зеркало не гляди: бледная, еще пуще прежнего худая от постоянных тайных переживаний и тревог, того и гляди юбки сами по себе с талии на пол сваливаться начнут…

Единственный раз, когда ощущение это… пусть и не ушло совсем, но хотя бы ненадолго куда-то девалось, случился в тот день, когда вместе с мамой и Санькой они в очередной раз подгоняли сшитые к грядущему торжеству наряды. Вернее, как раз мамино-то платье, как всегда, село с первого раза идеально. Да и с Санькой возни практически не потребовалось, а вот Тату Ольга Дмитриевна довольно долго заставляла пройтись то так, то этак, повернуться, привстать на носки, поднять руки – и прочее в подобном духе, пока девушка не начала чувствовать себя кем-то, вроде деревянной марионетки, которую дергает за ниточки обезумевший кукловод. От беспрестанного верчения вокруг своей оси у неё в какой-то миг даже не на шутку закружилась голова. Но мама была непреклонна, заставляя проделывать все эти странные па вновь и вновь, что-то постоянно подбирая, присборивая и подкалывая в разных местах при помощи целой кучи булавок. Пока пристальный оценивающий взгляд её, наконец, не потеплел, а на губах не появилась довольная улыбка. Именно в этот момент решилась взглянуть на себя в зеркало сама Тата – и обомлела от удивления! Даже теперь, не в окончательном еще виде, без той самой высокой прически и локонов, о которых твердила мама, как о чём-то обязательном, она казалась себе как никогда красивой. И даже ростом, кажется, немного повыше!

«Ах, если бы такой меня смог увидеть Эжен!» - возникнув в тот самый миг, как неизбывная мечта, мысль эта затем уже больше ни разу не покинула её сознания, появляясь в нем вновь и вновь, пока, к концу следующего дня не обрела образ полноценной авантюры. Рискованной, но если всё удастся осуществить так, как и задумано, то наградой будет, наверняка, самое большое счастье, о котором только и можно мечтать. И кто знает, вполне возможно, не пройдет и полугода, как свадебные церковные колокола, что послезавтра будут звучать в церкви для Максима и его невесты, прозвонят уже и для них с бароном Баумгартнером…

 Отправлено: 22.06.19 22:33. Заголовок: *с мамулей* В руках..

*с мамулей*

В руках у Степана была сафьяновая коробочка, которую он вот уже несколько минут рассеянно вертел перед собой. Впрочем, превратиться в некое подобие Роденовского «Мыслителя», изображение которого он как-то увидел в одном из художественных альбомов средней сестры, юношу заставляло вовсе не её содержимое. Ведь это была всего-навсего пара новых запонок, украшенных по центральной пластине вставками из темного лазурита. По замыслу Ольги Дмитриевны, подарившей их сыну, последние должны были составить комплект к галстучной булавке, что когда-то принадлежала Александру Глебовичу Веригину и с некоторых пор перешла в пользование к Стёпе. А весь вместе этот набор предназначался, стало быть, в качестве аксессуаров к парадному одеянию, в котором молодому человеку предстояло щеголять, почитай, весь завтрашний день. Мысль об этом заставляла Стёпу тяжело вздыхать уже сегодня,
за много часов до начала неизбежной пытки фрачной парой, накрахмаленной до хруста манишкой с её ужасным блестящим атласным воротником и нелепым шелковым жилетом.

В упорной нелюбви к любым проявлениям светской жизни, он, если верить маме, тоже весьма походил на Александра Глебовича. Она довольно часто с улыбкой вспоминала, как по молодости расстраивалась нежеланием супруга выезжать и, как поначалу думалось, полным его равнодушием к моде. Потом, правда, выяснилось, что это не совсем так. И что муж прекрасно разбирается в одежде, знает, что ему идет, а главное – умеет это с достоинством носить. Просто, как и во всём остальном, предпочитает внешним эффектам внутреннее наполнение. И самое поразительное, что Стёпа успел у него это каким-то непостижимым образом перенять, будучи совсем еще ребенком. Данный комплимент, как и прочие сравнения с отцом – в чем бы то ни было, всегда были ему чрезвычайно лестны, заставляя стараться еще больше, чтобы соответствовать. Это принесло свои плоды даже здесь, потому что вот уже несколько лет Ольга Дмитриевна спокойно позволяла сыну самому формировать собственный гардероб, совершенно не опасаясь, что в нем будут какие-либо серьезные огрехи с точки зрения уместности и соответствия хорошему вкусу.

То же касалось и отношения к светским мероприятиям. Хотя в этом мама всё чаще осторожно советовала воздержаться от полного копирования отцовской манеры. Но Степан стоял на своём: ему это действительно неинтересно! Поэтому, даже после сегодняшнего Прозоровского мальчишника, который был, к слову, совсем неплох, все же предупредил Максима, что завтра будет присутствовать только на церковной церемонии – а после сразу отправится в университет, где профессор пообещал ему первое самостоятельное вскрытие в анатомическом театре… Этого Степан, правда, рассказать приятелю уже не решился, дабы не прослыть окончательно полоумным. Кроме того, Макс и без этого сильно огорчился, хотя принял его извинения с пониманием: сам недавний студент, он еще не забыл, что учёба – если действительно хочешь добиться успеха на выбранном поприще, порой требует отрешиться ото всего. Особенно в профессии, которую выбрал для себя еще в детстве Стёпка.

- Тут самое главное – стараться не нарушить баланс между вот этим вот всем «важно-серезным» и развлечениями!

- Так мы, вроде бы, этим здесь и занимаемся?! – весело поинтересовался в ответ Степан – уже так, чтобы их услышали остальные. – Изо всех сил стараемся и балансируем?

А после сразу взял со стола бокал и провозгласил новый тост за жениха и невесту, а также за их будущие приватные развлечения, чем вызвал громкий взрыв хохота у всей компании и легкий румянец у жениха.

- Да ты и сам среди своих «артисток» анатомического театра про живых красоток ненароком-то не забудь, – откликнулся он, в конце концов, подмигивая Стёпке. – Пора бы и тебе, в самом деле, уже влюбиться! Ну, хоть, что ли, для пробы!

Услышав об этом, молодой человек лишь молча усмехнулся. Максим – да, впрочем, и никто другой, включая самых близких людей, вроде мамы и Татки, были не в курсе, что нечто подобное с ним уже однажды случалось. Именно что «для пробы», как вскоре и выяснилось. И, к счастью, довольно быстро, закончившись почти за такой же срок, как и нынешний мамин роман с графом Игнатьевым. Вернее, о том, что он закончился, Степан мог пока лишь догадываться – не наблюдая более Дмитрия Кирилловича ни у них в Сокольниках, ни где бы то ни было еще в непосредственной близости от матери с тех пор, как та вернулась домой из Ялты. Поделиться же догадкой ему было просто не с кем: Тата и Санька еще совсем дети, а вот так запросто взять и спросить у мамы обо всём напрямую, он не смел. Хотя уже давно полагал себя не только её сыном, но и другом. А еще – и с этим уж точно никому не поспорить – единственным в семье мужчиной, который обязан быть своим женщинам опорой и защитой. Беречь их и опекать, защищая от любых посягательств на честь и достоинство. А кто может поручиться, что такая защита не требуется, например, сейчас маме?!

Об этом, немного разомлев от выпитого вина, он вновь мысленно рассуждал по дороге домой из новомодного «Эльдорадо». Об этом же почему-то подумал и тогда, когда, случайно заметив полоску света под дверью, просунул голову в дверь маминого кабинета и увидел, как, склонившись над столом, она грустно перелистывает страницы какого-то журнала.

- Надеюсь, что ты не спишь не из-за меня? – поинтересовался он, проникая в комнату уже целиком и направляясь к ней, чтобы обнять и поцеловать.

- Нет, вовсе не потому, - целуя его в ответ, с улыбкой отозвалась Ольга, причина бессонницы которой имела другое имя – Аделаида Луцци. Лёжа в темноте собственной спальни, она зачем-то себе на беду в очередной раз вспомнила о статье, которую третьего дня зачитывал вслух Иван Максимович – и дальше поток мыслей было уже не остановить. Но, убеждая себя вновь и вновь, что все случившееся закономерно, Ольга лишь еще больше растравляла душу. Поэтому, решив в итоге, что сойдет с ума, если сейчас же не прекратит, покинула постель и отправилась, как всегда, искать спасения в чтении. Но сыну об этом знать не полагалось. – С вечера что-то не спалось, вот и решила приманить Морфея иным способом. Ну а ты? Весело ли провел время?

- Да, все хорошо, - даже не подозревая об обуревавших её душу страданиях, Степан слегка пожал плечами, усаживаясь напротив. И принялся рассказывать о сегодняшних своих и приятелей похождениях, занявших целых двенадцать часов, начавшись в полдень и закончившись лишь только к полуночи – пусть и без многих лишних для мамы подробностей. Слушая об этих весёлых безумствах, она иногда не верила и переспрашивала, действительно ли все правильно поняла, качала головой и даже смеялась. Воодушевившись успехом он, в конечном итоге, и решился задать беспокоивший все это время вопрос, услышав который Ольга Дмитриевна резко перестала улыбаться и даже метнула на него рассерженный взгляд. Но почти тут же успокоилась.

- У меня было достаточно времени, чтобы подумать и решить, что нам с графом лучше расстаться, - очень спокойно и твердо произнесла она.

И словно поставила в их разговоре ощутимую точку, отсекая ею любую возможность продолжения. Ну что же, раз так, Степан продолжать и не стал. Но после, уже находясь у себя в комнате, думал лишь о том, что почему-то маме на этот раз совершенно не поверил.

С тех пор прошло уже много лет, но он еще помнил, как однажды она переменилась, возведя вокруг себя некое подобие ледяной стены. Ровно то же самое он отчетливо видел и теперь. Хотя так и не узнал причины произошедшего.

И почему, все же, женщины такие странные существа, думал Стёпа, вновь невольно вспоминая собственное прошлое лето, так неожиданно принесшее бурный и стремительный роман с хозяйкой соседней дачи. А также ту удивительную легкость, с которой она после сама же всё и прекратила.

Что же, возможно он все-таки прав, представляя любовь лишь химической реакцией, что ослабевает, когда на неё перестает действовать специфический катализатор. И не потому ли иногда так трудно вновь её запускать, что всякому в жизни отмерено лишь определенное количество исходных «реактивов», и если они полностью использованы еще в прошлый раз, то дальше ничего уже не может и выйти, как ни старайся?

Так и не найдя ответа, Стёпа лег спать, чтобы наутро все-таки облачиться в свою шелково-шерстяную броню и ужасные лаковые туфли.

 Отправлено: 25.06.19 23:34. Заголовок: *с котиком* В этот ..

*с котиком*

В этот солнечный осенний понедельник звон свадебных колоколов разливался по всей Москве, ведь венчание в день почитания иконы Иверской Божьей матери обещает молодой семье ее заступничество и покровительство. Вот и к храму Преображения Господня, что близ Стромынки, уже к часу пополудни начали собираться первые гости. Спустя еще полчаса прибыл вместе с родней чуть взволнованный жених, а ближе к двум – времени, на которое и было назначено таинство венчания, на Преображенскую площадь въехал украшенный цветами и лентами экипаж невесты. И, собравшись, наконец, вместе Максим с Лизой под руку вошли в настежь распахнутые врата храма, где их встретил сам настоятель, а также те, кто пришёл поздравить молодых с их самым счастливым днем.
Гостей собралось много, должно быть, около сотни. И поначалу их переговоры наполняли высокие церковные своды неумолчным тихим гудением, словно где-то тут же, рядом роился настоящий пчелиный улей. Живым и настоящим казался даже сам проникающий сюда снаружи свет – золотой, мерцающий цветными бликами на драгоценных окладах икон, он будто слегка дрожал, ласково касаясь людских лиц, озаряя и их заодно своим особенным сиянием.

Как полагается родне и ближайшим друзьям, Ольга Дмитриевна, её дети, семейство Гнездовых в полном составе и еще несколько родственников невесты стояли в непосредственной близости от аналоя. Поэтому лучше других могли рассмотреть молодую чету, приведенную к нему под пение торжественного псалма настоятелем, чей зычный, раскатистый бас, за исключением голосов мальчиков-хористов, теперь разносился вокруг единственным – все прочие присутствующие давно умолкли, благоговейно вслушиваясь в древние слова молитв и наставлений.

Поначалу была к ним столь же внимательна и Ольга Дмитриевна. Но вскоре, однако, она начала ловить себя на том, что то и дело невольно уносится мыслями в день, когда так же, как и Лиза – рядом со своим избранником, сама стояла перед алтарём возле Саши. Как равнодушно повторяла за священником все необходимые клятвы – в то время как будущий тогда еще муж, казалось, пропускал через душу каждое его слово... Как после не сберегла даже своего подвенечного наряда, почти сразу отосланного модистке, чтобы та переделала его в бальное платье, которое после и надето-то было всего пару раз, а дальше так и сгинуло где-то в недрах гардероба, большую часть которого пришлось оставить в Петербурге перед отъездом… Знать бы тогда, как горько будет жаль сегодня всего этого – упущенного и неиспытанного! И как обидно понимать, что ничего уже не изменить. Разве что сделать все возможное, чтобы хотя бы дети были по-настоящему счастливы, оказавшись однажды на этом месте – и тем, хотя бы немного загладить ту, давнюю вину перед собственной совестью. Хотя, как и каждая мать, в душе Ольга всё еще не была готова принять факт, что уже как минимум двое из них – достаточно взрослые. И оттого вот-вот отправятся совершать первые самостоятельные шаги в большом мире, который, увы, так часто жесток и неприветлив, что от этой мысли ей всякий раз становится страшно. Кто станет первым – Стёпа или, может быть, Тата – ведь девочки взрослеют раньше? В последнее время она часто об этом думала, внимательно вглядываясь порой в их лица. Будто надеясь что-то по ним заранее угадать. И всякий раз успокаивала себя, что оба, все же, еще слишком юны.

А значит, долго не покинут родного гнезда, подобно давно повзрослевшим мальчикам Гнездовых, Алине, а вот и теперь и сияющему радостной улыбкой Максиму Прозорову, которого священник только что назвал пред Богом и людьми мужем стоящей рядом с ним и тоже светящейся от счастья девушки.

А дальше все вокруг Ольги вновь пришло в подобие броуновского движения. Две только что породнившиеся между собой семьи и многочисленные гости спешили поздравить друг друга и новобрачных. Потом началось неизбежно долгое, совместное и по отдельности, фотографирование на выходе из церкви, а после вереница экипажей двинулась за город, в имение родителей невесты, где праздник должен был продолжаться в течение всего дня с небольшим перерывом лишь перед вечерним балом.

Неожиданно теплая погода, установившаяся в течение последней недели, которую многие считали изрядно припозднившимся в этом году бабьим летом, позволила устроить его прямо перед домом, где был разбит огромный шатер. Под ним установили столы, буквально ломившиеся от всевозможных вин и закусок – дабы гости, прибывшие из города прямо сейчас, ни в коем случае не оголодали до вечерней трапезы, а те, что подтянутся позже, взбодрились с дороги и поскорее развеселились, подняв несколько бокалов за счастье молодых.

Впрочем, почувствовать себя немножечко пьяным – причем, вовсе без вина, позволял, казалось, даже сам воздух погожего осеннего дня, в котором едва уловимо витал и легкий дымок от жаровен, смешанный с ароматом опавших листьев, и дух уже остывшей воды пробегающей неподалеку маленькой извилистой речки, по берегу которой с удовольствием прогуливались некоторые гости. Вокруг них с радостными возгласами носились играющие в горелки дети, весёлыми стайками туда-сюда сновала молодежь постарше. Для тех же, кто считал себя чуждым чрезмерно активного отдыха, хозяева повсюду расставили множество удобных плетеных кресел, в которых можно было с удобством расположиться, чтобы просто, молча, подумать о своём, или насладиться приятной дружеской беседой. Именно этот способ развлечься выбрали для себя Ольга и Наталья Гнездова. Разговор их тёк, как подобает в подобных случаях, легко и чуть лениво – до тех пор, пока мадам Веригина в очередной раз не уперлась взглядом в озадачивавшее её за сегодня уже не впервые выражение лица собственной средней дочери. В отличие от других барышень, оживленно щебечущих между собой, обсуждая, должно быть, вечернюю часть праздника, Тата устроилась в стороне с тоскливой и даже хмурой миной совершенно одна. И, кажется, отнюдь не разделяла всеобщего благодушия.

- Извини, Наташенька, я тебя ненадолго оставлю.

Не зная, что и думать, Ольга, однако, вознамерилась теперь уж непременно дознаться, в чем там дело. И потому, оставив насиженное место, незамедлительно направилась к Тане.

- А ты, котик, смотрю, что-то совсем и не весела? Может, расскажешь, наконец, что с тобой происходит?

- Всё в порядке! – вновь задумавшись о своём, Тата не заметила приближения матери, потому, внезапно услышав прямо над собой её голос, резко вскинулась и настороженно взглянула ей в лицо, прежде чуть отогнув вверх широкие поля собственной шляпки. Но затем, быстро взяв себя в руки, улыбнулась и покачала головой. – Ты меня почему-то испугала, - быстро прибавила она, поясняя свою первоначальную странную реакцию, а потом продолжила – как бы немного извиняясь. – Хотя, если по правде, то голова очень болит. Еще с утра. В церкви еле выстояла службу. Надеялась, хоть тут, на свежем воздухе, станет легче, да как бы ни так. А как представлю, что еще как минимум до позднего вечера не прилечь, совсем худо становится.

- Ох, милая! Но я же не знала! – тихо воскликнула в ответ Ольга, будто оправдываясь. Хотя Тата ни в чем её не обвиняла. Но для того чтобы в душе немедленно всколыхнулось жгучее чувство вины, этого было и не надо. Ведь, «если по правде», то неладное с дочерью она заметила давно – все эти дни девочка выглядела более рассеянной и апатичной, чем всегда. Однако если первое, в принципе, всегда было чертой её характера, и потому в доме никто уже давно не удивлялся, если Тата опять что-то забыла или напутала, то второе, конечно, должно было бы обратить на себя её, матери, куда более пристальное внимание. Если бы только она не была так глубоко погружена то в собственные страдания, то в попытки их изжить, но просто подошла и спросила, в чем дело. Хотя бы сегодня утром – еще до отъезда в церковь. А так, снова не придав ничему значения, выходит, только усугубила мучения бедняжки, вынужденной стоически переносить их на глазах у всех, почти не подавая виду.

- Что же делать? Может, давай, пошлю кого-нибудь за порошком? Впрочем, это не лучшая идея, - сжав губы, Ольга Дмитриевна задумалась. Попросить, что ли, кого-нибудь из хозяев устроить Таню на несколько часов в одной из гостевых спален? Это наверняка не сложно сделать. А там уж можно и лекарство выпить – после девочка немного поспит и, возможно, к вечеру почувствует облегчение. Решив, что это наиболее разумный вариант, она уже собралась предложить его Тане вслух, но была невольно перебита возникшим возле них как раз в этот самый момент Стёпой.

 Отправлено: 27.06.19 22:24. Заголовок: *с только моим ста..

*с только моим старшим братом и остальным семейством*

- А что это вы тут шепчетесь, да еще в стороне от всех? Какие такие секреты без меня обсуждаете, а? – хитро улыбнувшись, юноша подмигнул сестре, слегка удивившись, что та почему-то, против обыкновения, не ответила ему немедленно тем же самым. – Ну ладно, не суть. Я просто хотел предупредить, что уже уезжаю обратно в город и что Саньку забираю с собой – отвезу ее домой, а сам заодно переоденусь и махну в университет… Слушайте, а правда, что стряслось-то у нас? – попеременно взглянув на мать и на мрачно потупившуюся Татку, Стёпа и сам нахмурился. – Я уже волнуюсь!

- У Тани, оказывается, с утра сильно болит голова, поэтому она плохо себя чувствует, - ответила сразу за двоих Ольга Дмитриевна, изложив затем, наконец, детям свою идею. – А после отдыха тебе наверняка станет легче. Как раз к самому балу! Ну что скажешь, котик? – повернувшись к Тане, она ласково и немного просительно заглянула ей в глаза.

Ответом ей стала лишь очередная страдальческая гримаска, будто бы «против желания» на миг исказившая милые девичьи черты. Впрочем, страдание-то как раз было неподдельным, хоть и имело иную, нежели мигренозная, природу. На самом деле, Таня просто не знала, как ей быть – ведь её продуманному, казалось бы, до самых мелочей плану грозила вполне себе реальная угроза фиаско. Ну, кто? Кто, скажите, мог представить, что мама, вместо того, чтобы просто-напросто отправить её домой, внезапно начнет выдумывать всякие странности?! Для чего все эти сложности?! И, главное, зачем ей, Тате, нужен этот идиотский бал? Можно подумать, она только и мечтает о том, чтобы ей оттоптал в вальсе ноги какой-нибудь неуклюжий юнец!.. Ну, или о том, чтобы сделать это самой – и вконец опозориться, учитывая, как «ловко» ей удаются все эти затейливые па, даже после стольких попыток им как следует научиться…

- А знаете, что я скажу, мадамочки мои дорогие? – вновь вмешался в их разговор Стёпка, до того еще раз окинув сестру изучающим взглядом. – Что нашей Татке сегодня лучше бы и вовсе как-нибудь обойтись без бальных танцев! Даже после отдыха, даже если голова вдруг пройдет… Да ты сама посмотри на неё, получше, мам! Это же невеста вампира! Бледная, как полотно, синяки под глазами… Я, конечно, пока не врач и еще меньше понимаю в этих ваших балах, так что решать вам. Но уверен, что в такой ситуации отец бы, например, сразу отправил её домой, отсыпаться.

В другой момент Тата бы непременно обиделась на Стёпу за столь нелестный отзыв о собственной внешности: и надо же только такое было выдумать! Зато конкретно сейчас едва сдержалась, чтобы не повиснуть у него на шее с благодарным визгом. Сам того не ведая, брат только что спас казавшееся уже совершенно безнадёжным дело, выбрав для этого – опять же без всякого умысла – единственно верный и до сих пор неоспоримый для мамы аргумент: мнение покойного мужа. Пусть даже и в виде Стёпкиного предположения. Сама Тата, как уже было отмечено, Александра Глебовича почти не помнила, хотя неизменно при всех, и даже наедине с собой, мысленно, называла его отцом. И уж тем более не могла представлять возможный ход его рассуждений о чем бы то ни было. Поэтому, за ту короткую минуту, пока мама размышляла над Стёпкиными словами, словно бы взвешивая что-то на невидимых внутренних весах, едва не заработала от напряжения уже не мнимую, а самую натуральную головную боль. К счастью, все завершилось благополучно. И Ольга Дмитриевна, признав, что такой выход, действительно, окажется наилучшим, разрешила им уехать домой прямо сейчас – всем троим. Пообещав извиниться за среднюю дочь перед новобрачными самостоятельно.

- Уф, спасибо тебе, Стёпка! Даже не представляешь, как ты меня выручил! – с непритворной искренностью проговорила Тата, едва устроившись рядом с ним на просторном сиденье их экипажа. Затем с видимым наслаждением отколола от прически шляпу и вручила её вместе с длинными булавками расположившейся напротив Саньке. Тут же нахлобучив на себя этот красивый, но непривычно замысловатый для предпочитающей во всем простоту и строгость юной художницы головной убор, младшая барышня Веригина немедленно принялась забавно манерничать, изображая из себя взрослую даму.

- А вот я бы даже полумертвой на бал пошла, если бы мне только разрешили! – сказала она, вставая во весь рост и с интересом разглядывая собственное отражение в овальном зеркальце над их со Стёпкой головами.

- Ага, вот о таких и говорят в народе, «бодливой корове бог рогов не дает»! – не сдержавшись, прокомментировала Тата, решив, что, как официально признанная больная, может позволить себе быть немножечко язвительной и нелюбезной даже с обожаемой младшей сестрой. Вернее, так образ будет выглядеть еще более достоверным.

- А ты, оказывается, можешь быть такая вредная! – обиженно надувшись, Санька сдернула с головы её шляпу и небрежно кинула рядом с собой. – Даже если плохо себя чувствуешь, совсем необязательно портить настроение всем остальным вокруг! Я ведь права, скажи, Стёпа?!

- Конечно! – тут же согласился он и продолжил со столь же серьезным видом. – Но вообще, уверен, что Тата вовсе не хотела тебя обидеть. Все дело в феномене, который я уже довольно давно наблюдаю и даже подумываю, а не написать ли на эту тему диссертацию?

Повторив за ним по слогам, девочка с любопытством переспросила, что означает это слово.

- А это такое исследование, которое ученый проводит на заинтересовавшую его тему, а потом докладывает результат перед своими коллегами. И те, если сочтут его ценным, присваивают за это человеку научное звание. Или даже награждают, если тот совершил настоящее открытие.

- И при чем же тут наша Таня?! – забыв о недавней обиде, Санька смотрела на него широко распахнутыми глазенками.

Прислушалась, желая понять, к чему Стёпка клонит, и сама Тата, которая до того было удобно приткнулась головой к его плечу, вознамерившись всю дорогу до дома изображать сон – чтобы Санька не приставала с беседами хотя бы к ней.

- Да при том, что я уже давно заметил, что она всегда резко глупеет, когда заболевает. Ну ведь явно же необъяснимый феномен, требующий тщательного изучения! Может, мне после еще и премию за это открытие дадут, а? – подмигнув Саньке, сообразившей, наконец, что он шутит, Степан широко улыбнулся и тронул младшую сестренку за нос.

Тата, тем временем, фыркнула и заметила, что куда раньше гипотетических академиков, которые дадут ему премию, собственноручно надает Стёпке по шее – если тот не перестанет пороть подобную чушь.

- Ну вот, видишь?! – со смехом воскликнул он, откидываясь на спинку сиденья и вновь пытаясь притянуть Таню к себе, но без успеха. – Очередное подтверждение: глупая, да еще и вредная!

- Сам ты глупый! Причём, не во время болезни, а перманентно.

Отодвинувшись в противоположный угол, Тата отвернулась к окну, решив, что далее не будет ничего слушать. Благодарность благодарностью, но унижать себя перед младшей сестрой она не позволит даже Стёпке. Особенно ему, если учитывать, что как бы они не любили Саньку, она им сестра только закону! А по крови родственников ни у кого из них больше нет. Так что и он просто обязан всегда быть на ее стороне!

Эту тему они, правда, никогда не обсуждали. Не то, что это было под запретом. Но Стёпа, скорее всего, просто и не понял бы, о чем речь, заведи Тата вдруг такой разговор. Возможно, по причине особенной уживчивости и легкости характера. А может, еще и потому, что – как ни крути – не имел «конкурентов», оставаясь в их семье единственным сыном. Да еще и старшим. Вот и сейчас, вновь украдкой на него покосившись, Тата вдруг ревниво подумала – а носился бы он точно так же с Санькой, если бы она была мальчиком?! «Предатель…»

Сам же Степан, даже не подозревая, каких монстров умудрился пробудить в душе «сестрицы-лисицы» этой, казалось бы, беззлобной насмешкой, уже забыл о ней и думать, общаясь с Санькой, которой вновь вздумалось фантазировать, каков будет её первый бал.

- Ой, Стёпочка, а пообещай, что именно ты будешь тогда моим самым первым кавалером!

- Только если ты пообещаешь в ответ, что к тому моменту сама не переменишь своего решения.

- Как это?!

- А вот так, что вдруг будет на том балу какой-нибудь прекрасный юный князь или граф, который с первого взгляда похитит твоё сердечко, и ты захочешь танцевать именно с ним, а я так и останусь подпирать стену. Обидно ведь будет?

- Ну да… - вздохнула Санька и надолго умолкла, видимо, сравнивая варианты и оценивая, стоит ли соглашаться на столь суровое условие.

Стёпа же, едва сдерживая ухмылку, повернулся к другой сестре, предлагая разделить веселье. Но Тата явно не была к этому расположена. Нахмурившись, она по-прежнему смотрела в окно. Причем, так пристально, будто там «показывали» что-то необыкновенно интересное, а не привычный подмосковный осенний пейзаж.

Последнее, надо думать, все-таки следовало расценивать, как обиду на его недавнюю подколку. Потому что в то, что Таньку действительно с утра мучает мигрень, Степан, разумеется, нисколечко не поверил. Да и маме она, впрочем, врала не слишком убедительно. Но он все равно её поддержал, а как иначе? Да и хорошо ведь понятно, зачем ей это было надо: терпеть не может светские мероприятия, вот и выдумала наиболее, как ей показалось, «благовидный» предлог, чтобы разжалобить маму, даже не подумав, насколько он шит белыми нитками…

Любопытно было бы, к слову, понаблюдать, как эта хитрюга выкручивалась бы дальше, не приди он так вовремя на помощь. Впрочем, злорадство – гадкое чувство. А уж в отношении барышни, попавшей в затруднительное положение, даже если это, и правда, всего лишь вредная «лисица-сестрица».

- Ну когда же хоть ты-то у меня повзрослеешь? – чувствуя себя единственным здесь взрослым человеком, Степан покачал головой, глубоко вздохнул и, вновь потянувшись к Тане, все-таки сгреб её в свои объятия.

- Тебе-то это зачем? Над кем тогда будешь куражиться? – буркнула в ответ Тата, но вырываться больше не стала, снова уютно устроилась на его плече. Тем более что когда Стёпка говорит и смотрит именно так, как сейчас, устоять перед ним все равно невозможно. Да и не хотела она вовсе с ним всерьез ссориться. Только не сегодня. Не в такой важный день, когда, скорее всего, решится её судьба. Поэтому вспоминать о нём после хочется только хорошее.

Дом в Сокольниках встретил их умиротворяющей и благословенной – после недавней свадебной суматохи – тишиной и покоем. Дверь, как всегда, открыла улыбчивая Анна, следом за ней в холл неторопливо вышел, помахивая хвостом, Сэр Монти, которого Санька – тоже, как и всегда, немедленно кинулась обнимать, словно после годичной разлуки. Давно привыкший к подобному, пёс покорно сносил девичьи лобызания, но при этом искоса и явно умоляюще посматривал на Стёпу, дескать, выручай, дружище! Тату при этом в расчет явно не принимал, как еще одну девчонку – хотя постарше и поумнее. Впрочем, и ей было не до собачьих проблем. Объяснив Анне, удивленно спросившей, почему барышня не осталась на бал, что больна, она почти сразу направилась к себе в спальню. От помощи, предложенной маминой камеристкой, тоже решительно отказалась, сказала, что разденется сама.

- Единственная просьба, - внезапно остановившись посреди лестницы, Таня обернулась, обращаясь сразу ко всем, кто еще оставался в холле, - пожалуйста, не будите меня, даже если просплю до утра. Иначе, боюсь, голова и до завтра не пройдет!

 Отправлено: 28.06.19 21:29. Заголовок: Московский шум и сут..

Московский шум и сутолока вокзала накатили волной на барона, едва он ступил на платформу. Голоса носильщиков, кондукторов, встречающих и провожающих – все это так контрастировало с правильной и живущей по некоторым особенным правилам Германии, которая всегда импонировала барону больше. Возможно, корни давали знать о себе. Ведь отец его уже родился здесь в России, а сам Евгений впервые посетил Европу только в тринадцать лет. Теперь же возвращение было каким-то тягостным, будто он приехал в изгнание. Впрочем, яркое и теплое солнце, веселые своим разноцветием кроны деревьев, а главное – предвкушение скорого свидание с Таней, всё это вместе прогоняли то непонятное чувство тоски, которое на него вдруг нахлынуло. Возможно, решил для себя барон, это было очередное побочное действие лекарства. Он всё свое путешествие страдал от дурноты, но теперь уже совершенно ощущал себя выздоровевшим. И хотя доктор не давал никаких гарантий, рассказывал ему, что экспериментальные методы лечения не могут быть абсолютными, Евгений полагал себя счастливчиком, которому выпала козырная карта в самом конце игры.
Впрочем, дома его ждало ещё одно разочарование. Это была записка от Тани, в которой она сообщала ему о собственной мамаше. Которая вернулась на днях.

«Глупая девчонка! Что мне все это? Лучше бы выдумала, как сбежать из дому!» - и комкая в гневе листок, он досадливо кривил губы, как ребенок, которого обманули. А его именно что обманули – столько надежд, столько обещаний и надо же – «не теперь, мой милый!... придется потерпеть!...»

Баумгартнер швырнул ее записку в камин. Но написанный им ответ для Тани был столь же ласковым, как все его прочие письма и только в конце он выражал свою печаль и надежду, что Таня все же изыщет способ с ним встретиться.

На следующий день он получил от нее еще более возмутительное послание. Дескать, они все готовятся к свадьбе сына друзей их семьи. И что же делать ему, Баумгартнеру, теперь?! Он был в гневе, когда понял, что все его столь лелеемые надежды рассыпаются в труху, словно истлевшая тряпка.

И он принял решение. Если гора не идет к Магомету, то Магомет может устроить праздник. А так как его избавление от болезни было неплохим поводом позвать друзей, то в понедельник он решил устроить маленький праздник в своем обиталище. В доме особым образом было все подготовлено. И если к визиту Татьяны он в прошлый раз достал самые свои целомудренные экспонаты, спрятав то, что пока ей не стоило видеть, друзей своих он не собирался морить эстетическим голодом. Был сдернут покров со шкафчика, где хранились миниатюрные нэцке и просто резная кость на весьма пикантные сюжеты. На стенах в гостиной появились китайские гравюры, а в столовой среди всяческой снеди стол украшали весьма фривольной темы мейсенские статуэтки. Каждый предмет в обстановке дышал сладострастием и призван был в созерцании своем разжигать страсть в воображении. К позднему вечеру в дом, при содействии Лиса, должны были быть доставлены девицы разного типа в достаточном количестве, чтобы каждый гость мог из своеобразного меню выбрать себе желанный десерт.

В целом, вечер обещал быть таким, каковые Баумгартнер любил проводить до того, как его мыслями и желаниями завладела Таня. Так что одной из главных целей этого мероприятия было забыться хоть на время от своего несбыточного наваждения.

 Отправлено: 30.06.19 04:07. Заголовок: Оказавшись, наконец,..

Оказавшись, наконец, в своей комнате, Тата вздохнула с облегчением, закрылась на замок, и уже хотела было, как частенько прежде – особенно, если поблизости не наблюдалось мамы или еще кого-то из старших, кроме Стёпки, с разбегу запрыгнуть на кровать. Да вмиг передумала, внезапно увидев в зеркале свое отражение и вспомнив, что нынче на ней особенное платье, которое непременно надо сохранить в идеальном состоянии хотя бы до вечера. Да и прическу тоже мять об подушки не стоило. Так что вместо привычного прыжка чуть ли не от самой двери, пришлось чинно просеменить и потом крайне аккуратно расположиться за маленьким письменным столом, еще долго расправляя все складки и оборки платья. Снять его совсем, хотя бы ненадолго Тата не решилась, побоявшись оплошать после без посторонней помощи с длинным рядом мелких, обтянутых атласом пуговок, на которые застегивался сзади его лиф. Просидев просто так минут пятнадцать, чутко прислушиваясь ко всему, что происходит в доме, где поначалу еще были слышны приглушенные голоса Степы и Саньки, хлопанье дверей и их шаги на лестнице, Тата подумала, что теперь самое время написать письмо родным. О чем оно будет, в общих чертах она решила, еще только задумав свой сегодняшний побег. Но выразить всё в конкретных словах, а главное – коротко и по существу, оказалось существенно сложнее, чем думалось поначалу. Выходило либо как в романах, где наивные героини сбегают из дому «навстречу счастью» - и тогда в финале их, как правило, почему-то – Тата толком никогда не могла понять, почему, непременно ожидает позор и разочарование. Либо, напротив, слишком сухо, либо того хуже – запиской, которую обычно оставляют перед тем, как навеки свести счеты с жизнью. Наконец, нужный тон ей все-таки удался. И, перечитав письмо, которое затем намеревалась оставить в комнате у Стёпы, еще раз, девушка запечатала его в конверт. К этому времени все посторонние звуки за дверями её спальни утихли. Часы на столе показывали почти пять, и с улицы, сквозь оконное стекло и занавеси, пробрался луч заметно уже стремившегося на запад солнца. Медленно прополз по паркету до стола и вскоре подсветил одну из стоявших там рамок с фото. Ту, на которой запечатлен Стёпа, чей, как всегда, серьёзный и спокойный взгляд, ярко обозначенный солнечным лучом, будто бы осуждает её нынешнюю, смотрящую на все это с почти мистическим чувством, за скандал, который, наверное, вызовет в доме через несколько часов сегодняшняя эскапада. Хотя на дворе и не девятнадцатый век. А она – не Лидия Беннет.

- Только не ты ли сам вечно упрекаешь меня в нерешительности в достижении поставленной цели? Ну вот, я и решилась! – обиженно «возразив» портрету, Тата положила его лицом вниз. Потом вновь посмотрела на часы, подошла к зеркалу, накинула ротонду, приколола к волосам шляпку, взяла перчатки и, окинув себя напоследок оценивающим взглядом, вполне довольная увиденным, выпорхнула из спальни, бесшумно затворив за собой дверь. Далее путь её лежал в комнату брата. Стёпка никогда не запирал её, даже отсутствуя, поэтому проблем попасть внутрь не возникло. Было видно, что он спешил, когда уходил отсюда в последний раз. Но даже при таком раскладе порядок выглядел практически идеальным – лишь на застеленной, точно по линейке, кровати был небрежно брошен, а не убран в гардероб, сменённый на студенческую тужурку фрак. А гипсовую голову Сократа, что с незапамятных пор «проживала» на одном из подоконников, венчала небрежно сдвинутая на затылок шляпа, которую Стёпа, уходя, тоже сменил на форменную фуражку. Она придавала уважаемому философу несколько залихватский и даже ухарский вид. Усмехнувшись невольно этому зрелищу, Тата поправила Сократу головной убор и прислонила затем прямо к его буйной гипсовой бороде своё никак не подписанное письмо.

А дальше везение вдруг закончилось. Стоило на цыпочках спуститься по лестнице, как в холле навстречу откуда-то выскочила Санька, чрезвычайно удивленная тем, что снова видит сестру одетой, будто бы для прогулки.

- Но ты же сказала, что собираешься спать чуть ли не до утра!

- Я и собиралась, - злясь про себя, что вынуждена оправдываться теперь еще и перед этой мелюзгой, которой случилось так не вовремя оказаться на её пути, Тата медленно вдохнула и выдохнула, чтобы сестра не заметила, насколько она взволнована. – И даже подремала чуть-чуть. Но потом проснулась, и уснуть больше не смогла. Поэтому решила, что лучше немного погуляю по парку. Может, до «круга» дойду, да потом обратно… а там уже и Стёпа вернется. И будем обедать.

- Ой, можно тогда и я пойду с тобой? А то Монти спит, и не хочет играть, Анна что-то там у себя штопает и поэтому не может со мной пойти… и даже у Марфы Никитичны сегодня выходной!

Перечислив полный список виновников своего неудавшегося дня, Санька не зря включила в него еще и кухарку, которая по доброте душевной довольно часто развлекала её прибаутками и сказками, которых знала несметное множество. Такое, что девочка, будучи помладше, бывало часами просиживала подле неё на кухне, где целый день с утра до вечера что-то жарилось, варилось или выпекалось. И за это старшие брат и сестра прежде часто дразнили её поварёшкой, чем сердили едва не до слёз. Но теперь она была бы счастлива и этому. Лучше бы пусть дразнили, чем вот так, каждый, разбежались по своим делам, а что делать одной в пустом доме ей?

- Таточка, ну пожалуйста! Мне так скучно!

- Нет! Я хочу погулять в тишине, а ты, уж прости, если пойдешь рядом, то точно покою мне не дашь. Давай другой раз, когда я буду себя лучше чувствовать? – вновь вспомнив о том, что страдает от мигрени, Тата болезненно сморщилась и коснулась кончиками пальцев правого виска. – Извини еще раз, малышка… Разреши, я пойду, ладно?

- Ну и иди! – отвернувшись, чтобы вредина Тата не заметила, как от горькой обиды задрожали губы, Санька обошла её, а затем вдруг резко рванула вверх по лестнице – плакать в своей комнате.

Реветь прилюдно она не любила даже совсем еще малышкой. Мама часто говорила, что в этом она точно пошла в папу, который тоже терпеть не мог публично показывать эмоции. И Саша всегда этим очень гордилась. Не хотелось потерять лицо и сейчас. Хотя было бы очень-очень приятно сказать Татке в ответ какую-нибудь гадость…

Сама же Таня к этому моменту уже покинула дом. И, действительно, поначалу совершенно не торопясь, дошла до одной из центральных аллей. Затем, правда, ускорилась, спеша к трамвайной остановке, потому что вокруг начал заметно вечереть, а страшными историями про грабителей, что нападали на местных жителей здесь еще пару лет тому назад довольно часто, её пугали дома с самого детства – и небезуспешно. К счастью, на этот раз все обошлось, и примерно через полчаса девушка была в центре города. А там – поймав первого же попавшегося у трамвайной остановки извозчика, велела везти себя к дому барона Баумгартнера, предвкушая в душе радость, которую Эжен наверняка испытает, когда откроет дверь и неожиданно увидит её, стоящей перед собой на пороге. Почему именно он сам, а не его дворецкий? Логичный, вроде бы вопрос, но в мечтах Тата видела все именно так, как было сказано до этого. И отказываться от них вот так запросто теперь, когда всё уже почти состоялось, не хотела.

Однако в дом её впустил все-таки слуга. И это стало первым разочарованием. Вторым – а за ним еще одним – то, что сразу её к любимому не проводили, попросили подождать в малой гостиной. В то время как со стороны главной до слуха девушки доносилась перекличка что-то оживленно между собой обсуждавших голосов, смех и даже хриплые звуки музыки с граммофонной пластинки. То есть, по всему выходило, что Эжен отнюдь не тосковал здесь в одиночестве, мечтая об их скорейшей встрече, как следовало из его писем.

И хотя умом Тата хорошо понимала, что он вовсе не обязан вести себя так буквально, в сердце её в этот момент будто бы вонзилась маленькая, едва заметная, не неприятно кольнувшая изнутри заноза.

 Отправлено: 09.07.19 21:33. Заголовок: - Нет, ну знаешь, я-..

- Нет, ну знаешь, я-то уж точно пока не готов к тому, чтобы добровольно оказаться в роли лабораторной мыши, которой впрыскивают в кровь неизвестную дрянь, в надежде, что она её хотя бы не убьёт! Однако охотно поднимаю сей кубок за вашу – твою и этого немецкого шарлатана – смелость! И за твоё здоровье, конечно! – воздевая вверх руку со сжатым в ней бокалом кроваво-красного вина, провозгласил один из друзей барона, сделал глоток и вдруг расхохотался. – И вот ведь, что еще преотлично: теперь, зная способ исцелиться, ты можешь развлекаться без опаски, и даже с большим азартом! А потому, возможно, вскоре побьёшь славу самого Мопассана! – прибавил он затем, уже под общий смех всех гостей.

- Вот прямо сегодня и начну! – отозвался барон. Вальяжно развалившись в любимом кресле, слушая произносимые в свой адрес тосты, он чувствовал себя, почти как именинник. Впрочем, в некотором смысле так оно и было. Стол ломился от угощений, все пили за его здоровье… Так что начало вечера уже вполне удалось, а продолжение обещало стать еще более приятным. Ведь сразу после обеда их маленькая компания переместилась в гостиную, куда подали крепкие напитки. Здесь же, в качестве своеобразного «amuse-bouche» к основному аттракциону, гостей ждал кокаин в изящной серебряной солонке. Так что вскоре их общий разговор, и прежде не отличавшийся целомудрием, сделался вовсе развязным. А шутки окончательно перешли ту грань приличий, которая допустима даже в мужском обществе. Воздав вместе с остальными честь всем имеющимся в распоряжении видам дурмана, утратив под их действием в известной мере даже свой обычный сдержанный снобизм, барон веселился над скабрёзными анекдотами приятелей без малейшего зазрения совести, решив, что сегодня обязан позволить себе даже это. Но вот, в какой-то момент, посреди общего хохота, ему вдруг послышалось, что кто-то негромко позвонил в парадную дверь.

Однако все гости были давно на месте, а никого более Евгений Францевич сегодня не ждал. Лис же никогда не осмелится заявиться со своим «товаром» с господского входа. Потому, решив, что Тимофей сам как-нибудь разберется с неурочным посетителем, он уже вновь было расслабился. Но еще через минуту оказался привлечен камердинером, который, заглянув в приоткрытую дверь, совершал какие-то непонятные пассы, которые, вероятно, следовало истолковать, как срочную необходимость их личного общения.

- Продолжайте, продолжайте веселиться, господа! Я совсем скоро вернусь! – с улыбкой махнул рукой Баумгартнер, обращаясь к гостям, заметившим, что он куда-то вдруг засобирался. И уже за дверью, мгновенно утратив веселье, мрачно уставился на слугу, недвусмысленно давая понять, что тому придется несладко, если причина беспокойства окажется незначительной. Но Тимофей остался невозмутим, хотя и сам прекрасно знал крутой нрав хозяина. Да и повышенной отвагой, в общем, не отличался. И это несколько насторожило барона.

- Ну ладно, что там? Выкладывай, не томи! – нетерпеливо нахмурился барон, готовый, кажется, уже к чему угодно.

К чему угодно – но все-таки не ко всему, что и выяснилось, спустя буквально пару минут после этого…

- Кто?! – зачем-то оглянувшись, переспросил он шепотом. – Ты абсолютно уверен, что не обознался? Это действительно она?

- Обижаете, барин! Она точно-с, как есть! Собственной персоной!

- Вот, значит, как? – вновь переспросил Баумгартнер, первоначальное удивление которого уже успело смениться задумчивым и даже мечтательным блеском глаз, и неким подобием мгновенно промелькнувшей на губах плотоядной улыбки. – Собственной, говоришь, персоной? – повторил он вслух. А про себя прибавил: «Ну что же, если ты сама этого захотела, мой маленький ангел…»
И, молча кивнув Тимофею в знак того, что тот может быть свободен, неторопливо направился в малую гостиную.

Когда он вошёл, Таня стояла у камина, отвернувшись от двери. И словно именно в этот момент решала для себя: уйти или остаться. Мгновенно прочитав эту нервозность в самой её позе, Баумгартнер подумал, что у него нынче есть повод специально поблагодарить… нет, пожалуй, не Бога, а его, так сказать, соседа «с нижнего этажа». Ибо, замешкайся он, проговорив с камердинером еще хотя бы немного, все было бы кончено.

- Ангел мой! – позвал он девушку намеренно негромко и ласково, остановившись, при этом, в дверях, будто от изумления. А по сути – отсекая для неё возможный путь к бегству. Так… на всякий случай. – Какое счастье! А я-то уже почти и не верил…

 Отправлено: 09.07.19 21:41. Заголовок: * с любимым* - Эжен..

* с любимым*

- Эжен! – услышав его голос, девушка резко обернулась и устремилась к нему навстречу.

Сделал пару шагов в её сторону и сам Баумгартнер, и потом снова замер.
Что за чёрт?! То, как она сейчас выглядит! К чему эти нелепые букли и одеяния, мигом превратившие его обычную, милую Таню – этот нежный, полураспустившийся бутон, в нечто отвратное взгляду? Вернее, в жалкий гротеск и подобие её же собственной потрепанной жизнью мамаши? Ведь до возраста, на который из-за всех этих жутких тряпок девушка выглядела сейчас в глазах барона, ей было расти и взрослеть еще как минимум лет десять! И это внезапно на миг показалось ему каким-то намеренным и даже продуманным издательством, мгновенно пробудившим в душе ответное бешенство.

«Но только не могла же она догадаться?! Да нет!.. Разумеется, не могла…» - из последних сил сдержав уже почти неминуемую вспышку, барон крайне внимательно еще раз вгляделся в устремленный на него взор девичьих глаз, и уже в следующее мгновение рассмотрел за всем этим внешним кошмаром хорошо знакомую наивную радость, буквально осветившую Танины черты при его появлении. И отогнал прочь своё дурацкое подозрение. И даже смог успокоиться. Почти…

- Но что с тобой стряслось? – стараясь и далее смотреть лишь ей в лицо, он всё же подошел поближе, взял в свою руку Танину ладошку и осторожно поднес к губам. – Ты вся дрожишь! Ты хорошо себя чувствуешь?

- Да! – ответила девушка, тоже немного успокаиваясь, оттого, что вновь видит своего возлюбленного таким родным и привычным. Не то, что мгновение тому назад, когда, вместо ожидаемой радости, по его красивому лицу промелькнуло нечто, похожее на ужас и даже отвращение. Впрочем, теперь она уже уверилась, что это была всего лишь недобрая игра света, тени и её собственного, взбудораженного рассудка.

- Со мной все хорошо, прошу, не тревожься! – продолжила она, заметно смущаясь, что так его напугала. – Просто я очень соскучилась и, верно, от этого, наконец, смогла придумать, как с тобой встретиться. Я убежала из дома!.. Не насовсем, конечно!

Заметив, как от этих слов брови Эжена мигом взметнулись вверх, она тихонько рассмеялась и поведала ему о своих сегодняшних приключениях.

- Так что выходит, у нас есть целых несколько часов, мама ведь приедет домой, дай бог, к полуночи! Степа, правда, вернется раньше, поэтому я оставила ему записку, чтобы не волновался. При этом, конечно же, не сказала, как меня найти, поэтому он не сможет, пока я сама этого не захочу, - прижимаясь щекой к груди возлюбленного, Тата на миг спрятала своё зардевшееся румянцем лицо от его глаз. Но потом, набравшись смелости, снова взглянула на него из-под полуопущенных ресниц и прибавила томным, «взрослым» голосом, - точнее, пока ты сам меня не отпустишь…

Привстав на цыпочки, она обвила руками плечи барона и потянулась губами к его губам, требуя поцелуя. Но вдруг вновь отпрянула, испуганно вздрогнув от нового внезапного взрыва многоголосого хохота, что донесся откуда-то из глубины дома.

- Только… у тебя ведь сегодня гости. И, наверное, поэтому мне лучше все-таки уйти?

- Нет, - чуть более спешно и резко, чем хотелось, произнес Евгений, и чтобы смягчить интонации, тут же умоляюще улыбнулся. – Не уходи, мой ангел! Ты ведь тоже теперь моя гостья?

«И, как ты только что верно заметила, пока сам не отпущу!» - мысленно усмехнулся барон, касаясь губами Таниных губ. Впрочем, отпускать ее он, конечно, не собирался.

- Там всего лишь собрались мои друзья, мои самые близкие друзья. Пойдем со мной, я вас познакомлю. Уверен, что ты им понравишься.

В гостиной, где воздух уже подёрнулся голубоватой дымкой от сигар и турецкого кальяна, обретавшегося на низком столике возле дивана, с их приходом мгновенно воцарилась удивлённая тишина. Открыл было рот – для того, чтобы упрекнуть барона в долгом отсутствии, лишь один из гостей, не сразу разглядевший у него за спиной хрупкую девичью фигурку. Но вместо этого, немедленно сменив иронию на преувеличенный восторг, воскликнул:

- Бог мой, да кто же это с тобой – нимфа или, может, сама богиня?

Следом за ним оживились и остальные, также желавшие что-то сказать, но Баумгартнер, возвышавшейся теперь уже за спиной девушки, мягко выдвинутой им вперед, тотчас пресёк готовые сорваться с их губ фривольные замечания.

- Тише, господа! – голос его был полон спокойствия, но в глазах отчетливо читалось предупреждение. – Рад сообщить, что у нас еще одна гостья. Татьяна Александровна, одарённая и в будущем наверняка знаменитая художница. А сейчас пока – просто очень дорогой мне человек, которого я вас всех прошу любить и жаловать… Не робей, пойдем же! – последнее Евгений Францевич произнес уже вполголоса, склонившись к ее плечу. – Садись в это кресло, оно очень удобное!

- Вина прекрасной художнице! – громко воскликнул, тем временем, еще один из друзей барона, «в миру» - крупный чиновник канцелярии губернатора Джунковского и заметный деятель возглавляемого им Московского столичного попечительства о народной трезвости. А затем, собственноручно наполнив лафитом высокий бокал, сам же и поднёс его Тане, склонившись перед нею в глубоком – слишком глубоком, чтобы не показаться наигранным – поклоне, сверкнув при этом белозубой улыбкой, чуточку похожей на оскал хищного зверя. – Прошу вас, прелестная!

- Благодарю, - прошептала она, несмотря на все призывы не смущаться – вначале от Эжена, а затем и от господина, который преподнес ей бокал, по-прежнему довольно робко осматриваясь по сторонам и впервые замечая, что компания, собравшаяся в гостиной, кажется, исключительно мужская. Во всяком случае, в данный момент ей не попалась на глаза ни одна дама. Кроме того, все эти мужчины, несмотря на то, что Эжен им назвал её имя, отнюдь не спешили представиться Тате в ответ, что было, вроде бы, обычно и нормально с точки зрения правил приличия. Особенно, если учитывать, что гостей присутствовало совсем немного. Еще довольно странными девушке сразу показались их лица с этими возбужденно блестящими, точно при лихорадке, глазами, изучающие и какие-то липкие взгляды которых были теперь со всех сторон устремлены в её сторону. От этого Тата ощущала себя особенно неприятно, несмотря на то, что Эжен все еще был рядом с ней – все так же стоял в изголовье кресла, на сиденье которого она притулилась с самого краю, не в силах заставить себя расслабиться даже после пары глотков поданного ей лафита. Прежде Тата пила это вино лишь щедро разбавленным водой – иного мама бы просто не разрешила. Да и такое-то, впрочем, тоже всего пару раз в жизни: в минувший новый год и на свой прошлый день рождения. И потому, когда его кисловато-терпкая горечь обожгла с непривычки язык и горло, заметно поморщилась и непроизвольно дернула плечами, тут же отставив почти полный бокал на подлокотник, так как не имела желания продолжать. Только не тут-то было.

- Ну что же вы, прелестная?! – все также хищно и весело сверкая улыбкой, но глядя с укоризной и даже вроде бы обиженно, воскликнул её добровольный «виночерпий». – Первый кубок – до дна!

- Простите, но я не люблю вино…

- Как это «не люблю»? Ведь это – напиток богов, а вы – прелестная юная богиня и потому просто обязаны любить вино и хорошо в нем разбираться. А если до сих пор этого не случилось, то самое время восполнять сей пробел в образовании. Иначе будет поздно! Пейте же, говорю!

- Ну хорошо…

Глубоко вздохнув, Тата собрала всё свое мужество, зажмурила глаза и осушила бокал полностью, удивившись тому, что на сей раз лафит уже не так обжёг ей рот и горло, а, докатившись до груди, вовсе разлился внутри приятным теплом.

- Вот! Это я понимаю! Это – то, как должно быть! А теперь, сразу, не мешкая – еще!

- Нет-нет, достаточно, что вы! – взмолилась девушка и, обернувшись, взглянула на Эжена, ища его поддержки, но тот лишь вновь слегка приподнял брови. А когда его приятель, и далее остальные по его мановению, принялись вместе хлопать в ладоши, скандируя в её адрес: «Пей до дна!», и вовсе, рассмеявшись, к ним присоединился.

После второго подряд бокала вина – не в ту же минуту, разумеется, но довольно скоро, если учитывать, что все это было выпито залпом, да еще на пустой с утра желудок, Тата наконец почувствовала себя… хорошо. Куда-то улетучились последние остатки сомнений в правильности совершенного поступка, терзавшие душу всю дорогу из дома и не позволившие сполна ощутить радость встречи с возлюбленным в её первые мгновения; исчезла и обычная скованность, которую девушка неизменно испытывала, впервые попадая в незнакомую компанию. Друзья Эжена, впрочем, по-прежнему выглядели для неё сплошь странноватыми чудаками – особенно те, кто время от времени совершали какие-то непонятные манипуляции с белым порошком, серебряный коробок которого, конечно, не мог не привлечь Татиного внимания. Решив по неопытности, что это сахар или соль, она всё никак не могла взять в толк, зачем некоторые из присутствующих господ изредка берут его оттуда крохотной мерной ложечкой, а потом еще втягивают себе в нос. Одни прямо со стола, а другие – с руки, высыпав небольшую щепоть в ямку между большим и указательным пальцем.

- Эжен, скажи, а что это они делают? – наконец, спросила она у вновь подошедшего Баумгартнера, расхохотавшись прежде над очередным таким странным типом. Вдохнув порошок, видимо, как-то неудачно, тот вдруг принялся громко и крайне чудно чихать, произнеся это своё громовое «аапчхггрр!!!!» не менее десятка раз подряд. – А главное – для чего?

 Отправлено: 09.07.19 21:41. Заголовок: *с ничего не смыслящ..

*с ничего не смыслящим ангелочком*

Евгений усмехнулся и присел на подлокотник кресла, приобнимая Таню правой рукой. Пальцы его при этом устроились на ее плече ровно так, чтобы было возможно ненароком прикасаться к обнаженной коже – теплой, шелковистой и так заманчиво белевшей над вырезом платья: один только этот вид уже непроизвольно рождал в воображении картины удовольствий, которые он намеревался сегодня испытать.

- Арабы называют это словом «marifet», мой ангел, что буквально означает «обман» или «заблуждение», но по сути своей не совсем верно. На самом деле, это всего лишь способ увидеть реальность иным, внутренним взором, который в обычном состоянии человек слишком сильно сдерживает…

- Как нелепо звучит! – перебивая на полуслове, Тата придвинулась к нему поближе и снова рассмеялась.

- Полагаешь?

Её резкий, громкий смех показался Евгению почти неприятным. Хотя в том, что Таня так быстро захмелела, несомненно, имелся и положительный эффект, который следовало как можно скорее усилить и закрепить. Причем, не столько теорией, сколько практической демонстрацией.

- Думаю, это дело вкуса и привычки… К слову о ней. Известно ли тебе, милая, что многие творческие люди используют «marifet» для поиска вдохновения и проникновения в иные миры? Если хочешь, можешь пойти их путём и попробовать сделать это сама!

- Я даже не знаю, - в нерешительности откликнулась Тата, которую, если честно, пока вполне себе устраивал и тот мир, в котором она сейчас находилась. Но сказать об этом Эжену напрямую было как-то неловко – вдруг решит, что она ему не доверяет? Или того хуже – что она недостаточно творческая личность?

А сам он, тем временем, уже насыпал себе на руку небольшую порцию чуть мерцающего порошка и, вновь обняв свободной рукой Татины плечи, поднес его прямо к ее лицу.

- Ну же, не бойся, моя роза! Я ведь с тобой! Сделай глубокий вдох... Вот так, молодец! – прошептав это со сладкой улыбкой, барон, затаив дыхание, принялся следить за тем, как быстро меняется его выражение.

Вначале это была словно бы мгновенно промелькнувшая легкая тень, затем – изумление, непонимание. И вот, наконец, в расширенных до предела зрачках вспыхнул и ярко засиял хорошо знакомый ему огонь. И приоткрылись от испытываемого восторга губы, от которых Баумгартнер никак не мог отвести глаз, будто накрепко зацепившись за них взглядом. Всё вместе, это дивное сочетание манило его практически неодолимо! Удержаться заставляло лишь то, что вокруг оставалось всё еще слишком много свидетелей – да нет, не то! Претендентов! В то время как сам барон точно знал, что это сокровище должно принадлежать лишь ему одному. Так что делиться, а уж тем более уступать его другим он точно не станет!

С трудом оторвавшись от созерцания Тани, все еще слишком поглощенной своими переживаниями, чтобы это заметить, Баумгартнер перевел взгляд на приятелей и безмолвно замахал руками в сторону выхода, призывая всех этими нетерпеливыми и, конечно же, не особо вежливыми жестами оставить их с девушкой наедине. Большинству дополнительных объяснений не потребовалось. С понимающими ухмылками, они почти сразу потянулись к двери – все, кроме одного. Того самого «попечителя трезвости», который, кажется, тоже отчего-то возомнил себя достойным Таниного внимания. Хотя на словах позволил себе выразить недовольство все-таки не этим:

- А что же обещанный «десерт»? Кажется, и он весь тоже достанется Баумгартнеру? – возмущенно заметил он, но барон в ответ улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок.

- Не волнуйся, Пьер, чуть позже я распоряжусь, чтобы тебе его доставили прямиком на дом. Всем вам, господа!

- Что же, это недурно, только есть идея и получше! Отчего бы просто не перебраться всем желающим ко мне и не продолжить веселье в прежнем составе, но на новом месте? А заказанные «сладости» вполне можно прислать и туда! Верно я говорю, господа?

Со всех сторон немедленно понеслись одобрительные возгласы. И Баумгартнер, который, признаться, уже начал терять терпение, а заодно волноваться, что если этот диспут не прекратить раньше, чем Таня окончательно придёт в себя, то всё для него вновь изрядно усложнится, тут же поспешил выразить согласие:

- Если вам так будет угодно, господа – пренепременно! – воскликнул он, поднимаясь на ноги и давая им понять, что разговор окончен.

А когда гости, наконец, начали покидать комнату, вновь склонился к Тане:

- Позволишь мне оставить тебя здесь ненадолго одну, мой ангел? Как хозяин, я обязан проводить гостей.

«И распорядиться, чтобы больше никого в дом не пускали!»

- Да, любимый! Только возвращайся ко мне скорее! – ответила, а вернее, пропела в ответ Тата, в одурманенное вином и кокаином сознание которой не закрадывалось ни единого подозрения о странности того, что творится вокруг неё. Всё, напротив, казалось абсолютно естественным. А внезапный уход гостей даже обрадовал: ведь эти мужчины почему-то ей не понравились – попытавшись припомнить, почему, девушка так и не смогла этого сделать, потому быстро оставила бесплодные попытки и вновь сосредоточилась на собственных ощущениях, описать которые словами она бы, пожалуй, тоже не сумела – до того они были необычны и при этом восхитительны! Жаль только, что на пике этого удовольствия Тате удалось задержаться совсем ненадолго. А дальше к ней вновь начало возвращаться обычное восприятие окружающего мира – медленно, но неумолимо оно надвигалось, унося за собой блаженство и постепенно наполняя все существо ощущением безысходности и потери, а вместе с ним – мучительное и жадное желание вернуться обратно. Повторить только что испытанное еще раз, усилить его, сделать как можно более долгим, а лучше постоянным…

- О, Эжен! – воскликнула она, когда Баумгартнер вновь вошел в гостиную, затем, поднявшись на ноги, нетвердым шагом двинулась к нему навстречу и буквально упала в его объятия. – Ты был, как всегда, прав! Твой порошок – настоящее чудо, давай скорее попробуем еще раз!

- Обязательно, моя милая. Но чуть позже. И не здесь.

Наконец-то он мог перестать себя сдерживать. Больше не было ни посторонних взглядов, ни поводов себе отказывать. Обняв Таню за талию, дабы не дать упасть – а заодно ощутить первое мгновение обладания ею, другою рукой барон чуть приподнял лицо девушки и поцеловал её в губы. Но не так, как тогда, в первый раз – ласково и словно приручая. В свой нынешний поцелуй он вложил все нетерпение и жажду, что накопились за долгий срок ожидания. Ошеломленная Таня замерла и напряглась в его объятиях, но вырываться не стала и Баумгартнер сжалился над ней. Или, что вернее, решил растянуть собственное удовольствие от этой специфической игры. Ослабив хватку, он чуть отстранился и мимолетно коснулся губами ее лба, а потом, не давая опомниться, взял за руку и сказал:

- Нам стоит подняться наверх. Там гораздо уютнее, чем здесь, мой ангел.

В спальне, куда он привел ее спустя пару минут, на прикроватных тумбах мягко светились лампы под шелковыми абажурами, а в камине чуть слышно потрескивали поленья. Иными словами, действительно царила самая умиротворяющая обстановка – если только не принимать во внимание некоторых деталей интерьера, которые явно из неё выбивались. И прежде всего – портрета над камином, который, если быть до конца объективным, представлял собой скорее этюд с обнаженной натурой. Принадлежал он, однако, кисти Константина Сомова, с которым Евгений Францевич познакомился примерно десять лет тому назад, в Париже, где этот ныне знаменитый, а тогда еще мало кому известный художник занимался в Академии Калоросси. В то время они, помнится, провели вместе немало занимательных вечеров в самых злачных местах французской столицы. И сошлись настолько близко, что однажды Сомов даже предложил барону запечатлеть его в натуральном виде, а еще лучше – прямо в процессе любовных утех. Посмеявшись вначале над столь затейливой идеей, Баумгартнер, в конце концов, сам признал ее необычной и интересной. И вскоре Костя все же получил разрешение и возможность сделать несколько карандашных набросков на интересовавшую его тему. Впрочем, после их толком так нигде и не использовал.

Но одна картина из этой безумной затеи все же родилась – вдвоем они нарекли ее «Пресыщение». Изображен на ней, как не трудно догадаться, был сам барон, который возлежал в расслабленной позе на смятых простынях, не скрывавших от зрителя, впрочем, ни единого дюйма его полностью обнаженного тела. Несмотря на явную незавершенность, Баумгартнер, которого за его жизнь уже не однажды рисовали разные более или менее известные художники, считал именно этот портрет своим лучшим, находя какую-то особенную красоту не только в тогдашнем совершенстве собственного лица и фигуры, но даже и в беззащитно поникшем пенисе, и в чуть размытых пятнах сосков, розовеющих на белоснежной коже груди. Мало того, долгое созерцание изображенного на картине мужчины – а по сути, самого себя, порой доставляло ему, можно сказать, чувственное наслаждение. Которое теперь, как представлялось барону, непременно была обязана испытать и Таня, взору которой эта красота открывалась как раз в эти самые мгновения. Не желая помешать, он даже ненадолго отпустил ее руку и отошел в сторону, при этом внимательно наблюдая за всем, что отразится на её личике, как известно, напрочь лишенном способности таить переживаемые хозяйкой эмоции.

 Отправлено: 09.07.19 21:43. Заголовок: Остатки порошкового ..

Остатки порошкового дурмана еще вовсю бродили по венам вместе с отравленной им кровью, но без новой дозы, к Тате все же начала постепенно возвращаться ясность сознания. А вместе с ней – и лёгкая тревога, что вначале лишь сонно зашевелилась где-то в самых его глубинах, когда Эжен неожиданно энергично повел – да что там, чуть ли не потащил её за собой из гостиной в ту часть дома, в которой прежде девушке бывать еще не приходилось. Из-за этого лестнице она даже едва не споткнулась – в новом платье, сшитом для сегодняшнего дня впервые абсолютно «по-взрослому», юбка была длиннее привычных. А ноги и без того не очень слушались и так и норовили заплестись на ровном месте. Кокетливо посетовав Эжену на эту «сложную» проблему, она рассчитывала немного его развеселить. А заодно и напомнить о том, что тот почему-то еще ни разу за сегодня не сделал ни единого комплимента её внешнему виду. Хотя обычно на подобное не скупится даже в те дни, когда самой Тате думается, что она выглядит разве что чуточку лучше, чем огородное пугало. Но фокус в результате совершенно не удался: то ли сделав вид, что не услышал, то ли действительно не обратив внимания на её слова, Эжен лишь ускорил ход. И дальше они, тоже едва не бегом, вошли в одну из верхних комнат, неожиданно оказавшуюся не еще одной гостиной, или кабинетом, или даже будуаром, если вдруг таковой здесь имелся, а самой настоящей спальней! Закрыв за ними дверь, Эжен наконец отпустил её руку и слегка подтолкнул вперед. А потом тихо обошел сзади и остановился рядом, молча наблюдая, как она озирается по сторонам – довольно растерянно, потому что, если и предполагала, собираясь сегодня в гости, подобное развитие событий, то отчего-то представляла, что инициатива в этом случае непременно будет происходить именно от нее. Во всяком случае – вначале. Ведь все предыдущие их свидания Эжен был так почтительно нежен, так прислушивался ко всем её желаниям. Не то, что сегодня, когда его поцелуй – там, внизу, почти напугал Тату, губы которой, казалось, до сих пор горели от него, будто их потерли жесткой щеткой…

Подумав об этом, девушка невольно облизнула их кончиком языка, ощущая слегка кисловатый привкус. И в этот же самый момент почему-то буквально уткнулась взглядом… отнюдь не в лицо мужчины, изображенного на картине, что, будучи помещена в более тонкую и изящную рамку, нежели остальные, украшала участок стены прямо над камином. Как художник, она, конечно, мгновенно оценила интересную и необычную манеру письма, которая даже показалась смутно знакомой. Но как совсем еще юная барышня, все же слегка смутилась от граничащей с натурализмом достоверности, с которым был написан позировавший художнику натурщик, в ком, быстро скользнув стыдливым взглядом с обнаженных чресл к лицу, Тата уже в следующий миг узнала своего возлюбленного. Только не такого, как теперь, а намного моложе. Что, впрочем, не умаляло неловкости ситуации, даже если в настоящей действительности прототип стоит рядом с ней полностью одетым.

А дальше, наверное, лучше всего ей было бы сделать вид, что ничего особенного не произошло. В конце концов, если человек вешает свой портрет в стиле ню на стену, пусть даже только и в личных покоях, значит, вполне допускает, что его может увидеть кто-нибудь еще. Но мысль эта, доступная лишь при трезвом рассуждении и, что еще важнее, более зрелому уму, нежели имеющемуся в распоряжении у взволнованной пятнадцатилетней девицы, пребывающей под действием алкоголя и наркотика, естественно, не прошла даже по периферии её сознания. Вместо этого – и вместе со смущением, Тата неожиданно ощутила нечто, сродни брезгливости. Похожее чувство уже возникало у нее недавно. Когда, закрывшись в своей комнате, пристально изучала те иллюстрации из выпрошенного у Стёпки атласа, где во всех деталях и с бескомпромиссностью учебного пособия были изображены и описаны мужские и женские половые органы. Те самые, про которые, применив сотню игривых эпитетов, так много написал господин Дюма в книге, что в этот же самый момент пряталась у неё под подушкой. Еще тогда, сравнивая впечатления от чтения и то, что видит на картинке, Тата подумала, что как-то не чувствует во всём этом особенной красоты. А главное – не уверена, что хотела бы лицезреть подобное воочию. Однако, подумалось ей тогда же, может быть, именно с любимым человеком все бывает иначе? И вот теперь, наблюдая изображение обнаженного тела Эжена, пусть даже и не столь подробное, как в учебнике – но куда более достоверное, чем привычно по классическим шедеврам живописи или скульптуры, Тата вдруг поняла, что она всё-таки пока ещё не готова. Не готова – не то, что стать его любовницей, но даже смотреть на все это наяву! А вместе с данным пониманием пришло, наконец, и осознание абсурдности и глупости всего задуманного ранее плана, которое, окатив с ног до головы точно холодным душем, прояснило следом окончательно и ум, заставив Тату испуганно покоситься на все еще не сводившего с неё изучающего взгляда барона. Выражение его при этом было довольно странным. Чужим. Да и сам Эжен сейчас уже казался Тате каким-то не таким, как прежде. Вернее, таким, каким сама она его до этого не видела. А вот художник, рисовавший портрет, явно знал – и потому так достоверно и точно передал на портрете сходство, что у Таты, лишь теперь это заметившей, по спине побежали мурашки. Хотя она и пыталась еще изо всех сил убедить себя в том, что ничего страшного не происходит. Ведь рядом с ней все еще её возлюбленный. Милый Эжен, которого она так хорошо знает и любит. А он любит её, и потому, конечно, не причинит никакого вреда.

- А у тебя здесь очень уютно, - пролепетала она, в конце концов, чтобы просто прервать эту и без того уже затянувшуюся сверх всякой меры паузу. – В прошлый раз мы, кажется, сюда не заходили… Но это ничего, всегда хорошо, когда и на потом остаётся еще что-нибудь интересное!

Нервно хихикнув, она отступила на шаг, быстро глянула в сторону окна, за которым уже почти совсем стемнело и, потупившись, вновь на миг умолкла. А потом, вскинув на Баумгартнера извиняющийся взгляд, тихо проговорила:

- Ну что ж, Эжен, а теперь я, наверное, все же пойду? Пожалуйста, найми мне извозчика! Боюсь, иначе добираться до дома будет слишком долго. Да и поздно уже.

 Отправлено: 09.07.19 21:45. Заголовок: *с милой жертвой* -..

*с милой жертвой*

- «… Он, зная страсть мою к Искусству, предстает мне в виде женщины, неслыханно прекрасной…», - процитировав нараспев строчку из Бодлера, барон покачал головой. – Ты совершенно права, Таня, всегда интереснее оставить что-то на потом.

Затем усмехнулся, протянул руку к ее лицу и коснулся щеки, провел пальцами по линии шеи и двинулся бы ниже, но Таня вдруг отпрянула, заставив Баумгартнера опять улыбнуться. Вот только улыбка эта была холодной и жесткой, как сталь.

- Куда же ты, мой ангел? Разве ты уже меня разлюбила? – поинтересовался он немного капризным голосом и шагнул к девушке, которая, напротив, тут же инстинктивно попятилась прочь.
Так продолжалось, пока Тата не уперлась спиной в прикроватный столик и не замерла, молча глядя на него широко раскрытыми глазами, будто старалась лучше рассмотреть. А может, пыталась сообразить, действительно ли все это происходит на самом деле, или только одна лишь игра одурманенного воображения.

- И еще ведь ты, кажется, пришла сюда, чтобы быть со мной, пока я тебя не отпущу? – ласково напомнил Евгений Францевич, с нарастающим трепетом восторга отмечая, как растерянность в её взгляде постепенно уступает место испугу. И после прибавил, тихо, почти шепотом, склоняясь еще ближе к её лицу. – А я пока не отпустил тебя, мой ангел!

- Но я хочу уйти! – дрожащим голосом, однако чуть более громко и решительно, чем до этого, возразила Тата, вновь дернувшись назад и попробовав хоть немного увеличить расстояние между ними. Но проклятый стол не позволял отодвинуться больше ни на дюйм. – Ты должен меня отпустить… ну, пожалуйста! Позволь мне уйти! Зачем ты так ведешь себя со мной, Эжен?! Это же я, твоя Тата!

- Должен? – вскинув бровь, как будто уточнил барон, а потом выпрямился и глубоко выдохнул. – Ты меня так разочаровала, дорогая! «Моя Таня»! Моя была другая! Я вообще не понимаю, что тебя надоумило вырядиться… подобным образом?! – он брезгливо указал на ее платье и прическу и чуть отпрянул, будто только сейчас осознал, как ему все это омерзительно на ней видеть. – Ты глупа, если полагаешь, что так будешь казаться привлекательнее для меня. Но я точно помню, какой ты была, а еще не прочь узнать, какой ты будешь без этих дешевых тряпок!

Это был удар по самому больному! Намеренный, или случайный – но, услышав подобную оценку всех своих сегодняшних ухищрений, предпринятых ради того, чтобы быть как можно более красивой, Тата даже на миг задохнулась от обиды и унижения.

- Да за кого вы меня принимаете?! – воскликнула она, не замечая, что вновь перешла с бароном на «вы». И потом, воспользовавшись мгновением, когда Баумгартнер немного отстранился, изо всех сил толкнула его в грудь, вырываясь из плена, метнулась к двери, молясь про себя, чтобы та не была заперта на защелку.

Это смелое, а вернее – отчаянное решение стало для барона лёгкой неожиданностью. Однако не сказать, чтобы сильно огорчило. Проводив беглянку долгим взглядом, он даже расхохотался, ощущая себя сейчас бодрее и энергичнее, чем под воздействием самого чистого кокаина. Зная, что уйти из дома Тане все равно не удастся, он даже не сдвинулся с места, спокойно позволяя ей выскочить из комнаты. И лишь после неторопливо пошел следом. Словно кот, который, захватив в лапы глупого мышонка, забавляется, ослабляя хватку и позволяя тому ненадолго вновь почувствовать себя свободным – чтобы затем вновь поймать.

Выскочив в коридор, Тата быстро осмотрелась по сторонам, а затем опрометью – и уже не оглядываясь, бросилась к лестнице, по которой Эжен привел её сюда какое-то время тому назад. Сколько прошло с тех пор – она не помнила. Как не представляла, сколько пробыла здесь в целом. Однако очевидно, что долго. И потому снаружи уже поздний вечер, а стало быть, надеяться, что удастся легко поймать извозчика, не приходится – особняк Баумгартнера, конечно, в центре города, но не на самой оживленной улице. Впрочем, для Таты, сердце которой колотилось сейчас где-то на уровне горла, главным было сейчас вовсе не это, а просто возможность покинуть проклятое место, куда она – «Дура! Легкомысленная идиотка!!!» - действительно пришла сама, да еще и устроила все так, чтобы никто не знал, где её после искать.

На лестнице, по которой девушка слетела, задрав юбку до колен, чтобы не мешала и перескакивая через ступеньку, ей, по счастью, никто в этом не помешал. Далее путь лежал через гостиную – главную, а после, и вновь по лестнице, но более широкой и пологой, парадной, можно было попасть в холл. И уж там – наконец, свобода! Приближаясь к своей цели, Тата почти успела ощутить её дух, когда ей навстречу, откуда-то сбоку, вдруг вынырнул Тимофей. Широко растопырив руки, он молча заступил ей дорогу, давая единственно взглядом понять, что ничего хорошего беглянку в случае сопротивления не ждет. Вынужденная остановиться, Тата судорожно осматривалась по сторонам, едва дыша из-за впившегося в ребра корсета, затянутого ради нового платья куда туже обычного. «Цербер» её тоже оставался на месте, удерживаясь на расстоянии, но следя за каждым движением, готовый в любую секунду схватить и более уже не выпускать. Но вот взгляд его внезапно скользнул куда-то поверх Татиной головы. И обернувшись следом, девушка вновь увидела барона. Остановившись за её спиной, всего на пару ступеней выше, он по-прежнему улыбался. И, встретившись с Татой взглядом, недоуменно пожал плечами:

- Ну что, моя роза? Достаточно ли ты набегалась, или станем еще продолжать нашу веселую игру в салки?