Отправлено: 11.08.18 09:43. Заголовок: После тебя

Время - 1908 год

Место - Москва, Ялта

Участники - Дмитрий Игнатьев, Ольга, Тата и Степан Веригины, НПС

 Отправлено: 09.07.19 21:51. Заголовок: * в лапах монстра* ..

* в лапах монстра*

- А если даже и достаточно, что тогда?!

Уже поняв, что сбежать – вот так, запросто, похоже, все-таки не получится, она решила сменить тактику и, окончательно развернувшись к насмешливо взирающему сверху вниз Баумгартнеру, продолжила:

- Возьмете меня силой? Не знаю, какие фантазии успел породить ваш извращенный ум, но хочу напомнить, что я – не подобранная на улице бродяжка без роду-без племени! У меня есть семья. И если действительно что-то со мной сделаете, это не сойдет вам с рук, поэтому лучше прикажите вашему слуге отойти и сами не мешайте мне покинуть ваш дом. И тогда, клянусь, о вашем поступке никто не узнает.

- «Не нужно вовсе клятв;
Иль, если ты желаешь дать мне клятву,
То собственным прекрасным существом
Клянись; ты - мой божественный кумир,
И я тебе поверю», *- вновь продекламировал барон, всё же спускаясь при этом к Тане. Издевательски шумно втянув в себя воздух, он распахнул глаза и покачал головой. – Надо же, постоянно об этом забываю! Спасибо, что напомнила, моя радость! Теперь, благодаря тебе, проблема точно не останется без решения…

В этом месте он многозначительно умолк, предоставляя Тате, видимо, самой додумать, что имеется в виду.

«Ну не убьет же он меня, в самом деле! – эту мысль, мгновенно промелькнувшую в сознании, девушка охотно бы согласилась признать панической, если бы не его оговорка со словом «постоянно», явно неслучайная, - «Постоянно забывает» …О чем? И что делает, когда не забывает?»

- Я закричу! – чувствуя, как по спине, несмотря на то, что от недавнего быстрого бега все еще было довольно жарко, толпою пронеслись мурашки, предупредила она, отодвигаясь.

Глупость последней реплики была настолько очевидна, что Баумгартнер даже не удостоил ее ответом, лишь развел руки в стороны, что следовало понимать как предложение ни в чем себе в этом смысле не отказывать. Кроме того, ему в принципе надоел этот бессмысленный во всех отношениях разговор, длившийся еще и так долго, что эротическое возбуждение, которое он отчетливо ощущал в себе еще совсем недавно, стало постепенно ослабевать. А не завершать начатое в таких случаях, как известно, не только весьма неприятно, но даже и неполезно. Потому уже в следующую минуту, резко помрачнев лицом, барон вдруг грубо схватил Таню за волосы и вновь притянул к себе.

- Довольно! – произнес он тихо. И, почти не разжимая зубы, прибавил. – Пошли!

- Пусти!!! Я никуда с тобой не пойду! – вырываясь, закричала Тата, из глаз которой от боли буквально ручьем брызнули слёзы, но он был неумолим и поневоле, чтобы не упасть и не волочиться затем по лестнице на животе, ей пришлось подчиниться.

Точно так же, спотыкаясь, путаясь в юбках и едва не падая, она преодолела и остальной путь через те помещения, которые совсем недавно пробегала в обратном направлении. Все это время она не переставала умолять барона отпустить её, но тот словно ничего и не слышал, сделал это он лишь тогда, когда вновь оказались в спальне. Да и то, на мгновение, для того, чтобы самому перевести дух. А потом, подхватив её, опять принявшуюся брыкаться, в охапку, оттащил к кровати и бросил навзничь, словно мешок с картошкой. Опешив от удара спиной – пусть всего лишь и о матрас, зато резко, со всего размаху, Тата замерла. Кроме того, падая, она случайно прикусила язык и теперь во рту, к кислому привкусу ужаса отчетливо примешивался солоноватый – крови.

Баумгартнер же, воспользовавшись этим замешательством, быстро сорвал с шеи свой шелковый платок. Затем, перемотал оба тоненьких девичьих запястья и привязал к изголовью кровати.

- Вот, хорошо! – произнес он негромко, окидывая распростертое перед собой Танино тело удовлетворенным взглядом, затем усмехнулся и принялся, уже не спеша, раздеваться – стянул с плеч пиджак, сложил на столик запонки с манжет, следом – расстегнул пуговицы сорочки… - И ты хорошая девочка, больше не споришь и не сопротивляешься, не так ли?

Тата, и верно, молчала, с ужасом наблюдая все эти размеренные приготовления, будто бы онемев и по-прежнему не двигаясь, хотя у нее были связаны над головой пока одни лишь только руки. Напитываясь её страхом, точно клещ – кровью своей жертвы, не сводил с её лица взгляда и сам Баумгартнер. Пока, обнажившись до пояса, вновь не склонился, и одним рывком не разорвал сверху донизу лиф её платья. Дальше, чуть менее быстро, но столь же бесцеремонно, были расстёгнуты передние крючки корсета и буквально растерзана тонкая нижняя сорочка, обрывки которой тотчас услужливо расползлись по сторонам, обнажая горящему вожделением взору маленькие холмики девичьих грудей с еще почти незаметными, едва розовеющими на белом, сосками.

- Они прекрасны! – прошептал он в неподдельном восхищении. И потянулся было к ее губам, но вместо поцелуя внезапно получил смачный плевок в лицо. – Ах, ты…

Замерев, Баумгартнер рефлекторно отёр ладонью подбородок и удивленно уставился вначале на след слюны с прожилками свежей крови, а затем перевел взор, потемневший, уже не от похоти, а от мгновенно вспыхнувшей злобы, на лицо девушки, в глазах которой сейчас светилась неподдельная ненависть.

- Ах ты, маленькая дрянь! – воскликнул он и этой же рукой с размаху влепил ей сперва одну пощечину, а затем, почти мгновенно, еще одну.

Удары оказались такой силы, что буквально оглушили Тату, которую до этого в жизни – во всяком случае, в то её части, что она могла доподлинно вспомнить, еще никто и никогда не бил. И в первый миг ей показалось, что кожа на лице, не выдержав, просто разорвалась. Взвыв от боли, но при этом – и сбросив мгновенно владевшее телом так долго оцепенение, она вновь принялась извиваться, пытаясь лягнуть удерживавшего ее за плечи насильника хотя бы ногой, твердя при этом лишь одно:

- Ненавижу! Ненавижу!!! Ненавижу…

А ему только того было и нужно. Отринув последние барьеры – что ни говори, а бить Таню он сначала вовсе не собирался, однако ж, сама виновата, Баумгартнер навалился на неё всем своим весом, прижимая к кровати и одновременно жадно шаря руками по ее обнаженной коже под обрывками лифа, под задравшейся и перекрутившейся в борьбе юбкой…

Разумеется, силы их были совершенно не равны. И поэтому в тот момент, когда её собственные были уже на исходе, мозг словно бы сам по себе вдруг «включил» некий неведомый до сих пор, режим охранительного торможения. Сознание словно бы раздвоилось. С одной стороны, Тата всё еще понимала, что с ней сейчас произойдет, чувствовала, как холодные, словно змеи, пальцы насильника бесстыдно ощупывают её тело, пытаясь проникнуть в самые его потаённые уголки; как его слюнявые губы, нашептывая какие-то пошлые словечки, прижимаются в разных местах к её коже; как его тяжелое тело, все сильнее вдавливает её в кровать… А с другой, всё это происходило будто бы вовсе и не с ней. И потому можно было даже подумать о том, почему всё произошло именно так? И неужели такова на самом деле и есть её судьба, однажды, как казалось, уже надёжно, раз и навсегда, вывернувшая с неправильной дороги на широкую и единственно верную…


______________________________




* - перевод Д. Л. Михаловского (1888)

 Отправлено: 10.07.19 02:43. Заголовок: Степа, хотя никому в..

Степа, хотя никому в этом бы не признался, был мечтателем. Не таким, как, возможно, его сестры. Но ему тоже нравилось иногда воображать, как и что могло бы быть в его будущем. Естественно, все его фантазии были так или иначе связаны с медициной. В совсем детском возрасте, когда отец брал его с собой в Черноярскую больницу, он мечтал, как однажды изобретет лекарство от всех болезней и будет давать его каждому, кто появится в больнице. И тогда вскоре все перестанут болеть. Правда, очень скоро, он понял, что это глупая мечта – если все перестанут болеть, зачем будет нужен доктор?! Потом, после смерти отца, он сначала несмело, но после все чаще, воображал как станет известным врачом и вернувшись в Черный Яр поставит памятник отцу и повелит написать: «От второго первому» ну или как-то похоже, как Екатерина II заказала посвящение Петру I. Мечтал он и просто стать выдающимся хирургом или профессором медицины.

Но теперь все чаще он думал о вполне реальном и осуществимом – как через несколько лет он будет жить в собственной квартире на Большой Садовой (именно там ему очень приглянулся доходный дом купца Пигета). Квартира его будет на втором этаже и на двери будет висеть латунная табличка в черного дереве рамочке:
«Доктор С.А Веригин
Приемные дни: среда и пятница, с 10 до 15».

Он намеревался вести частную практику два дня в неделю, а все остальное время работать в больнице. Какой именно, он еще не решил. А дома, когда он будет возвращаться после работы, его встретит жена и дети. И он даже видел, что это будет за жена – высокая брюнетка, с темными и очень большими глазами, с глубоким голосом и чувственными губами. Почему он воображал жену именно такой, хотя вырос в окружении белокурых матери и сестер, объяснить было просто. именно такая женщина – одна единственная – была в его жизни и он познал с ней то, что обычно называл химическим процессом, а на самом деле было первой юношеской влюбленностью.

Впрочем, все эти фантазии он откинул в сторону, едва вошел в дом. Он снял пальто и свою фуражку, быстро взбежал по мягкому ковру в свою комнату, намереваясь умыться и проведать сначала «больную», а затем и вполне здоровую сестру. Но на столе его ожидала записка. Танин почерк он узнал сразу и, удивленный, с чего бы сестре вздумалось ему писать, находясь всего лишь этажом ниже, все-таки открыл его.

Он ожидал прочесть, что она и в самом деле легла спать. Ну или еще что-то похожее, но только с третьего раза он вполне уловил суть написанного. Да и то, все еще сомневался, что это не дурацкая шутка. Поэтому, он первым делом ворвался в ее комнату. На этот шум выглянула из своей спальни Саня и очень обрадовалась, увидев брата.

- А Таня еще не пришла, хотя обещала быть к обеду, - досадливо произнесла она.

- Она что-то сказала, уходя?!

- Ну да, что я ей буду мешать и что меня она не возьмет. Сказала, что это из-за головы, но я думаю, только из-за того, что она там с кавалером со своим встречается.

- С каким еще кавалером? – спросил Степа, хотя записка в его руке говорила, что кавалер и в самом деле есть.

- Ну, я не знаю каким, - пожала плечами Саня и понизив голос до шепота, продолжила: - С тем, с которым она письмами обменивалась. Пока мы у бабушки жили. Она думала, что никто не заметит этого, но я пару раз видела, как она их читала – щеки красные! А когда меня заметила раз, так сразу спрятала и еще сказала, чтобы я не смела к ней подкрадываться!

Степа вернулся в комнату сестры, Саня остановилась в дверях, изумленно наблюдая, как старший брат вытаскивает ящик за ящиком письменного стола Тани и тут один из них не поддался, запертый на ключ. Схватив нож для бумаг, Степа варварски сломал не слишком хитроумный замок и извлек, перевязанные лентой, письма. Только вот они ничего не прояснили. Там не было подписи, не было и обратного адреса.

Ни сказав ни слова, Степа прошел мимо Саньки и начал спускаться вниз. Девочка побежала за ним.

- Ты что, уйдешь?! Ее искать? Она сказала, что на круг пойдет, - сказала Санька, когда Степа был уже на ступенях крыльца. Только вот судя по записки, он сильно сомневался, что найдет Таню именно на кругу. И все же, дошел до него, только лишь чтобы убедиться в своей правоте и в том, что потратил драгоценное время в пустую. По дороге к кругу, а он почти бежал к нему, Степа думал лишь о том, что впервые Таня от него скрыла что-то столь важное для нее. Она всегда делилась с ним своими тайнами, мыслями, секретами, которые не хотела доверять ни маме, ни тем более – младшей сестре. А вот теперь и от него у нее есть секрет!

«Ну, ты тоже ей не стал прошлым летом рассказывать о Сафи!» - напомнила ему совесть, но до собственной совести сейчас ему дела не было. Он решил, что единственный человек, которого Таня могла бы посвятить в дела сердечные – это Липа Рейсс. К ней он и решил ехать сразу, как только от круга добрел до трамвайной остановки.

***
- Молодой человек, визит в такое время недопустим! – стоял на своем дворецкий, который открыл дверь Степану, трезвонившему во входную дверь особняка в Панкратьевском переулке. Но Степа продолжал настаивать, очень шумно выражая свое желание срочно увидеть барышню Рейсс, Липу!
На этот шум наконец появился хозяин дома.

- Генрих Соломонович, умоляю вас! Это вопрос очень высокой важности, позвольте мне поговорить с Липой. Всего пару минут. Это касается моей сестры, - последнее Степан добавил с неохотой, но он понимал – других аргументов, чтобы его допустили к Липе, просто нет.

- Ну извольте, проходите.

Липа появилась в гостиной, где Степу оставили ее дожидаться, только через десять минут. А время было ему сейчас дорого. Поэтому без лишних реверансов, воскликнув лишь: «Ну наконец-то!» он с ходу спросил у Липы, как зовут и где ему искать поклонника его сестры.

- Вот уж не думала никогда, что ты такой пылкий Отелло! – с улыбкой и всем возможным своим кокетством, промурлыкала Липа, усаживаясь на диван. Но ее чары никогда не действовали на Степу, а сейчас они и вовсе были бессмысленны. Она вздохнула
.
- Во-первых, даже если допустить, что Таня могла со мной поделиться именем какого-то тайного воздыхателя, я, как настоящая подруга, секрет сей буду беречь пуще других. А во-вторых…

- Во-вторых, и во-первых, ты будешь дурой, если не скажешь мне его имя сейчас же. Ты что, не услышала, что я сказал?! Таня сбежала из дому! Она в беде, а ты тут жеманничаешь! Господи, Липа, Липочка, дорогая, ну скажи же ты мне что-нибудь!

Растерянно заморгав, будто собиралась заплакать, Липа вдруг замерла. Она и вправду не слишком его внимательно слушала вначале, а вот теперь, узнав о побеге подруги, испугалась и сама.

- Но ведь я почти и не знаю ничего. Я видела его один раз, он приходил к училищу. Молодой, высокий, волосы темные. Таня сказала лишь, что он начинающий художник и что, при этом, уже его картины пользуются успехом. Степочка, честное слово, я не знаю больше ничего. Она всего лишь раз просила меня, если кто спросит, соврать, будто мы вместе были. А она с ним встречалась тогда.

- Трубин, - как бы самому себе уже, произнес имя художника, про которого рассказывала мать. Что-то она тогда еще со слов Таты говорила про его мастерскую, вот бы сейчас вспомнить! Что-то про на Тишинскую площадь, что видна из окна мансарды, и «что можно было бы как Писсаро писать виды города, если бы окна не были такими грязными».

***
Уже через минуту Степан ловил извозчика, приказывая со всей возможной скоростью нестись на Тишинскую, обещая дать лишний рубль, если смогут доехать за четверть часа.
Только вот очутившись на этой самой площади, он растерялся. Что теперь? Как отыскать нужный дом, не зная почти ничего. Он принялся спрашивать у всех, кто попадался ему на пути и более-менее походил на местного жителя, не известен ли кому Николай Трубин, художник. И уже почти впав в отчаянье, он натолкнулся на мальчишку, который тащил огромную корзину с бельем.

- А шоб не знать. Мать моя ему рубахи починяет. Вона в том дворе у него дверь, а там до самого верху. Он под самой крышей живет – что твой воробей. Чудак, одним словом.

***
- Да кто вы такой и по какому праву врываетесь! – Николай Трубин, в штанах, но без рубахи, пятился назад под натиском молодого человека, прежде с ним незнакомого. А как художник, он великолепно запоминал лица.

- Где она?

- Я понятия не имею, - запинаясь проговорил художник, стараясь не выпустить незнакомца дальше той части мансарды, что он считал прихожей. И все же, незваный гость прорвался и сдернув занавеску, которая отделяла мастерскую от «спальни», ввалился туда. Там его встретил испуганный взгляд полуголой девицы, которая прижимала к подбородку одеяло. Степа замер, моргая глазами.

- Где она? – вновь повторил он свой вопрос, но не грозно, как раньше, а растерянно.

- А кто, собственно вам нужен, - вдруг осмелев спросил художник.

- Тата. Татьяна Веригина, моя сестра!

В глазах Николая вдруг промелькнуло что-то похожее на разочарование, а присмотревшись к шумному визитеру, он отметил – а ведь и вправду, похожи.

- Ее здесь нет, увы. Ваша сестра прелестная и я был бы счастлив за ней ухаживать, но увы… Она предпочла мне иного!

- Кого? – задыхаясь, спросил Веригин.

- Ну, я бы хотел, чтобы это было неправдой, но он ее приводил сюда ко мне и потом она дала понять, что ей больше интересен он, чем я. Барон Баумгартнер, не самый приятный тип, скажу я вам.

- Черт, - выругался в слух Степан, который бранных слов почти никогда не употреблял. В памяти сразу всплыло лицо мерзкого типа, которого они встретили на выставке. Уже тогда Степа заметил, как Дмитрий Кириллович недоволен этим случайным свиданием. И говорили они тогда друг с другом очень странно...

Трубин выставил его за дверь, заперев ее на задвижку с внутренней стороны. И, оставшись в темноте лестницы, пропахшей масляным чадом и человеческими миазмами, Степан почувствовал вдруг, как под ногами зашатался пол. Или, может, это просто голова пошла кругом? За час с небольшим он узнал, что у его сестры, оказывается, полно секретов. А он был так слеп, что ничего даже не заподозрил.

Выбравшись из лестничного филиала преисподней на улицу, Стёпа с удовольствием втянул в легкие холодный воздух. Голова, впрочем, все еще шумела. Но сейчас было не до собственных слабостей. Если Таня действительно у этого барона, то…. Что дальше, юноша предпочёл не думать. Необходимо вернуть её домой целой и невредимой, пока не приехала мама. Только как отыскать дом Таниного похитителя? И кто пустит его внутрь, даже если предположить, что адрес удастся разузнать?
Нет, нужно придумать что-то более эффективное.

***
Через полчаса, замирая от мысли, что за нею может никого не оказаться – почему, собственно, он решил, что хозяин квартиры просиживает дома вечера напролет? – молодой человек повернул звонок над дверью квартиры Дмитрия Кирилловича Игнатьева.

 Отправлено: 11.07.19 21:02. Заголовок: Еще перед отъездом и..

Еще перед отъездом из Ялты Игнатьев твердо пообещал себе, что в Москве непременно продолжит жить так, как раньше. Это был старый и уже не однажды проверенный в действии способ: какой бы раздрай, катастрофа, трагедия ни случилась в жизни – максимально возможно придерживайся заведенного в ней еще до всех потрясений порядка. И тогда сердце и душа, в конце концов, обязательно подчинятся рассудку. Хотя, изначально, скорее всего, будут протестовать и требовать к себе жалости. Только вот этого-то как раз и нельзя ни в коем случае допустить! А еще крайне желательно не позволять жалеть себя окружающим. Особенно, если те люди имеют для тебя большое значение. И если сделать все правильно, выдержать и не поддаться слабости, то выздоровление неминуемо.

Поэтому сразу по приезде домой – на четвёртый день после того, как Ольга оставила его, никак не объяснив причин своего поступка, отправив прежде свой невеликий багаж на квартиру с извозчиком, Игнатьев нанял еще одного, уже для себя. И далее, прямо с железнодорожного вокзала приказал ехать на Большую Дмитровку, где в мастерской его, должно быть, уже заждался верный приятель «Делоне».

Слушая и наблюдая после, как тамошний маляр с гордостью демонстрирует результаты своих трудов – а сделано всё, и верно, было «на ять»: сложно оказалось даже вспомнить, где именно находились те пресловутые царапины – Дмитрий Кириллович отчего-то вдруг мысленно «зацепился» за это слово. Вспомнив, как в детстве дядя Андре объяснял ему, что хуже всего болят – и вообще беспокоят, именно царапины, а не глубокие раны. А все потому, что нервные волокна проходят прямо под кожей. И при глубоком ранении полностью пересекаются. Что же, если это так, выходит, «ранение», которое нанесла ему Ольга, действительно серьезнее прежних. Иначе чем еще объяснить своеобразное притупление абсолютно всех доступных ему чувств – отчего даже привычное и любимое занятие, вроде быстрой езды на автомобиле, который Дмитрий Кириллович, забрав из ремонта, тут же вновь и опробовал, не принесло ему ожидаемой радости?

Покатавшись по городу и за его заставами – упорно избегая при этом даже самого направления, что вело в сторону Сокольников, уже без прежнего энтузиазма, он поехал к матери, едва не вызвав у той, совершенно не ожидавшей подобного явления, сердечный припадок. Там же и заночевал в своей прежней детской. И в тот вечер, и после наутро, упорно избегая в разговорах с графиней любых упоминаний об Ольге. Да, впрочем, Лидия Николаевна, и сама уже обо всем, верно, догадавшись, его о ней даже не спрашивала.

Следующие несколько дней выдались не то, чтобы хлопотными, но за время почти месячного отсутствия накопилось, что называется, по всем фронтам, оказывается, немало забот. Прежде всего пришлось разбирать деловую почту, которую перед отъездом строго-настрого запретил пересылать в Аутку, чтобы ничто не портило безмятежности отдыха и не отвлекало от романтических утех. Теперь же вся эта кипа отчетов управляющих имений из различных городов и весей, счета, биржевые сводки и прочие важные для прочтения документы предстояло вначале как-то систематизировать, рассортировав по времени и, собственно, степени важности, а затем прочесть и, если надо – ответить. В другое время подобная задача свела бы его с ума, но сейчас, в нынешнем полусомнамбулическом, «замороженном» положении чувств и мыслей, Игнатьев находил даже какое-то удовольствие в этом процессе. Вероятно, компенсируя наведением внешнего порядка в делах своё внутреннее состояние, которое невозможно было в полной мере назвать страданиями по утраченной любви, или как-то еще столь же, или менее поэтично… Но нет, это была какая-то холодноватая отстранённость, нежелание ни во что с интересом вникать и почти полная утрата жажды жизни, прежде столь свойственной ему по натуре, что иногда это даже смущало тех, кто находился рядом. Чувствуя, что будто бы, и в самом деле, как-то угас – не физически, конечно, в этом смысле все было как раз даже лучше, чем до Ялты, целебный воздух которой и морские купания сыграли свою роль, хотя цель поездки была, в общем, даже не в том, Дмитрий Кириллович, в конце концов, начинал думать, что всё это – первые предвестники надвигающейся уже не в столь отдаленной, как прежде, перспективе старости. Незаметные и неощутимые прежде, именно теперь, когда в глубине души его еще неизбыто смятение и разочарование, они просто более четко и рельефно проступили на этом фоне. Вот и начали обращать на себя внимание.

Сей факт, здорово бы его расстроивший еще пару месяцев тому назад, сейчас отчего-то тоже воспринимался почти спокойно. Если время приходит, то что уж тут поделаешь? К философическим раздумьям располагала и погода: московская осень представала перед ним во всем своём капризном и плаксивом норове. И после тёплой, приветливой и солнечной даже в сентябре Ялты, все это накладывало на настроение дополнительный отпечаток меланхолии. Хотя, конечно, с последним он старался всеми силами бороться, регулярно посещая – во исполнение данного себе зарока – мероприятия своего клуба, возобновившего активность после того, как все его столпы, включая самого Игнатьева, вновь собрались в Москве после летних разъездов. Много – куда больше обычного в последние годы – времени проводил в обществе, также очнувшемся от сезонной спячки. Бывал в театре, посещал свой лаун-теннисный клуб… Иными словами, жил крайне насыщенной жизнью, стремясь не оставить в ней ни малейшего зазора, в который могли бы вклиниться, точно капли воды, разрушающие иногда даже горные породы, воспоминания о том, что необходимо было забыть. Вот тут-то и пришло время пожалеть, что в прежнем своем воодушевлении он не был достаточно сдержан, чтобы не гордиться столь откровенно переживаемым счастьем. Потому что терпения и деликатности – в той мере, в которой обладала ими старая графиня Лидия Николаевна, доставало далеко не всем близким и дальним знакомым, которым до того довелось увидеть его где-либо вместе с Ольгой. А таких, как теперь выяснилось, было совсем немало. И если на словах его все-таки об этом не спрашивали, не решались, то во взглядах Дмитрий Кириллович то и дело читал удивление по поводу того, что вновь всюду и везде бывает один. А может, это просто только казалось… Но порой настолько раздражало, что в иные вечера он все-таки оставался дома, наплевав на свой принцип.

И сегодня был как раз один из таких. Вернувшись после обеда у матери к себе, хотя та уговаривала остаться хотя бы до завтра, Игнатьев решил, что более уже никуда не пойдет. Проведет остаток дня тихо, за чтением и рюмкой коньяку, а после пораньше ляжет спать. И до поры до времени ничто не нарушало его покоя. А после принятой ванны на душе и вовсе стало почти хорошо. Так что тихо напевая себе под нос какой-то мотив, переодетый в пижаму, домашние туфли и уютный халат, Дмитрий Кириллович уже направился было в кабинет, который был здесь у него одновременно еще и библиотекой – не такой большой, как в родительском доме и составленной исключительно на собственный вкус – чтобы выбрать что-нибудь из нового, еще не читанного. Или, напротив, достать с полки какой-то любимый и оттого уже изрядно потрепанный том – по настроению. В гостиной его, тем временем, уже дожидался собственноручно разожженный камин, весело потрескивающий горящими поленьями, и початая бутылка Martell. Именно в этот момент и разнесся по всем комнатам мелодичный звон дверного колокольчика, заставивший не ждавшего нынче к себе никого Игнатьева озадаченно замереть на входе в кабинет и даже оглянуться – как будто тот, кто звонил, уже каким-то образом проник в его дом и теперь стоит за спиной.

Вернувшись немедля в переднюю, граф даже не стал спрашивать, кто там. А когда открыл дверь и увидел перед собой старшего сына Ольги, опешил еще больше:

- Степан?! Вы? Чему обязан… Стойте! У вас что-то случилось? – внезапно перебив самого себя и вмиг утратив изначальный, слегка иронический тон, догадался он, напряженно вглядываясь затем в бледное и встревоженное лицо юноши, на котором особенно выделялись горевшие каким-то фосфорическим блеском тёмные глаза. – Что-нибудь дурное с… вашей мамой?

Голос его при этом едва заметно дрогнул.

 Отправлено: 15.07.19 19:18. Заголовок: Волнение графа остал..

*с графом*

Волнение графа осталось для Стёпы практически незамеченным – своего было хоть отбавляй. Поэтому он только молча мотнул головой, решительно отметая прочь его предположение. Впрочем, если отыскать сестру все-таки не удастся, если случится с ней что-нибудь дурное, тогда… Нет, об этом он даже думать не желал.

- Нет, Дмитрий Кириллович, дело в нашей Тане! Она сбежала из дому, понимаете? Вот! – выхватив из кармана смятый лист её сегодняшней записки, где говорилось о стремлении к счастью в объятиях любимого мужчины, молодой человек потряс им перед лицом Игнатьева и снова спрятал. – Мне удалось выяснить, что она может быть у того барона – ну, помните, который на выставке у Морозова? Из всех моих знакомых только вы можете знать, где он живет. Я прошу вас!..

- Так… - чуть нахмурившись, выговорил в ответ Дмитрий Кириллович, пытаясь как можно быстрее объять разумом поток информации, вываленной на него за столь краткий промежуток времени. И испытывая при этом не совсем понятное – и даже неловкое, если учитывать создавшееся положение, чувство облегчения, что с самой Ольгой все хорошо. Во всяком случае, пока. – Прежде всего, войдите! Негоже разговаривать через порог… Да входите же, говорю! – нетерпеливо прибавил он, когда Стёпа вздумал было перечить.

И, проводив его в гостиную, усадил в кресло возле камина, а затем, щедро плеснув в приготовленную – для себя же – рюмку коньяку, заставил как можно быстрее опорожнить её внутрь себя.

- Ну вот, - удовлетворенно кивнув, Дмитрий Кириллович сел напротив. – А теперь, давай, расскажи еще раз и по порядку, что у вас случилось!

Исполнив эту просьбу, более похожую на приказ, Степан снова умоляюще уставился на него блестящими – теперь уже и от спиртного – глазами.

- То есть, ты абсолютно в этом уверен? Что мужчина, к которому убежала твоя сестра, это именно барон Баумгартнер?

«Потому что, если так, то это даже хуже, чем могло показаться на первый взгляд, - прибавил он мысленно, но вслух этого, разумеется, не сказал, чтобы не пугать его еще больше. Но когда юноша согласно кивнул, все же заметно помрачнел с лица. – Черт!»

- А Оля… матушка твоя, то есть, Ольга Дмитриевна, она уже знает?

- Нет, - Степа огляделся в поисках часов и, увидев стрелки на циферблате, покачал головой. – Точнее, очень надеюсь, что это все еще так. У сына Прозоровых сегодня свадьба, и она весь день там. А я сразу после венчания поехал в университет. Когда вернулся – нашел записку сестры.

Внимательно вглядываясь в лицо Игнатьева, он не мог не заметить, как изменилось его выражение при упоминании имени барона. Хотя, конечно, и не мог прочесть мыслей, чтобы понять, с чем это связано. Однако тревога и противное чувство упускаемого каждую лишнюю минуту этого разговора времени заметно усилились.

- Так вы мне поможете?! – отставив пустую коньячную рюмку, Степан поднялся на ноги, готовый, кажется, мигом сорваться с места, если услышит отказ. – Скажите хотя бы, где находится его дом?

 Отправлено: 15.07.19 19:19. Заголовок: * вместе с Степаном*..

* вместе с Степаном*

- Что за идиотский вопрос, юноша?! – досадливо поморщился в ответ теперь уж и сам Дмитрий Кириллович, которого, признаться, весьма задело сомнение, отчетливо прозвучавшее в голосе мальчишки. – Но мне надо хотя бы одеться – не в пижаме же выходить из дому! Сядьте и ждите. А лучше выпейте еще, чтобы успокоиться. Я буквально через пять минут.

С этими словами граф вышел из гостиной, оставив своего позднего гостя одного, и далее, действительно, очень быстро, достал из гардероба свежую рубашку и первые, подвернувшиеся под руку, брюки, пиджак и галстук. Который, впрочем, так и остался висеть, переброшенным через изножье кровати, потому что Игнатьев в итоге решил, что на сей раз вполне сойдет обойтись и без этих церемоний. Чай, не в светский салон собирается.

Еще одна минута ушла, чтобы достать и проверить, заряжен ли, револьвер, с давних пор обитавший в самом дальнем ящике комода. Приобрёл его Дмитрий Кириллович довольно давно, в одну из первых поездок в Англию, но по назначению, так уж вышло, ни разу пока не использовал. Хотя следил и всегда поддерживал в боевом состоянии – еще один из уроков дяди, который был усвоен им в детстве на всю жизнь: «Если хранишь в доме оружие, то всегда обязан содержать его в порядке и быть готов им воспользоваться. В противном случае это не имеет смысла».

Уверенности в том, что данный постулат придется претворить в жизнь именно сегодня, у Игнатьева, в принципе, не было. Но в случае с тем, к кому они со Степаном нынче собрались наведаться «в гости», не могло быть уверенности и в обратном.

- Я готов, пошли! – вернувшись в гостиную, он махнул рукой, жестом предлагая молодому Веригину следовать за собой. Выпустил его в парадную, захлопнул дверь. И дальше они вдвоем резво сбежали по лестнице, ведущей на задний двор, где в одном из прежних каретных сараев, а теперь гаражей, ночевал «Делоне».

Спустя еще несколько минут, пролетев на огромной скорости и с довольным, словно у живого существа, урчанием мотора по уже пустеющим в вечеру улицам – распугав при этом нескольких замешкавшихся пешеходов и бродячих собак, автомобиль Игнатьева столь же эффектно затормозил напротив особняка барона.

- Приехали, - сказал он негромко, окончательно заглушая мотор и, повернувшись затем к Степану, проговорил. – Теперь послушай меня внимательно. В дом к Баумгартнеру я пойду один. Ты же все это время будешь сидеть здесь, в машине, и ждать меня, понял?

 Отправлено: 15.07.19 19:21. Заголовок: - Понял, - не подни..

- Понял, - не поднимая глаз, немного помедлив, буркнул Стёпа, потрясенный и разочарованный столь неожиданным решением графа, принятым, к тому же, единолично и абсолютно без учёта его мнения. Будто бы речь шла не о судьбе его собственной родной сестры, и сам он – не мужчина, а желторотый юнец-несмышлёныш, который не дорос еще до того, чтобы наравне с взрослыми принимать участие в серьезном деле. В груди мигом всколыхнулось негодование. Однако, сделав над собой неимоверное усилие, Степан все-таки сдержался, так и не высказав всего этого Игнатьеву вслух. Ведь главное теперь – это вовсе не его уязвленное самолюбие, а благополучие Тани. Да и спорить, покуда над всем этим думал, стало уже, собственно, не с кем.

Проворно выскочив из автомобиля, Дмитрий Кириллович быстрым шагом двигался к парадному входу особняка барона, глядя на темные окна фасада которого Степан всё никак не мог поверить, что в нем что-нибудь может сейчас происходить. Настолько пустыми и безжизненными они казались.
А что, если Трубин всё-таки ошибся, и Танин соблазнитель – вовсе не барон, а кто-то еще?! А сам же господин Баумгартнер, ни о чём не подозревая, проводит время в театре или клубе, или вовсе спит?

Когда они вдвоем с Игнатьевым еще только ехали сюда, думая каждый о своём, эта мысль никак не давала Степану покоя. Равно как и еще одна, непрерывно сверлившая мозг уже несколько часов: как и почему он пропустил момент, когда сестра перестала ему доверять? Что сделал не так? И действительно ли Татка сама выдумала и осуществила весь свой сегодняшний план, или, может, и в нём её надоумил этот проклятый барон?

Как она вообще могла в него влюбиться, если всегда категорично заявляла, что люди старше тридцати – сплошь старые и скучные?! А Баумгартнер этот… ему ведь, и вовсе, лет двести, не меньше! Что она в нём нашла?..

В реальность из вновь поглотивших тяжёлых раздумий Стёпку вернул мощный стук в дверь, коим граф Игнатьев повторно оповестил о своём прибытии обитателей дома, которые – будто в подтверждение давешних опасений, отнюдь не торопились навстречу позднему посетителю после обычного звонка. Но вот, наконец, спустя еще пару минут, дверь всё-таки слегка приоткрылась. И дальше последовали тихие короткие переговоры между Дмитрием Кирилловичем и кем-то внутри: вероятно, прислугой барона, предположил про себя Стёпка, едва ли не наполовину высунувшийся в тот момент наружу из окна авто, напрасно пытаясь хоть что-нибудь разглядеть или расслышать.
Ну а потом все вдруг закрутилось совершенно неожиданным образом – отступив на шаг и будто бы уже собираясь уйти, Игнатьев неожиданно резко развернулся и со всего размаху пнул ногой тяжелую дверь, которую тот, кто с ним разговаривал, видимо, так и не успел полностью затворить. И как только она открылась достаточно, сразу исчез внутри дома.

Схватившись за ручку дверцы «Делоне», в тот же самый момент сорвался было с места и сам Степан, намереваясь ринуться за ним следом. Но, вспомнив о данном слове, беззвучно чертыхнулся сквозь зубы и сел обратно. Пообещав себе наплевать на это с высокой колокольни, если Дмитрий Кириллович всё же не вернется вместе с Таней через десять минут.

 Отправлено: 15.07.19 19:23. Заголовок: * с неуважаемым баро..

* с неуважаемым бароном*

Сам Игнатьев, тем временем, уже успел подняться по парадной лестнице. А до того хладнокровно оставил валяться у её основания, приходя в себя подле ушиба так и оставшейся нараспашку дверью и дополнительного профилактического тычка в физиономию, камердинера Баумгартнера, который имел наглость заявить ему, что барон-де, «нынче не принимают» - как будто это и без него не было понятно.

Об этом Дмитрий Кириллович думал, брезгливо оглядываясь посреди первой же комнаты, в которой затем оказался, и наблюдая всевозможные свидетельства недавнего бурного кутежа: пустые и недопитые бутылки с вином, грязную посуду, какие-то объедки… Еще его взгляд сразу же зацепился за довольно странное оформление помещения: на стенах картины с явно порнографическими сюжетами, такого же пошиба повсюду фарфоровые статуэтки… остатки белого порошка на всех свободных от этого добра поверхностях, которые Дмитрий Кириллович поначалу принял за сахар или соль. Но уже в следующее мгновение понял, что это скорее всего кокаин… Употреблять его, как и алкоголь, в любых количествах, конечно, еще не преступление – даже посреди порнографических картинок и статуй.

Но, не зная, в общем, что делать дальше – никаких следов присутствия Таты он пока не увидел, да и сам хозяин навстречу тоже не вышел, граф всё равно, что называется, нутром чувствовал – Стёпа, увы, не ошибся в своих подозрениях. И сестра его действительно где-то здесь. Вот только где?! Где, черт возьми, её искать, если и сам он в этом доме впервые в жизни?

Из гостиной по обеим сторонам вели наверх еще две лестницы – вероятно, в личные покои барона. Постояв на месте еще пару мгновений, в течение которых внимательно слушал звуки, доносившиеся из глубины казавшегося вымершим дома, Игнатьев наугад двинулся к той, что справа, стал подниматься, ступая по возможности тихо, и продолжая прислушиваться. Пока на одной из ступеней под каблуком его не хрустнуло нечто, что при ближайшем рассмотрении оказалось женским костяным гребешком для волос. Зажав в руке его поднятый с пола обломок, Дмитрий Кириллович тотчас резко ускорил шаг и на верхнюю ступень влетел уже практически бегом – а дальше всё оказалось проще: из-за двери одной из комнат ему, наконец, удалось расслышать голоса – вернее, один голос. Принадлежавший, как не трудно было догадаться, самому Баумгартнеру.

Бросившись теперь уже на этот звук, граф сходу толкнул дверь. К глубочайшему облегчению, та не была заперта. Потому сразу открылась, явив взору зрелище, заставившее его похолодеть с мыслью, что все-таки опоздал: большая кровать прямо посередине комнаты, а на ней, со связанными над головой и одновременно прификсированными к спинке кровати руками, безучастная ко всему, Ольгина дочь в растерзанной в клочья одежде. То ли без сознания, то ли вовсе неживая. А поверх неё, напротив, весьма активно копошащийся Баумгарнер, впрочем, резко замерший и обернувшийся при его появлении с перекошенным злобой лицом:

- Какого чёрта… - было начал он фразу, но тут же и умолк.

А уже в следующий миг Игнатьев, силы которого, и без того немалые, от ярости будто бы и вовсе удесятерились, преодолел в два шага разделявшее их расстояние. И, оказавшись рядом, схватил барона за шкирку, резко рванул вначале на себя, а затем – скинул на пол рядом с кроватью.

- Да нет же, Баумгартнер, какого черта это вы здесь творите, хотел бы я знать?!

 Отправлено: 15.07.19 19:26. Заголовок: *с непрошеным гостем..

*с непрошеным гостем*

- Как ты смеешь! - прошипел барон, поднимаясь с пола подобно распрямившейся пружине, в одно мгновение.

В другой обстановке он, скорее всего, сразу признал бы свое поражение и отступил. Но не теперь, когда так и не утолённая похоть и инстинкт разъяренного хищника, у которого в самый последний момент отобрали его добычу, мешалась с растерянностью и бешенством от внезапного – и необъяснимого вторжения на территорию, которую всегда полагал лишь своей, и оттого чувствовал себя здесь в абсолютной безопасности.

– Это мой дом и я не потерплю в нём присутствия жалких слизняков! – проговорил он и ринулся к Игнатьеву, уже ощущая, как сдавливает его горло, и как под пальцами останавливается его жизнь.
Признаться, не чаял подобной прыти и сам Дмитрий Кириллович, который, хоть готовился и к такому развитию ситуации, в глубине души все же надеялся избежать открытого рукоприкладства. Потому, даже невольно отшатнулся, потянувшись при этом к правому карману пиджака, который едва заметно оттягивал револьвер. Однако в то же мгновение и отдернул руку обратно. Ведь кем бы ни был этот мерзавец, и чего бы ни заслуживал за содеянное, оружия – какого-то еще, кроме собственной злости, у него не было. А значит, не имел морального права воспользоваться собственным и сам Игнатьев, перехвативший, вместо этого, налету обе руки барона и крепко, изо всех сил, сжавший их за запястья, пока тот, наконец, слегка не охолонулся и не сбавил пыл, едва заметно морщась.

- А слизняк – это как раз ты и есть, - тихо и раздельно выговорил тем временем Дмитрий Кириллович, все еще не ослабляя хватки и не сводя с противника ледяного угрожающего взгляда, – жалкий и ничтожный. Не способный даже женской благосклонности к себе добиться ничем, кроме насилия!

Уже сполна осознав, что его физические силы все-таки не равны игнатьевским, Баумгартнер все равно не захотел сдаваться, и попытался было извернуться и лягнуть его ногой, но внезапно замер, услышав приближающийся со стороны лестницы и становящийся все более отчетливым топот: «Тимофей!» - подумал он, внутренне восторжествовав и уже предвкушая, как на пару они сейчас славно отделают этого подонка, посмевшего не только ворваться в чужой дом, но еще и решившего, что смеет в нем хозяйничать… У камердинера, впрочем, тоже следовало предметно поинтересоваться, почему такое стало возможным. Но это, не сейчас, а позже, позже…

- Пусти! – процедив это сквозь зубы, барон отвёл взгляд и дернулся, как бы давая понять, что не намерен больше сражаться. А, когда Игнатьев ослабил хват, вырвал из его лап свои руки и, потирая запястья, отошел в сторону, поглядывая на дверь, откуда ждал помощи. Тимофей, и верно, ворвался уже через пару секунд. Но каково же было удивление Баумгартнера, когда практически одновременно со слугой в спальню его вбежал еще и какой-то юнец, в котором он, впрочем, сразу узнал Таниного недалёкого братца.

«Ну, теперь хоть понятно, откуда здесь взялся Игнатьев!» - подумал он и с раздражением поморщился. История на глазах приобретала куда более неприятный, чем даже в самом начале, оборот: черт знает, кого там еще успел оповестить или даже прихватить с собой этот молокосос, очевидно, слишком трусливый, чтобы отправиться на помощь своей легкомысленной сестричке без чьей-либо поддержки.

 Отправлено: 15.07.19 19:29. Заголовок: *мужское трио* Посл..

*мужское трио*

После того, как Дмитрий Кириллович исчез в глубине особняка, входная дверь последнего так и осталась приоткрытой. И этот слабо освещенный изнутри просвет все сильнее раздражал Степку. Нервно барабаня пальцами по приборной доске «Делоне» – автомобиля, в котором прежде мечтал не то, что прокатиться, а хотя бы просто посидеть, и красоты которого ничуть не замечал сейчас – он неотрывно смотрел на порог, ожидая, когда на нем, наконец, появятся Дмитрий Кириллович и Тата. Но минуты шли, а ничего не происходило. И когда сидеть стало уже совсем невыносимо, Стёпа вылез из машины, скрестил на груди руки и присел на край круглого бочкообразного капота. Внутри него происходила нешуточная борьба. Рассудок требовал сдержать данное графу Игнатьеву слово, но сердце едва не рвалось наружу, умоляя плюнуть на эти никому сейчас не нужные условности и бежать в дом, где – кто знает, к тому же, вполне могла бы потребоваться и его, Степана, помощь, если учитывать, как долго все продолжается?

Сердце, в результате, и победило. Быстро преодолев расстояние от машины до дома, молодой человек вбежал в холл и увидел там слугу – довольно здорового на вид мужика. Глухо ворча, точно разбуженный от спячки медведь, тот медленно поднимался с четверенек на ноги, потряхивая при этом головой на манер ныряльщика, которому попала в уши вода, и размазывал по физиономии кровь, обильно струящуюся из-под свернутого набок носа. Заметил еще одного незваного гостя, он ощерился и злобно плюнул в пол, но больше, к удивлению Стёпки, ничего предпринял. Лишь махнул досадливо рукой и побрел вверх по лестнице. Решив не отставать, юноша пустился следом. И уже через пару минут оказался вместе с ним около двери какой-то из комнат.

Дмитрий Кириллович, также слышавший шаги и уверенный, что это опомнился и теперь спешит на помощь хозяину слуга, которого он до того успел нокаутировать – да видно, не совсем, не зря позволил Баумгартнеру, в конце концов, высвободиться. Предполагая, что теперь, похоже, придется, противостоять уже двоим, он просто хотел максимально к этому подготовиться и потому вновь нащупал в кармане пиджака револьвер: скорее всего, баронский холуй тоже успел прихватить с собой что-нибудь более убедительное, нежели бранное слово и собственные кулаки. А значит, его принцип, если что, уже не будет нарушен.

Шаги, тем временем, быстро приближались. И Игнатьев еще успел с удивлением подумать, что их как-то слишком много для одного, прежде чем в комнату, вместе с камердинером Баумгартнера, влетел Степан, остановившись на пороге и опешив от увиденного. Точно так же, как и он сам незадолго до этого.

- Ну что, господа, вижу, что все наконец-то в сборе? – проговорил вдруг уже вполне пришедший в себя барон, окидывая присутствующих ироническим взором. –

Тимофея, ринувшегося было на своего обидчика, он остановил лёгким кивком головы, словно хорошо обученного пса. И потому тот стоял теперь у стены, взирая на Игнатьева исподлобья и рукавом утирая кровь, что все еще сочилась из его поломанного носа.

- Что вы с ней сделали?! Что… – воскликнул в этот момент, будто не расслышав его насмешливых слов, Стёпка. И со всех ног кинулся к разворошённой кровати, на которой лежала сестра: связанная, явно избитая, да еще и в разорванной в клочья одежде.

– Таня, сестричка! – позвал он, когда оказался рядом, слегка касаясь разбитой в кровь щеки, но девушка не откликалась. Голос его, давно уже звучавший как у взрослого, при этом внезапно опять сорвался на петушиный сип, а из груди вырвалось нечто, изрядно похожее на рыдание.

Вновь подняв горящий ненавистью взгляд на барона, который, напротив, смотрел на него все так же, иронически изогнув бровь, Стёпа сжал кулаки и стал подниматься в его сторону. Но мгновенно оказавшийся около Игнатьев силой удержал его на месте и тихо выговорил:

- Не лезь, я сказал! Займись сестрой, она жива, это главное!

Это, наверное, и правда, было главное. Но какова теперь будет её жизнь, горестно подумал Стёпка, тем не менее, вновь подчиняясь – не столько физической силе, сколько взгляду Дмитрия Кирилловича, одновременно сочувствующему и властному настолько, что противиться ему юноша не мог, словно под каким-то гипнозом.

- Сейчас просто её отвяжи, - все так же размеренно продиктовал граф, продолжая держать его за плечо, хотя уже и без прежней силы. При этом время от времени поглядывал и на барона, предупреждая, что следит и за ним.

Стёпка же после этого сразу принялся за дело. Распутывая узлы, сковывающие тоненькие Танины руки, он проклинал себя за неловкость пальцев, которые всё никак не могли с ними управиться: «Хорош будущий хирург с такими вот негнущимися деревяшками!» - услышав, будто наяву, едкий комментарий, он быстро взглянул в лицо сестре, обрадовавшись, что та приходит в себя – и, тут же поняв, что это всего лишь его разыгравшееся воображение, сильнее сжал зубы, чтобы не зареветь, как девчонка. Ведь Таня, глаза которой были приоткрыты, смотрела по-прежнему будто бы сквозь него.

- Ничего, родная моя, все будет хорошо! – беззвучно повторяя это, словно заклинание, Стёпка вновь сконцентрировался на том, чтобы избавить её от пут и наконец-то это удалось. Осторожно опустив руки сестры вдоль тела, он попытался стянуть края разорванного на груди платья.
Наблюдавший за всем этим молча Игнатьев тотчас скинул свой пиджак и отдал ему – вытащив прежде из кармана оружие:

- Вот, возьми! Заверни её, забирай и неси обратно в машину. Я скоро!

 Отправлено: 15.07.19 19:32. Заголовок: *с вандалом графом* ..

*с вандалом графом*

- Какая трогательная забота! – негромко воскликнул Евгений Францевич, когда Степан с Таней на руках вышел из комнаты. Понимая, что угрозы прямой физической расправы больше нет, несмотря на то, что, конечно, заметил револьвер в руках у Игнатьева, он окончательно успокоился – просто знал, что такие как этот, попросту неспособны применить его против безоружного. – Но, главное, какое беспрекословное подчинение! Вы правы, граф, я никогда не умел добиваться подобного… Может, дадите после как-нибудь пару уроков? Правда, я лично в основном предпочитаю девочек, а не мальчиков, однако спокойно отношусь к тому, что у каждого из нас разные пристрастия, так что не волнуйтесь…

Искренне полагавший, что его миссия спасителя на этом почти завершена и потому собравшийся тоже уходить следом за Веригиными, Дмитрий Кириллович, услышав подобный комментарий в свой адрес, вновь остановился в дверях и медленно обернулся:

- Ну, ты и мразь! – произнес он, будто бы даже с удивлением, вновь сверля взглядом улыбающегося Баумгартнера, замершего в картинной позе подле камина, под собственным же – естественно, с обнаженными гениталиями – изображением. – Думал, конечно, что ты сам поймешь, но видимо, все же придется объяснять. Уроков – никаких – дать я тебе точно не смогу. Потому что после всего, что сегодня случилось, тебе лучше – и по возможности быстрее, убраться куда-нибудь из этого города. В противном случае…

- Что? – усмехнулся барон, перебивая его. – Убьете меня из своего большого страшного пистолета, Дмитрий Кириллович?

- Ну зачем же убивать, Евгений Францевич? – в тон ему возразил Игнатьев. – Это ведь больше по вашей части! А я найду другой способ. Но обещаю, вам он вряд ли понравится, - прибавил он, тоже с холодной усмешкой.

А потом вскинул руку с зажатым в ней револьвером и выстрелил – однако не в самого барона, а в портрет, метко поразив при этом своей пулей как раз чахлое сосредоточие естества его художественного двойника.

- Прощайте! – с этими словами он вышел из спальни, за ним вновь хотел отправиться Тимофей. Однако Баумгартнер, за минуту до того едва не присевший от неожиданности – но все-таки устоявший на ногах, поспешил его остановить:

- Да пусть проваливает!

И, оглянувшись на пострадавшую картину, сокрушенно вздохнул:

- Господи, какое варварство! У страны, в которой аристократами называются люди, способные хладнокровно уничтожать подлинные шедевры искусства, похоже, и в самом деле нет будущего!

 Отправлено: 15.07.19 19:49. Заголовок: Ольга уехала со свад..

Ольга уехала со свадебного бала очень рано, оставив Прозоровых там и твердо отказавшись, чтобы Иван Максимович её провожал. Причина была невероятно банальной – скука. Хотя, весь вечер за ней настойчиво ухаживали аж целых два кавалера. Один был родственником отца Лизоньки, теперь уже Прозоровой, другой каким-то его же дальним знакомым… Ухаживания их были деликатны, а восхищение вполне искренним, но вместо удовольствия от флирта, Ольга испытывала лишь желание поскорее от обоих отделаться. Поэтому, станцевав для приличия с каждым – да еще, конечно же, с Прозоровым и Гнездовым, сообщила друзьям, что отправляется домой.

- Ничего страшного, так даже полезнее для талии! – лишь улыбнулась она после Элен, которая едва ли не горше остальных сетовала, что подруга так быстро их покидает и потому даже не отведает свадебный торт, который заранее преподносили едва ли не как самый главный сюрприз вечера. А в экипаже, по дороге домой, в очередной раз задумалась, что всем сегодняшним развлечениям, лучше все-таки предпочла бы тихий вечер дома, в кругу родных – даже не сразу заметив, как в их круг невольно «прокрался» и Игнатьев. После чего досадливо поморщилась, ругая свою так и неизжитую с годами излишнюю сентиментальность, и попробовала подумать о чем-то более реальном. К примеру, о повседневных делах, которые стоит сделать завтра утром. Это, как всегда, помогло. И в дом Ольга входила уже вполне спокойной – ровно до того момента, как увидела лицо Анны, устремившейся к ней едва ли не бегом прямо в холле.

- У нас что-то случилось? Таня? – почему-то сразу подумав про старшую дочь, с тревогой в голосе спросила она, думая, что девочка, должно быть, все же заболела всерьез.

- Я, честное слово, Ольга Дмитриевна, не знаю, как это приключилось! Татьяна ведь сказала, что у нее голова болит и чтобы ее до завтра не будили, а сама ушла!

- Как ушла?! Куда? – переспросила она, чувствуя, что абсолютно ничего не понимает. И тут заметила в дверях, ведущих из холла в гостиную, мордочку младшей дочери. – А ты почему еще не в кровати?! Что здесь происходит, в конце концов?! Где Степан?!

- Его тоже нет дома, он за Татьяной Александровной ушел. Только я его до этого даже не видела! - вконец расстроенная тем, что оказалась такой бесполезной, прошептала Анна. И тут на помощь ей пришла Санька, которой, напротив, не терпелось поделиться всем, что она знает. Второй раз поведав историю с Татой – теперь уже маме, она прибавила к ней и то, что происходило позже, когда из университета вернулся брат, с важным видом расписывая детали во всех подробностях. И, чем больше Ольга Дмитриевна их узнавала, тем сильнее холодела изнутри. Хотя и изо всех сил старалась держаться как можно спокойнее, чтобы не напугать дочь. Пусть лучше, и верно, пока считает, что все произошедшее с Таней – лишь шалость, за которую та получит нагоняй, когда вернётся домой.

- Так, ясно! Спасибо, милая, - проговорила она рассеянно, думая о своём, когда Санька наконец умолкла, - а теперь ступай вместе с Анной к себе в спальню… Что? – чуть нахмурившись, Ольга Дмитриевна вновь сконцентрировала внимание на обиженном личике младшей дочери. – Я что-то не понимаю твоего недовольства, Александра! В конце концов, уже поздний вечер, а тебе назавтра еще рано вставать в гимназию, забыла?

Оставшись в одиночестве, она затем еще довольно долго стояла перед лестницей, а после поднялась в комнату Таты, в которой в глаза сразу же бросился необычный, даже для вечно увлеченной всем, чем угодно, только не повседневностью и не дисциплиной, юной художницы, беспорядок. Особенно поражал засыпанный бумагами стол. Но, подойдя ближе, Ольга поняла, что это не просто бумага – а извлеченные в спешке из конвертов многочисленные письма. Которые, вероятно, так же, как и сама она теперь, пытаясь хоть что-то понять, изучал Стёпа, достав их из запертого ящика. Прочитав всего пару из них, где какой-то неизвестный мужчина, среди подробных и весьма литературных описаний виденных им европейских достопримечательностей то и дело мечтает о том, чтобы вновь ощутить вкус губ её дочери и грустит, что не способен сейчас же заключить ее в свои объятия, Ольга Дмитриевна едва не схватилась за голову и тяжело опустилась на первый подвернувшийся стул.

Не может, не должно такого быть, чтобы ее маленькая кошечка, ее милая девочка, совершила ту же ошибку, что и сама она когда-то давно, в юности! Она ведь куда наивнее, и куда моложе! Как это возможно и главное, как возможно то, что она, её мать, не заметила, когда это случилось? И как тут не подумать вновь про жестокую насмешницу-судьбу, что всякий раз последовательно ставит её на место каждого, кого довелось обидеть или предать?!

Вновь взглянув на письма, рассыпавшиеся у ее ног, Ольга мучительно пыталась представить, кем же все-таки может быть тот, кто их писал? Скорее всего, это взрослый человек – но кто? Она никак не могла взять это в толк, хотя перебирала сейчас в уме всех мужчин в их окружении. Или, может, это кто-то из преподавателей училища? Ведь письмах так подробно описываются художественные сокровища различных галерей, с указанием того, что именно Тане понравилось бы и на что ей, как художнице, было бы интересно обратить внимание…

С внезапно промелькнувшей надеждой, Ольга вновь стала перебирать теперь уже пустые конверты, подумав вдруг, что на них может значиться имя отправителя. Но как и Степан, потерпела в этом поражение. Тогда она, уже сама не зная, зачем, стала лихорадочно рыться в других вещах дочери на столе. А когда поиск там не дал результатов, принялась осматривать бельевые ящики и, наконец, самое сокровенное место любой девушки – пространство между сеткой кровати и матрасом, где и наткнулась на некое «сокровище». Одного взгляда на обложку которого хватило, чтобы понять, что это за книга. Ольга никогда не читала подобных, но, конечно, слышала, что подобное существует. И, пролистав несколько страниц, лишь еще больше уверилась в катастрофичности сложившейся ситуации.

Но главным было то, что на форзаце книги хотя бы обнаружился экслибрис владельца. В довольно большом картуше, который занимал центральную часть листа, оформленном барочным ормушлем*, там была изображена герма Приапу, возле которой на коленях стояла нимфа, вознесшая руки к его гипертрофированному естеству. И только вглядевшись в это и без того безобразное изображение, Ольга увидела, что фаллос этого мифического создания покрыт мелкими буквами. Отыскав в столе дочери лупу, она поднесла ее к книге и едва вновь не выронила ее из рук, сумев расшифровать указанную там фамилию.

- Боже мой, - бледными губами прошептала она и затем беспомощно оглядела комнату, все еще не в силах понять, как ее девочка могла попасть в такую историю.

А после, стремительно сбежала вниз к телефону. Только вот, кому по нему звонить? Кого звать на помощь? Ивана, Серёжу? И чтобы они втроем отправились бы – куда? Нет, для начала нужно хотя бы узнать, где живет этот проклятый барон! Но, с другой стороны, если представить, какой это неизбежно вызовет скандал… Ощутив, как дурнота волнами подкатывает к горлу, Ольга вдруг жалобно всхлипнула: насколько же она все-таки одинока и как беспомощна! Был, разве что, всего один человек, которому, не смотря ни на что, она бы могла в этом сейчас довериться, но, едва возникнув, мысль об этом тотчас и исчезла, как нечто совершенно неосуществимое. И в этот же самый момент ей будто наяву послышался тихий шелест колес по гравийной дорожке у подъезда дома.

«Быть этого не может! Откуда ему здесь взяться?»

Но Анна уже открывала входную дверь. И когда Ольга Дмитриевна увидела в её тёмном проёме сына с Таней на руках, все прочее тотчас вновь испарилось и стало неважным.

- Что с ней? – бросившись к нему, она пыталась рассмотреть лицо дочери.

---

*Скрытый текст

 Отправлено: 16.07.19 02:00. Заголовок: - Она жива и это гла..

- Она жива и это главное, - произнес Степан, почти дословно повторяя слова Дмитрия Кирилловича, а главное – стараясь подражать той самой его интонации, способной успокоить бешено бьющееся в ушах сердце. Не получилось. Голос оказался недостаточно тверд, да и самому Стёпке явно не доставало в этом уверенности.

Выслушав его, и мать на миг страдальчески прикрыла глаза, но после сразу будто и переменилась: от растерянности не осталось и следа, а все еще бледное от испуга лицо приняло сосредоточенный и даже деловой вид.

- Неси ее наверх в мою комнату, а ты, Аня, беги за теплой водой и аптечкой, и чтобы мигом тоже была там! – распорядившись подобным образом, Ольга Дмитриевна сама скорым шагом отправилась вверх по лестнице, следом за сыном. И после, обогнав, собственноручно распахнула перед ним дверь спальни.

Бережно уложив сестру на её кровать, Стёпа зачем-то пригладил ей растрепавшиеся волосы, бессмысленный, в сущности жест. Но ему так хотелось сделать для нее еще хоть что-то.

- Мама, я не знал, честно… - начал было он сокрушенно, поднимая взгляд на Ольгу Дмитриевну, но та его сразу же остановила.

- Не сейчас.

И отодвинув его в сторону, склонилась над Таней, загораживая Стёпке обзор. Но все же успел прежде увидеть, что она, кажется, наконец, приходит в себя.

Выйдя в коридор, и чуть не столкнувшись там с горничной матери, которая несла кувшин с водой, юноша поспешно вжался в стену, чтобы не помешать. Но Анна, похоже, даже не заметила его присутствия, стремясь туда, где была сейчас так нужна. В отличие от него самого… Проводив её взглядом, Степан глубоко вздохнул и побрел к себе в комнату, ощущая незримую, но почти невыносимую тяжесть на собственных плечах. А там сразу же с размаху сел на край кровати и низко опустил голову, обхватив её руками.

Уже многие годы он не вспоминал событий страшного дня, разделившего когда-то их с сестрой жизнь на «до» и «после», когда так называемый родной «отец» убил их маму, пребывая в очередном припадке пьяного безумия. Всё это со временем поблекло, а потом – после того, как их забрали к себе Веригины, и вовсе почти стёрлось из памяти, как дурной сон, заслонившись другими, счастливыми воспоминаниями о жизни в новой семье, вскоре ставшей словно бы и единственной родной. Но как выясняется, только именно, что «почти». И теперь Стёпа, будто бы заново, с удивительной ясностью переживал свои тогдашние чувства. Оказывается, он по-прежнему помнит каждый звук, каждую мелочь из увиденного тогда кошмара. Как если бы кто-то заснял их на кинематографическую пленку – и теперь демонстрирует ему эту дьявольскую ленту.

Вот стоит, раскинув руки и заслоняя собой их с Таней, испуганная мать. А напротив – папаша с зажатым в кулаке ножом. Поначалу просто поливает ее, а заодно и детей, самой грязной площадной бранью, но вдруг, резко подступившись, ударяет ножом ей в грудь. Сталь при этом входит в тело с отвратительным тихим хрустом, который он, Стёпка, и теперь слышит в ушах, как наяву… Отчаянный крик матери прерывается и переходит в странный, булькающий хрип…

И рядом Таня, которая, в панике цепляясь ручонками за край его рубахи, рыдает так сильно, что вот-вот задохнется, хотя вряд ли понимает весь ужас происходящего. А потому вскоре уже он, вместо матери, решает спасти хоть сестру, разворачивается, прижимает к стене, закрывая собой, и через плечо наблюдает за беснующимся отцом, ожидая, когда тот и его зарежет. Но он лишь смачно сплевывает, вытирает нож о подол жениной юбки и выходит, оставив их с малышкой наедине с распластанным на полу мертвым телом. Таня уже не плачет, просто молча дрожит, все так же прижимаясь к нему. И он шепчет ей: «Ничего, сестричка, все хорошо!» - чувствуя, что сделал все, что мог…

А сегодня?! Нет, ничего такого. Ни тогда, когда нес Таню к автомобилю графа, ни тогда уже, когда сел внутрь вместе с ней… На сей раз у неё не было ни слёз, ни истерики. Но это абсолютное безмолвие пугало даже сильнее. В нём Стёпкиной неспокойной совести слышалось осуждение и упрёк. И поделом! Ведь он, действительно, её подвёл!

Больно закусив губу, но все-таки не сдержавшись, от этой горькой мысли юноша негромко всхлипнул, ощущая глубочайшее чувство вины – не только перед бедной Таткой, но и перед мамой. И главное – перед отцом, тем единственным и настоящим, Александром Глебовичем, который всегда говорил, что первостепенная задача настоящего мужчины – заботиться о тех, кто нуждается в его защите. И Стёпка после еще миллион раз молча клялся на его могиле, что всегда будет заботиться и защищать маму и девочек. А теперь, когда впервые дошло до дела, выходит, так и не смог этого обещания сдержать.

 Отправлено: 16.07.19 18:31. Заголовок: Меж тем, Ольга Дмитр..

Меж тем, Ольга Дмитриевна с помощью камеристки уже вовсю занималась в своей комнате со старшей дочерью.

- Вот так, милая, поднимай руки, - твердо, но ласково увещевала она её, и Таня выполнила её просьбу – как затем и все остальные, беспрекословно. Она вообще подчинялась всему, что говорила мать, но при этом ни на что не отвечала и старалась не смотреть в ее сторону.

– А теперь чуть повернись… Молодец, моя хорошая! Вот, Анна, все это унести отсюда и немедленно сожги! – передавая в руки служанки кипу тряпья, которое еще сегодня утром было нарядным платьем и дорогим бельем, отложив при этом в сторону почему-то только мужской пиджак, в который девушка была вначале плотно завернута. Когда же вновь повернулась к дочери, то сразу заметила, что по ее телу прошли одна за другой какие-то судороги. И, скорее интуитивно догадавшись, чем поняв, что происходит, успела подхватить с пола таз и поставить Тане на колени, прежде чем та согнулась пополам и исторгла наружу содержимое желудка, зашедшись после еще удушливым кашлем.

- Ничего, так даже лучше, детка, - помогая дочери затем вновь устроиться на подушке, она слегка улыбнулась, впервые заметив, что Танин взгляд сделался будто бы более осмысленным, - Все наладится, вот увидишь. А сейчас надо умыться и выпить лекарство.

Извлеченные из аптечки предусмотрительной Анной валерьяновые и мятные капли, Ольга развела в стакане чуть теплой воды. А пока дочь пила, достала баночку с мазью, которой затем принялась обрабатывать ссадины на ее лице и запястьях. Все это время, поглядывая на неё с тревогой, она вспоминала ту крохотную девочку, которую увидела впервые в Черноярском приюте – тихую и нелюдимую, смотрящую на всех исподлобья. Сейчас Таня вела себя так же. И можно только додумывать, какой ужас вновь пережила ее маленькая кошечка, если вновь не хочет ни с кем общаться. Однако тормошить и прямо сейчас пытаться хотя бы о чем-нибудь её расспрашивать Ольга слишком боялась, не желая спугнуть даже маленьких признаков улучшения, которые виделись ей хотя бы в том, что дочь не отторгает её помощи.

- Ну вот, почти и все, - завязывая бантиком конец повязки, которая полностью скрыла от взгляда кровоподтек на запястье, она взяла из рук камеристки специально нагретую на печке ночную рубашку, и облачила в неё Тату. Поверх неё пошел собственный Ольгин халат, а после еще одеяло, которое она подоткнула вокруг дочери «конвертиком», как дочка особенно любила в детстве. Оказавшись в этом тёплом и уютном «коконе», Таня вскоре закрыла глаза. Но Ольга Дмитриевна, присев на край её кровати, еще довольно долго оставалась рядом, гладила по волосам и внимательно разглядывала её лицо, понимая по непрерывно подрагивающим кончикам длинных ресниц и чуть прерывистому дыханию, что девочка её вовсе не спит.

- Легкий ветер присмирел,
Вечер бледный догорел,
С неба звездные огни,
Говорят тебе: «Усни!»
Не страшись перед судьбой,
Я, как няня, здесь с тобой…

Это стихотворение, как и незатейливый фокус с одеялом, будучи малышкой, Таня требовала от неё практически каждый вечер. И Ольга, бывало, порой и не по одному разу за вечер, тихонько его читала, а вернее, напевала на сочиненный ею же незатейливый мотив, словно колыбельную. Конечно, поверить, что это поможет и теперь, было бы слишком наивно. Но ей так хотелось надеяться, что хорошо знакомые слова навеют, как будто доброе заклинание, Тане покой и у несут прочь все её дурные мысли.

- Аня, побудь с ней немного, я скоро вернусь, - произнесла Ольга шепотом, когда её девочка все-таки уснула. Потом осторожно поднялась на ноги и на цыпочках вышла из спальни.

Теперь, когда Тате ничто не угрожало, самое время было позаботиться и о другом ребенке. Пройдя по длинному коридору, который отделял главную лестницу от лестницы, ведшей в мансарду, поднявшись по ней, она толкнула дверь и вошла в Стёпкин «кабинет». Сам он, хоть, скорее всего, и слышал материнские шаги, даже не пошевелился, оставаясь все в той же позе, что и прежде.

Медленно приблизившись, Ольга Дмитриевна положила руку на его вечно растрёпанную макушку. Ощутив эту ласку, Степа вдруг судорожно втянул воздух, поднял лицо, и она увидела, что он плачет. Но дело было даже не в слезах, коих, правда, она у него прежде, кажется, никогда и не видела, а в неподдельном отчаянии, которым горели его тёмно-карие глаза.

- Ну что ты, малыш! – склонившись к нему, Ольга покачала головой. – Ты же сам всё очень верно сказал: главное – Тата жива! К тому же, ничего по-настоящему ужасного с ней, поверь, не случилось. Она пережила нервное потрясение, поэтому теперь будет нужна вся наша любовь, чтобы помочь ей его избыть. Но если мы все по-прежнему вместе, это будет совсем не трудно! Ведь, правда?

- Да, но… – новый судорожный вздох помешал Стёпе произнести фразу до конца. Но, с трудом набрав в легкие воздуха, он все-таки продолжил: - … я едва не опоздал! И уже поэтому подвёл Тату, я всех подвел!

- Неправда! Ты не просто успел, но еще и смог вырвать её из лап настоящего чудовища! – воскликнула Ольга, постаравшись вложить в эти обращенные к сыну слова всю свою в него веру, потом взяла в ладони его лицо и нежно поцеловала в лоб.

И тут, обхватив ее талию, уже сам Стёпа прижался к ней лицом, пряча его в складках её платья. Растерявшись поначалу от этого порыва, Ольга Дмитриевна, впрочем, быстро опомнилась. Положив ладони ему голову, она гладила и перебирала спутанные русые кудри, не спеша отстраниться, позволяя сыну хотя бы немного побыть тем ребенком, для которого именно она – защитница, великан, которого боятся все ночные кошмары в мире. Впрочем, ничуть не меньше значили эти минуты и для неё самой.

Наконец, отодвинувшись и вновь обхватив лицо Стёпы обеими ладонями, она провела подушечками пальцев по его щекам, вытирая слезы, и кивнула.

- Ты стал настоящим мужчиной, мой мальчик.

- Настоящие мужчины не плачут, – злясь, естественно, на себя, буркнул тот, опуская глаза. Но Ольга Дмитриевна не позволила этого сделать, удержала, а потом мягко улыбнулась:

– С чего ты взял, что не плачут? Слезы – это вовсе не слабость, дорогой, а лишь признак того, что у тебя есть сердце и оно способно чувствовать, болеть и сопереживать. Человек, который никогда не плачет – пустой человек! Так и запомни. А теперь, пойдем вниз. Ты нужен Тане, ты ее верный защитник и как бы я ее ни любила, думается, ты для нее во много раз дороже!

При их возращении в Ольгину комнату, камеристка тут же поднялась с пуфа, на котором до того сидела, ожидая новых распоряжений, но Ольга Дмитриевна жестом показала, что она пока может быть свободна. А на освободившееся место тут же опустился Степан:

- Я тут, сестренка, и никуда от тебя не уйду, - прошептал он, обращаясь к спящей девушке.

---

Скрытый текст

*Легкий ветер присмирел, Вечер бледный догорел, С неба звездные огни, Говорят тебе: «Усни!» Не страшись перед судьбой, Я, как няня, здесь с тобой, Я, как няня, здесь пою: «Баю-баюшки-баю». Тот, кто знает скорби гнет, Темной ночью отдохнет. Все, что дышит на земле, Сладко спит в полночной мгле, Дремлют птички и цветы; Отдохни, усни и ты, Я всю ночь здесь пропою: «Баю-баюшки-баю». К. Бальмонт

 Отправлено: 17.07.19 21:17. Заголовок: Перед тем, как попро..

Перед тем, как попрощаться, Степан, конечно, спросил, не желает ли Дмитрий Кириллович зайти в дом вместе с ними. Однако граф, не говоря ни слова, лишь отрицательно мотнул головой. Но когда юноша, еще раз поблагодарив его от всей души, все-таки двинулся прочь со своей драгоценной ношей, не сразу заставил себя вновь повернуть ручку зажигания. А вместо этого так и сидел в авто с заглушенным мотором и погашенными фарами еще, должно быть, минут пять. Крепко сжимая пальцами руль и глядя прямо перед собой в темноту. И борясь с мало преодолимым желанием повернуть голову направо, чтобы посмотреть туда, где за распахнувшейся вскоре ненадолго входной дверью, на фоне подсвеченного домашним освещением проёма, несколько раз промелькнул туда-сюда высокий и тонкий женский силуэт. Но всё-таки справился с собой. И, увидев в том добрый знак грядущего избавления, все-таки потихоньку тронул с места «Делоне», тотчас весело зашуршавший по мелкому гравию своими мощными колесами. Но, едва лишь вырулив от сонных жилых кварталов на главную аллею Сокольнического парка, а оттуда – на ведущий к городу широкий шоссейный тракт, наконец, позволил себе выжать до упора газовую педаль, и набрав, должно быть, верст до восьмидесяти в час, но не глядя при этом на спидометр, а ощущая это лишь по свистящему в ушах так, что захватывало дух, осеннему ветру, уже через несколько минут долетел обратно до своего дома. Вновь сбавив скорость – да и то ненамного – лишь на самых к нему подъездах. Решив не ставить машину в гараж до утра, подкатил и припарковался неподалеку от парадного входа, напугав швейцара, естественно, не слышавшего их со Степаном убытия с заднего двора некоторое время тому назад.

«Некоторое – а какое именно?» - неожиданно подумалось Игнатьеву в тот момент, когда приснувший на своем посту Лука Афанасьевич уже почтительно открывал перед ним дверь освещенного сейчас гораздо меньше обычного, холла. В спешке собираясь в дорогу, часы он, кажется, так и оставил дома, на полке перед зеркалом в спальне…

- Милости просим, господин граф! Доброго вечера! – пробасил камердинер, косясь на него при этом как-то странновато. И, быстро проследив за направлением его взгляда, Дмитрий Кириллович сообразил, что пиджак его так и остался в Сокольниках. А вместе с ним, разумеется, и ключи от квартиры, которые, в отличие от револьвера, так и не удосужился извлечь из кармана, прежде чем отдать Веригину, чтобы тот укутал в его одежду сестру.

- Кретин… - вспомнив об этом, процедил Игнатьев сквозь зубы. – Да нет-нет, простите, Лука Афанасьевич, я это совсем не вам. Ключи свои оставил в кармане пиджака, а он…

- Понимаю-понимаю, ваше сиятельство! – закивал тот в ответ и резво посеменил к своему посту, где для каждого жильца их доходного дома всегда наготове держал запасные связки. Как раз на такой вот случай – господа, особенно из тех, что помоложе, склонные к обильному винопитию и прочему кутежу, нередко приезжали домой под утро чуть ли не в чем мать родила и ничего при этом не помня. Но за графом Игнатьевым он ничего такого прежде не замечал. Однако, как говорится, и на старуху бывает проруха… - Вот, возьмите второй экземплярчик!

- Благодарю. И покойной ночи.

Кивнув ему на прощанье, Дмитрий Кириллович пересек обширное помещение холла и направился по лестнице к себе в бельэтаж, так и не поинтересовавшись, который час. Впрочем, теперь это было уже не важно. К тому же, куда больше занимала мысль, как Ольга после распорядится его вещами – когда их у себя обнаружит. Выкинет, или, может, отдаст кому-нибудь из прислуги… хотя, для чего, собственно, какому-нибудь истопнику его щегольской, сшитый на Сэвил-роу в Лондоне, пиджак?

Бред. Все это был какой-то бред и ерунда. И думать о подобном дальше было как-то глупо. Но мысли всё равно текли строго в одном направлении, то и дело обращаясь к тому, что сегодня произошло. Хотя голова, подозрительно неприятно гудящая в области макушки и темени – в последнее время несколько чаще, чем с этим хотелось бы сталкиваться, будто подсказывала, что на сегодня всего уже достаточно: и подвигов, и раздумий.

Пройдя в гостиную, где все еще не до конца истлели в камине березовые поленья, Игнатьев разворошил золу и, подбросив несколько свежих, заставил огонь вновь воскреснуть. На низком столике перед экраном так и остались стоять Стёпина пустая рюмка и коньяк. Взглянув на них, Дмитрий Кириллович поначалу хотел было наполнить себе чистую, но потом устало вздохнул и, тяжело опустившись в одно из кресел, неотрывно глядя на огонь, отпил прямо из горла бутылки. Раз, затем еще раз… Кажется, после третьего глотка владевшее им, хотя и тщательнейшим образом скрываемое напряжение всех последних часов – как выяснилось, их было всего-то около двух, а показалось, что чуть ли не десять, наконец-то начало его отпускать. Вместе с ним отступала и головная боль. А вот та, что вскоре зашевелилась в груди – но не в сердце, а где-то еще, поглубже, напротив, как-то только лишь противно усиливалась. Особенно тогда, когда граф в очередной раз посматривал в сторону телефонного аппарата. То ли ожидая, что тот вдруг зазвонит, то ли сам желая наплевать на все, поднять трубку и попросить барышню соединить с номером, цифры и буквы которого так и свербели сейчас в мозгу – ведь, в сущности, что такого особенного, если просто поинтересоваться, как там себя чувствует Таня… Как там вообще они все себя чувствуют?
А впрочем… какое ему теперь до этого дело?

 Отправлено: 21.07.19 01:55. Заголовок: Понимание того, что ..

Понимание того, что она все-таки спасена, пришло к Тате лишь в тот момент, когда брат осторожно усадил – а вернее, уложил её, завёрнутую точно в кокон, в пиджак графа Игнатьева, на заднее сиденье его же автомобиля, а потом сам сел рядом и, обняв, вновь принялся уверять, что всё хорошо. Хотя, по срывающемуся шепоту и стуку сердца, бешено колотящегося в его груди, к которой девушка была сейчас крепко прижата, было ясно, что несколько утешительных слов не помешало бы услышать и ему самому. И Тата искренне хотела их сказать – попросив прежде прощения за то, что устроила по своей глупости. Однако почему-то не смогла. Нет, мысли в голове уже не путались, ничего не мешало и открыть рот. А вот дальше что-то срабатывало не так, как надо. Или не срабатывало вовсе. Но это было, как ни странно, совершенно не страшное ощущение. Знакомое, к тому же, хотя и основательно забытое.

Когда-то, давным-давно, подобное уже с ней происходило. Вспоминать о том времени Тата не любила. Да, в принципе, и нечего было вспоминать. А то, что иногда все-таки всплывало в сознании, было похоже на короткие неясные вспышки и возникало, как правило, неожиданно и не само по себе. Как в день, когда мама, вернувшись из Астрахани, вручила ей коробку с печеньем, со словами, что маленькой Тата их очень любила. Сама она этого, кажется, и не помнила. Зато, как только открыла коробку и вдохнула аромат миндаля и шоколада, будто по волшебству перенеслась в тот зимний вечер, когда они всей семьей ходили в какую-то кондитерскую, где она сидела за столом на коленях у отца и, обмакивая эти печенья прямо в его чашку с чаем, действительно, их с удовольствием уминала. То же случилось и сейчас, когда Стёпка вдруг произнес это своё «всё хорошо, сестрёнка» - и её вдруг вновь посетило ощущение «дежавю»… а точнее, «déjà vécu». Вот только понимание того, что же именно было тогда испытано, на этот раз ускользало, оставляя неприятное, гнетущее чувство и разбираться, что оно значит и почему возникло, совсем не хотелось. Гораздо важнее сейчас казалось уверить Стёпу, всё винившегося перед нею в том, что он «едва не опоздал» в отсутствии необходимости просить прощения. Но сколько Тата ни пыталась, мысли её все никак не желали облекаться в слова. Поэтому, устав бороться с собой – и вообще, безмерно от всего устав, она просто закрыла глаза и опустила голову на плечо брата. Поначалу лишь делая вид, что спит. Но долго притворяться не пришлось – буквально через несколько минут вернулся Дмитрий Кириллович. С трудом разлепив отяжелевшие, будто налитые свинцом веки, Тата видела, как он сел впереди за руль, слышала, как завел мотор, ощутила, как едва заметно качнулся на мощных рессорах, трогаясь с места, автомобиль… и потом задремала по-настоящему. Теперь уже до самого дома. В который Стёпа тоже внёс её на руках. А там, почти сразу отослав всех прочь, над ней принялась в свою очередь хлопотать мама.

Она ни о чём не спрашивала и не ругала. Напротив, была во много раз ласковее, чем обычно. Но Тате все равно было невозможно стыдно. Поэтому, в очередной раз пришлось – хоть и не хотелось, покривить перед ней душой, сделав вид, что всё еще толком не пришла в себя. При этом, послушно исполняя все мамины тихие распоряжения, Тата всячески старалась избегать ее взгляда – словно опасалась, в противовес произносимым словам утешения, прочесть в нём презрение и осуждение.
Самое горькое, что если бы так и произошло на самом деле, то она, Тата, бы в этом с ней полностью согласилась. Ничего подобного не происходило ни с одной знакомой ей девушкой их круга. А значит, она и в самом деле, порочна, глупа и распущенна, если допустила, что подобное случилось с ней! И потому даже заслужила всю эту грязь, от которой сейчас мама и Анна так старательно пытаются отмыть её тело, не подозревая, что большая часть скопилась не снаружи, а внутри. В душе, в сердце…

Подумав об этом, Тата содрогнулась всем телом от отвращения к себе и вдруг заметалась в постели, ощутив дурноту уже вполне себе натуральную, обернувшуюся затем сразу несколькими приступами мучительной рвоты, забравшей остатки физических сил, но неожиданно принесшей моральное облегчение.

Все это время мама была неотступно рядом. И это казалось Тате необычайно важным, хотя она и не могла об этом пока сказать – словами. Но чтобы по-настоящему успокоиться, ей было необходимо присутствие Стёпы. И когда тот все-таки пришел, услышав родной голос, девушка сразу же открыла глаза.

- Никогда? – слово это слетело с её уст в ответ на его слова. Так естественно, что Тата этого даже не заметила. И лишь по тому, как счастливо переглянулись между собой мать и брат, догадалась, что произнесла его вслух, а не про себя.

 Отправлено: 22.07.19 23:25. Заголовок: *с любимой дурехой* ..

*с любимой дурехой*

Слово это прозвучало подобно выстрелу в тишине, хотя сказано было тихим, еле слышным девичьим голоском. Услышав его, Степа тут же вскинул голову и поглядел сначала на Таню, затем на маму, которая в ответ лишь прикрыла глаза и с облегчением улыбнулась.

- Куда же я денусь, дуреха?! Будешь еще уговаривать оставить тебя в покое, вот так успею надоесть своим постоянным присутствием! – улыбаясь вслед за Ольгой Дмитриевной, счастливый Степа почувствовал, как в душе его вновь разливается спокойствие.

Конечно, все еще было далеко не так хорошо, но прочие невзгоды казались мелочью в сравнении с тем, чего им – теперь уже точно – удалось избежать. Таня – его любимая маленькая «лисица-сестрица», снова стала собой. Но Стёпка готов был и дальше приносить ради неё любые жертвы. К примеру, завтра он уже твёрдо решил, что целый день неотлучно пробудет дома, хотя еще сегодня днем рассчитывал вновь проторчать после лекций допоздна в анатомическом театре.

- Но и ты должна в ответ мне пообещать, что больше не станешь выкидывать таких вот фокусов, как сегодня! – мягко, стараясь, чтобы в голосе не было слышно ни капли укора, прибавил он. Но тут же на мгновение отвлекся, услышав за спиной удаляющуюся лёгкую мамину поступь, и обернулся, провожая её удивлённым взглядом – не поняв поначалу, куда ей вдруг вздумалось пойти. Но после почти сразу сообразил, что сделано это было, скорее всего, намеренно, и лишь для того, чтобы они с сестрой могли откровенно поговорить наедине.

- На самом деле, я очень испугался, Татка! – вновь обращаясь к сестре, и не преминув воспользоваться этой возможностью. – Скажи, ну что бы я без тебя делал?!

- Наверное, то же, что и тогда, когда на целый день закрываешься от всех на своём чердаке – читал бы дни и ночи напролёт свои мудрёные книжки! - виновато вздыхая, Тата протянула руку и слабо сжала ладонь брата в своей. – Прости меня, Стёпочка! Я ужасная дура! Ты всегда это говорил, а я не верила и обижалась. Вот теперь знаю точно, - на этом месте ей пришлось ненадолго умолкнуть, так как горло снова сдавило и отчего-то захотелось плакать, - Никогда больше никого не полюблю, кроме вас с мамой и Санькой. И никому больше ни за что не поверю!

Степа мотнул головой, улыбнулся и уткнулся лбом в ее ладонь. Уверять ее сейчас, что она обязательно и полюбит, и поверит, было бессмысленно – придет время, и все случится само собой. Мама, вон, тоже уверяла, что никогда больше… Впрочем, ее история оказалась также без счастливого финала. Подумав об этом, Степа вдруг почему-то вспомнил лицо Игнатьева в первый момент их сегодняшней встречи: кажется, граф очень испугался. И понятно, что вовсе не за них с Татой – уже хотя бы потому, что Стёпка тогда еще ничего не успел ему рассказать. Тогда, выходит, что дело… в маме? Но в таком случае, их внезапный разрыв выглядит еще более странным, чем изначально.
Впрочем, едва родившись в его голове, мысль эта почти сразу же оказалась вновь вытесненной на периферию сознания тем, что занимало по-настоящему – благополучием сестры.

 Отправлено: 23.07.19 14:34. Заголовок: Иногда Ольга задумыв..

Иногда Ольга задумывалась, как могла бы сложиться ее жизнь и скольких ошибок ей бы удалось избежать, если бы она со своими братьями была бы столь же близка, как ее дети между собой. И ведь это не обуславливалось лишь одними узами крови. Нет, без сомнения, Степа и Таня были друг с другом связаны каким-то незримыми и очень крепкими нитями, но и Санька для них была частью их мира, в котором, если бы с ней что-то приключилось, оба встали бы на ее защиту. Ее дети всегда были готовы защищать друг друга. Было ли это результатом воспитания?! Безусловно. И Ольга очень гордилась тем, что ей удалось вырастить детей, показав им, что между ними нет различий, что они равно любимы ею и дороги ей одинаково, и что так же они должны вести себя по отношению друг к другу. И с великим сожалением Оля думала о том, что ее матери, не смотря на неоспоримые кровные узы, вырастить детей родными друг другу не удалось. Уже в детстве старшие братья держались обособленно от нее, а теперь, как знала Ольга – и друг от друга. Хотя, ее отношения с Полем, напротив, сделались теплее и правильнее несколько лет тому назад.

Оставив старших детей наедине, Ольга несколько минут провела в комнате младшей дочери, а затем решила спуститься вниз, не желая пока нарушать тихий, но при этом оживленный разговор брата с сестрой, который она услышала, проходя мимо своей комнаты.

Внизу было темно – Анна успела погасить свет во всех комнатах. И лишь в холле осталась гореть лампа под огромным зелёным абажуром, свет из-под которого большим изломанным кругом лежал на стене и полу. Остановившись подле неё, Ольга невольно на миг задержала взгляд на установленном рядом телефонном аппарате. И тут же отвлеклась, когда возле нее остановилась Анна, державшая поднос с кофейником и чашкой.

- Оставь здесь, пожалуйста. Дальше я сама, - кивнув с улыбкой горничной, Ольга Дмитриевна указала на столик рукой. - И ступай спать, доброй ночи.

А сама, когда горничная ушла, налила в чашку кофе и села на стул, неотрывно при этом глядя на телефонный аппарат. Ждала ли она, что сейчас он сам зазвонит или же набиралась духу, чтобы поднять трубку и просить соединить ее с квартирой Игнатьева, Ольга, пожалуй, и сама не знала. Но то, что собеседником ее должен стать именно Дмитрий Кириллович, она не сомневалась.

Хотя Степа ничего ей не сказал – да и не было, в общем, у них времени, чтобы об этом поговорить, Ольга и без этого практически наверняка знала, что это именно Дмитрий помогал её сыну. Стало быть, ему она обязана Таниным спасением как минимум не меньше. И, конечно, была ему бесконечно благодарна за это. Вот только позвонить, даже чтобы просто высказать ему все эти слова благодарности вслух, было отчего-то страшно. Да и поздно – часы только что пробили без четверти час. Поэтому даже если он и ожидает словесного выражения признательности, вряд ли обрадуется звонку посреди ночи. А может, и вообще слушать её не захочет. Как не захотел видеть пару часов назад, когда привез сюда детей, но в дом вместе с ними так и не вошел.

«Да, - решила про себя, в конце концов, Ольга, - пожалуй, стоит все-таки сделать это завтра. А может быть даже лучше послать записку!»

Но так и не сдвинулась с места, продолжая гипнотизировать телефон и дальше, даже не подозревая, что на другом конце города Игнатьев так же борется с собой и своим желанием набрать ее номер. И только тогда очнулась, когда по холлу раздался гулкий звон больших напольных часов, а за ними следом стали перезваниваться маленький часы в соседних комнатах, оповещая о наступление часа ночи.

Тогда Оля встала и оставив так и не тронутым уже остывший кофе, поднялась в комнату. Степа все так же сидел возле кровати, накрыв Танину ладошку своей. Только вот сама Таня уснула, а он просто приглядывал за ней. Ольга подошла к нему и встала за спиной сына.

- И ты тоже иди спать, мой мальчик, - он попытался возразить, но Ольга твердо сказала, что ему не меньше Тани требуется отдых и что возражений она не принимает. – Тем более, что я отсюда никуда больше не уйду.

Проводив сына до двери и поцеловав его на прощание, Ольга тихо затворила за ним дверь, прошла в угол комнаты, где стояла ширма, и сменила наконец свой вечерний наряд на простое домашнее платье и вернулась к кровати, на которой спала дочь. Чтобы яркий свет от лампы не мешал девочке спать, Ольга переставила ее с ночного столика на свое трюмо и огородила экраном, расшитым шелковыми нитями. Теперь, когда ее никто видел, Ольга могла позволить своим чувствам выйти наружу и подойдя к иконам, что висели в углу, она зажгла свечу и лампадку, опустила голову и заплакала. Слезы ее лились по щекам, и она не пыталась их утереть или остановить, то и дело вскидывая взгляд на лики Богородицы и своей заступницы Святой Ольги, благодаря обеих за спасение детей и прося защиты для них и того, кто сегодня стал их спасителем.

Это принесло Ольге окончательное успокоение и тогда, еще раз взглянув на спящую Татьяну, Ольга взяла со столика свою книгу и решила просидеть в кресле всю ночь, читая. Но когда она подошла к креслу, то увидела там мужской пиджак. Тот самый, что второпях она сняла с плеч дочери и кинула не глядя позади себя. Его пиджак. Ольгины пальцы чуть подрагивали, когда она взяла его в руки и аккуратно встряхнула, расправляя его. Что-то звякнуло внутри кармана. Оля сначала подумала, что это монеты, но когда дотронулась до кармана, через ткань почувствовала, что это ключи. И извлекла на свет связку на изящном брелоке, к которому были прикреплены четыре ключа.

Значит он уехал домой без них? Что же он делает? И если не вернулся за ними, где или вернее – у кого ночует?! Вряд ли бы он посреди ночи направился бы в дом своей матери. Ольга нахмурилась и тряхнула головой. Это не ее дело и, тем более, теперь все это вовсе не ее заботы. Но от чего тогда ей вдруг стало так больно и не уютно?

Она опустила ключи обратно в карман, села в кресло, не выпуская из рук пиджака, и вдруг поднесла его к лицу. Закрыв глаза, она вдохнула запах, исходивший от тонкой шерсти – дорогого табака, одеколона и тот его особенный запах, который сводил ее с ума. И если нет более возможности оказаться в его объятиях, то пусть хоть этот пиджак на время воскресит ее былые радости и несбывшиеся надежды. Оля крепко прижала его к груди и так и сидела, пока сон не сморил ее.

 Отправлено: 23.07.19 18:55. Заголовок: Когда в его доме, на..

Когда в его доме, наконец, наступила тишина, когда шаги последнего незваного гостя стихли, и за ним с грохотом захлопнулась входная дверь, все еще ощущая привкус желчи во рту, Баумгартнер выбрался из спальни и направился в кабинет, где затем на какое-то время заперся на замок.

Нет, он нисколько не опасался, что Игнатьев, окрыленный своей дурацкой идей возмездия, вновь заявится, дабы закончить начатое. И вовсе не смущался присутствия слуги, которому наверняка хватит ума не показываться ему на глаза до завтрашнего дня. Отъединяясь от всего, барон хотел теперь лишь тишины и полного уединения.

И, обретя его, со вздохом облегчения упал в кожаное кресло перед столом, придвигая поближе графин с прозрачно-янтарной жидкостью. Американский бренди, значительно более крепкий, чем его европейские собратья, был одним из тех напитков, которые он особенно ценил. И потому распитие его обычно превращалось в настоящий ритуал, которым барон, в мозгу которого все еще звучали последние слова Игнатьева, а в ушах слышался противный звон, ставший последствием выстрела, сегодня совершенным образом пренебрёг, осушив первую порцию залпом и даже не согрев в ладонях бокал.

Терпкая жидкость, стекая, вначале приятно обожгла изнутри горло, а потом, словно жидкий пламень, разлилась по желудку, распространяясь оттуда в кровь, удивительным образом устраняя неприятные ощущения и проясняя мысли. И тогда Баумгартнер почти сразу налил себе еще. Но теперь уже сделал все как должно: не спеша покрутил бокал в руке и даже поднес к носу, чтобы ощутить им первоначальный аромат.

Все угрозы Игнатьева теперь казались уже не такими уж серьёзными. Ну не станет же он, и в самом деле, его убивать? Не подкараулит в темной подворотне сам и уж точно не подошлет для расправы кого-нибудь из своих людишек. Для этого его сиятельство слишком честен и благороден! Конечно, есть и иные способы испортить ему жизнь в Москве. И всё еще может зайти далеко – но ведь только если окажется предано огласке! Но кто захочет вытаскивать на свет божий весь этот ворох грязного белья? Уж точно не глубокоуважаемая мадам Веригина или ее несравненная дочь. Да и самому их рыцарю в сияющих доспехах тоже, в общем-то, нет никакого резона устраивать на этой почве шумиху. Он исполнил свою роль. И теперь сполна может насладиться лаврами победителя дракона, получив награду от той, ради которой и устроил в действительности весь этот балаган с показным уничтожением имущества. Впрочем, Таня писала в одном из своих последних писем, что мать вроде бы уже успела разорвать с ним отношения… Ну что же, можно не сомневаться, теперь она падет к его ногам.

Нет, но как же глупо все вышло! По собственной слабости он, Баумгартнер, зачем-то влез в историю, столь похожую на ту, что с трудом удалось замять семь лет тому назад. А ведь еще тогда дал себе зарок – никогда более не связываться с девицами из семей, проблемы с которыми не решаются при помощи пары сунутых в кулак купюр. И успешно держался столько времени! Тем более что Лис всегда спокойно находил любых необходимых девиц, судьба которых никого на этом, а может, даже и на том свете, не интересовала. И тут на тебе – явилась роза, чистота которой вдруг опять свела с ума! А по сути – та же жалкая плоть и кости, что и у остальных.

Впрочем, теперь барон все больше начинал думать, что дело было даже не в вожделении, а в банальном азарте. И возможности хоть на какое-то время развеять вселенскую скуку, играя в долгую и относительно небезопасную игру. В которой, в результате, мало того, что проиграл по всем фронтам, так еще и вынужден теперь размышлять над возможными неприятными последствиями.

А, пустое! Ничем особенным это для него не закончится, потому что уже закончилось. Совсем и навсегда. С этой мыслью Баумгартнер, в целом, и успокоился. Правда, подумав прежде, а не нанести ли, ради разнообразия, самому упреждающий удар по неприятелю – уж ему-то не привыкать убирать с пути грязь чужими руками. Но быстро от этой затеи же и отказавшись.

Весь следующий день он тоже провел дома, где Тимофей еще до его пробуждения успел навести порядок. Так что о вчерашнем инциденте напоминали только две вещи - скособоченный нос и опухшая физиономия слуги и дырка в стене на том месте, где еще вчера висела чудесная картина. Но к вечеру, утомившись затворничать, все-таки выбрался в город, где первым делом навестил приятеля – одного из главных столичных сплетников, прощупывая подобным образом, так сказать, температуру окружающей его почвы. Но она отнюдь не горела. Господин тот встретил его, как всегда приветливо, рассказал пару свежих пикантных историй из жизни закулисья Императорского театра, и тем окончательно – пусть того даже не подозревая, убедил, что все в порядке. Распрощавшись с ним, Баумгартнер в прекрасном настроении отобедал в «Эрмитаже», посетил вечернее представление в кабаре. А после даже решился наведаться в Английский клуб, завсегдатаем которого являлся многие годы.

 Отправлено: 23.07.19 21:51. Заголовок: - Таня немного прост..

Официальная версия, которую Ольга озвучила и младшей дочери, и друзьям была такова, что Таня накануне днем простудилась и теперь проведет несколько дней дома. И едва об этом не пожалела – когда Элен, посочувствовав бедняжке, вознамерилась проведать больную сразу, как только все они поедят. Дабы этого избежать, Ольге пришлось после использовать весь свой дипломатический талант и дар убеждения, чтобы объяснить – конечно, максимально деликатно, что полезнее всего для её девочки в нынешнем состоянии была бы возможность побольше поспать… Хотя, на самом деле, она прекрасно знала, что Таня сейчас вовсе не спит, а вполне себе даже бодрствует в компании старшего брата, который уже давно явился в её комнату с целым набором вкусностей, призванных заменить ей сегодня обычную скучную утреннюю трапезу. Так что в результате, Элен вместе с Жаном, позавтракав, вновь отправились в имение к новоприобретенным родственникам, проведать детей. А сама Ольга Дмитриевна, решив, в конце концов, что записка графу Игнатьеву – пусть даже и исполненная всей словесной благодарности мира – это недостаточно в сравнении с тем, что он сделал, все же надумала ему позвонить. И сидя вновь перед телефоном, как раз набиралась решимости, чтобы сделать это, как вдруг телефон ожил сам, разливаясь трелью и даже чуть подрагивая, словно в нетерпении. Опешив от неожиданности, она не сразу подняла трубку отчего-то вдруг сразу задрожавшей рукой. Не сразу же произнесла и сакраментальное «алло», ожидая прежде сама услышать такой знакомый голос. И в результате, действительно, дождалась, что человек на том конце провода заговорил первым.

- Поль?! Милый Поль! – воскликнула Ольга с поспешностью и каким-то даже чрезмерным оживлением, когда брат – а это был именно он, произнес приветственные слова. И этим, кажется, его даже немного озадачила. – Как же я рада тебя слышать!

- Ну, тогда смею рассчитывать, что и увидеть тоже будешь не прочь? Я еще с утра в Москве, и хотел бы вас сегодня навестить... Послушай, у тебя какой-то странный голос. У вас все в порядке?

- Да! – тут же поспешно проговорила она в ответ, так как обсуждать иное по телефону считала невозможным. – И приезжай скорее, мы тебя очень ждем.

А положив трубку, еще некоторое время на нее смотрела, искренне недоумевая, как вдруг удалось ее вчерашним мыслям материализоваться так вдруг и как после подобного не поверить в существование родственной телепатии или каких-либо иных тайных нитей, что всегда связывают между собой родных людей?

Довольно скоро после этого разговора Павел Дмитриевич приехал в Сокольники, возникнув на пороге дома с целым ворохом коробок и свертков, часть которых за ним нес извозчик.

- Вот, голубчик, держи за старания! – явно довольный полученной платой, мужик пару раз повторил «благодарствуем», а после взобрался на козлы и лихо укатил прочь. – Ну что, Ольга, как вы тут поживаете?

И сразу затем, как всегда, поинтересовался, дома ли племянники, для которых большая часть подарков и предназначалась. И когда сестра сказала, что на месте только Таня и Стёпа, а Санька еще не вернулась из гимназии, сразу же изъявил желание с ними повидаться. Однако Ольга вдруг покачала головой и сказала, что прежде им надо кое о чем переговорить тет-а-тет в её кабинете.
***

- Как-как ты сказала, зовут этого мерзавца? Баумгартнер? – граф Чернышев внимательно выслушал подробный рассказ сестры о вчерашних Таниных злоключениях, при этом с лица его не сходила та, чуть холодная маска, дипломата, который способен не выдавать своих эмоций даже в самой критической ситуации. Но едва она произнесла имя барона и он не смог сдержаться - лицо его при этом как-то странно дернулось, а выражение глаз, таких же ярких, как у Ольги, в один миг сделалось мрачным.

- Да, именно. Вот только, богом прошу, Поль, не нужно ничего ему делать! Я уверена, что он больше не посмеет к ней даже приблизиться, да сама Тата по доброй воле точно не станет искать с ним встреч. Все кончилось, и я этому безмерно рада.

- Да-да, конечно, - пробормотал он в ответ, хотя был с этим в корне не согласен. Особенно теперь, когда узнал имя обидчика любимой племянницы, которое Ольга поначалу не упоминала. Хотя, в чем-то, конечно, сестра была и права. Для Тани все действительно кончилось накануне довольно благополучно, а вот для другой девушки…

Вспомнив ту давнюю историю, которая вот уже много лет не давала покоя его совести, Павел Дмитриевич чуть поморщился и отвернулся к окну. Заметив это, теперь уже Ольга, подойдя поближе, взяла его руку и спросила, в чем дело.

- Немного болит голова после ночи в поезде, - отозвался он, мгновенно смягчаясь и отвечая на её ласку короткой улыбкой. Вновь, впрочем, затронувшей одни только губы. – Старею! Но ничего, вот увижусь с твоими детьми, и сразу все пройдет. Признаться, очень по ним соскучился – такой, знаешь ли, сделался сентиментальный дурак!

- Ну вот еще тоже скажешь! Старый… Какая еще старость в твои годы? Этак и меня можно назвать почти старухой, а я этого совсем не хочу! – мгновенно подхватывая его тон, Ольга Дмитриевна тоже улыбнулась. – А с детьми конечно увидишься – они будут этому безумно рады, особенно Тата! Всем известно, что вы друг в друге души не чаете!

- Не преувеличивай! Я одинаково люблю всех твоих детей!

– Это лишь оттого, что пока еще не завел собственных! А вот родятся свои, и тогда…

- Оленька! Милая моя сестрёнка, – едва заметно вздохнув, Павел Дмитриевич положил ладонь на руку, которой та держалась за его предплечье, и крепко ее сжал. – Иногда ты бываешь так очаровательно наивна!

- Но почему, Паша, я же говорю: тебе еще совсем не поздно обзавестись женой!

- … И сделать эту бедную гипотетическую женщину навеки несчастной? Ты прости меня за то, что я сейчас произнесу. Много лет назад твой проступок привел к огромному скандалу в нашей семье и долгое время ты для отца была воплощением позора. Так вот, Оленька, если бы он был жив теперь, то поверь – твои прегрешения он бы счел пустяком, в сравнение с моими.

Ольга Дмитриевна нахмурилась, будто пыталась постичь слишком сложную для нее истину и недоверием взглянула на брата, не смея произнести вслух вопрос, который будто покалывал кончик языка. Но Поль опередил ее, скорчив виноватую гримасу, кивнул и тихо усмехнулся, а затем поднес к губам ей руку.

- Да, именно. Ты все верно поняла, дорогая сестрица. Я никогда не испытывал к женщинам положенного интереса.

- А Анатоль знает? – почему-то вдруг перейдя на шепот, спросила Ольга, все еще не веря своим ушам.

- Да, догадывается. Но у нашего брата есть одно удивительное качество – он умеет делать вид, что проблемы не существует. Как и ее источника. Конечно, на людях и при матери он держится со мной вежливо и вполне по-родственному, но в остальное время я для него не существую, как не существует и твоих старших детей… Впрочем, благодарен ему уже за то, что он не вмешивает во все это матушку. Да ей, в общем-то, и не до моей женитьбы, с тех пор, как наш брат и его супруга все же обеспечили славный род Чернышевых столь необходимым наследником. К слову, уверен, что достойно воспитанный ими, этот малыш впитает всё необходимое для успешного выживания в нашей семье, включая снобизм и высокомерие собственного родителя, которое позже дополнит еще и алчностью мамаши… Ну что ты смеёшься опять? Я ведь всегда говорил, что Анатоль и Тереза – идеальная пара! – и, помолчав мгновение, вдруг снова серьезно спросил: - А скажи честно, я не стал тебе противен после такого… признания, Оля?

- Что? Боже, Поль! Не говори глупостей! Я просто не могу взять в толк – а как же так история с … как же ее звали? Той герцогиней? О вашем романе еще писали многие европейские и наши газеты? Он был таким скандалом в тот сезон!

- Милая сестра, ну теперь-то ты все поняла? А тогда немного шума в прессе было мне даже на руку, ведь после него многие сплетники прикусили свои языки. Да и Илона получила ровно то, что хотела. Не смею выдавать её тайны, скажу лишь, что она была и остаётся одной из самых удивительных женщин, с которыми мне приходилось когда-либо общаться! Вот так… как говорится, все карты раскрыты, и все маски сорваны, да?

И Ольга лишь задумчиво кивнула в ответ. А сам граф Чернышев, между тем, внезапно широко улыбнулся и в один момент состроил одну из тех умоляющих и смешных гримас, которые так хорошо удавались ему в детстве.

- И что же?! – спросил он, чуть склоняя затем голову набок. – Хотя бы после всего этого меня допустят, наконец, поговорить с моей любимой племянницей?!

 Отправлено: 24.07.19 23:53. Заголовок: Утро нового дня наст..

Утро нового дня наступило для Таты в тот момент, когда один из первых солнечных лучей нахально переползший с подоконника на кровать, взобрался по одеялу и, запутавшись в её длинных, крепко сомкнутых ресницах, бесцеремонно потревожил сон, заставив девушку широко открыть глаза и резко сесть в постели, пытаясь понять, где она находится. На осознание этого ушло всего одно мгновение. Спустя которое, Тата вновь рухнула на смятые подушки и вздохнула с облегчением, прислушиваясь к тишине, которую нарушало лишь почти бесшумное и мерное дыхание мамы. Бедняжка, она, видимо, так и уснула этой ночью в кресле, хотя в доме было полно свободных кроватей и прочих мест, где можно было бы скоротать остаток ночи с куда большим комфортом. Что же, видно, придётся прибавить к списку совершенных провинностей – и без того уже огромному, еще и эту. Снова глубоко вздохнув, Тата повернулась на бок, подсунув под голову согнутый локоть, чтобы лучше её видеть, и вдруг удивленно нахмурилась, заметив, что вместо пледа, или хотя бы своего собственного ночного халата, Ольга Дмитриевна почему-то плотно завернулась в тот самый пиджак, который отдал вчера ей, Тате, Дмитрий Кириллович… Впрочем, никакого неясного «почему-то» здесь для девушки, на губах которой при этом промелькнула едва заметная, грустная улыбка, больше не было. Кому, как не ей теперь знать, как дороги бывают даже самые маленькие напоминания о том, кого по-настоящему любишь! А в том, что мама любит графа Игнатьева, несмотря то, что по какой-то причине с ним рассталась, Тата тоже не сомневалась. А он любит маму – иначе разве стал бы так рисковать вчера собой лишь только ради её спокойствия? Какая еще причина могла заставить его, не раздумывая, помогать им со Стёпкой? В бескорыстное благородство Тата, увы, больше не верила. Как не верила и в то, что существуют истории любви со счастливым финалом. Ведь взять хотя бы всё ту же маму, которая уже дважды находила её и неизменно теряла, пусть и по очень разным поводам. И это при том, что все её возлюбленные были совсем не чета тому, в кого угораздило, в конце концов, «втрескаться» Тате! Подумав об Эжене, девушка вновь нахмурилась и прикоснулась к припухшей щеке, на которой он вчера запечатлел одно из самых явных свидетельств своей «любви» и «нежности».

Дура! Какая же она все-таки дура! Но еще глупее, что даже после того, что случилось, она всё еще его не ненавидит. А напротив, почему-то вспоминает не вчерашний ужас – не его грубость, не перекошенное похотью и яростью лицо, склонившееся над ней, но их долгие разговоры обо всём на свете, прогулки вдвоем, письма, в которых он писал о том, что интересовало его, и было так любопытно знать ей…

«Письма!» - мелькнула внезапная вспышка-мысль. Необходимо их немедленно уничтожить. Уже хотя бы за тем, чтобы не возникло после соблазна перечитать и вновь поддаться странному, непреодолимому очарованию, едва не приведшему к большой беде.

Откинув одеяло, Тата спрыгнула с высокой маминой кровати и на цыпочках, чтобы её случайно не разбудить, бросилась в свою комнату. Там уже ничего не напоминало об учиненном вчера вначале Стёпой, а затем и Ольгой Дмитриевной обыске, поэтому в первый момент девушка сильно удивилась, обнаружив стопку писем от барона не в положенном месте, а прямо на столе, хотя и аккуратно сложенными. А когда поняла в чем дело, против воли, испытала краткий приступ возмущения – но тут же себя и осадила. Не имеет она более права ни на кого из родных злиться, что бы они не делали! Да и в письмах, ведь, наверняка, копались не от любопытства, а затем, чтобы понять, где ее искать.

Медленно подойдя к столу, Тата опасливо и брезгливо, словно ядовитую гадину, подцепила за край один из конвертов, разглядывая, будто впервые, буквы, написанные той же рукой, которая вчера была к ней столь безжалостна, и содрогнувшись от отвращения, отбросила прочь. А затем, постояв еще немного, вдруг сгребла всю корреспонденцию разом, бросила в пустой умывальный таз и, чиркнув спичкой по коробку, прихваченному со стола вместе с ними, принялась с упорством фанатика, один за другим, поджигать их. Стараясь при этом не оставить ни единого шанса выглядывающим из-под истлевающих конвертов листам, на которых изгибались и корчились теперь, словно живые, размашистые чернильные строчки.

За этим занятием и застал её Стёпка, влетевший в комнату почти бегом, почувствовав, верно, еще из коридора запах дыма.

- Уничтожаю всё, что с ним связано, - глухо проговорила Тата, оборачиваясь на его шаги. Глаза её при этом блестели слезами, но на губах играла непривычно холодная улыбка.

Постояв мгновение посреди комнаты, Стёпа молча кивнул, а потом подошел к устроенному ей импровизированному кострищу. После чего оставшиеся письма они дожгли уже вдвоем. Туда же, в огонь, отправилась, в конце концов, и подаренная бароном книжка о Виолетте…

Оставшаяся от всей этой огненной феерии куча золы была успешно вынесена Стёпкой на улицу и развеяна по ветру, Тата, тем временем, настежь распахнула все окна, чтобы сквозняк проветрил комнату.

Когда, наконец, пришла проснувшаяся гораздо позже обычного, но все равно выглядевшая утомлённой мама – пиджака графа Игнатьева Тата на ней уже не увидела – они с братом просто валялись в обнимку прямо поверх застеленной покрывалом кровати и разговаривали обо всякой ерунде. Пробыла она с ними, впрочем, совсем недолго – приближалось время завтрака, к которому, как обычно, ждали Прозоровых. Тате и, конечно, Стёпе Ольга Дмитриевна позволила завтракать прямо здесь, в спальне. Хотя обычно подобное в их доме, мягко сказать, не поощрялось. Как не поощрялся и тот набор продуктов, которые брат вскоре приволок из кухни на огромном подносе – горячий шоколад, конфеты, сдобные булочки, варенье. Все это считалось Ольгой Дмитриевной излишествами, лишь дополнением к «нормальной еде». И позволялось детям нечасто, преимущественно в праздники и на именины. Что в некотором смысле показалось Тате вполне символичным – ведь сегодня у неё и верно, был будто бы еще один, дополнительный день рождения…