Отправлено: 17.12.19 22:32. Заголовок: Любовь - смешенье разных красок...

Время действия: декабрь 1912 года и далее

Место действия: Москва

Участники: Татьяна Веригина, Родион Елагин, семейство Игнатьевых, НПС

 Отправлено: 18.12.19 23:34. Заголовок: *с любимыми мужчина..

*с любимыми мужчинами*

Проводник раскрыл дверь вагона, и Тата, покинувшая свое купе еще тогда, когда прибывающий из столицы железнодорожный состав только начинал медленно вползать на территорию Николаевского вокзала, широко улыбнувшись, с наслаждением вдохнула сухой морозный воздух, отчётливо пахнущий здесь, на перроне, мазутом, углем и вагонной смазкой. Наконец-то позади эти сорок с лишним бесконечных часов в Норд-Экспрессе, и после – еще целая ночь в поезде из Петербурга! Наконец-то дома, в родной Москве!

Спустившись по развернутой складной лестнице, она вытягивала шею и вставала на цыпочки, пытаясь рассмотреть в клубах еще толком не развеявшегося белоснежного дыма лица встречающих ее родных. И вскоре, наконец, увидела отчима и старшего брата, пробирающихся навстречу среди толкущихся возле дверей других вагонов недавних своих попутчиков. Но вот, вероятно, заметив её раньше, чем Дмитрий Кириллович, Стёпка приветственно взмахнул рукой и, коротко сказав что-то графу, одобрительно кивнувшему в ответ, значительно ускорил шаг. А спустя еще минуту, Тата с радостным визгом уже повисла у него на шее, от избытка эмоций не сразу почуяв, как её темно-зеленый бархатный, «художнический», берет свалился в сугроб, открывая на всеобщее обозрение коротко, по новейшей парижской богемной моде, остриженную белокурую головку.

- Что?!.. Это еще что такое?! – воскликнул ошеломленный Степан, едва отпустив сестру с рук обратно на землю и слегка отстранившись, чтобы лучше рассмотреть то, что только что невзначай нащупал. – Ты похожа на крестьянского мальчика, – прибавил он, качая головой и вновь проводя ладонью по затылку, на котором еще летом обыкновенно красовался строгий узел, в который Татка, презирая любую вычурность, обычно стягивала волосы. Прямо сказать, и тогда не потрясавшие мир густотой и пышностью, но теперь… - Ты хоть представляешь, что скажет по этому поводу мама?!

- Думаю, что ничего нового о себе я от неё уже не услышу! – усмехнулась девушка, упрямо тряхнув волосами и сдувая со лба упавшую на глаза легкую прядь.

- С этим я бы, пожалуй, поспорил, - иронически заметил, подключаясь к их разговору, граф Игнатьев, который, тем временем, тоже успел добраться до нужного вагона. Однако до сих пор оставался чуть в стороне, деликатно давая брату и сестре, определенно не умеющим существовать друг без друга полностью счастливо, побыть немного наедине – если, конечно, вообще можно говорить об уединении посреди шумного и многолюдного перрона. – У твоей матушки весьма насыщенный и богатый лексикон, так что она, наверняка, найдет, чем еще тебя в этом смысле удивить… ну, здравствуй, милая! Добро пожаловать домой! Рад тебя видеть, и надеюсь, дорога была не слишком утомительной.

- Нет, просто очень-очень долгой! – освободившись из братских объятий, Тата расцеловалась с отчимом, сумевшим всего за четыре года стать и ей близким и родным человеком, пускай фамилии они по-прежнему носили разные. Хотя надо сказать, что сразу после женитьбы, Дмитрий Кириллович был весьма решительно настроен дать свое имя и титул не только жене, но и всем её отпрыскам. И лишь благодаря недюжинному дипломатическому таланту и дару убеждения дяди Поля, сумевшего аргументированно и деликатно обосновать, почему дети первого мужа сестры должны сохранить его фамилию, все осталось как раньше. Впрочем, новая большая семья получилась на удивление крепкой и счастливой даже без этих формальностей. А теперь, спустя время, о них уже и вовсе никто не вспоминал.

- Ну что, будем считать, что торжественное прибытие состоялось, и можно, наконец, отправляться домой, пока наша юная парижанка совсем не заледенела? – хлопнул в ладоши граф, иронически окидывая взором по-европейски легкомысленное одеяние падчерицы.

- Да мне совсем не холодно! И пальто теплое, правда-правда! – возразила ему Тата, вновь натягивая на голову заботливо отряхнутый Степой от снега берет, хотя, в глубине души была почти готова признать правоту Дмитрия Кирилловича. И верно, довольно глупо, что прожив почти всю сознательную жизнь в Москве с ее крепкими зимами, она так быстро привыкла к мягкому европейскому межсезонью, что даже не подумала одеться потеплее, отправляясь на каникулы. Ну да ничего, главное – добраться домой, а там уж пропасть ей точно не дадут.

- «Правда-правда»! – передразнил ее Стёпка. – Давай, рассказывай! А потом схватишь простуду и лечи тебя вместо того, чтобы праздники со всеми отмечать!

- Ой, и кто же это сейчас сказал?! Неужели, сам великий и ужасный профессор Веригин? – тут же ехидно осведомилась в ответ девушка, заставив брата слегка смутиться.

Игнатьев при этом лишь вновь усмехнулся и покачал головой. Когда-то, в самом начале их брака, жена рассказала ему грустную историю своих приемных детей, а также о том, как Тата долго не могла вновь заговорить после пережитого потрясения. Глядя на неё нынешнюю, в это было практически невозможно поверить. Да и слава богу, как думалось всякий раз Дмитрию Кирилловичу, успевшему всей душой привязаться к этой искренней, веселой и немного взбалмошной девочке. Как, впрочем, и к другим детям своей жены, коих он никогда не отделял от тех малышей, которых Оля подарила уже ему самому.

Тем временем, наконец, выгрузили и принесли Татины вещи: всего несколько чемоданов. Наполненных, однако, не нарядами, но красками, новыми наборами кистей и прочими, куда более необходимыми, чем платья, вещами. А еще рождественскими и новогодними подарками для родных. Поэтому, убедившись, что все на месте, барышня Веригина взяла под руки сразу обоих своих кавалеров и так, втроем, весело переговариваясь и делясь новостями, сопровождаемые носильщиком с тележкой, они и вошли в здание вокзала. А оттуда вышли на площадь, где хозяев дожидался автомобиль.

- Ой, так это и есть тот самый, да? Новый? – воскликнула Тата, всплеснув руками и оборачиваясь к Дмитрию Кирилловичу.

- Да, он и есть, - с гордостью кивнул граф.

Новейший «Делоне – Бельвилль» HB4, действительно, был приобретен им всего полтора месяца назад, поэтому Таня, находившаяся тогда во Франции, знала об этом событии лишь понаслышке. Впрочем, никуда не девался и старый, по-прежнему занимавший свое место в просторном гараже, специально выстроенном на заднем дворе семейного особняка в Успенском переулке с расчетом на то, что со временем автоколлекция графа будет только разрастаться.

- Какой красивый! – воскликнула Тата, запрыгивая на высокое заднее сиденье, обтянутое темно-красной кожей, и с любопытством осматриваясь. – Прежний-то, казалось, такой, что лучше и быть не может, но это просто чистый восторг!

- Совершенно с тобой согласен! И еще больше меня радует, что делить его вместе со мной – и вами, естественно, будут всего нескольких сотен людей в целом свете. Представитель компании сообщил в сопроводительном письме, что выпустить планируется не более ста экземпляров. Мой – десятый по счету. А первый и второй, слышал, вновь приобрел в свой гараж наш Государь.

- Какое невыносимое тщеславие, граф! – наморщив нос, тут же «возмущенно» одернула его Тата. – Вам должно быть чрезвычайно стыдно!

- Но может же такой идеальный человек, как я, позволить себе хотя бы одно маленькое несовершенство? - невозмутимо заметил он в ответ, усаживаясь за руль. – Хотя, Родион с тобой, наверняка, согласен – пусть и не сказал этого вслух, когда я впервые демонстрировал ему свое приобретение. Спроси у него об этом как-нибудь, при случае. Даже интересно…

- Не думаю, что он больше захочет делиться со мной своими мыслями, - глуховато буркнула в ответ Тата, и, подняв повыше воротник пальто, подвинулась, освобождая рядом с собой чуть больше места на заднем сиденье – для старшего брата. – Садись скорее, Стёпка, и поедем уже домой. А то я что-то и правда, начинаю замерзать.

Внезапная перемена в ее настроении при упоминании имени графа Елагина, конечно, не осталась незамеченной, однако прокомментировать ее – вернее, просто сказать что-то по данному поводу, первым решился именно Степан.

- Он будет у нас сегодня вечером. Мама пригласила – давно, еще до того, как ты прислала письмо, что собираешься приехать.

- Да, ты ведь не расстроишься, надеюсь? – обернулся к ней в свою очередь Игнатьев, отвлекаясь на мгновение от руля.

- Нет, - коротко отозвалась Тата, прежде ясный взгляд которой подернулся от этой неожиданной новости дымкой задумчивой неопределенности. – Почему это должно расстроить меня? Скорее уж его… А кто еще будет? Гнездовы и наши бабушки? – прибавила она уже более оживленно.

- Нет, Сергей Аркадьевич с Натальей Викторовной сейчас в Петербурге, у Филиппа, а бабушки… Лидия Николаевна прислала подарки и сказала, что приедет завтра утром к моменту их распаковки, а Анна Софроновна, - и тут Степа сокрушенно вздохнул, - как всегда, ты же ее знаешь!

- Ясно, - кивнула Тата. – Значит, завтра, как всегда, поедем к ней все вместе сами… Хотя, вот ей-богу не понимаю, чего она себе все это навыдумывала.

- Вот и я о том же, - согласился Степа, который, в отличие от сестры, впрочем, понимал людей уже немного лучше. А потому догадывался, что за вежливым, и с крайне деликатной формулировкой отказом, полученным мамой из маленького особнячка в Петроверигском, в котором по сию пору обитала Анна Софроновна Веригина, в ответ на приглашение встретить один из первых новогодних праздников в кругу ее новой семьи, таится не только «нежелание мешать». Но и, возможно, что-то еще. Что-то из мира взрослых, к чему, несмотря на то, что и сам уже давно вырос, Степке по-прежнему не хочется быть причастным… Вопрос этот он, однако, никогда и ни с кем не обсуждал. Даже с мамой и сёстрами.

Между тем, управляемый графом Игнатьевым автомобиль с мягким урчанием двигался теперь вдоль Каретного ряда, и это означало, что новый дом, к которому Тата, оказывается, успела привыкнуть и по которому отчаянно тосковала все несколько проведенных в Париже месяцев – несмотря на глубокое очарование его блеском и великолепием, уже совсем близко. Когда же миновали заснеженный сад «Новый Эрмитаж» и, при повороте в родной переулок, взгляду, как всегда, открылся приземистый четверик храма Успения Богоматери в Путинках, увенчанный горкой кокошников, несущих глухое, крытое черепицей, пятиглавие, на сердце вновь стало легко и захотелось даже нетерпеливо подпрыгнуть на мягком, стеганом сиденье. Скорее, скорее дальше! Туда, где вот уже третий год, все еще удивляя прохожих своим необычным, кажется, полностью лишенным симметрии и прямых линий, фасадом, гордо возвышается трехэтажный особняк, выстроенный в манере, которую уже успели окрестить «русским модерном», отделяя его тем от всех прочих направлений этого архитектурного стиля.

- Ну так, чада мои, ступайте, обрадуйте матушку первыми! – проговорил Дмитрий Кириллович, остановившись прямо напротив его парадного входа. – А я следом за вами, вот только машину поставлю в гараж.

 Отправлено: 24.12.19 17:11. Заголовок: *семейный выход* - ..

*семейный выход*

- Как считаешь, мамочка, что они задумали? – спросила Санька, когда после завтрака Митя и Стёпа вдруг объявили им, что должны прямо теперь вдвоём отлучиться по неотложному делу, и вернутся домой не раньше полудня. Иных подробностей никто из двоих, прежде чем исчезнуть из дому, объяснить так и не удосужился. Однако Ольга Дмитриевна ни за что не могла бы называться проницательной женой, если бы по одному только взгляду супруга не догадалась, что дело, скорее всего, в каком-то очередном задуманном им сюрпризе. И уж, конечно, точно не была бы женой мудрой, если бы начала пытать Митю расспросами, а не сделала вид, что вовсе ничего странного не заметила.

- Ты же знаешь нашего папу, детка, он всегда умеет придумать что-нибудь этакое, чтобы нас удивить.

И это не было преувеличением. Санька ведь до сих вспоминает, как в ее одиннадцатый день рождения papa позвал к ним самых настоящих циркачей. Да не одних, а с дрессированными зверями, чьи трюки привели приглашенных на тот её праздник друзей в неописуемый восторг. А сама она ни за что не забудет, как минувшим летом, уже на её именины, Митя пригласил выступить у них дома Сергея Прокофьева, молодого композитора, чьи сочинения чуть раньше просто поразили Ольгу своей неординарностью и отличием от всего, что доводилось слышать прежде.

Так что и теперь можно было почти не сомневаться, что Дмитрий Кириллович задумал что-то столь же необычное. А если учесть, что для воплощения своей идеи ему понадобилась даже Стёпина помощь, то, наверняка, еще и грандиозное. Что именно – Санька принялась гадать вслух, как только мужчины покинули дом, выдвигая при этом версии, одна другой фантастичнее. Ольга выслушивала их со снисходительной улыбкой, но в душе была заинтригована разве что немногим меньше, чем дочь. Хотя, конечно, и не показывала виду, призывая Сашу не быть такой фантазеркой и убеждая ее в шутку, что papa и Стёпа сбежали, куда глаза глядят лишь затем, что не смогли более выносить предпраздничной суматохи. Последняя, набирая обороты уже две недели, достигла пика как раз сегодня, в канун Рождественского сочельника. Оттого еще с самого раннего утра по дому непрерывно сновали обычно почти незаметные в его господской части слуги, переносившие из других помещений в столовую то свежевыглаженные скатерти и салфетки, то целые подносы начищенного до зеркального блеска столового серебра, то очередную партию фарфора и всевозможного хрусталя. «Под парадной лестницей» жизнь, впрочем, кипела не менее бурно. На кухне, где вовсю шел кулинарный процесс, повсюду – и на плите, и в духовом шкафу что-то шипело, скворчало и клубилось сводящими с ума ароматными парами. А за разделочными столами кухарка и ее помощницы во главе с приглашенным лучшим московским поваром колдовали кто над тестом для выпечки, кто над нарезкой ингредиентов для будущих холодных и горячих закусок.

И все это происходило лишь по той причине, что нынешним вечером в особняке Игнатьевых должен был состояться ежегодный рождественский семейный сбор. Гостей на подобных приёмах в разные годы и по разным причинам бывало то больше, то меньше, но это не мешало хозяевам демонстрировать свое радушие на таком уровне, будто в дом должны будут пожаловать не родственники и ближайшие друзья, а не меньше, чем сам Государь вместе со всей семьей и свитой.
Нынешний год выдался, к слову, в этом смысле как раз менее «урожайным». Из всех приглашенных обещались непременно быть только Дрина и Николя Елагины, да их – и Мити, конечно же – племянник Родион, лишь в конце прошлой осени обосновавшийся в Первопрестольной после перевода по службе. А вот все прочие… Лидия Николаевна сослалась на разыгравшийся вдруг не на шутку ревматизм, но, прислав целый ворох тщательно упакованных подарков, пообещала приехать прямо с утра в само Рождество, чтобы присутствовать при их разборе. Нечто в подобном духе, про тяготы со здоровьем, написала в ответе на отправленное, как всегда, приглашение и Анна Софроновна – первая Ольгина свекровь. А следом за ней, разумеется, тут же посыпались вежливые отказы от семейств Таши и двух других младших сестёр Александра Глебовича, намеревавшихся встретить праздник вместе с матерью. Отправились в Петербург к сыну на праздники Серж и Натали Гнездовы, там же, в столице, вознамерился встретить Рождество и Поль, который, видимо, еще не забыл их летней размолвки... Все вместе, эти события, безусловно, расстраивали Ольгу Дмитриевну, однако главным огорчением оставалось, что в Рождество дома не будет её любимой маленькой кошечки, Тани, уже в течение нескольких месяцев и поныне обретавшейся в таком далёком от заснеженной Москвы Париже.

Надо сказать, что способности старшей дочери к рисованию, Ольга заметила едва ли не первой. И дальше много лет всячески способствовала их развитию, полагая все нарастающее девочкино увлечение живописью чем-то столь же естественным, как собственную любовь петь и музицировать. В своё время, как говорили, она подавала в этом смысле большие надежды, и это было даже предметом её тайной гордости. Однако никогда, ни разу в жизни, не приводило к серьёзному желанию поступить в консерваторию или просто стать концертирующей певицей или пианисткой. То же, казалось поначалу, будет и с Таней, которая, повзрослев, наконец, поймет, что это вовсе не тот путь, по которому должна войти в жизнь барышня их круга. И что подобные занятия просто не могут и не должны стать целью и смыслом всей жизни, оставаясь лишь приятным к ней дополнением и развлечением. Но время шло, а Таня все никак не перерастала своего детского максимализма, а на мягкие материнские увещевания на эту тему реагировала порой, с трудом сдерживая досаду и раздражение. Причину подобного непреходящего упрямства Ольга видела еще и в той поддержке, которую старшей племяннице вечно оказывал Поль, последние годы откровенно восхищавшийся ее талантом, твердя при этом, что ни в коем случае не стоит останавливаться на достигнутом. Чем закончилась эта непрерывная подпитка тщеславия – хорошо известно. Ольга до сих пор чувствовала обиду и досаду, когда вспоминала, как изо всех сил убеждала Таню отказаться от нелепой и небезопасной идеи отправиться учиться на чужбину – будто нет подходящих заведений в Москве, или, в крайнем случае, в Петербурге. Но та лишь вздыхала и повторяла, что она просто ничего не понимает, если думает, что Академия Гранд Шомье может с любым из них всерьез сравниться. А Поль, присутствовавший при их семейном совете, поддакивал и клятвенно заверял, что будет следить за ней самым строгим образом, так как в ближайшее время и сам надолго отправляется в служебную командировку в Париж. Это и было той самой причиной, по которой Ольга Дмитриевна еще ни разу с прошлого августа не увиделась с братом лично. Хотя ссорой возникшую в отношениях паузу никто из них всерьез и не считал, продолжая активно общаться письмами, в которых граф Чернышев, как и обещал, подробнейшим образом описывал жизнь и успехи племянницы, пока сам не отбыл в декабре обратно в Петербург. А Таня осталась. В респектабельном пансионе для таких же les étudiantes из благородных семейств, который дядя весьма придирчиво искал и, в конце концов, выбрал для нее в самом центре Парижа. Однако все равно – совсем одна. И мысль об этом буквально разбивала Ольге Дмитриевна сердце, наполняя душу каждодневной и отныне уже непреходящей тревогой о благополучии своей девочки, решившей повзрослеть столь внезапно и неожиданно, что с этим было просто невозможно так быстро смириться. А еще тоской, от которой она однажды ранней осенью едва не решила всерьез уговорить Митю отказаться от традиционной встречи Рождества дома, и вместо этого отправиться в декабре впятером в Париж, к Тане – чтобы вновь быть всем вместе, хотя бы ненадолго. Но время шло и самая острая боль разлуки, известная всякому родителю, впервые отпустившему птенца из семейного гнёздышка, становилась уже не такой мучительной среди повседневных забот о благополучии тех, которые пока еще нуждались в её заботе и не помышляли об ином. Да и сама Таня в восторженных письмах о новой жизни и учебе не так уж часто писала, что скучает по родным… Поэтому и оставалось теперь лишь хвалить себя за то, как мудро и правильно она поступила, дав дочке столь желанную ей свободу, да порой грустить украдкой. Особенно в такие дни, как сегодня, когда, чтобы развеять в очередной раз нахлынувшие вдруг не к месту думы, Ольга Дмитриевна с удвоенной энергией погрузилась в предпраздничную суету. Успев побывать везде, и даже на кухне, чего обычно не делала. После, убедившись, что там все идет своим чередом, она поднялась в детскую к младшим мальчикам, пробыв вместе с ними какое-то время. Затем зашла к Саньке и уже вдвоем они отправились в большой зал, где еще прошлым вечером установили огромную ель. Отогревшись, та источала чудесный аромат смолы, настолько сильный, что если прикрыть глаза, можно было всерьез поверить, что находишься на опушке сказочного дремучего леса.

Эту красавицу Саша, в результате и взялась наряжать при помощи верной Анны, также перебравшейся вслед за господами в их новый дом. В то время как сама Ольга устроилась подле бюро, которое специально принесли сюда из её кабинета ради того, чтобы, следя за тем, как идет украшение рождественской ели, она могла заняться еще одним важным предпраздничным делом – подписью почтовых открыток. Обычай этот хоть был и не нов, в последние годы вошел в большую моду. Поздравительные карточки к праздникам, а порой и просто так, рассылались всеми и всем буквально пачками. Многие их даже коллекционировали, собирая целые истории из забавных картинок, дополняемых порой хитроумными загадками и ребусами. Был подобный фанатик даже среди Ольгиных друзей. И, как ни странно, им оказался не кто-нибудь, а суровый генерал Ланской, с гордостью продемонстрировавший свой альбом в прошлый раз, когда Игнатьевы гостили у них в Петербурге.

Ему с тех пор Ольга выбирала открытки особенно тщательно, находя самые необычные и интересные. Но Иван Игнатьевич был сегодня отнюдь не единственным адресатом. И потому предстояло придумать и перенести на бумагу как минимум еще добрую дюжину сердечных и, главное, непохожих друг на друга поздравлений. Что, как легко себе представить, совсем не простая задача.

- Мамочка, нет, но ты только взгляни на это чудо! Такая прелесть, просто глаз не отвести! Как живые. Вот! – отважно балансируя на верхней ступеньке стремянки, Санька держала в вытянутых вперед руках кружащуюся на золотом шнурке фарфоровую балерину в кружевной юбочке и шар из прозрачного стекла, переливающийся, словно большой мыльный пузырь. Игрушки эти совсем недавно привезла из Австрии графиня Лидия Николаевна. Проведя до этого месяц в Карлсбаде, она почувствовала себя столь окрепшей после лечения тамошними целебными водами, что даже решилась продолжить путешествие, отправившись после в Австрию, где в Раттенберге, полвека славящемся по всей Европе мастерством своих стеклодувов, накупила в подарок детям и внукам множество дивных рождественских украшений. И вот теперь они, наконец, дождались своего момента и переместились из коробки, где покоились в ватных коконах, на пышные зеленые ветви, восхищая взоры каждого, кому довелось их увидеть.

Улыбнувшись и кивнув дочери, которая, быстро вытягиваясь ростом, все еще оставалась при этом такой тоненькой, что и сама порой казалась чем-то, вроде хрупкого елочного украшения, Ольга на всякий случай подошла поближе и обняла ее, чтобы подстраховать, получив за то звонкий поцелуй. И лишь когда Санька повесила обе игрушки, вернулась к бюро, где вновь принялась листать свой блокнот с составленными заранее черновиками поздравлений. Так прошло еще какое-то время, в течение которого все открытки были, наконец, подписаны, игрушки развешены, подставки для свечей закреплены на ветках ели специальными прищепками, а подарки разложены у ее изножья. После чего, полюбовавшись немного результатом своих трудов, все трое покинули комнату и затворили за собой дверь. Теперь туда войдут только вечером.

Именно в этот самый момент в холле и отворилась входная дверь.

- Иииии! – взвизгнув от неожиданности и восторга, Саня со всех ног бросилась к сестре. Ольга же, напротив, замерла на месте. – Мамочка! Ну что же ты стоишь! Это ведь наша Таня приехала!

- Кошечка моя любимая! – только и вымолвила она, наконец, еле слышно. А потом медленно-медленно пошла к обнимающимся девочкам и иронически наблюдающему за их радостными лобзаниями Стёпе, появившемуся в холле следом за сестрой. Словно все еще не верила в реальность происходящего.

Но лишь коснувшись холодной румяной от мороза щеки повернувшейся к ней Тани, вдруг громко всхлипнула, и порывисто притянула ее к себе. Крепко целуя и изо всех сил обнимая, одновременно плача и смеясь от счастья.

 Отправлено: 28.12.19 01:33. Заголовок: * семейной толпой* ..

* семейной толпой*

- Мама… - обнимая её в ответ, так же тихо выдохнула Тата, прижимаясь щекой к накинутой на плечи Ольги Дмитриевны тончайшей кружевной шали, таящей аромат знакомых с детства духов, что, едва достигнув обоняния, замкнул, точно недостающее звено, некую невидимую цепочку. Унял тоску и тревогу, нет-нет, да и напоминавшую о себе долгие месяцы разлуки с семьей и прежде всего, конечно, с самой мамой. Хотя и нельзя сказать, что, расставаясь в конце лета на перроне Варшавского вокзала в Петербурге, они были хоть сколько-то в ссоре или же пребывали в обиде друг на друга. Напротив, окончательно решив примерно за месяц до того все-таки поехать в Париж, Тата готовилась к гораздо более долгой и упорной битве за собственные убеждения, а вовсе не к одному довольно спокойному и короткому разговору, в результате которого Ольга Дмитриевна все-таки согласилась её отпустить. Но, то ли из-за этой неожиданной лёгкости, то ли по иной, гораздо глубже потаённой в самых тёмных уголках души причине, с того дня у Таты вновь пробудилось почти уже забытое ею однажды подозрение: что, если мама все-таки в ней разочаровалась?! Еще тогда, после эскапады с бароном Баумгартнером, о которой ей никто и никогда не напоминал ни словом, ни упреком. Что, впрочем, ничуть не мешало Тате продолжать казнить себя за допущенную однажды позорную ошибку, едва не стоившую репутации не только ей, но и всей их семье. С тех пор она искренне старалась быть лучше, чтобы загладить ту давнюю вину. И, кажется, вполне даже в этом преуспела. Но все достигнутые успехи, можно сказать, попросту перечеркнуло полученное в начале июня письмо из Парижа, в котором сообщалось, что Академия Гранд Шомье будет рада распахнуть свои двери талантливой юной художнице из России, чьи работы, отправленные прошлой зимой на местный творческий конкурс (признаться откровенно, без особой веры в успех), оказались весьма благосклонно оценены тамошними профессорами. И потому, если мадемуазель готова принять приглашение, уже в сентябре можно будет приступить к полноценным занятиям… Потеряв покой буквально с первого прочтения этих строк, Тата, тем не менее, довольно долго не решалась признаться родным, гордым ее успехом, но не отнесшимся всерьез к содержавшемуся в письме предложению, в том, что думает его принять. Еще позже об этом узнал Родион, перед которым, правда, не было никаких формальных обязательств, хотя от мыслей о расставании с ним болезненно сжималось сердце. И вот теперь, плача от счастья в маминых объятиях – таких же надежных и любящих, как прежде – как всегда – Тата вдруг на миг подумала, что чудесно вышло бы, если и с ним, с Родионом, всё наладилось вновь так же легко и просто. Чтобы без лишних слов и долгих объяснений, а с одного взгляда понять и простить друг друга… Ведь можно же и ей надеяться в Рождество на настоящее чудо, хотя она уже совсем взрослая, правда?

- А вот любопытно… - звучный голос Дмитрия Кирилловича, появившегося на пороге лишь через несколько минут после старших детей, заставил всех присутствующих разом обернуться к двери, - мне это только кажется, или у нас здесь действительно как-то чрезмерно усилилась сырость? Ей-богу, едва вошел в дом, сразу же это заметил, а ты, Степан?

- Да! Совершенно с вами согласен, ужасная сырость! – тут же подхватывая его тон, закивал Стёпка, поджимая губы, - боюсь, если так пойдет и дальше, как бы ни пришлось вечером натягивать поверх ботинок галоши, дабы не промочить ноги!

- Господи, Степа! Какие еще галоши, зачем?! – выпуская из объятий все еще тихонько хлюпающую носом Таню, Ольга Дмитриевна изумленно посмотрела вначале на сына, чье лицо, было совершенно невозмутимо, а затем на мужа, чей взгляд тоже выражал, казалось, лишь искреннее желание узнать ответ на поставленные вопросы. И лишь через пару мгновений поняла, что они это не всерьез. – Да ну вас обоих! – с почти непритворной досадой махнув рукой на черствых сердцами насмешников, она вновь повернулась к Тане и Саньке, призывая тех к себе в союзницы. – Надо же было выдумать подобную чепуху, верно?

- Ничего такого не почувствовала! – уверенно проговорила Тата и смахнула с ресниц последние непрошенные слезинки, не в силах сдержать так и просящейся на уста улыбки. Ох, уж эти извечные домашние подначки! Оказывается, даже их ей катастрофически не хватало в Париже…

- А я вот согласна со Стёпочкой и papa! – неожиданно заявила Санька, с недавних пор яро отрицавшая избыточную сентиментальность и называвшая одноклассниц по гимназии, порой открыто проливавших слёзы над злоключениями героинь чувствительных романов, ужасными дурочками.

- А я вот считаю, что после подобных речей ты – настоящая изменница! – смеясь, покачала головой Тата. – И вовсе не заслуживаешь подарка, который я тебе привезла!

- Сама ты такая! – мгновенно меняясь в лице, Санька обиженно надула губы. – Причем тут измена, если я, и правда, так думаю?! Разве не глупо всегда и во всем соглашаться с девочками, только потому, что ты и сама девочка?! – прибавила она, имея в виду, что после рождения малыша Володи, установившийся было в их семье гендерный «паритет» опять самым коварным образом разрушился. И женская ее часть вновь оказалась в меньшинстве.

- Конечно, глупо! Примерно так же глупо, как во всём слепо идти за мнением большинства! – воскликнул Стёпа, тотчас оказываясь между сестрами, обнимая их обеих и одаривая затем каждую звонким поцелуем. – К чему ссориться, девочки, если вы обе правы! Тем более, когда праздник на пороге!.. Вы ведь собираетесь к нему готовиться? А раз собираетесь, тогда хватит спорить, и побежали скорее наверх, распаковывать Таткины сундуки и баулы!

- Да нет у меня никаких сундуков! Что ты несешь! – вновь звонко рассмеялась Таня, толкая брата в плечо, но вовсе не сопротивляясь, когда вместе с Санькой, тот увлек ее за собой в сторону прекрасной витой парадной лестницы, на которую смелым полётом фантазии архитектора был, словно бы на невидимую ось, «нанизан» снизу доверху, весь особняк Игнатьевых. Начинаясь здесь, в просторном холле, она заканчивалась лишь на крыше, приводя того, кто по ней поднимается, в обширную оранжерею, покрытую ажурным, украшенным местами цветными витражами, куполом из стекла и стали, радовавшую взоры гостей и хозяев видом экзотических растений, яркими цветами и даже фруктами практически круглый год.

Впрочем, сейчас путь шумной троицы, что с топотом и шутками и все так же в обнимку, неслась вверх по белоснежным мраморным ступеням, лежал вовсе не туда, а на третий этаж, где располагались личные покои всех обитателей дома, включая самых маленьких, которых Тата, конечно же, думала навестить в самую первую очередь. Даже раньше, чем забраться в горячую ванну, чтобы, наконец, как следует согреться – впервые после приезда в Москву…

- Иногда мне кажется, что Степан выбрал в жизни все-таки не совсем правильную стезю, – помолчав мгновение, заметил Дмитрий Кириллович, когда после их ухода, они с Ольгой ненадолго остались в холле наедине.

Затем, наконец, скинул с плеч надоевшее тяжелое зимнее пальто и небрежно бросил его на вешалку, продолжая при этом свои рассуждения:

- Уверен, что дипломат и переговорщик из него вышел бы ничуть не хуже, чем сам Бестужев-Рюмин: только взгляни, как ловко он умудряется лавировать между нашими маленькими домашними Сциллой и Харибдой!

С этими словами Дмитрий Кириллович тихо усмехнулся и, вновь подойдя к Ольге, обнял ее сзади за плечи, уютно прижимая к себе спиной.

- Ну что, родная, теперь-то, надеюсь, ты абсолютно счастлива? И не буду я больше ночами напролет слушать у себя под боком твои горестные вздохи – ну, хотя бы в самое ближайшее время?

- Нет, все-таки, ты у меня ужасный эгоист! – качнув головой, Ольга Дмитриевна, рассмеялась и, развернувшись в объятиях мужа, ласково дернула его за бороду. – Клятвенно обещаю: горестных больше пока точно ни разу не услышишь!

- А остальных... - явно расслышав в Олином тоне оттенок легкой недосказанности, Игнатьев сощурился, чуть наклоняя голову набок. И пристально посмотрел на жену, которая после четырёх лет брака и двух, так уж вышло, случившихся почти подряд беременностей и родов, стала, кажется, еще более красивой и по-прежнему оставалась для него самой желанной женщиной на свете.

- А это уж зависит только от тебя! – лукаво заявила она в ответ. А затем, поцеловав мужа в щеку, выскользнула из кольца его рук и, все также улыбаясь, стала неторопливо подниматься по лестнице, намереваясь как можно скорее присоединиться к компании детей.

 Отправлено: 28.12.19 10:56. Заголовок: * в одиночестве* Рож..

* в одиночестве*
Рождество в Москве ощущалось задолго до самого праздника, но не так, как в столице, а той особенной московской сутолокой, когда и на улицах, и на вокзалах, и в магазинах – не протолкнуться. Петербуржцу Родиону Елагину многие из московских привычек и обычаев казались удивительным наследием прошлого.
Ходили слухи, что в Москву этой зимой запретят ввоз святочных ёлок, но, к счастью, они оказались ложными. На ёлочных базарах (а лучшими, как узнал Родион Михайлович, считались на Воскресенской и Театральной площадях) москвичи, привычно жалуясь на необычайную дороговизну и почти полное отсутствие ровных деревьев, разобрали весь товар. Рядом с покупателями крутились мальчишки, предлагая за двадцать копеек доставить дерево в любой конец Москвы. Какое же Рождество без украшенной сладостями и игрушками лесной красавицы!
Родион Михайлович жил один, а потому не видел надобности в покупке ели. Вместо этого он не отказал себе в удовольствии прогуляться по московским магазинам. Прийти по приглашению в дом, где кроме взрослых, будут дети, без рождественских подарков было решительно невозможным, и потому Родион тщательно, стараясь угадать, придутся ли по вкусу, совершал покупки. И даже подумал не без иронии, что из него мог бы получиться неплохой св. Николай, родись он на тысячу лет раньше.
Модные магазины Москвы заполнили собой Кузнецкий мост, Тверскую и Петровку и, подражая европейским столицам и Петербургу (это Родион Михайлович особенно отметил), манили толпы зевак роскошью витрин. Были тут и сказочные фигурки в полный рост, и ледяные горы под северным сиянием, и корабли под парусами… Да что там витрины! Магазины встречали зеркальными стеклами во всю стенку и таким богатством выбора, что дух захватывало.
И в Охотном ряду, и под Сухаревой башней, и в других местах вовсю торговали святочной провизией. После окончания поста на столе появятся и мясо, и вино, и всевозможные деликатесы, которыми москвичи любят побаловать себя за рождественской трапезой: трюфели, устрицы и анчоусы, швейцарские сыры и мандарины. Кое-какие деликатесы Елагин и сам привёз из магазина Елисеева, «храма обжорства».
Сделав несколько обязательных визитов знакомым, Родион Михайлович рассчитывал появиться в доме своего дяди, графа Игнатьева, еще до первой звезды. Полученное им приглашение от графини Ольги Дмитриевны встретить праздник в кругу семьи было по-родственному теплым, но именно это заставило Родиона Михайловича помедлить с ответом. Родни у него в Москве немало, но особенно ему нравилось бывать у Игнатьевых. Особняк их, просторный даже для семьи с пятью детьми, был красивым и уютным, а его хозяева вызывали у Родиона глубокое уважение и даже восхищение. Что из услышанного им о графе - правда, а что - слухи, Елагин до встречи с ним не знал. Зато, едва увидев графа, Родион Михайлович ощутил к нему полнейшее расположение. Дмитрий Кириллович оказался приятным собеседником. И совершенно невозможно поверить в то, что у изящной и весьма привлекательной графини такие взрослые старшие дети! Елагин же, в короткое время очарованный юностью и нежной красотой Татьяны Александровны, Таты, влюбился, и даже смел надеяться, что дочь Ольги Дмитриевны ответит на его чувство. Но она предпочла уехать в Париж и изучать там живопись. А для Родиона отъезд Таты означал лишь, что ему в ёе жизни нет места. Бывая теперь у дяди, он ощущал некоторую неловкость, хотя и тщательно скрываемую. Слишком многое напоминало о Тате. Он мог сделать счастливой эту девушку, если бы она захотела. Удалось же его дяде, Дмитрию Кирилловичу, сделать счастливой свою жену Ольгу Дмитриевну! Графиня, не представляющая себе жизнь без музыки, выбрала семью – вполне естественный выбор для женщин их круга. Но её дочь хотела стать художницей и положить жизнь на алтарь искусства, как бы высокопарно это не звучало. Может быть, и к лучшему, что Родион тогда не решился до конца объясниться с Татой. Каким болваном он выглядел бы и в её глазах, и в глазах её родных!
Родион заранее решил, что обязательно заедет на несколько часов к Игнатьевым, чтобы поздравить, а затем откланяется и направится на вокзал – билет в спальный вагон лежал у него в кармане. Он решился на это накануне. Курьерский поезд на Петербург с Николаевского вокзала отходит в 22 часа 30 минут, а прибывает в столицу уже через восемь часов, или, если быть абсолютно точным, через семь часов пятьдесят минут. И у Родиона будет почти три дня, чтобы насладиться отдыхом - двадцать восьмого декабря ему следовало выйти на службу уже в Москве.
За полтора года он успел оценить, что жизнь здесь «дешевле, а погода лучше», но родившийся и выросший в Петербурге, Родион все еще воспринимал перевод по службе как ссылку и скучал по родному городу. Служба в Министерстве путей сообщения сменилась на службу в Управлении московскими железными дорогами. Елагин, конечно же, догадывался, кто стоит за его «высылкой», но поделать ничего не смог.
В Петербурге он намеревался первым делом повидать родителей и сестру Маргариту, от которой регулярно получал полные новостей и просьб письма. Марго не стеснялась пересказывать ему петербургские сплетни, что вызывало у Елагина глухое раздражение. Какое ему дело до того, что в столице с самой весны обсуждают дуэль между флигель-адъютантом императора графом Дмитрием Сергеевичем Шереметевым и его родственником Василием Александровичем! Еще меньше он хотел знать о том, что Великий князь Михаил Александрович, оказывается, вот уже несколько месяцев состоит в морганатическом браке с Натальей Вульферт. Какой скандал в императорском семействе!
Он постепенно обживался на новом месте. В самом конце ноября перебрался в другое жилье: снял полностью меблированную квартиру на четвертом этаже доходного дома Марьи Николаевны Чижиковой. Дом этот, за номером двадцать три по Кудринской улице, с фасада смотрелся чрезвычайно выигрышно благодаря панно и витражам, да и обстановка квартиры отвечала вкусам Родиона Михайловича. Пятикомнатная квартира холостого мужчины, большую часть своего времени проводящего на службе, не требовала большого количества прислуги. Аренда жилья обошлась ему в 120 рублей в месяц, но жалованье чиновника Управления железными дорогами вполне позволяло подобные траты, да и начальство обязалось в следующем году выплачивать Елагину «квартирные».
Декабрь в нынешнем году выдался чуть более теплым, чем в прошлом. От сослуживцев Елагин успел узнать, что прежние московские зимы были не в пример морознее, температура опускалась ниже 35 градусов. Родион, одетый по петербургской моде не в шубу, а в пальто, тем самым выделялся из толпы спешащих по улицам москвичей. Петербург — город европейский, служивый, и мундирное платье и шинели там были в ходу. Москва же предпочитала тёплые шубы и надсмехалась над приезжими петербуржцами, зябнувшими в пальто.
Ближе к вечеру мороз усилился, и Родион, продрогший и заметно уставший от визитов, мечтал скорее добраться в Успенский переулок и согреться. Не помогли даже модные теплые ботинки с меховыми стельками. Он скользнул взглядом по новенькому «фонарному» трамваю, замершему на перекрестке в ожидании, когда стрелочник переведет стрелку, а метельщик расчистит трамвайные пути от снега, и искренне порадовался тому, что в Москве, наконец, запретили конки. Право же, зимой ездить в них было сущим адом: чтобы согреться в холодном вагоне, пассажиры усиленно топали ногами.
И хотя Елагин не разделял увлечения своего дяди автомобилями, но признавал за ними будущее, впрочем, как и за электрическими трамваями и поездами. Если же верить альбому «Москва», выпущенному «Товариществом скоропечатни А.А. Левенсон» (книгу Родион купил в подарок Дмитрию Кирилловичу), то на 1 января 1912 года в городе было зарегистрировано 680 автомобилей, а трамваями, ходившими по Москве до полуночи, ежедневно расходовалось около 1 000 000 билетов! На самых оживлённых московских улицах, особенно на Тверской, Мясницкой и Волхонке, транспорт плотно заполнял узкие мостовые, но труднее всего приходилось зимой извозчикам.
А сегодня вообще творилось что-то невообразимое. Гудели клаксоны автомобилей, трезвонили трамваи, разгоняя пешеходов, со всех сторон слышался людской гомон.
Кликнув свободного извозчика, Елагин запрыгнул в сани и, назвав адрес, откинулся на спинку и закрыл глаза - ему было о чём подумать. Даже небольшой снегопад не вывел его из состояния задумчивости.
Уже подъезжая к Успенскому переулку, Елагин вдруг попросил остановиться, выскочил из саней, достал деньги и протянул извозчику, а затем почти бегом направился в сторону особняка. Под ногами громко скрипел снег, вокруг тускло горели немногочисленные фонари. И вдруг – это было похоже на сказку – свет стал ярче и сильнее, и в его сиянии Родиону открылся вид на дом. Ему показалось, что во всех комнатах особняка горит свет, но потом он понял, что ошибся. Подойдя к двери, он нашел кнопку звонка и долго жал, не убирая руку. Его впустили в дом, и уже через минуту слуга отправился докладывать о нём хозяевам, а он остался ждать в холле, сняв головной убор и старательно отряхивая его от снега. На полу к ногам сиротливо жался чемодан.

 Отправлено: 05.01.20 23:49. Заголовок: В комнату дочери Оль..

В комнату дочери Ольга намеревалась идти не сразу, решив, дать детям немного побыть наедине друг с другом. Да, впрочем, и сама она еще не до конца пришла в себя от радостного потрясения. В обычной шутливой манере Митя только что сказал о ней чистую правду. Счастливое ощущение мира и покоя, к которому Ольга уже сполна успела привыкнуть вновь в своем нынешнем замужестве, действительно, будто бы как-то поблекло за прошедшие четыре месяца. Причина этому была лишь одна – отъезд дочери. Но не отпустить, оставить Таню дома лишь ради собственного спокойствия Ольга не смогла. Ведь она – мать, и потому благополучие любого из своих детей стоит для нее несоизмеримо выше личного. Только в случае с остальными обеспечить его существенно проще. Степа – такой мудрый и не по годам рассудительный, еще мальчиком сам часто становившийся для нее опорой и поддержкой. Санька – попросту идеальный ребенок, маленькая принцесса, отродясь не доставлявшая никому проблем. Митя-маленький и Володя – те, и вовсе так малы, что пока нуждаются лишь в её материнской ласке и заботе своих нянь… И вдруг – Таня, такая особенная, сделанная будто бы из совсем другого теста. Непохожая ни на кого, даже на обожаемого старшего брата, которого почитает, словно кумира. Упрямая и такая наивная одновременно. Сильная духом, но с очень хрупкой и нежной душой, которой всегда была нужна особая защита и поддержка.

Ольга хорошо помнила, что почувствовала это еще там, в Черноярском детском приюте, едва познакомившись с Таней, и даже не представляя себя тогда ее матерью. И оттого сразу стала выделять эту крошку среди остальных воспитанников, быстро поняв, что испытывает от этого, наверное, даже большую радость, чем сама девочка, сразу бросающаяся навстречу и доверчиво льнущая к ней всякий раз, как только Ольга входит в приютские комнаты. Не менее истово продолжала она заботиться о Тане и тогда, когда они со Стёпой уже официально стали членами их с Александром семьи, и после трагической гибели мужа, когда дети были для неё, пожалуй, единственной причиной жить дальше. В этих-то бесконечных заботах об их благе Ольга, видимо, как-то и просмотрела момент, когда её маленькая кошечка всерьез решила стать взрослой и самостоятельной. Вот только как было отпустить ее в эту, полную тревог и опасностей самостоятельную жизнь – совсем одну, такую юную и совершенно еще беззащитную?!

«Ах, вот если бы еще Родион оказался тогда чуточку настойчивее! Если бы повел себя хоть немного решительнее...» - внезапно вспомнив о племяннике мужа, впервые появившемся в их доме примерно год назад после перевода по службе из Санкт-Петебурга, Ольга Дмитриевна вновь сокрушенно вздохнула.

Граф Елагин понравился ей практически сразу. Не слишком юный, но все еще достаточно молодой и энергичный, крайне деликатный, умный и с добрым сердцем, он очень быстро стал своим в их доме, хотя прежде даже сам Митя знал его весьма поверхностно. Но лучше всего было то, что Родион Михайлович неожиданно оказался первым мужчиной, на которого всерьез обратила внимание Таня, после ужасной истории с бароном Баумгартнером тщательно сторонившаяся внимания любых кавалеров и даже будто бы нарочно маскировавшая за чрезмерно скромными нарядами и простенькими прическами свою все более очевидную внешнюю привлекательность. И вот вдруг те самые счастливые перемены, которым Ольга Дмитриевна не могла нарадоваться: вновь захотев быть модной, Таня стала чаще спрашивать ее совета, больше следила за своими манерами и внешностью. А то, что все это чаще всего удивительным образом совпадало с очередным приходом Родиона, невольно наталкивало графиню Игнатьеву и на еще одну мысль, крайне приятную для каждой матери подросшей дочери. Не скрывал симпатии к ней и сам Елагин. Потому все шло к закономерному, как казалось еще вначале лета, итогу. Да только тогда же и пришло вдруг из Парижа это злосчастное приглашение на учебу, которому Ольга Дмитриевна поначалу даже не придала особенного значения, уверенная, что ожидая вот-вот предложения руки и сердца, Таня не станет рисковать своим вполне реальным счастьем ради какой-то призрачной и совсем несерьезной для женщины цели. Потому, конечно, была просто шокирована, когда девочка объявила о своем решении. Бросившись за советом первым делом, естественно, к мужу, Ольга получила ответ, что Митя с нею во всем согласен, однако не считает себя вправе давить Таню в этой ситуации собственным авторитетом. Не поддержал её и Поль, в ответ на сетования сестры, как всегда, спокойно заметивший, что племянница – не из тех, кого можно удержать в клетке, пусть даже и в золотой. Потому не стоит даже пытаться, если для Ольги действительно важно, чтобы старшая из ее дочерей была не только обеспечена в жизни всем необходимым, но еще и счастлива. Этот последний, изящный, но абсолютно неотразимый, довод, в результате, всё и решил. Таня уехала в столь желанный ей Париж, а Ольге пришлось научиться жить в неизбывной за нее тревоге. Они регулярно общались письмами, в которых дочь описывала порой мельчайшие детали своего быта – явно стараясь успокоить и доказать, что с ней все хорошо. И довольно часто говорили по телефону. Но читать написанные на бумаге строчки и даже слышать голос – это совсем не то, что вновь увидеть перед собой и иметь возможность обнять. Вот поэтому-то Ольга и была нынче так счастлива, даже понимая, что все тревоги вернутся опять, когда Таню вновь придется отпустить. Но это позже. А пока надо радоваться. Иначе жизнь, уже однажды научившая тому, как следует ценить счастливое настоящее, может захотеть преподать и повторный урок...

В Таниной комнате Ольга, против собственных ожиданий, увидела поначалу одного Степана. Впрочем, дочь тоже была здесь – ее голос весело звенел из-за приоткрытой двери в ванную комнату, откуда до слуха графини успел донестись, впрочем, только ничего не значащий обрывок фразы, прежде чем сын, вскочивший с кресла, расположившись в котором до того, видимо, слушал весь предыдущий рассказ, воскликнул: «Мама!» – причем, так громко и внятно, что Ольга Дмитриевна не смогла сдержать усмешки, без труда угадав в этом желание предупредить сестру о внезапном появлении еще одного слушателя.

Что же, у этих двоих всегда были свои маленькие секреты. И очень хорошо, что даже разлука не способна разрушить их близость.

- Надеюсь, не помешала? – поинтересовалась она немного иронически, походя к сыну ближе и ласково касаясь ладонью его щеки.

- Нет, ну что ты! Мне как раз надо бежать – хотел успеть закончить до нашего вечера одно дело на факультете: пообещал профессору еще месяц назад, неловко будет обмануть. Да и вам, мадамочки, наверняка есть, о чем поболтать вдвоем! – улыбнулся в ответ Стёпа, а потом добавил, чуть понизив голос: - А еще у Тани для тебя сюрприз! Только пообещай, что не будешь слишком за него сердиться, хорошо?

И скрылся за дверью, оставив её в полном недоумении.

- Котик, могу я войти к тебе? – постучав в дверь и сразу получив утвердительный ответ, Ольга Дмитриевна вошла в ванную, встреченная тотчас волной теплого влажного воздуха с растворенными в нем ароматами лаванды и мяты. – Степа сказал, что… - начала она было фразу, но тут же умолкла, буквально подавившись этими словами, едва разглядела дочь, которая сидела в воде, развернувшись к ней лицом. Впрочем, с ним – лицом-то, собственно, все было в полном порядке, разве что взгляд чуть более настороженный и внимательный, а вот с обрамлявшими его мокрыми волосами...

Постояв несколько секунд посреди комнаты, Ольга подошла к туалетному столику, выдвинула из-под него стул и медленного присела.

- М-да, - выдавила она, в конце концов. А потом покачала головой и вздохнула. – Это, я так понимаю, теперь модно в Париже? И как же оно должно выглядеть в сухом виде?

 Отправлено: 05.01.20 23:50. Заголовок: Издав едва заметный ..

Издав едва заметный вздох облегчения: не убили сразу, и слава богу, Тата невольно потрогала себя за кончики волос, которые даже безвольно обвисшими мокрыми прядками спускались чуть пониже подбородка. И, мамина правда, вид при этом имели довольно жалкий. Да и сухими, в общем-то, не лучше. Однако удобнее. И это соображение сыграло отнюдь не последнюю роль, когда месяц тому назад, сидя с ножницами в руках перед зеркалом в своей парижской комнате, Тата размышляла: быть или не быть новому, дерзкому образу. Волосы никогда не были предметом ее особенной гордости: тонкие и легкие, они вечно пушились и рассыпались из любой прически, кроме сплетенных натуго кос. Но не ходить же всю жизнь, словно гимназистка? И так ведь никто не верит, что ей уже целых двадцать лет, когда удивляются, что родители отпустили жить в одиночестве на чужбине такую юную барышню.

Был и еще один повод постричься. Прошлой осенью, в то же самое время, когда мама и Дмитрий Кириллович отдыхали в Ялте, в Москву вновь приехала графиня Олимпиада фон Арним. Проще говоря, Липочка Рейсс, старая Татина приятельница, три года назад все-таки вышедшая за своего «обожаемого Эрни» и почти сразу после этого уехавшая жить в Германию. Сам граф, к слову, в этот раз – как и обычно, остался дома, в Берлине. По официальной версии, помешали служебные дела. Но от Липочки Тата давно знала, что на самом деле, супруги живут отдельной друг от друга жизнью практически с первого дня своего брака. В ответ на тогдашнее её удивленное «но почему?!!», фрау графиня лишь усмехнулась и заметила, что иногда мужчины не те, кем кажутся. И, более ничего не поясняя, предложила впредь не возвращаться к этой теме.

- Просто поверь, дорогая, что я ни о чем не жалею. А можно даже сказать – абсолютно довольна нынешней жизнью и теми возможностями, которые она мне дает.

И в последнем сомневаться, действительно, не приходилось. Тата немногое знала о берлинской жизни Липы, но здесь, в Москве, та довольно быстро сделалась одной из «муз» местной богемы. Потому всякий свой новый приезд проводила время беззаботно и весело, отдыхая в России, как часто говорила, «от скучного бюргерского быта». И в прошлом году, пользуясь длительным отсутствием родителей, вечной занятостью старшего брата, да еще расположением домашней прислуги, которая великодушно закрывала глаза на маленькие шалости старшей из барышень, несколько раз возвращавшейся домой практически под утро, Тата впервые позволила себе несколько раз составить подруге компанию в подобных вылазках. Впрочем, ничего особенно скандального – слишком сильна была память о пережитом в доме барона кошмаре. Да и вообще, во все эти закрытые места «для своих», куда Липочка каким-то образом находила способ попасть, ее влекло не столько желание погрузиться в веселье, а обыкновенное любопытство. А еще возможность увидеть своими глазами тех, о ком доселе доводилось только слышать: известных театральных и синематографических актёров и актрис, музыкантов, художников, поэтов и прочих властителей дум публики, что постоянно циркулировали между двумя русскими столицами, старой и новой. Во время таких вот развлечений Тата и увидела впервые этих женщин. Часто чрезмерно худощавые, неизменно с тонкими папиросами, красиво дымящимися в длинных мундштуках, да еще и в нарядах – интересных, но столь откровенных, что от этого порой захватывало дух. Они совсем не походили на дам, составлявших привычный круг общения Татиных родных и близких. Скорее всего, их бы даже не пустили на порог этих великосветских салонов. Но, как художник, Тата не могла не подмечать – вместе с некоторой вульгарностью манер – ни особенную свободную грацию их движений, не скованную ни корсетом, ни необходимостью все время помнить о том, как ты выглядишь со стороны. Ни странную, почти магнетическую привлекательность, которую придавали им часто короткие, словно у мальчиков, стрижки. Пораженная этой необычной и новой для неё модой, Тата после не раз рисовала у себя в альбомах эскизы подобных дамских профилей, пытаясь передать всю их утонченность и грацию. И втайне мечтала, что когда-нибудь сама отважится на подобный рискованный шаг – остричься коротко и навеки забыть о необходимости что-то куда-то заплетать и закалывать колючими шпильками. Но до отъезда из дома о том не могло быть даже и речи – мама бы просто не поняла подобного, хотя разбиралась в том, как одеваться и выглядеть, пожалуй, лучше всех на свете.

Точно так же, как не поняла бы, если б Тата вдруг начала рассказывать ей сейчас, где и когда именно она видела раньше подобные стрижки...

- Нет, мамочка, не только в Париже. Помнишь, когда мы были в Петербурге и вместе с Адой и Дмитрием Кирилловичем обедали в «Дононе»? Я видела там сразу нескольких дам с такими прическами среди посетительниц. Мне понравилось. А тебе нет? Думаешь, мне совсем не идет?

 Отправлено: 05.01.20 23:54. Заголовок: *с родными* Не найд..

*с родными*

Не найдясь, что сразу ответить, Ольга лишь улыбнулась и пожала плечами. Короткая стрижка требует куда больших усилий по достойной укладке. Таня же никогда не любила возиться с собственными волосами даже когда те еще были нормальной длины. Так что не приходилось сомневаться, что положение сложное. Однако не безвыходное. Ведь бывает и хуже. Достаточно вспомнить, как Санька однажды умудрилась спалить себе щипцами челку – да так криво, что ревела после белугой часа два, уверенная, что из-за этого теперь месяц на люди не покажется. И ничего. Выкрутились и придумали, как быть. А уж теперь и подавно справятся!

- Нет, котик, совсем нет! Мне кажется, что это даже интересно, - в конце концов выговорила Ольга Дмитриевна. – А если тебе еще и самой нравится, то тем более. Вот только… немножечко скучно для праздничного вечера.

Поднявшись со своего места, она подошла к ванне и, присев на край, с улыбкой убрала влажную прядь с дочкиного лба.

- Как полагаешь?

- Наверное, ты права, - опуская глаза, Тата вздохнула, впервые подумав о том, что как-то даже прежде не приходило ей в голову. И ладно, если бы свидетелями ее неизбежного сегодняшнего позора стали только домашние, давно привыкшие к любым странностям. Но тётя и дядя… А главное – Родион, о встрече с которым Тата намеренно заставляла себя попросту забыть до срока, чтобы не сойти с ума от волнения…

- Может, мне просто лучше не выходить к гостям? Никто ведь не знает, что я в Москве, поэтому…

- В жизни не слышала подобного вздора! – перебивая дочь, возмущенно воскликнула Ольга Дмитриевна. – Конечно, ты будешь сегодня вместе со всеми. И выглядеть при этом будешь лучше всех, уж я этим как следует займусь, обещаю! Но прежде пообедаем. До вечера еще далеко, а ты, конечно, со вчерашнего дня еще ничего и не ела?

Вновь вздохнув, Тата кивнула, опуская голову еще ниже: есть в поезде, особенно при движении, с самого детства было пыткой, которой она до сих пор старалась по возможности избегать. А если дорога предстояла не длинная, то и вовсе обходилась в ней без еды, хотя и мама, и особенно Стёпа за это всегда ее ругали.

- Ну ничего, - утешительно чмокнув дочь в мокрую макушку, Ольга встала на ноги и направилась к двери, где после, обернувшись, задержалась еще на мгновение. – Заканчивай банные процедуры и приходи в столовую. Там скоро накроют стол.

***
- Ох, Митя, ты бы только видел!.. – начала Ольга влетая, словно ураган, в библиотеку, и тут же умолкла, поймав на себе чуть ироничный взгляд супруга, который до ее явления спокойно читал там газету, но, услышав это восклицание, тотчас ее опустил. – О! Так, значит, ты уже знал? И давно? Мог бы, между прочим, тогда и предупредить: я едва не поседела, разглядев у нее на голове этот богемный ужас! Ну что ты опять молчишь?

- Жду, пока выговоришься, - вновь усмехнувшись, Дмитрий Кириллович окончательно отложил чтение и с удовольствием потянулся в кресле. – Впрочем, ты права. Прическа, Тани действительно, несколько экстравагантна. Но ничего ужасного. А будет еще лучше – ты ведь ей поможешь?

- Разумеется, не думал же ты…

- Какие могут быть раздумья, когда рядом моя красавица-жена?!

- О, Игнатьев! Ты неисправим! – закатив глаза, но, даже не пытаясь сдержать довольной улыбки, Ольга потянулась за стопкой модных журналов, в которых надеялась найти источник вдохновения. А потом, устроившись в соседнем с мужниным кресле, принялась их внимательнейшим образом изучать, пока Анна не сообщила, что в столовой сервирован обед. И там, за столом, вокруг которого собралась вся семья, кроме Стёпы, еще не вернувшегося из университета, было достаточно тем для разговоров, кроме Таниного внешнего вида. Поэтому вновь к ней Ольга Дмитриевна вернулась лишь вечером. Когда, уже полностью переодетая сама, вновь отправилась в комнату к дочери, прихватив с собой парикмахерские щипцы, несколько гребешков и прочие необходимые вещи, при виде которых Митя, ожидаемо, съязвил что-то насчет пыточных инструментов – за что, также закономерно, выслушал в ответ, что он просто ничего в этом не понимает.

Когда она вошла, Таня, в очаровательном, свободного кроя серебристо-сером бархатном платье с невесомой газовой накидкой на плечах, расшитой мелкими металлическими пайетками, сидела перед зеркальным трюмо. Из-под укороченного подола выглядывали стройные ножки в серых чулках с вышивкой черным шелком. Но унылое выражение лица заметно контрастировало со всем этим кокетливым великолепием. А все из-за убогой прически, которая, как выяснилось, смотрится неплохо лишь с повседневной одеждой. А вот с вечерним туалетом выглядит просто ужасно. И что с этим делать, девушка совершенно не знала. Появление мамы немного отвлекло от тоскливых размышлений. Хотя, глядя на собственное отражение, Тата не верила, что даже ей удастся победить это убожество.

- Ну что, моя кошечка, готова ли ты к волшебному преображению?

- Угу... – кивнула она с тяжким вздохом.

И Ольга Дмитриевна без промедления приступила к осуществлению своего замысла. Поставив разогреваться щипцы, разделила Танины волосы на пробор, и завила в тугие кудри, красиво расположив их по всей голове и прихватив над левым виском длинной алмазной заколкой, которая эффектно мерцала в волосах лунного цвета. Справа же на щеку мягкой волной лег всего один крупный локон, который прекрасно подчеркнул нежный овал девичьего лица.

- Ну и посмотрим теперь, что там у нас получилось?! – отступив на шаг, Ольга Дмитриевна окинула дочь придирчивым взглядом и, улыбнувшись, довольно кивнула. – Пожалуй, можно было бы даже и в «Парижанке» тебя показать!

- Да ты просто волшебница! – не веря своим глазам, Тата пару секунд неотрывно смотрела на собственное отражение, а затем вскочила и бросилась к матери на шею. – Я бы никогда так не смогла! И, наверное, даже никогда не смогу научиться!

- Вот еще чепуха! Думаешь, я всегда все это умела?..

- Ой, а что это вы тут обнимаетесь?

Удивленное восклицание Саньки, заглянувшей в комнату как раз в этот момент, заставило обеих обернуться к двери.

- Ой, какие вы красивые! – всплеснув руками от восторга, девочка подошла к маме и старшей сестре и, окинув обеих полным восхищения взглядом, стала рядом с ними напротив зеркала. – Но ведь и я ничего?

- Да ты у нас – вообще прелесть! – рассмеявшись, Тата нежно обняла девочку за талию. – И, главное, такая стала высокая! – прибавила она с некоторым изумлением, лишь сейчас впервые заметив, что Саша, которая младше на пять лет, успела за время её отсутствия вырасти настолько, что теперь они практически одного роста.

- И еще вырасту! И буду скоро как наша мама! – с гордостью заявила она в ответ, поправляя на макушке белоснежный атласный бант, венчавший каскад тугих, точно кукольных, локонов, распущенных в честь праздника по плечам и спине почти до пояса, вместо обычных гимназических косичек. – Кстати, а там, внизу, уже гости собираются...

- Как гости? Еще ведь не время?! – удивилась Тата, но, бросив взгляд на часы, поняла, что Санька права. – И... кто пришел?

- Родион Михайлович! Papa с ним сейчас в малой гостиной... И у него с собой чемодан! Я сама видела.

- У papa?! – буквально в один голос воскликнули Ольга Дмитриевна и Тата.

- Да нет же! У графа Елагина. Я подумала, а может, там подарки для всех нас?

- Санечка, ну что за наивные мысли? – покачала головой Ольга Дмитриевна, не сводя при этом взгляда с зеркального отражения лица средней дочери. – Возможно, он просто прямо от нас собирается на вокзал, а потом в Петербург, к своим родителям... Впрочем, что гадать, пойдем-ка, и выясним это поскорее. Танечка, ты с нами?

- Нет... я еще через минуту, хорошо? – после некоторой заминки тихо выговорила Тата. – Мне надо... надо...

- Ну, хорошо. Мы тогда пойдем, а ты спустишься, как только сочтешь возможным. Идем, детка! – подхватив под руку младшую из дочерей, Ольга Дмитриевна вывела её из комнаты, затем вышла сама и беззвучно затворила дверь.

А Тата так и осталась стоять перед зеркалом, пытаясь собраться и хотя бы немного взять себя в руки. Которые в этот момент отчего-то дрожали так сильно, что на них едва получилось натянуть длинные атласные перчатки.

 Отправлено: 07.01.20 23:47. Заголовок: *с родственниками* ..

*с родственниками*

Задача, которую поставила перед собой Ольга, по всей видимости, оказалась не настолько проста в исполнении, как это представлялось изначально. Поэтому Дмитрий Кириллович все еще коротал время её ожидания в тиши собственной библиотеки, когда слуга доложил ему о прибытии графа Елагина.
- В холле? – вскинув на него взгляд поверх развернутого газетного листа, удивленно переспросил Игнатьев. – А почему же сразу сюда не пошел, ты ведь пригласил?
- Конечно, барин, как есть, пригласил! Только они сами изволили там ждать остаться.
- Ладно, хорошо. Скажи ему, что я уже иду, и после можешь быть свободен.
Вновь отложив чтение – теперь уже окончательно, Дмитрий Кириллович встал, оправил смокинг и далее пошел в переднюю, вновь, в который уж раз, размышляя о незначительных, но все же существующих ментальных отличиях между уроженцами двух столиц. Иногда он замечает это даже на примере собственной жены, а ведь Оля обитает вдали от своего родного города большую часть жизни! Что же, в таком случае, дивиться племяннику, который после всего одного года в Москве, все еще не может позволить себе здешней простоты манер. Относительной, разумеется, но все же, все же…
- Родион! Ну, здравствуй, дорогой! – пройдя через весь просторный холл, Игнатьев первым протянул родственнику руку. – Сердечно рад тебя видеть… постой! А это еще что? – увидев чемодан у его ног, Дмитрий Кириллович шутливо прищурился. – Только не говори, что хозяин квартиры внезапно отказал тебе в аренде! Впрочем, если даже так, ничего страшного: дом у меня большой, места хватит всем!
- Увы, Дмитрий Кириллович, - с улыбкой ответил Елагин, пожимая в ответ руку графа, - в этом доме я бываю лишь в качестве гостя. Рад вас видеть, дядя, в отличном настроении! Что Ольга Дмитриевна со Степой, и младшие - здоровы? Ждут праздника?
- Да ну какой гость, когда давно уже свой и родной человек?! Право, устал убеждать тебя в этом, впрочем, как знаешь… Мои все в добром здравии, благодарю. Праздника ждут, конечно. Я и сам жду – давно уж Рождество больше собственных именин люблю. Там что? Репетиция поминок, да и только. А в Рождество всякий словно в детство вновь попадает. К тому же, вся семья вместе. Стало быть, вот и ты тоже к своим, в Петербург, прямо от нас собрался?
- Да, хотел бы повидать отца с матушкой, да и сестрицу с мужем. Но, - тут Елагин оживился, - у меня есть несколько часов в запасе. Мой чемодан сегодня полон сюрпризов, как мешок Деда Мороза. Если позволите…
И Родион, уже скинувший пальто и оставшийся в смокинге, осторожно открыл защелки чемодана и достал плотный бумажный пакет.
– Новейший альбом «Москва» от Товарищества Левенсона, - пояснил он, протягивая его Дмитрию Кирилловичу. – Заказывал подобное лондонское издание, от "Adam and Charles Black", но получил отказ. Весь тираж в городе раскуплен.
Он виновато улыбнулся.
- Да что ты, это и так царский подарок! – воскликнул Дмитрий Кириллович, принимая из рук племянника новенький in-quarto в щегольском белом переплете, и с удовольствием проводя пальцами по выпуклой золотистой надписи в «старинном русском стиле». – Я-то как раз и есть из тех, кто не успел купить! Так что уж угодил, так угодил. У меня для тебя тоже кое-что есть... Однако что ж мы все тут, у порога? Пойдем в гостиную. Только, не обессудь, но пока в малую – в большую меня жена и самого с утра не допускает, с тех пор, как ёлку с Александрой там нарядила. Говорит, иначе все впечатление насмарку! Вот так-то, брат, и приходится в своем доме по струнке порой ходить: женишься, узнаешь!
- Признаюсь вам, дядюшка: побаиваюсь я нынче ехать в Петербург. Как бы Маргарита с матушкой не надумали меня там сосватать, - доверительно сообщил Родион, входя вслед за графом в комнату, которую, наверное, лишь в масштабах этого огромного особняка можно было назвать «малой», и ставя чемодан на пол.
- Ну, на веревке под венец тебя там точно никто не потащит, - усмехнулся Дмитрий Кириллович, усаживаясь в кресло перед разожженным камином, предлагая Елагину жестом располагаться в соседнем и наливая затем себе и ему по рюмке коньяку. – Держи вот, а то до сих пор, смотрю, с мороза, лицом как-то бледен… А вообще, на самом деле, женитьба - дело довольно неплохое. Уж я-то точно знаю, что говорю: сам ведь много лет от неё бегал после того, как овдовел, думал, что никогда уж вновь… а вот пойди ты! И счастлив теперь, словно дурак на ярмарке! И тебе бояться не стоит… О, а вот и первая из наших дам пожаловать изволила! – воскликнул он вдруг, обращая взгляд сторону двери, в проеме которой в этот момент нарисовался тоненький девичий силуэт. – Саша, слава богу, я уж думал, что так и буду один гостей встречать! А где все, где мама?
- Не знаю! – сделав вежливый книксен в сторону гостя, Санька чуть скривила губы и недоуменно пожала плечами. – Стёпочка, наверное, еще в университете, а мама… я не видела ее с тех пор, как мы обедали. Может быть, у Таты?.. А что у вас в чемодане, Родион Михайлович?
- Если подойдешь поближе, Александра, пожалуй, там точно найдется кое-что и для тебя, - рассмеялся Елагин, глядя на то, как явно отразилось любопытство на лице девочки. – Минуту…
Он нырнул в чемодан и жестом фокусника извлек из него Сашин подарок: большую тетрадь в бархатном, цвета спелой сливы, переплете, и коробку сладостей от фабрики «Эйнем».
- Надеюсь, конфеты придутся тебе по вкусу, а тетрадь можешь превратить в личный дневник, - произнес Родион и оглянулся на Дмитрия Кирилловича.
- Спасибо! – крепко прижав к груди подарки, Санька просияла лицом и тоже повернулась к взирающему на нее с благосклонной улыбкой Игнатьеву.
- Ну а мой подарок найдешь завтра под ёлкой! Закон есть закон! – развел он руками, имея в виду заведенный вот уже несколько лет обычай утром двадцать пятого декабря всем вместе распаковывать яркие свёртки.
- И вы, papa, найдете там мой! Вот только для вас, Родион Михайлович, я ничего не приготовила… - вздохнув, девочка виновато потупилась. – Мне так стыдно!
- Моя юная леди, - шепнул Елагин девочке на ухо, – не расстраивайтесь! Иначе я тоже расстроюсь и мы с вами зальем слезами этот красивый ковёр, а ваша мама станет сердиться на нас. Лучше позовите её сюда!

 Отправлено: 08.01.20 02:57. Заголовок: *всей семьей* - А в..

*всей семьей*

- А вот, душа моя, и правда! – поддержал его Игнатьев. – Ступай-ка ты наверх, да и поторопи там обеих наших красавиц. А то что-то увлеклись нынче со сборами… Кстати, совсем забыл тебе сказать! – прибавил он, вновь обращая внимание на племянника, когда Саша, кивнув, убежала исполнять полученное поручение. – У нас ведь с утра дома радость нежданная: Тата приехала! На каникулы. Только брату одному до того и написала, что в Москву собирается, а тот мне вчера вечером рассказал, что надо встретить. А Ольге Дмитриевне и всем остальным – сюрприз. Честно скажу: давно не видел жену такой счастливой. Вначале даже завидно немного стало, ни одному моему подарку ведь так не радовалась! Но что тут скажешь – материнская любовь у женщин от природы сильнее всех прочих.

- Татьяна Александровна здесь?! – воскликнул Родион неприлично громко, чем вызвал улыбку на лице графа. – Вот уж действительно… сюрприз. Рад за ваше семейство! – Он кашлянул. – Не возражаете, Дмитрий Кириллович, если мы с вами еще по рюмочке?..

И, не дожидаясь ответа, Елагин налил себе и графу коньяку. Мужчины салютовали друг другу и медленно выпили.

- Отличный у вас коньяк, дядюшка, - произнес Родион и поставил рюмку на каминную полку. Минуту он молчал, потом спросил, не глядя на Игнатьева: – Что Тата, довольна Парижем?

- Думаю, вполне. Но я с ней еще об этом не говорил.

Оставив пустую коньячную рюмку на столике, Дмитрий Кириллович тоже поднялся и подошел к племяннику.

- Зато о тебе, между прочим, уже успел! – произнес он негромко и, дружески положив руку на плечо резко обернувшемуся после этих слов Родиону, продолжил. – Мне кажется, она жалеет, что летом у вас все вышло вот так… А ты?

- Что я? – Родион вздохнул и ответил просто: – Я полюбил Тату, и надеялся на взаимность. Наверное, я был недостаточно настойчивым. Боялся напугать её, такую юную, силой своих чувств. Я даже не мог подумать, что так полюблю, дядюшка… И когда она решилась уехать, то я решил, что не нужен ей. Впрочем, не стану более утомлять вас своим признаниями. Сегодня такой вечер, когда нужно думать о счастливых моментах жизни.

- Никого ты не утомляешь. Я сам спросил. Хотя, это, наверное, и не совсем мое дело, - вздохнул в ответ Игнатьев, опуская руку и отступая на шаг. – Но, поверишь ли, я, и правда, люблю эту девочку как родную. Поэтому желаю ей самой счастливой судьбы. И уверен, что ты – именно ты, а не кто-то – способен дать ей это счастье. Хоть вы и разные совершенно. Это может показаться минусом, но, поверь, в некоторых ситуациях даже интереснее, – вновь чуть прищурившись, он усмехнулся, глядя на огонь. – Мы ведь с моей Ольгой Дмитриевной тоже далеко не сразу поладили. Не знаю, рассказывала ли тебе Тата… Она была тогда уже достаточно взрослой, поэтому все видела и помнит. Но я не сдался. И в результате все-таки завоевал её мать. Вот и ты не сдавайся, иди вперед, понял?

- Мне придется соперничать с Таниной любовью к искусству, - усмехнулся Родион, - но коль у меня такая группа поддержки, пожалуй, я попробую начать всё сначала.

- А вот это есть исключительно верное решение. О чем бы ни шла речь! – внезапно раздался у них за спинами мелодичный голос хозяйки дома, которая как раз в эту минуту ступила на порог гостиной под руку с младшей из своих дочерей. – Родион Михайлович! Счастлива видеть вас в нашем доме!

Улыбаясь, она неторопливо подошла к племяннику мужа, тотчас склонившемуся в учтивом поклоне, и элегантным жестом протянула ему руку для поцелуя.

- Простите, что не вышла встретить вас сразу. Домашние хлопоты задержали. Но теперь я полностью в вашем распоряжении! А скоро будет здесь и наша Таня… Дорогой, ты ведь уже рассказал о графу о нашей радости?

- Да, как раз незадолго до твоего прихода, - кивнул Игнатьев. И, привычно устроив на собственном предплечье затянутую в шелк узкую кисть жены, слегка накрыл ее свободной ладонью.

Этот неосознанный, исполненный нежной привязанности жест будто подтверждал все сказанное им ранее об отношениях с женой. Хотя, существование неразрывной связи между супругами Игнатьевыми было вполне очевидно любому, кто видел их вместе – без всяких дополнительных слов. И Родиону оставалось лишь по белому завидовать семейному счастью этой пары. Да еще надеяться, что Дмитрий Кириллович не ошибся в своем мнении относительно чувств Таты, которая, однако, почему-то все медлила и никак не появлялась в гостиной. И, чтобы не раздумывать долго, зачем и почему, Елагин решил, что пока ее нет, самое время вручить остальные припасенные для родни подарки: элегантный дорожный несессер для графини Ольги Дмитриевны, набор «Паровоз с вагоном» фирмы «Marklin» для Мити и плюшевый медвежонок фирмы «Steiff» – для маленького Володьки.

Тэдди этот, к слову, оказался настолько симпатичным, что послужил невольной причиной приступа настоящей досады у Саньки, расстроенной, что граф Елагин не додумался преподнести его ей, а не Вовке, который все равно толком не оценит подарка. А вот сама она – и девочки в гимназии наверняка бы оценили. Однако что ж поделать…

Тем временем, в дом постепенно стали подъезжать другие приглашенные. И, наполнившись людьми и их оживленными голосами, гостиная, до того выглядевшая весьма солидной по размерам, в самом деле, стала казаться маленькой для собравшейся в ее стенах компании.

- Ну что же, дорогие друзья, а теперь, мне кажется, самое время взглянуть на нашу рождественскую ёлку! – похлопав в ладоши для привлечения общего внимания, воскликнула графиня Игнатьева. То, что Таня до сих пор так и не пришла, немало её смущало. Однако тянуть, удерживая и далее всех в тесноте, было уже неловко. – Детка, сходи, пожалуйста, еще раз за сестрой, - едва слышно шепнула она, склонившись на мгновение к Саше, все крутившей в руках подаренного младшему брату плюшевого медведя. – И скажи, что мы все ее уже заждались. А заодно загляни и к Стёпе. Может быть, она у него?

 Отправлено: 10.01.20 01:15. Заголовок: *с премудрым братом*..

*с премудрым братом*

- Послушай, лисица, если тебе действительно интересно моё мнение, то вот оно: я считаю, глупо сидеть и гадать, что и как, когда есть прекрасная возможность пойти и выяснить у него все прямо сейчас же! – немного нетерпеливо вздохнул Степан, которого, признаться, успел немного утомить льющийся из уст сестры фонтан самобичевания. Открывшийся ровно в ту минуту, когда он, вместо того, чтобы забежать к себе, по-быстрому переодеться и как можно скорее появиться внизу, смешавшись с гостями в надежде, что его опоздание не будет замечено мамой, страшно не любившей подобных вещей, зачем-то на всякий случай решил заглянуть к Татке. И обнаружил ее, сидящей перед зеркалом при полном параде, однако в очень странной позе: согнувшись почти пополам и обхватив себя руками, она медленно раскачивалась из стороны в сторону, глядя прямо перед собой, словно в каком-то гипнотическом трансе. Испугавшись, что ей дурно, он, конечно, тут же бросился узнавать, в чем дело. Тут-то и выяснилось, что это «она во всем виновата» , «она все испортила» и прочая чепуха в подобном же духе. Время, меж тем, поджимало все заметнее и потому, без лишних рассуждений велев сестре подниматься, Степан буквально уволок ее в свою комнату, где затем примерно еще пятнадцать минут – как раз то время, пока сам носился туда-сюда переодеваясь, причесываясь и приводя себя в порядок, выслушивал обуревавшие Таткину душу сомнения, отбивая их одно за другим, как казалось, вполне логичными доводами. Пока последние и не закончились – вместе с терпением.

Как ни странно, именно в этот момент к сестре, наконец, будто бы вернулся здравый рассудок.

- Может быть, ты и прав… – неуверенно согласилась она вдруг, заставив Степу, едва ли не подпрыгнуть от радости, и с облегчением воскликнуть: «Конечно!». И сразу же после этого с умоляющим взглядом вручить ей свой атласный галстук-бабочку, в надежде, что это полезное занятие окончательно отвлечет Татку от дурацких мыслей:

- Поможешь?

- Можно подумать, ты сам не умеешь! – недоверчиво покачала она головой, но все же взялась. И, спустя еще пару минут галстук был повязан самым изящным образом.

Расправляя его под жестко накрахмаленным воротничком сорочки, Тата вдруг замерла, присматриваясь, а затем стянула перчатку и слегка потерла кожу возле Степкиного уха указательным пальцем.

- Что там?

- Губная помада. Скажи своему «профессору», чтобы пользовался ею не так рьяно, когда ты другой раз придешь исполнять его поручения.

- Тата, я совершенно не понимаю, о чем ты!

- Ну, разумеется, - усмехнулась она. И прибавила: – Но духи у него, кстати, очень приятные!

- Лисица!.. – начал он было, даже смутившись от столь неожиданной проницательности, но тотчас же и осекся, увидев внезапно возникшую в дверном проеме мордашку младшей сестры, весьма, к слову, недовольную. – Санька, а ты тут почему?

- Это вы тут почему?! – возмущенно выпалила в ответ девочка. – Я вас по всему дому ищу, гости уже собрались и пошли смотреть ёлку, а вы…

- А мы уже идем! – воскликнула Тата, выходя из-за его плеча. И с улыбкой взглянула на Степу. – Правда?

Спустя еще пару минут, они втроем вошли в распахнутые настежь двери большой гостиной, посреди которой, притягивая со всех сторон восхищенные взгляды, сверкала и переливалась десятками зажженных свечных огоньков рождественская ель – главный символ сегодняшнего торжества. Впрочем, побыть центром всеобщего внимания ей удалось совсем недолго – ровно до той минуты, когда кто-то из гостей, оглянувшись, не увидел Тату, приезд которой Игнатьевы решили сделать сюрпризом и для них. И дальше, вовлеченная в поток приветственных слов, объятий и родственных поцелуев, она вновь ненадолго забыла о своих тревогах, пока, перездоровавшись со всеми и ответив на добрый десяток вопросов, не добралась, наконец, до стоящего немного поодаль от всего этого хоровода эмоций Родиона. Встретившись взглядом с которым, отчего-то почувствовала себя так, будто в этой комнате больше не было никого, кроме них двоих.

- Здравствуй…

 Отправлено: 10.01.20 22:42. Заголовок: Гостей в доме Игнать..

Гостей в доме Игнатьевых в Сочельник набралось порядочно, хотя, по словам Ольги Дмитриевны, приглашение приняли, увы, не все, кого она желала видеть в праздничный вечер в особняке. Родион сердечно приветствовал свою московскую родню, принимая поздравления и учтиво отвечая на вопросы о семье. Он всегда старался принимать тон того общества, в котором находился в данную минуту, и мог быть веселым или серьезным в зависимости от настроений окружающих его людей. Бывая в свете, он не являлся туда в дурном настроении, не жаловался на неприятности, какого бы рода они не были, но и не говорил об успехах, достигнутых на служебном поприще.
Графиня, как хозяйка дома, представила Елагина остальным гостям, с которыми он не был знаком до этого дня. Узнав, что Родион Михайлович родом из Петербурга, дамы и господа полюбопытствовали, как ему Москва? скучает ли он по столице? Елагин с улыбкой ответствовал, что Петербург полон чиновников, как Москва – капитала, но согласиться с бытующим мнением, что столица - город немецкий, а Москва – русский, решительно не может. И тут же пригласил всех желающих приехать в столицу и лично убедиться в его словах.
Когда позволили правила приличия, Родион откланялся и отошел к окну, откуда ему была видна как на ладони вся большая гостиная и особенно сверкающая огнями рождественская ель. Он скользнул по ней взглядом, подмечая богатое убранство, и невольно сравнивая с тем, как принято наряжать ели в Петербурге. Ольга Дмитриевна, как он успел заметить, обладала изысканным вкусом, которому могли позавидовать особы королевских кровей. Жаль, что ему не случится увидеть, как, проснувшись, дети побегут в гостиную и найдут под елью приготовленные для них подарки. В это время он будет уже в столице.
Родион мучительно ожидал того момента, когда встретится с Татой. И когда она вошла в распахнутые настежь двери гостиной в сопровождении Степана и Саши, он будто оглох и перестал слышать окружающих. Его отвлекла вопросом жена генерала, госпожа Ланская, он же ответил невпопад и, заметив ее недоумение, извинился. А Тата уже успела раствориться в гостиной среди родственников и гостей. И ему оставалось лишь ждать, когда она, насладившись вниманием, заметит его.
Их глаза встретились, и Родион увидел, как Тата через весь зал направилась к нему. Он оперся рукой о подоконник, словно ему внезапно потребовалась опора, и стал жадно рассматривать девушку. Она была очаровательна. На ней было платье из бархата серебристого цвета, свободного покроя, а на плечах облаком лежала газовая накидка. Подмечая детали костюма, он не сразу заметил новую прическу Таты. Волосы, завитые чьей-то умелой рукой в кудри по всей голове, были прихвачены заколкой над левым виском, но справа на Танину щеку спускался локон. И он был короткий. Тата остригла волосы!
Родион запомнил ёе с длинными светлыми волосами, уложенными в строгую прическу. Как в тот день, когда они познакомились. Ровно год назад. Он мог бы вспомнить даже платье, в котором Тата тогда была. И как их представили друг другу. И о чем они тогда говорили. Он ещё подумал, что Таня – юная, нежная, воздушная - похожа на сказочную принцессу, живущую в замке в ожидании любви и принца.
Вот только он не был принцем. По крайней мере, из этой сказки.
Расстояние между ними сократилось до пары шагов, и он не столько услышал, сколько прочел по губам Таты:
- Здравствуй…
- Здравствуй, Тата… Рад тебя видеть. – Он, наконец, оторвался от подоконника и сделал шаг вперёд.. – Ты изменилась, но мне нравится. Правда.
И улыбнулся.

 Отправлено: 19.01.20 23:52. Заголовок: *совместно с родными..

*совместно с родными и любимыми*

Тате всегда нравилось наблюдать, как улыбка меняет его лицо. Обычно спокойное, кажущееся порой даже не слишком эмоциональным, оно удивительным образом преображалось, когда Родион улыбался: разглаживалась задумчивая складка между бровей, а в темных глазах – из самой их глубины, будто вспыхивали маленькие золотистые искры. Хотя, может, это было всего лишь игрой ее буйного артистического воображения? Тата не знала точно, но и в самом начале своего знакомства с этим мужчиной, и сейчас не могла заставить себя не любоваться этим почти волшебным преображением…

- А вот ты все тот же. И мне это тоже нравится, - произнесла она, наконец, и улыбнулась в ответ: открыто и искренне. – Как тебе наша ёлка?

- Чудо как хороша! – признался Родион в ответ. – Кажется, она лучше прошлогодней, и это заслуга Ольги Дмитриевны и Саши. Не думаю, что дядя или Стёпа приложили к этому чуду руку, разве что отдали распоряжение слугам, где установить ель. – Он усмехнулся и продолжил, понизив голос: – Твой приезд стал нежданной радостью в этом доме. И для меня тоже. Господи, как же я рад тебя видеть, Тата! Расскажешь мне о Париже? 

Он предложил ей руку, чтобы немного пройтись по залу, и когда она приняла его предложение, медленно повел в противоположный угол гостиной, старательно обходя группы беседующих.

- Рассказать о Париже? – удивилась Тата. – Да ведь ты там не раз бывал. И потому сам можешь поведать об этом городе так много, как никто другой… Знаешь, первое время я ведь, и правда, смотрела на него будто твоими глазами, - прибавила она вдруг, усмехнувшись. – Вспоминала твои истории. Гуляла по улицам и пыталась представить, что ты идешь рядом со мной и… рассказываешь их вновь. Глупо, да?

- Отчего же? – спросил он, вдруг остановившись и поддержав её за локоть. – Мы могли бы гулять по Парижу вместе. И мне остается надеяться, что однажды это случится. Говорят, это самый романтичный город в мире. Но я спрашивал не о городе, а о том, ради чего ты уехала… 

В его взгляде не было ни осуждения, ни обиды, он смотрел на Тату спокойной уверенностью влюбленного человека.

«Ради возможности стать той, кем я хочу, ну почему же ты никак не понимаешь?!» - захотелось ей воскликнуть тотчас же. Но вместо этого Тата лишь вздохнула и опустила глаза, не выдержав этого взгляда. Как всегда, любящего и ни в чем не обвиняющего. Вот только почему, встречаясь с ним, сама она всякий раз начинает сомневаться в собственной правоте?

- Друзья, мне кажется, что теперь самое время переместиться за праздничный стол! – тем временем, громко, чтобы все услышали, объявила Ольга Дмитриевна, приглашая затем гостей в примыкающую к гостиной столовую.

- Да, вечер нынче, конечно, пасмурный, но уверен, что первая звезда уже давно взошла, - тут же поддержал ее Дмитрий Кириллович. – Поэтому больше нет ни малейшего повода тянуть с праздничным ужином! – прибавил он, с улыбкой церемонно протягивая руку стоящей поблизости супруге кузена. – Дрина!

Ольгу Дмитриевну проводить к столу вызвался генерал Ланской, жену которого повел за собой граф Николай Елагин.

Довольно быстро и весело распределилась между собой молодежь.

- Родион, позволишь ненадолго похитить у тебя сестру? – Степан, все это время исподволь наблюдавший за их парой, возник рядом практически бесшумно.

- Разве что ненадолго, - согласился тот, высвобождая руку Таты из своей, - хотел бы успеть пообщаться с Татьяной Александровной до отъезда.

- Погоди! – задержав на миг брата, она обернулась. – До отъезда? Но куда ты уезжаешь? И когда?

Родион выглядел растерянным и подавленным. Он виновато посмотрел на Тату, но отпираться не стал.

- У меня билет на ночной поезд до Петербурга. Сегодня.

- Как жаль… - опустив голову, Тата вздохнула и медленно пошла за Степой, чувствуя, что вот-вот расплачется.

- Ну-ну, лисица… - как всегда, мгновенно почувствовав перемену её настроения, тихо шепнул тот, легонько сжимая лежащую на его руке кисть сестры, когда они отошли на несколько шагов, - все будет хорошо, вот увидишь!

- Что – «все»?! – так же, почти беззвучно, но отчаянно, воскликнула. – И каким образом?

 Отправлено: 20.01.20 00:04. Заголовок: * в продолжение свят..

* в продолжение святочного вечера *

Не успела она отойти, как Родион был захвачен в плотное кольцо нарядно одетых гостей, перемещающихся из гостиной в столовую. Под руку он держал даму почтенных лет, чье имя наверняка не мог бы вспомнить, случись ему задать ей вопрос. К счастью, делать этого не пришлось. Проводив спутницу к отведенному хозяйкой месту, он помог ей устроиться, и затем направился туда, где на специальной карточке было обозначено уже его собственное имя, сел за стол, успев при этом быстро окинуть взглядом соседние карточки – в тайной надежде, что на одной из них окажется имя Таты. Но нет, не повезло и на этот раз. Степан усадил ее с противоположной стороны. Не очень далеко, но все же, не настолько близко, чтобы можно было поговорить. Поэтому, ожидая, пока разместятся остальные гости, и начнется трапеза, Родиону оставалось лишь изредка украдкой поглядывать в её сторону, а все остальное время изучать убранство праздничного стола.
Оно, к слову, был великолепно. Плотная белая накрахмаленная скатерть с заглаженной по центру складкой – из тех, что достают по особым случаям – подчеркивала красоту и изящество парадных фарфоровых сервизов. Большие блюда заняли середину стола, между ними расположились тонкой работы неглубокие серебряные и хрустальные вазы, заполненные пирожками. Горы чистых тарелок ожидали, когда гости наполнят их и начнут трапезу.
Тут же в столовую принесли узвар в кувшинах, за ним последовали печеная рыба и сочиво.
Их семью в целом трудно было назвать глубоко религиозной, поэтому постов, сколько Тата себя помнила, в доме обычно не держали, за исключением разве что Великого. Так что первая перемена блюд была скорее данью традиции и знаком уважения к тем гостям, которые в этом смысле имели более консервативные взгляды. Еще одной традицией был огромный, начиненный антоновскими яблоками, гусь, который, будучи торжественно внесенным в столовую, вызвал вполне ожидаемый восторг и энтузиазм гостей. За исключением разве что Таты, для которой с новостью о грядущем отъезде Родиона в Петербург будто бы поблек и весь сегодняшний праздник.
Умом понимая, что он по-прежнему имеет право сердиться, она ехала домой из Парижа в тайной надежде, что время и разлука притупили его обиду. И первый миг их сегодняшней встречи будто бы дал повод думать, что все это не зря, и вот… он уезжает! И наверняка пробудет в столице все рождественские праздники, а потом вновь служба, к которой он всегда относился столь ответственно, что даже заставлял Тату себя к ней ревновать, а потом… бог-весть, что будет потом. И главное, у неё нет совсем никаких прав на то, чтобы просить к себе иного отношения.
- Милая, я заметила, что ты почти совсем ничего не ела, - подойдя к дочери после того, как отужинав, вся компания вновь перемесилась в большую гостиную, тихонько заметила Ольга Дмитриевна. – Ты нехорошо себя чувствуешь?
- Нет, мамочка, что ты! Все в порядке, спасибо. Просто усталость с дороги – днем я ее не чувствовала, зато теперь… - девушка смущенно пожала плечами.
- Ну, это непорядок! – графиня сокрушенно вздохнула и с жалостью взглянула на дочь. – Может, сказать Стёпе, чтобы проводил тебя в твою комнату? А перед гостями я извинюсь?
- Не нужно! – оглянувшись на брата, окруженного стайкой весело щебечущих кузин, Тата улыбнулась. – Это было бы слишком жестоко по отношению к нему. Да и тебе не нужно ни перед кем извиняться. Если позволишь, я просто ненадолго уйду – побуду где-нибудь неподалёку, посижу четверть часа в тишине и вернусь. Можно?
- Разумеется! Но ты уверена, что этого хватит?
- Вполне! – кивнула она. И, поцеловав маму в щеку, тихонько выскользнула из комнаты. Направляясь, и правда, совсем недалеко: в соседнюю, малую гостиную. Где теперь никого не было, а в камине уже почти истлели и покрылись золой поленья. Смахнув ее кочергой, девушка положила сверху пару свежих, дождалась, пока те как следует разгорятся, и опустилась в кресло, с удовлетворением откинувшись на его высокую спинку. А после закрыла глаза и вытянула изящно скрещенные в щиколотках ноги к огню, словно бы те озябли.
- Вот ты где! Я грешным делом подумал, что ты снова сбежала от меня…
Родион стоял в дверях, держа руки за спиной. Его внезапное появление было похоже на номер иллюзиониста, а тень, отбрасываемая полоской проникающего из-под двери света от его фигуры, рождала странный и фантастический образ. Словно вырезанный из бумаги силуэт то ли ангела с обрезанными крыльями, то ли демона. Или может быть, то, и другое сразу? В каждом человеке есть светлая и темная сторона.
- Ты позволишь?.. – спросил он Тату и, не дожидаясь ответа, пересек гостиную гулкими шагами, расположившись затем у ее ног прямо на ковре.
- Пожалуйста, - откликнулась девушка, хотя это уже вовсе и не требовалось, и чуть подвинулась, давая ему больше места, чтобы удобнее расположиться. Пару мгновений после этого они вдвоем молча смотрели на огонь. Ну а потом, вдруг, словно бы по какой-то неведомой команде извне, неожиданно повернулись лицом друг к другу – и даже рассмеялись этой абсолютной синхронности. Напряжение, витавшее между ними в самом начале вечера, спало, словно легкое покрывало, обнажив самое главное: что бы ни произошло, они все еще единое целое.
- Тата, милая моя девочка… - сделавшись внезапно вновь совершенно серьезным, начал было Родион, осторожно коснувшись белокурого завитка на её щеке, намереваясь высказать все, что накопилось в сердце за долгие месяцы разлуки. Но когда она в ответ вдруг сама прильнула к его руке – словно котенок, ищущий ласки, все остальные слова – правильные, важные и, конечно, необходимые, практически в тот же самый миг вылетели из головы прочь. Мир вокруг тоже будто исчез – перед глазами было лишь любимое лицо, которое Родион, чуть подавшись вперед, бережно обхватил ладонями, и нежные, полураскрытые девичьи губы, которые он, спустя мгновение, целовал – так жадно, как еще никогда до этого. А Тата отвечала на этот поцелуй – так смело, как никогда прежде. Хотя, прежде, наверное, просто и не было еще между ними таких долгих и трудных размолвок. Но тем слаще было примирение.
- Наверное, только ради этого и надо было мне уехать… – пряча лицо на его груди, горячо прошептала она, когда им все же пришлось прерваться, чтобы перевести дыхание. – Чтобы понять, как ты мне нужен! Прости меня, ладно?
Родион нежно погладил её по голове и чмокнул в макушку.
- Ты тоже прости меня, милая. Давай начнем все с начала? С чистого листа. Или холста, если быть точным, - поправил он сам себя. - Обещаю, что не стану препятствовать твоим занятиям живописью. Но при одном условии…
Он приподнял лицо Таты за подбородок и заглянул ей в глаза. Взгляд его при этом стал пронзительным и холодным как лёд.
- Ты нарисуешь мой портрет, - добавил он и тут же расхохотался, заметив, как Тата чуть напряглась. – Представляешь меня в роли натурщика? А?!
- Конечно, нет! Да у тебя просто терпения не хватит – высидеть несколько часов в одной позе! – смешно сморщив нос, Тата коротко показала ему язык и была тут же «наказана» за дурные манеры еще одним поцелуем. У которого, в отличие от первого, неожиданно обнаружился свидетель – пусть и совершенно не нарочный.

 Отправлено: 20.01.20 00:12. Заголовок: Однажды на занятии ..

Однажды на занятии по психиатрии профессор Сербский* рассказывал их курсу о весьма необычном свойстве близнецов чувствовать боль и радость друг друга на большом расстоянии, словно собственные ощущения. Наука пока никак не могла истолковать суть этого феномена. Поэтому в конце лекции Владимир Петрович даже предложил своим студентам самим подумать над решением этого вопроса, а еще над тем, существует ли он в принципе, или это всего лишь род романтического суеверия. Степа давно уже считал себя убежденным материалистом, и потому не верил во всякие подобные глупости. Однако в их с Таней случае что-то вроде телепатической связи определенно существовало, хотя они даже не были близнецами. Навык этот – не то, что по словам, но уже по одному лишь её дыханию понимать, что сестра сейчас чувствует, должно быть, развился у него еще в детстве. Когда Таня не могла говорить, а он считал себя обязанным понимать и растолковывать окружающим все её мысли и желания. Со временем, необходимость в подобном «переводе», к счастью, отпала. Но даже теперь, когда они с сестрой давно выросли, осознанно или нет, она все равно порой продолжала посылать ему свои невербальные «сигналы».

Вот и сегодня за ужином, когда со всех сторон раздавались веселые голоса и смех гостей, ему даже не нужно было смотреть на Таню, тихую, словно мышка, среди всеобщих веселых разговоров, чтобы понять, что думы ее весьма далеки от праздничных. Причина ее печали, впрочем, тоже была известна и находилась неподалёку. Сидела – вернее, сидел – напротив за столом в окружении их общих родных и, кажется, тоже не слишком-то радовался праздничному застолью и приятной компании. И наблюдать за этим Стёпе было одновременно жалко и смешно. Что за комедия такая, право слово?!

Впрочем, еще несколько месяцев назад поведение Родиона его скорее бесило, чем вызывало смех. Хотя до того отношения у них складывались вполне себе дружеские. Серьезный и рассудительный, стремящийся все в своей жизни упорядочить, племянник Дмитрия Кирилловича в чем-то напоминал Степану его самого. И, верно, оттого уже вскоре после знакомства сделался весьма приятен. Из-за того же, наверное, узнав от мамы, что Родион, по её мнению, питает к их Тане вполне определённый интерес – и это, кажется, взаимно, он даже обрадовался. Раз уж её все равно однажды придётся кому-то отдать, так пусть лучше это будет такой надежный человек, как граф Елагин.

Но потом случилось то, что случилось, и Степа в Родионе немного разочаровался. Потому что, пожалуй, лучше всех на свете знал, что Танино увлечение живописью – не просто обычная девичья блажь, но такая же страсть, как та, которую сам он с детства питает к медицине. И что её невозможно побороть или подавить. А особенно глупо – пытаться отнять. Ведь это все равно, что ампутация конечности: жить без руки или ноги человек, может, как-то и приспособится, вот только полноценной эта жизнь все равно больше не будет. Слава богу, хоть мама поняла это довольно быстро, хотя вряд ли её было легко отпустить Таню в Париж совсем одну.

А вот граф Елагин… Доподлинно не зная, что произошло между ним и сестрой, Степа готов был убить его лишь за ту бесконечную тоску, что отчетливо читалась в её глазах в день, когда всей семьей – кроме, разумеется, самого Родиона, они провожали Таню на перроне вокзала в Петербурге.

Что он сказал ей, что сделал? Перед каким таким выбором поставил? Вопросы эти долго не давали успокоиться пылающему праведным гневом братскому сердцу. Впрочем, позже Степан его все же смирил. А все потому, что увидел: и сам Таткин незадачливый «ромео» страдает не меньше! И понял еще, что случившееся, вероятно, ни что иное, нежели взявшие верх над разумом у обоих эмоции. А потому необходимо их все-таки помирить. Ну, или хотя бы создать для этого необходимые условия. Сегодняшний вечер подходил для того как нельзя лучше. И все шло так, как надо, пока гости не встали из-за стола, а за ними – и сам Стёпка, намереваясь осуществить задуманное, пока все гости ненадолго предоставлены сами себе. Но тут рядом неожиданно возник Дмитрий Кириллович, желающий выяснить, где именно он так долго пропадал и почему опоздал к началу приёма. И пришлось некоторое время объясняться, искусно переплетая правду и вымысел. Благо отчиму ни за что ни пришло бы в голову обнюхивать его воротники и волосы, как это умудрилась прежде сделать Лисица… Ну а потом его со всех сторон окружили кузины и мелюзга, вроде Саньки и дочек генерала Ланского, которые, воображая себя взрослыми девицами, томно упрашивали «милого Стёпочку» рассказать что-нибудь занимательное из его врачебной практики.

«Выискали, тоже мне, повод для светской беседы!» - подумал он почти с раздражением. Но вслух при этом, конечно, все же рассказал этим пигалицам парочку «шокирующих» историй, которые имеются в арсенале у каждого уважающего себя студента-медика, выглядывая, меж тем, поверх их голов Таню, которая вначале о чем-то тихонько говорила с мамой в противоположном углу, а потом и вовсе исчезла из комнаты. Куда именно – об этом Степа и спросил у Ольги Дмитриевны в первую очередь, едва отделался от надоедливых девчонок. Оказалось, что Таня просто устала, решила отдохнуть и скоро вернется. Но, тревожась, мама все же попросила его сходить к сестре и посмотреть как доктору, все ли с нею действительно в порядке?

В том, что это вполне себе так, Стёпа и убедился, когда, спустя пару минут, тихо отворил дверь в малую гостиную, и замер на её пороге, испытав при этом немалое удивление: ну надо же! Хотел было посоветовать Татке быть со своим кавалером чуточку посмелее, а тут, выходит, в его советах уже никто и не нуждается…

- Агхм, - чуть кашлянув, он все же вошел в комнату. Услышав, наконец, его присутствие, Родион и Лисица тут же отпрянули друг от друга. Но смущенным никто из них отнюдь не выглядел. Не стал делать вид, что стесняется, и сам Степан. В конце концов, все они уже достаточно взрослые люди. – Мама велела спросить, хорошо ли ты себя чувствуешь и сможешь ли принять участие в дальнейших развлечениях? - спросил он совершенно спокойным голосом с едва заметными и понятными разве что только сестре нотками иронии.

- Вполне! – Тата широко улыбнулась, невольно дотронувшись до еще чуть горящих от недавнего поцелуя губ, и нежно взглянула на Родиона. – Все хорошо и можно возвращаться к гостям, правда?

---

*
Влади́мир Петро́вич Се́рбский (14 (26) февраля 1858, Богородск — 23 марта (5 апреля) 1917, Москва) — русский врач-психиатр, один из основоположников судебной психиатрии в России.

 Отправлено: 29.01.20 23:50. Заголовок: *С теми, кто рядом)* - А! Ты очень кстат..

- А! Ты очень кстати, Степан! - воскликнул Родион, с сожалением отпуская от себя Тату и приподнимаясь с ковра. «Как же ты не вовремя, друг мой, право!», - читалось в его глазах. – Совсем забыл: у меня для тебя рождественский подарок! Долго думал, чем бы порадовать, и решил, что будущему медицинскому светилу пригодится… Милая, мне придется чуть потревожить тебя…
Он наклонился и вытащил из-под кресла свой чемодан, чем привел в недоумение Тату и Степана.
- Отличный тайник, - отшутился Родион, извлекая из недр чемодана книгу и протягивая её Степану. – Держи!
Юбилейное издание ««Николай Иванович Пирогов и его наследие» от петербургского «Товарищества Р. Голике и А. Вильборг», представляло собой увесистый многостраничный том, снабженный к тому же фотографиями. Родион не без труда нашел это издание в московских магазинах.
- Ну разумеется, что же еще подарить такому книжному червю как я! О, нет, Родион! Великолепный подарок, просто – великолепный! И в моей библиотеке займет достойное место рядом с отцовскими книгами! Благодарю тебя сердечно. – Всякий, знавший Степана, понимал, какое важное место в его жизни занимала личность покойного Александра Глебовича, так что упоминание библиотеки, а тем более размещение в ней новой книги наравне с прочими и вправду означало, что дар пришёлся по сердцу. – Что же до наших подарков, Родион, то ими заведовала матушка, которая разместила их в положенном месте, а не под креслом – и получить их тоже можно лишь в положенное время!
- Ах да… - произнес он в ответ, притворно вздыхая, и тем самым, выказывая крайнюю степень сожаления, – Что же, если Ольга Дмитриевна не позволит мне забрать свой подарок сейчас… Пожалуй, придется тогда остаться у вас до завтра. При условии, что вы оба, - тут Родион бросил взгляд сначала на Тату, после на Степана, - не возражаете.
«К чёрту Петербург! К чёрту! Я не могу сейчас уехать, и снова потерять Тату… Утром дам телеграмму отцу и матери. Маргарита будет расстроена и станет дуться на меня, но я всё улажу. В конце концов, у меня есть личная жизнь, а не только служба на благо семьи и Отечества! » - пронеслось у него в голове.
- Что за дебаты и прения сторон здесь происходят? Могу я узнать? – в очередной раз тихо отворившись, дверь впустила в комнату саму хозяйку дома. Вернее, приоткрыв ее, Ольга Дмитриевна так и осталась стоять на пороге гостиной, окинув по очереди внимательным взглядом каждого из троих в ней присутствующих и остановившись затем, в первую очередь, на сыне. – Стёпа, я, кажется, посылала тебя за сестрой, а вовсе не за собственной смертью, - усмехнувшись, она чуть качнула головой и перевела взгляд на Елагина. – А вы, граф, так внезапно куда-то исчезли, что я даже ненароком испугалась, не убыли ли в Петербург, решив оставить нас по-английски? Это было бы очень огорчительно, верно я говорю, дорогая?
- Не то слово! – тут же с готовностью подтвердила Тата, едва не хихикнув. – Просто до слёз!
К ней мама обратилась после всех, оттого она имела отменную возможность наблюдать, как оба её верных рыцаря – брат и возлюбленный – в один миг обратились в смущенных пажей, которых только что изящно отчитала за маленький промах по части этикета сама королева.
И это не было преувеличением: в великолепном новом, дымчато-голубом платье от Ворта, идеально сидевшем на ее по-прежнему безупречной фигуре, с изящно убранными наверх волосами, Ольга Дмитриевна действительно смотрелась особой монаршей крови. И, глядя на неё, Тата в очередной раз с легкой печалью подумала, что никогда – никогда не научится держаться с такой же великолепной непринужденностью! А уж иронизировать так же тонко, но при этом – совсем не обидно, и подавно.
- Вот видите, Родион Михайлович? Но не станете же вы нас так расстраивать, верно?
- С моей стороны это было бы крайне неучтиво, - ответил он, чуть склонив голову и пряча хитрую улыбку. – Надеюсь, у вас найдется свободная комната, Ольга Дмитриевна? Пропустить рождественское утро и лишиться удовольствия видеть, с какими лицами эти двое, – он кивнул на Тату и Степу, - будут разворачивать свои подарки, я не имею право!
Получив согласие графини, Елагин ощутил, как с плеч упал тяжелый груз. Этим грузом отчасти было чувство обиды, отчасти – собственной вины, и бог знает какие ещё мелкие прегрешения, в которых он признался себе в минуту отчаяния. Отъезд Таты в Париж Родион воспринял как разрыв их пусть недолгих, но отношений. Он был обескуражен, затем уязвлен, после - подавлен. Обладая не блистательной, но весьма приятной внешностью и манерами, Родион Михайлович всегда имел успех у женщин и купался в их внимании. С одной из светских барышень отношения дошли даже до предложения руки и сердца, но нечаянно вскрылись компрометирующие невесту сведения, и помолвка расстроилась. Скандал удалось замять, но Родион попросил перевода по службе на Дальний Восток, подальше от Петербурга, и там буквально попал «из огня да в полымя». Об этом периоде своей жизни он после никому кроме отца не рассказывал.
По возвращению в столицу Родион поступил на службу по другому ведомству. Потянулись дни, заполненные стремлением подняться по служебной лестнице, достичь успеха. Время от времени у него завязывались ни к чему не обязывающие отношения с начинающими актрисами и певичками (балерин Елагин предусмотрительно обходил вниманием, памятуя о Великих князьях!), и решение о женитьбе на женщине своего круга откладывалось на будущее. Также пока что счастливо удавалось избежать попыток сестры и матери познакомить его с очередной барышней на выданье, непременно из «хорошей семьи» и воспитанной в традиционном духе.
Тата вошла в его жизнь внезапно, очаровав с первого взгляда неизъяснимой прелестью, нежным овалом лица и белокурыми волосами. Она вела себя естественно, не жеманясь, без ужимок отъявленных кокеток, не тушевалась в разговоре с ним и даже высказывала весьма разумные для юной барышни мысли и суждения. Родион влюбился, и жизнь засияла новыми красками, словно он взял в руки кисть и начал менять мир вокруг себя. Однажды он вычитал, что лучший способ разукрасить жизнь – влюбиться. Но для счастья любовь должна быть взаимной. Где счастье, там и краски.
Родион старался демонстрировать Тате свои лучшие качества, и вскоре заметил, что его общество приятно ей. Это вселило надежду на ответные чувства. Но только именно что надежду, а вовсе не уверенность. Вышло так, что он, опытный и взрослый мужчина, отчего-то робел перед этой юной неискушенной девушкой – словно боясь, что лавина переполнявших его чувств напугает её. Потому, видно, и не решился сделать предложение прежде, чем убедится во взаимности чувств. Нерешительность стоила ему Таты.
Душевные страдания разрушительны по своей сути, и после её отъезда в Париж Елагин с головой ушел в работу. Он запрещал себе думать о Тате, но избежать этого было так же невозможно, как вдруг перестать спать и видеть сны. «Странные всё-таки существа женщины, - размышлял он. – Предлагаешь им руку и сердце и всё, что имеешь, а они предпочитают свободу. Но стоит только отвернуться, как они обвиняют тебя в черствости и неблагодарности…»
Он совершенно не ожидал встречи с Татой, когда явился в Сочельник в дом Игнатьевых. Но, видно, так было угодно Провидению. Или же просто ангелы на небесах сжалились над ним?.. В любом из случаев, он станет последним болваном, если не воспользуется нынче их расположением!
После примирения с любимой к Родиону окончательно вернулось отличное расположение духа. Еще раз поблагодарив Ольгу Дмитриевну за гостеприимство, он подхватил Таню под руку и все вместе они вернулись к другим гостям. Перейдя затем по предложению графини Игнатьевой вместе с ними в музыкальный салон, где, на манер театрального партера, были уже заранее расставлены перед большим роялем стулья. В перерыве между основными блюдами и сладким столом гостям еще в самом начале вечера пообещали маленький домашний концерт, организованный силами самой Ольги Дмитриевны и ее младшей дочери, как все говорили, сполна унаследовавшей материнский музыкальный талант. Елагину прежде уже доводилось слышать обеих, потому он знал, что это правда. Но даже если бы графиня и Саша оказались самыми ужасными музыкантами на свете, он все равно был бы рад присутствовать на их выступлении – лишь из-за того, что рядом сидела Тата. И до нее даже можно было иногда чуть заметно дотронуться рукой.
- У меня не осталось подарка для тебя, - вспомнив отчего-то вновь про свой чемодан, так и брошенный лежать в малой гостиной никому более не нужным, Родион шепотом высказал вслух последнюю из гнетущих его сегодня от момента встречи с Татой неприятных мыслей и виновато улыбнулся.
- Это ничего! – чуть склоняясь к нему, также шепотом, откликнулась Тата. – Для меня нет лучшего подарка, чем то, что ты просто здесь, - и, словно в подтверждение этих слов, ласково коснулась его руки.
На импровизированной «сцене», между тем, уже вовсю шли приготовления.
Расположившись на табурете перед раскрытой клавиатурой, Санька важно и значительно раскладывала на пюпитре нотные листы, принуждая взрослых с трудом удерживать улыбки от вида такой серьезности и основательности. Но вот, все, наконец, было готово, и концерт начался. Первым его номером стало выступление самой юной пианистки. Чуть слишком прилежно и по-ученически, но без сомнения, талантливо, она исполнила «Утреннюю молитву» и «Сладкую грёзу» из «Детского альбома» Чайковского. А затем, получив свою долю аплодисментов, уступила место матушке, чудесно и вдохновенно сыгравшей известные каждому, но от этого не менее любимые, третью элегию Рахманинова и фантазию-экспромт Шопена. Ну а завершением и номером «на бис» стала прелестно спетая дуэтом, вновь под аккомпанемент Александры, «Баркарола» из «Сказок Гоффмана», ожидаемо снискавшая особый успех и восторги в адрес обеих исполнительниц.
- Иногда так обидно, что я, в отличие от мамы и сестры, напрочь лишена музыкального таланта! – вздохнула Тата, когда, раскланявшись и получив по роскошному букету от Стёпы и Дмитрия Кирилловича, те вновь пригласили гостей за стол, где Родион, проявив недюжинный дипломатический талант, расположился, на сей раз, с нею рядом. – Да-да, представь! – кивнула она в ответ на его удивленный взгляд. – А ты разве ни разу в жизни не жалел об отсутствии у себя какой-нибудь интересной способности?
- Все интересные способности, как ты выразилась, достались при рождении моей сестре Маргарите, - равнодушно ответил Родион, - а мои увлечения просты и доступны многим. Для этого нужно купить коньки и фотоаппарат. А, кстати! – оживился он вдруг. - Мы могли бы завтра сходить на каток!
- На каток? Сто лет не стояла на коньках! Уверен, что захочешь то и дело поднимать меня на ноги и отряхивать от снега?
- Что-то мне подсказывает, это чертовски приятно – отряхивать тебя от снега. Но если не хочешь падать, можешь просто запрыгнуть ко мне на руки, и я буду катать тебя сам.
Он говорил это с абсолютно серьезным выражением лица.
- С ума сошел? – едва сдерживая улыбку, осведомилась Тата так, будто действительно желала это узнать. Щеки ее при этом вновь слегка заалели от удовольствия. То, как Родион себя нынче вел и слова, которые он говорил, немного не вписывалось в привычные рамки их прежних отношений, где она всегда чувствовала разделявшую их, пусть и не слишком большую, но все же заметную разницу в возрасте. Сегодня же они вдруг будто бы стали на равных. И подобное положение вещей льстило самолюбию Таты не меньше, чем повышенное внимание кузин, то и дело поглядывавших на них с Родионом с легкой толикой зависти.

Спать в особняке легли далеко за полночь. Проводив гостей, супруги Игнатьевы направились в спальню, а Степан и Александра разошлись по своим комнатам. Елагин сопроводил Тату до дверей её спальни и долго не хотел отпускать, разговаривая о всяких пустяках, лишь появление горничной заставило его пожелать девушке спокойной ночи и направиться в отведенную ему Ольгой Дмитриевной комнату. Там он с удивлением обнаружил свой чемодан, принесенный из малой гостиной чьей-то заботливой рукой, и вопрос о том, в какую одежду ему переодеться отпал сам собой. Родион подошел к окну, чтобы задернуть шторы: там продолжал сыпать ослепительно белыми пушистыми хлопьями снег, сверкая серебром в лунном свете. Он открыл форточку и глубоко вдохнул морозного воздуха. Как хорошо! Свежо!
Устроившись на кровати, Елагин долго не мог заснуть, опьяненный радостью примирения с Татой. Вспоминал её лицо, пухлые приоткрытые губы, которые целовал, и волна сильного желания накрывала его, накатывая раз за разом. Родион перелёг на другой конец кровати и, зарывшись головой в подушку, глухо застонал. «Отдаться чувствам и прильнуть к ее устам, зарыться в волосы, которые белее снега, произнести: "Я никому на свете не отдам..." и испытать с ней, что такое нега…»
А это уже ангелы ему нашептали, прежде чем позволили упасть в объятия Гипноса.

Рождественское утро было особенно радостным для детей. Родион Михайлович и сам когда-то бежал, проснувшись, к наряженной втайне от них с сестрой ёлке, чтобы найти там подарки, а после прочитать отцу и матери заранее разученные поздравительные стихи. Воспоминания о детстве настроили его на лирический лад, он вспомнил, что непременно должен отправить телеграмму родным и поздравить их.
Спускаясь в большую гостиную особняка Игнатьевых, Родион рассчитывал застать там дядю с Ольгой Дмитриевной или Степана с Татой. Но, когда он вошел в открытые двери, его взгляду открылась чудная картина: Митя-младший на коленях у Тани разворачивал свой подарок. Порвав в нетерпении бумагу, мальчик громко вскрикнул от радости и что-то произнес, смешно коверкая слова. Тата в ответ рассмеялась и расцеловала брата в обе щеки.
Родион продолжал стоять в дверях, ощущая, как от увиденной картины сжимается его сердце.

 Отправлено: 09.02.20 23:36. Заголовок: Расходились вечерами..

Расходились вечерами у них в доме и обыкновенно не рано, а накануне, засидевшись с гостями – вовсе за полночь. Поэтому немудрено, что первыми в Рождественское утро проснулись самые маленькие Игнатьевы, которых взрослая праздничная суета еще совершенно не касалась. Но если младший, Володя, покидал свою комнату пока лишь в сопровождении няни или кого-то из родных, то трёхлетний Митя-маленький уже вовсю пытался расширить ареал обитания. И предпочитал делать это самостоятельно. Демонстрируя, как не раз шутил по этому поводу его отец, недюжинный инстинкт исследователя и явные задатки будущей блестящей научной карьеры. Вот и сегодня, едва открыв глаза и увидев, как Любаша, его бонна, свернувшись калачиком, крепко спит на своей кушетке, мальчик тотчас откинул одеяло, спрыгнул с кровати, и, засеменив на цыпочках по мягкому плотному ковру, неслышно покинул спальню, намереваясь навестить папу и маму. Подобный трюк он проделывал уже не впервые. К тому же, Дмитрий Кириллович и Ольга Дмитриевна, вопреки всем педагогическим советам и правилам, никогда не корили своего малыша за эти утренние визиты. Однако с тех пор, как Митя стал практиковать их особенно часто, оказались принуждены завести обычай порой все же замыкать двери на ключ – дабы избегнуть известных неловких неожиданностей и получить небольшую временную фору.

Впрочем, нынешним утром проверить, в очередной раз, родителей на внимательность маленькому графу Игнатьеву было все же не суждено. Ибо в коридоре, практически через минуту после того, как он там оказался, навстречу ему попалась Тата, которой минувшей ночью почти совсем не спалось. Но, несмотря на это, пробудилась она очень рано, в прекрасном самочувствии и состоянии духа. За окнами едва брезжил рассвет. Однако, решив, что больше лежать совершенно не хочется, она все равно встала, умылась и самостоятельно оделась – после полугода жизни в Париже это уже вошло в привычку и не составляло труда. А затем решила сходить вниз и сложить под ёлку, покуда все спят, припасённые для родных подарки. Последние, вместе с теми, что добавил в Петербурге дядя Поль, заняли почти целиком один из её дорожных чемоданов. Но тащить его вниз Тата, разумеется, не собиралась. Вместо этого, ничтоже сумняшеся, извлекла из бельевого комода самую большую наволочку, сложила все свертки в неё, и уже с этим импровизированным мешком спустилась в большую гостиную, где быстро разложила все свёртки под ёлкой – в дополнение к тем, что уже ждали свой черед со вчерашнего дня. И потом, довольная, не спеша, пошла обратно к себе, намереваясь дождаться, пока проснутся остальные домашние, но задержавшись прежде еще на миг рядом с той комнатой, где сейчас, должно быть, еще досматривал предутренние сны милый Родион.

Вот тут-то и случилась её неожиданная встреча с Митей-маленьким. В белой батистовой ночной рубашке, с длинными, до плеч, темными локонами и ярко-голубыми, как у отца, глазами, тот выглядел чрезвычайно похожим на рождественского ангела – какими их обыкновенно рисуют на праздничных открытках. Только не парил по воздуху, а вполне себе уверенно шлепал босыми ступнями навстречу старшей сестре по натёртому до блеска паркету.

- Митя! Ты что тут делаешь?! – опешив от неожиданности, Тата всплеснула руками. И кинулась к братишке, поскорее подхватывая его на руки. Расхаживать босиком нынче – совсем не сезон. – Почему ты один? Где няня Любаша?

- Спит, - ответил мальчик.

- А почему же ты здесь, а не у себя в постельке? Ну-ка, пойдем, я тебя туда обратно отнесу… Рано еще гулять!

- Нихацю! – непривычный к тому, что ему перечат в желаниях, Митя недовольно нахмурился и решительно уперся сестре в грудь сжатыми кулачками, пытаясь вырываться на свободу. А когда Тата прижала его к себе чуть крепче, угрожающе захныкал. – Пусти! Ну, пусти-ии…

- Ну-ну! Чего ты? – оглядевшись, она быстро расцеловала малыша в обе пухлые щеки и осторожно приложила к его надутым губам указательный палец. – Тсс-с! Иначе весь дом перебудишь! Скажи лучше, куда ж ты шел?

- К папе!

- «К папе?» – мастерски копируя его интонацию, тихо повторила Тата и улыбнулась.

Ну конечно, куда же еще? Выходит, за полгода и здесь пока ничего не изменилось, а Митя-маленький по-прежнему предпочитает любому прочему общество «Мити-большого», питая к отцу какую-то неимоверную привязанность чуть ли ни с первых дней жизни. Впрочем, абсолютно взаимную: до некоторых пор Тата всерьез верила, что никогда в жизни не видела более счастливого и гордого мужчины, нежели Дмитрий Кириллович, в тот день, когда появился на свет его первенец. Но уже когда малыш выговорил своё первое слово, и оно почему-то оказалось именно «папа», осознала, что сильно заблуждалась на этот счет…

- А к маме не хочешь, разве? – спросила она сейчас. Не из любопытства или желания подтрунить, конечно, а просто, надеясь отвлечь и двинувшись, тем временем, потихоньку в сторону Митиной спальни. Но, мгновенно заметив ее хитрость, брат упрямо тряхнул кудряшками и, снова рванувшись из объятий, широко раскрыл рот, готовясь зареветь уже по-настоящему, подтверждая тем, что вовсе не собирается отказываться от своего первоначального замысла.

Однако не думала сдаваться и Тата. Понимая, в отличие от Митьки, что родители сейчас едва ли его ждут, она кое-как все же уговорила его не плакать. И еще, конечно, отложить пока свой традиционный визит – в обмен на приглашение сходить вместе с нею вниз и взглянуть на ёлочку. Ну а там, правда, пришлось пожертвовать и другой домашней традицией: едва углядев на полу кучу разноцветных свертков, Митя немедленно потянулся к ним своими любопытными ручонками. И Тате, чтобы спасти от разорения все остальные подарки, не осталось более ничего, как позволить развернуть брату прямо сейчас тот, который предназначался непосредственно для него самого.

Это был довольно крупный «boule de neige» с крохотными фигурками диковинных золотых и серебряных птичек, сидящих на тонкой хрустальной ветке. Где-то в середине ноября Тата увидала его на витрине одной из принаряженных к Рождеству парижских сувенирных лавок. И сразу, не раздумывая, купила, еще даже не зная, для чего он может понадобиться, попросту впечатлившись красотой и тонкостью работы. А вот теперь Митя, забыв о недавних капризах, крепко держит этот волшебный шар обеими руками. И, радостно хохоча, встряхивает его, с восхищением наблюдая, как кружатся и порхают внутри прозрачной сферы белоснежные «снежинки». Увлеклась, вслед за ним, вновь этим магическим зрелищем и сама Тата, не сразу заметив заглянувшего в гостиную Родиона. Однако едва увидев, сразу же бережно пересадила братишку с рук на диван, встала и подошла к нему.

- Оказывается, ты у меня ранняя пташка? – приподнявшись на цыпочки, она обняла его за шею и сама поцеловала в чуть тронутые улыбкой теплые губы под тонкой ниткой черных усов. – С Рождеством, любимый!.. Я все еще сержусь на Стёпу, не сказавшего, что ты будешь у нас на празднике. Я бы обязательно что-нибудь для тебя приготовила, а так… - она сокрушенно вздохнула и улыбнулась, - всё вышло как-то совсем по-дурацки!

 Отправлено: 08.03.20 19:29. Заголовок: - С Рождеством, мой ..

- С Рождеством, мой ангел! Давай сердиться на Стёпу вместе, - выдохнул Елагин между поцелуями, - он мне ни словом не обмолвился о твоем приезде. Ему бы следовало в разведке служить – вот где нужно умение хранить тайны, а он в медицину подался!
С этими словами Родион поправил выбившуюся прядь волос Таты. Не сводя глаз с её нежного, словно нарисованного прозрачными акварельными красками лица, он испытывал почти юношеское любовное томление, страстно желая остаться наедине с любимой и не делить её больше ни с кем. Слишком долго сдерживаемые чувства переполняли сердце, и выдержать эту муку становилось невозможным. Вот бы плюнуть на все условности света и сбежать отсюда вместе с нею прямо сейчас!
- Этой ночью я долго не мог заснуть, - признался он Тате. – Зато потом не хотел просыпаться… Мне снилась ты.
- Неужели! Интересно, и что же такого я делала в том твоем сне? - хитро на него взглянув, поинтересовалась она в ответ
- Гуляла в цветущем вишневом саду! А твои губы были как спелые ягоды. Сладкие и сочные. И очень вкусные…
Он осторожно коснулся пальцем губ Таты и медленно очертил их.
- А я вот почти не сомкнула глаз. Только под утро немного подремала. Поэтому не помню, что снилось конкретно, но кажется, что-то очень приятное. Совсем, как твои поцелуи… Хотя, может, это были и не они? Пожалуй, мне нужно срочно еще раз сравнить ощущения и проверить свою догадку – пока воспоминания окончательно не выветрились из памяти. Она ведь у меня девичья! – прибавила девушка и вновь требовательно потянулась к губам Елагина. Но тут за спиной у нее вдруг что-то упало на пол. Это Митя, которого абсолютно не интересовали милующиеся прямо у него перед глазами влюбленные, неловко выронил из рук свою новую игрушку. И громко заревел, когда хрустальный шар, глухо стукнувшись о дубовый паркет, пусть и не разлетелся вдребезги, зато напрочь отскочил от собственного фарфорового основания.
Резко обернувшись на шум, Тата только горько вздохнула от досады. Ругать малыша за совершенную провинность было неправильно, да и вообще бессмысленно – он и сам больше всех расстроен, но всё равно ведь обидно в целости и сохранности привезти этот хрупкий сувенир из такой дали, чтобы практически сразу его и уничтожить!
А впрочем, сама виновата.
Еще раз огорченно вздохнув, она шепнула любимому: «Извини!». И побрела утешать горько всхлипывающего братишку, уверяя того, что произошедшее – сущая ерунда. Шар еще вполне можно починить, приклеив колбу – благо, что хоть она осталась цела, обратно к основанию, и будет совсем-совсем незаметно.
- Верно же я говорю? – проговорила Тата, вновь обращаясь к Родиону, который, подойдя следом к дивану, опустился на корточки и, собрав с пола обломки, совместил их в руках, должно быть, прикидывая, насколько осуществим предложенный ею «план спасения». – В крайнем случае, если ничего не получится, привезу тебе из Парижа новый! Еще красивее, даю честное слово!
- Что за шум, а драки нет?
Еще спускаясь по лестнице из собственных покоев, как всегда, несколько раньше жены, не любившей ранних побудок, граф Игнатьев – а это именно он вошел сейчас в большую гостиную – услышал громкий детский плач. И потому, встревожившись, разумеется, тотчас отправился на этот звук, намереваясь выяснить, что происходит. Представившаяся взору картина, впрочем, была вполне мирной. Потому, успокоившись, Дмитрий Кириллович почти сразу вернулся в свой привычный добродушный и слегка иронический тон – обыкновенный в общении с детьми всех возрастов, и проскакивающий порой даже при разговорах с племянником, который годами был, в общем, не так уж сильно моложе него самого.
- Родион, ты что же, не поделил с Митей Танин рождественский подарок? – поинтересовался он, усмехнувшись, и кивнул на зажатый в руках у племянника «снежный шар».
- Доброе утро, дядя! С Рождеством! – ничуть не смутившись, ответил Елагин. – Смею уверить, вы ошибаетесь: мы с Митей не поделили Таню.
- В таком случае, боюсь, тебе не повезло! – кивнув в ответ приветствие и поблагодарив за поздравление, Игнатьев перевел взгляд на сына, который с его появлением почти сразу перестал плакать и теперь, сидя на коленях у Тани, внимательно прислушивался к разговору взрослых, хотя и вряд ли что-либо в нем пока понимал. – Наш Дмитрий Дмитриевич в этом смысле – как, впрочем, и я, необычайный упрямец. И если возьмется добиваться внимания интересующей его дамы, то ни за что не отступится, пока своего не добьется!
- Митя, ну что ты говоришь! Да еще при детях! – глядя на него с шутливым укором, воскликнула вошедшая в эту самую минуту в гостиную Ольга Дмитриевна. – И что подумает о нас Родион Михайлович?
- А что? Разве это не правда? Вспомни, душа моя, как долго и настойчиво я добивался твоего внимания? И ведь преуспел в результате!
- Ну, все, полно-полно! – мягко дотронувшись до его руки, вновь улыбнулась графиня. – Объясните мне лучше хоть кто-нибудь, что Митя делает здесь в одной ночной рубашке и босиком?..
- Да, сын, я, кстати, полностью согласен в этом с нашей мамой: совершенно негоже приличному молодому человеку покидать свою комнату в столь неподобающем виде! Да еще и перед дамами! – тут же заметил и Дмитрий Кириллович, в глазах которого, несмотря на, казалось бы, совершенно серьезный тон, по-прежнему плясали весёлые искры. – Поэтому пойдем-ка мы лучше прямо сейчас наверх, да оденемся, как следует! А по дороге заодно расскажешь мне, куда это ты, в самом деле, решил нынче спозаранку отправиться! – прибавил он, протягивая к мальчику руки, на которые тот немедленно и с явным удовольствием перебрался.
- А вам, друзья мои, почему не спалось? – обращаясь вновь к Родиону и Тате, как только муж и сын покинули гостиную, поинтересовалась Ольга Дмитриевна. – Впрочем, не отвечайте! Это и так понятно!.. Влюблённым не нужны ни сон, ни пища. Ничего и никто – кроме них самих… Хотя, вот насчет последнего… Вы ведь позавтракаете вместе с нами, граф?
- Вынужден отказаться, Ольга Дмитриевна, - с лёгким сожалением в голосе произнес Елагин. - Обстоятельства изменились, мне нужно как можно скорее уладить один вопрос. - Тут он оживился и перевёл взгляд на стоявшую рядом с графиней Тату. - Но я хотел бы пригласить Татьяну Александровну на каток на Патриаршие пруды! Сегодня. Надеюсь, вы не станете возражать?.. Мне говорили, что в Москве подобное развлечение так же популярно, как и в столице. К слову, дамы, в Петербурге на Каменноостровском проспекте открылся «Ice-Palace». Вот где можно кататься на коньках круглый год!
Посетовав на то, что в Москве нет подобного дворца, Ольга Дмитриевна отправилась распорядиться насчет завтрака, оставив Родиона и Тату наедине.
- Боюсь оставить тебя даже на полчаса, Таня, - признался Елагин, удерживая руки девушки в своих. – Вдруг ты исчезнешь?
- Ну и напрасно, ведь этого мне определенно не хватит даже на то, чтобы доехать до железнодорожной станции! – рассмеялась она в ответ, расцеловав затем Родиона попеременно в обе щеки. – Не волнуйся! Я никуда не денусь… разве что еще на пару-тройку часов съезжу сегодня к бабушке Веригиной. Ты ведь знаешь, у нас со Стёпой и Санькой на этот счет традиция. Но к трем пополудни, думаю, вновь быть полностью в твоем распоряжении.
- Я не стану терять ни минуты, мой ангел! Отправлю телеграмму в Петербург, после заеду на Кудринскую и переоденусь. Не могу же я пойти на каток в пальто и смокинге! Решено: возьму такси и быстро обернусь. Дмитрий Кириллович уверял меня, что лучшие таксомоторы в Москве принадлежат компании «Такса». Вот и проверим, так ли хороши хвалёные германские машины «Adler».
Тата прервала его речь поцелуем и взяла с него обещание одеться на каток теплее. Зима в Москве выдалась не в пример холоднее петербургской.

 Отправлено: 15.03.20 00:08. Заголовок: Непременное посещени..

Непременное посещение Анны Софроновны было важным, но, как уже говорилось, не единственным обычаем, заведенным у большого семейства Веригиных-Игнатьевых на Рождество.
Вскоре после того, как Родион отправился по своим делам, к парадному крыльцу особняка в Успенском переулке подъехал другой экипаж. Да не просто подъехал, а можно сказать – торжественно прибыл. И на сей раз не обыкновенный и привычный уже для Москвы таксомотор, но самый настоящий санный возок, довольно старомодный, однако смотревшийся, пожалуй, не менее роскошно, нежели спокойно дремавший ныне в тиши своего гаража в ожидании хозяина автомобиль Дмитрия Кирилловича. На дверцах, сияющих безупречным лаком, сразу по обеим сторонам красовались фамильные графские гербы. Потому было совсем не сложно догадаться, кто находится в его обитом красным бархатом и медвежьим мехом по окнам – для тепла, нутре, по-прежнему с завидным упрямством игнорируя прогресс и автоматизацию во всем, что касается привычных и удобных средств передвижения.

Вообще, личные визиты в дом сына с тех пор, как тот, наконец-то, вновь женился, графиня Лидия Николаевна – а это была, разумеется, она, стала наносить еще реже, чем прежде. Ссылалась при этом то на здоровье, то на старческую неохоту к перемене мест, пусть даже и в пределах одного единственного города, приезжала в основном на очередные именины, ну или вот еще, как нынче, на Рождество. А в Пасху родных обыкновенно привечала у себя. И это тоже с известных времен превратилось для всех живущих в Москве и окрестностях Игнатьевых, их чад и домочадцев в непреложную ежегодную традицию.

К моменту сегодняшнего её появления, все семейство сына уже успело позавтракать и вновь переместиться из столовой в нарядную гостиную, коротая там время в беседе, и дожидаясь прибытия строгого, но всеми любимого матриарха, чтобы вместе с нею взяться за самое приятное дело этого праздничного утра.

- Матушка, ну наконец-то! Мы заждались! – поднимаясь из своего любимого кресла перед камином, граф Игнатьев устремился ей навстречу, поздравил с Рождеством, обнял и крепко расцеловал. Следом к свекрови подошла Ольга Дмитриевна, также обменявшаяся с нею поздравлениями и поцелуями. Дальше, как полагается, дети – тут последовала очередная порция удивления и последующих объяснений по поводу Таниного присутствия. Ну а потом, когда схлынула эта волна, занялись, наконец, и подарками, к выбору которых относились всегда с большим вниманием. Особым же шиком считалось предугадать желание раньше, чем его выскажут. И в нынешнем году неоспоримые лавры победителя в этом негласном соревновании снискал Дмитрий Кириллович, одаривший каждую из дам своего семейства украшениями, которые лично для каждой создала Альма Пиль, чьи вдохновленные узорами льда и снега работы уже успели покорить своей уникальностью сердца многих ценителей ювелирного искусства по всему свету. Что же касается самой Таты, то ее подарки, конечно, вряд ли могли потягаться ценностью с теми, которые приготовил отчим. Хотя здесь были и модные парижские духи «Quelque Fleurs» - для мамы, и два новых, расписанных кистью Биллотея, веера для бабушек: черепаховый, газовый экран которого оживляли изящные хризантемы и бабочки, и перламутровый, с фиалками и гортензиями, и тончайшие фламандские кружевные воротнички – младшей сестре. Не остались без приятных сюрпризов и мужчины. Дмитрию Кирилловичу Тата преподнесла элегантное шелковое кашне, а младшим братишкам – игрушки. Но самый особенный подарок предназначался все же для старшего. Развернув упаковку и открыв спрятанную под ней сафьяновую коробочку, Стёпка немного удивленно вытряхнул оттуда к себе на ладонь небольшой кулон в виде серебряного сердечка, но разглядев, что его можно разделить на две части ровно посередине, улыбнулся, догадавшись, в чем истинный смысл подарка. Заулыбалась и внимательно наблюдавшая все это время за его лицом Тата. Дело в том, что в глубине души она немножечко беспокоилась, что Стёпка, с его извечной иронией ко всему на свете, несерьезно отнесется и к столь сентиментальному, даже «девчачьему» подарку. Но когда брат, разъединив между собой половинки кулона, тут же, чуть смущенно, вернул одну ей, стало понятно, что беспокойство было напрасным.

Приятная возня с подарками, их обсуждение и примерка, продлились, как водится, до самого обеда. После которого Тата с Санькой и Степаном отправились поздравить бабушку Веригину и ту часть своей родни, которая, так же, как и они сами, собиралась ради праздника в ее доме. И это, наверное, заняло бы у Таты весь остаток сегодняшнего дня до самого вечера, если бы она не уехала домой около двух пополудни, заранее потихоньку честно рассказав Анне Софроновне, почему не останется у нее на ужин вместе с остальными внуками, детьми и племянниками. Разумеется, не принять подобную причину, как уважительную, госпожа Веригина, давно переживавшая о том, что старшая внучка уделяет так мало времени своей личной жизни, попросту не могла. И, ровно в половине третьего, девушка, чуть запыхавшись, уже вбежала в холл родного дома. Откуда, едва сбросив с плеч шубку, бросилась к себе переодеваться для новой встречи с Родионом, который всегда был исключительно точен и, в отличие от неё самой, никогда и никуда не опаздывал. Неловко было бы заставить его ждать и теперь.
Особенно теперь.

 Отправлено: 20.03.20 21:44. Заголовок: Для того чтобы позво..

Для того чтобы позвонить в Петербург и предупредить, что не появится в столице в ближайшее время, Родион Михайлович мог бы воспользоваться телефоном в особняке Игнатьевых. Но, зная свою родню, он слишком хорошо понимал, что одними сожалениями разговор в этом случае не ограничится, придётся выслушивать еще и упрёки. Да и новость о встрече Рождества у Дмитрия Кирилловича, несомненно, вызовет кучу дополнительных вопросов – особенно у Марго, которая тут же сделает далеко идущие выводы. Несмотря на разделявшие их десять лет, Родиону иногда казалось, что Маргарита ему не младшая сестра, а старшая. Особенно с тех пор, как сделавшись замужней дамой, она начала вдруг находить изощрённое удовольствие в том, чтобы сватать между собой всех, на кого случайно обратится её взор. Что уж говорить о брате, который, словно испытывая её терпение и подогревая азарт, всё еще до сих пор оставался холостяком.
Так что, желая избежать всего этого, Родион и решил в результате ограничиться простой телеграммой. Для чего и отправился первым делом на почту, с большим удовольствием размышляя, однако, о том, чем будет заниматься после.
Как и увлечение фотографией, катание на коньках было его давним, еще мальчишеским хобби. От последнего в Петербурге ему, впрочем, было бы попросту никуда и не деться. Катков в столице ежегодно открывалось великое множество: на Неве, и на Фонтанке, на Марсовом поле и на озере в Екатерининском парке. Петербуржцы шутили, что зимой в городе нет ни одного замерзшего пруда или лужи, которые не были бы заняты толпою на коньках. Но Рождество и Новый год по традиции многие отмечали все же в Юсуповском саду. Тамошний, огромный каток украшали электрическими лампочками, а в центре ставили большую нарядную ёлку. Тут же, вокруг, сооружали и другие аттракционы: башенки, домики и даже гроты изо льда. Вот среди всего этого великолепия-то и носились лихо по льду под звуки военного оркестра – в одиночестве, парами и даже целыми группами. А завершался праздник неизменным фейерверком и всеобщим ликованием. Но существуют ли подобные обычаи здесь, в Москве?
Разумеется, Родион слышал про всем известный каток на Патриарших, который, как говорят, ни в чем не уступает столичным. Но, может быть, на самом деле, это не так, и лучше было бы пригласить Тату на Чистые пруды или каток Зоологического сада?.. Не лишенный тщеславия и состоявший в столичном обществе любителей бега на коньках, Елагин весьма рассчитывал удивить Тату своим искусным катанием. А тут главное, чтобы лёд был ровный и гладкий, словно полированный…
На Мясницкой, в здании Центрального телеграфа, он провел менее четверти часа, не пришлось даже отпускать такси. И затем, отправив родным весточку, велел шоферу сразу же везти его домой, на Кудринскую. Вышло так быстро, что пришлось мысленно признать: ездить в автомобиле действительно довольно удобно. И дядюшка здесь прав, впрочем, как всегда. Подумав об этом, Родион поморщился, словно признание этого факта умаляло его личные достоинства. Но что говорить! Дмитрий Кириллович, ведь и правда, баловень судьбы: богат, все еще прекрасно выглядит, женат на красавице и вообще… Родион усмехнулся, представив себе вдруг, как просит у Игнатьева руки старшей падчерицы и внезапно получает отказ, потому что недостаточно хорош для этой семьи… Абсурд какой-то! Тату ему, конечно же, с радостью отдадут. Но для начала надо бы еще заручиться именно её согласием.
Оказавшись вновь у себя, Родион первым делом принял ванну, потом отыскал в гардеробной подходящую для катка одежду: короткое пальто, шерстяную фуфайку, тёплые брюки, клетчатое кепи и длинный вязаный шарф. Коньки обнаружились там же, в гардеробной. Здесь Елагин счастливо выдохнул. По дороге он немного беспокоился, потому что все никак не мог вспомнить, привез ли их из Петербурга. Коньки, к слову, были отличные, беговые, с удлинённым лезвием. Пожалуй, лучшие из всех, что можно было купить в России. Захватив их с собой, Елагин оделся и в прекрасном настроении вновь покинул свое жилище.
В особняк Игнатьевых он вернулся на извозчике, на сей раз – без чемодана в руках. Коньки же, связанные вместе шнурками, болтались перекинутыми прямо через плечо.
– Татьяна Александровна уже дома? – спросил он у прислуги через пару минут, когда вошел в холл, приказав прежде своему извозчику дожидаться его возвращения. И, получив утвердительный ответ, стремглав взлетел по лестнице на второй этаж, едва не сбив с ног горничную графини.

 Отправлено: 20.03.20 21:55. Заголовок: *вместе с моим кавал..

*вместе с моим кавалером*

Так уж вышло, что повсеместное и всеобщее увлечение катанием на коньках последнего времени практически обошло Тату стороной. Нет, она, безусловно, умела стоять и даже передвигаться на этих узких стальных полозьях, однако, все же, не слишком уверенно. Так как и в принципе, при всей живости характера, не увлекалась, в отличие от Стёпы и Саньки, активными спортивными забавами. Предпочитая им возможность спокойного созерцания со стороны. Желательно – с мольбертом, или даже просто альбомом для карандашных набросков, которыми бывали, как правило, испещрены не только специальные листы, но и практически все попадавшие ей в руки более-менее заслуживающие внимания кусочки чистой бумаги. Рисовала Тата даже сейчас, дожидаясь приезда Родиона, потому что сборы на каток не заняли в общей сложности и получаса. Всего-то и понадобилось, что переодеться в занятый у Саньки специальный костюм, состоявший из чуть укороченной красно-синей юбки-шотландки, красного же плотного свитера и короткой приталенной синей курточки, отороченной по рукавам, да по нижнему краю белым беличьим мехом. Последняя, впрочем, пока лишь дожидалась своей очереди быть надетой, вместе с небрежно брошенной поверх ярко-красной вязаной шапкой с большим помпоном на макушке. Сама же девушка, как уже и было сказано, тем временем расположилась, поджав под себя одну ногу, в глубоком просторном кресле напротив окна с альбомом на коленях и карандашом в руке, пытаясь по памяти воспроизвести затейливый узор увиденной только что по пути домой чугунной ограды чьего-то особняка. Зачем? Да просто так, чтобы, во-первых, потренировать память и наблюдательность – что весьма важно для всякого художника. А во-вторых, чтобы скоротать время в ожидании. Ведь дома в этот час, кроме прислуги и младших братишек, которых, к тому же, уже отправили на дневной сон, не было никого. Степа и Санька все еще гостили у Веригиных, а родители, после отъезда домой бабушки Лидии Николаевны, отправились поздравлять с Рождеством собственных друзей и знакомых.

Поэтому в тишине, которую нарушало лишь мерное тиканье настенных часов в малой гостиной, где Тата сейчас и находилась, она практически сразу услышала вначале звук приближающихся шагов, затем какую-то возню и тихие извинения, произнесенные хорошо знакомым голосом.

Отложив в сторону незавершенный эскиз, она быстро вскочила на ноги и, за одно мгновение преодолев расстояние до двери, выглянула из комнаты, обнаружив там Родиона и мамину горничную со стопкой наглаженного постельного белья, которое Анна, видимо, несла в господские спальни из гладильной, чтобы после разложить по комодам. При появлении старшей из барышень, она сделала молчаливый книксен и вопросительно глянула на все еще преграждавшего ей путь Елагина. И когда тот, улыбаясь, демонстративно уступил дорогу, все так же, без слов, отправилась дальше.

Тата, тем временем, взяла за руку уже его самого и увлекла в гостиную. Где, ровно посреди комнаты, отпустила и, оглядев с головы до ног, весело рассмеялась, впервые увидев в столь непривычном одеянии.

– А тебе идет! Особенно хорош вот этот шарф! – проговорила она, взявшись за свободно свисающие с плеч края и вновь притягивая Елагина к себе поближе. – Признаться, даже задумалась, не отобрать ли его у тебя насовсем?

– Предлагаю обмен, милая. Честный. Десять поцелуев принцессы, и шарф твой! Как в старой сказке, – уточнил Родион, тихо посмеиваясь и глядя на Тату влюблёнными глазами.

Она была так юна и очаровательна в этой клетчатой юбке и красном свитере, что напоминала ему сказочную принцессу. Он почти перестал дышать рядом с ней, боясь спугнуть это восхитительное ощущение блаженства. «Господи, за что мне такое счастье…» Наклонившись к Таниному лицу, Родион страстно поцеловал её в губы, пока хватило дыхания.

– Осталось ещё девять, – произнёс он, с сожалением отпуская девушку и давая ей возможность прийти в себя. – Но нас ждёт извозчик, мой ангел…

Он помог ей надеть отороченную мехом курточку и забавную шапку с помпоном, а затем, сняв с себя шарф, накинул его на Тату.

– Теперь он твой…

– Ну, уж нет, честный обмен – значит честный обмен! – возразила она, решительно возвращая аксессуар его прежнему владельцу. – Жертвовать девятью поцелуями ради того, чтобы получить шарф прямо сейчас, я не согласна!.. К тому же, вовсе не хочу, чтобы ты заработал из-за меня воспаление горла!

 Отправлено: 20.03.20 22:02. Заголовок: Подтрунивая друг над..

Подтрунивая друг над другом, они спустились по лестнице вниз, не оборачиваясь, крикнули в пустоту холла «Мы ушли!» и выбежали из дома, держась за руки.
– Трогай! – велел Елагин извозчику, и откинулся на сиденье рядом с Таней. Конёк больно ударил его по спине лезвием, и он зло чертыхнулся, забыв о приличиях.
Тата попыталась подавить смешок, отвернувшись в другую сторону, но у неё ничего не вышло: Родион заметил, как дрожат её плечи и в такт им подпрыгивает помпон на шапке. Он не выдержал и тоже рассмеялся, громко и раскатисто.
Так они доехали до Патриаршего пруда.
Каток Елагину понравился сразу, едва он окинул взглядом открытое пространство. Белизна льда и снега слепила глаза. Ни фигурной ограды, ни грубого дощатого забора, что позволяло любопытствующей публике наблюдать за катающимися. Последних, к некоторой досаде Родиона Михайловича, оказалось сегодня чересчур много. Он предпочёл бы больше свободного пространства для катания, но, право, нельзя же винить москвичей в желании посещать каток в такой праздник! На берегу пруда играл духовой оркестр, сменяя быстрые мелодии на медленные, и в такт музыке двигались люди.
Как и на столичных катках, здесь бурлила светская жизнь. Родиону сразу бросились в глаза барышни в странных шляпках, выделывающие на льду самые невероятные, как ему показалось, па, и их кавалеры, уверенно скользящие рядом, и ему захотелось поскорее к ним присоединиться. Подхватив любимую под руку, Елагин заторопился к входу, где, отстояв небольшую очередь, купил билеты. Коньки, походящие по размеру Тате, к счастью, нашлись в прокате инвентаря, но все скамейки по периметру овальной площадки были заняты, и девушка повела Родиона к раздевалкам рядом с оркестром.
– На этот каток граф Толстой приводил своих дочерей, ты знал? – спросила Тата, присаживаясь на стул и пытаясь снять обувь.
– Подожди, – воскликнул он, – я помогу!
И, несмотря на протесты и смущение, осторожно стянул с Таты ботинки, оставив в тёплых вязаных носках. Вид её маленьких необутых ножек так сильно взволновал Елагина, что он позволил себе небольшую вольность: нежно касаясь пальцами, погладил её ступни, прежде чем надеть коньки. И тут же ощутил, как взмок от волнения.
– Однажды я тоже приведу на этот каток свою дочь, – тихо произнёс Родион, после того как, переобувшись, они вместе с Татой вышли из раздевалки. Она ничего не ответила.
А на катке, тем временем, бурлила жизнь. Рассекая лёд, двигались вперёд-назад колоритные одиночки и разновозрастные пары, лилась речь, прерываемая ахами и дружным смехом. Родион бережно поддерживал Тату под локоть, пока она, наконец, не обрела уверенность в своих силах и не отпустила его, чтобы самостоятельно выполнить несколько фигур. В эту минуту площадка вдруг озарилась светом – включили электричество.
– Как я тебе? – Тата подъехала к Родиону, улыбаясь.
– Ты делаешь успехи, милая!
Щёки девушки раскраснелись от мороза и движения, и лицо стало ещё прелестнее. Елагин хотел сказать ей об этом, но тут некто, проезжающий мимо, сбил их с ног, и они вдвоем упали на лед.
– Болван! – возмущенно крикнул вслед неизвестному Родион, мгновенно вскакивая и бросаясь поднимать Тату. – С тобой всё в порядке, милая?.. Этому наглецу стоило бы надрать уши!
- Да бог с ним, оставь! – беззаботно махнула она рукой: благодаря плотной одежде, основательно смягчившей неожиданное приземление, оно вышло безболезненным, и было даже весело, что они вдруг вот так, разом, свалились – точно сбитые мячом кегли. Отряхнув рукавицами снег и ледяную крошку с себя и Елагина, Тата, смеясь, подняла из-под ног и вернула слетевший с него при падении головной убор, еще раз клятвенно уверив, что ничуть не пострадала. И лишь тогда он, кажется, окончательно успокоился.
После этого они сделали ещё несколько медленных кругов по катку, лавируя между катающейся публикой, а потом Тата ощутила усталость и пожелала немного отдохнуть. Именно тогда Родион решился продемонстрировать свои главные умения в катании и, оставив Тату на скамейке, помахал ей рукой, а сам вновь легко и быстро заскользил по дорожке. Лёд на катке был уже сильно изрезан и, к раздражению Елагина, кое-где даже попадался вмёрзший мусор. Нужно быть внимательнее. Стараясь оставаться в поле зрения Татьяны, он выполнил вращение «винт», а после аккуратно начертил на льду «восьмерку». Хотелось бы также исполнить и перекидной в полтора оборота, но для этого отчаянно не хватало места. Принявшись вычерчивать на льду очередную сложную фигуру, Родион настолько увлёкся, что вновь едва не пал жертвой случайно наскочившей на него катальщицы в бархатном, цвета красного вина, жакете и тёмно-серой юбке. Он едва успел перехватить её за узкую талию, пока оба не упали на лёд.
– Ах, простите! – произнесла дама и бросила на Елагина умоляющий взгляд, который сразу же сменился на удивленный. – Родион Михайлович?! Вы?.. Вот уж никак не ожидала встретить вас здесь…
– Елена Владиславовна?! Лена... – Родион тут же отпустил её, испытывая чувство крайней неловкости. – Действительно…Какая неожиданная встреча…
С Еленой Хаецкой он познакомился вскоре после отъезда Таты в Париж, когда ему хотелось удариться в «умеренное распутство» и приглушить боль. Поначалу умная, насмешливая Хаецкая вызвала у Родиона интерес-возбуждение, заинтриговала. В нём взыграл азарт, и он принялся настойчиво ухаживать за Еленой. Но быстро разочаровался и понял, что ошибся. Ему нужна совсем другая девушка, такая, как Татьяна Веригина. Следовало объясниться с Еленой Владиславовной, но Елагин всё оттягивал этот момент, о чём, конечно, жалел теперь.
– Ты исчез так неожиданно, Родион, я не знала, что думать. Два месяца от тебя не было никаких известий. Я волновалась. Что-то случилось? – напрямую спросила Елена.
Голос у неё был глубокий, волнующий, страстный.
– Наши отношения далее невозможны, Елена Владиславовна. Я виноват и прошу простить меня, – сухо ответил Родион, старательно подбирая слова, и посмотрел в сторону сидящей на скамейке Таты.
Хаецкая проследила за его взглядом и, глубоко вздохнув, понимающе улыбнулась.
– Всем ты хорош, Родион Михайлович, но есть в тебе одна червоточина – не умеешь ты с женщинами расставаться.
Елагин вспыхнул, но не нашелся, что ответить. Он был зол на себя, на Елену, и вдобавок чувствовал вину перед Татой.
– Леночка! Ну что же вы! Мы вас ждём! – от группы катающихся отделился высокий мужчина средних лет.
Елена Владиславовна помахала ему рукой в ответ и крикнула:
– Я сейчас!
А после развернулась к Елагину и твёрдо произнесла:
– Прощайте, Родион Михайлович! Бог вам судья.
Он молча проводил её глазами, а на душе сделалось скверно.
Елагин подкатил к ожидавшей его Тане, и сел на скамью рядом с ней.
– Не замерзла, ангел мой? – он улыбнулся ей, но какой-то вымученной, жалкой улыбкой. – Поедем домой?
Она кивнула и доверчиво подала ему руку. Родион поправил на ней шапочку и снова улыбнулся. Только бы она не заметила, в каком он сейчас состоянии. Господи, как же он любит её! Как хочет сделать её счастливой! Он ухватился за эту любовь как за спасительную соломинку, чтобы понять своё предназначение в этой жизни.

 Отправлено: 24.03.20 01:07. Заголовок: В самом конце декабр..

В самом конце декабря жизнь Первой столицы, как обычно, забурила особенно активно. Позади остались тихое семейное Рождество и предшествующий ему Филлипов пост. Не такой строгий, как Великий, потому не всеми и соблюдаемый, он все же накладывал определенный отпечаток на повседневную жизнь горожан и до некоторой степени ограничивал масштаб увеселительных и иных мероприятий едва начавшегося по осени Сезона, включая балы, концерты, выставки и театральные представления. Но теперь все преграды, наконец, ушли, впереди был всем любимый Новый год и затем еще почти два месяца безудержного веселья до самого окончания Масленицы.

Что же касается лично Таты, то для нее нынешние зимние каникулы оказались, пожалуй, и вовсе самыми богатыми на впечатления за всю её предыдущую жизнь. Никогда прежде не предавалась она еще стольким развлечениям, не погружалась в них с такой полнотой, почти совсем отключившись от всего, что составляло смысл и цели её бытия в течение последних нескольких лет.

Пообещав в самом начале этого марафона, что она ни разу не пожалеет, что приехала нынешней зимой в Москву, а не осталась на праздники в Париже, Родион держал свое слово безупречно. Потому, начиная с той самой первой совместной вылазки на каток, встречались они теперь практически ежедневно. И Тате порой оставалось только гадать, каким образом Елагин, занятой на весьма ответственной, как представлялось, должности чиновник, ухитряется планировать свою работу таким образом, чтобы после, вечером, непременно найти время – и главное, силы, чтобы отправиться куда-нибудь вместе с ней, практически не повторяясь в своих задумках. Свидания отменялись лишь в те дни, когда Тата ехала куда-то вместе с родителями. Но эти мероприятия, как правило, не шли ни в какое сравнение с идеями Родиона, вместе с которым она успела не только основательно улучшить собственные навыки катания на коньках и обойти все модные в этом сезоне галереи и рестораны. Но еще, например – с ветерком промчаться несколько раз в нарядной санной тройке по покрытой толстым слоем льда Москве-реке. И даже совершить небольшой полет на воздушном шаре. Но особенно запомнилось даже не это, а совершенно неожиданное участие в киносъемках на Красной площади.

В тот ясный январский день Родион был полностью свободен от службы. Потому приехал к Игнатьевым еще утром, предложив Тате для начала просто обычную прогулку по городу. Благо погода к этому вполне располагала. И после почти недельной пасмурной, серой оттепели, пришедшей на смену рождественским морозам, в очистившемся вдруг, за одну ночь, от облаков небе вновь проглянуло солнце. А значит, и заметно похолодало. Впрочем, уже не так люто, как прежде. Иными словами, погода для моциона, действительно, наступила чудесная. Потому Тата, конечно же, с радостью согласилась.

И вот, взявшись за руки, болтая о всяких милых сердцу пустяках, вдвоем они, сами как-то того не заметив, добрели от Успенского переулка пешком до самой Красной площади. Выходя на которую со стороны «Мюра и Мерилиза», не сговариваясь, внезапно так и замерли в удивлении, разглядев впереди изрядную толпу, представленную, меж тем, обычно одетыми людьми лишь отчасти. Прочие же были наряжены весьма экстравагантным образом. Кто-то в долгополые боярские кафтаны и высокие меховые шапки, кто-то – попроще, но все равно на старинный, еще допетровский манер. Иные же выглядели совсем оборванцами, да только все равно не такими, как те, что извечно ошиваются в надежде на подаяние возле всякой церковной паперти. В общем же действо походило то ли на какой-то странный маскарад, то ли на театральное представление. Однако почему и зачем оно происходит не на сцене, а прямо здесь, на улице, было не слишком понятно. Впрочем, поинтересовавшись у кого-то из таких же, как они сами, гуляющих, Родион почти мгновенно выяснил, что это все-таки спектакль. Вернее, не спектакль, а съёмки новой киноленты, посвященной главному событию наступившего года – празднованию 300-летия правящей в России династии. Основные события этого торжества, планируются, как всем известно, только весной, но подготовка, конечно, идет уже давно. И весьма основательная. В том числе и среди представителей самого нового из искусств, также надеющихся внести в грядущие грандиозные мероприятия свою лепту.

- А вы не знаете, кто снимает? – привставая на цыпочки, чтобы лучше увидеть происходящее за головами прочих зевак, с любопытством спросила Тата, которая считала себя большой поклонницей синематографа, потому знала имена многих популярных артистов и даже режиссёров.

- Говорят, какой-то, что ли, Сибирский?

- Сибирский? – недоуменно переспросила Тата. – Кто это? Уральский, быть может?! Это же тот, который снял киноленту к юбилею Отечественной войны!.. Мы со Степкой летом смотрели её в «Сретенском Гранд-электро», как раз незадолго до моего отъезда! – пояснила она, поворачиваясь к Елагину, с интересом прислушивавшемуся к их диалогу. – Там Наполеона сам Кнорр играл, и кого-то Громов еще… а кто из известных артистов тут занят, вы не знаете?

- Не имею понятия, милая барышня, - развел руками её собеседник. – Признаться, я и не знаток! Просто любопытствую.

- Жаль! – раздосадовано вздохнула она, вновь переводя взгляд на съемочную площадку и пытаясь сама это разглядеть.

- Кстати, там, говорят, всех желающих в массовку принимают, не угодно ли и вам с вашим кавалером испытать свои таланты?

- Да вы что, серьезно?! Родион, а пойдем, правда, попробуем?! Ну, пожалуйста! – внезапно загоревшись новой идеей, Тата сложила руки в умоляющем жесте и скорчила самую умильную из своих гримасок. И вскоре Елагин, поначалу принявшийся было со смехом отнекиваться, поддался уже, как обычно, на её уговоры, и позволил увести себя туда, где, по словам только что беседовавшего с ними господина, происходит набор статистов.

Там, впрочем, почти мгновенно выяснилось, что лавры Мозжухина ему все же не светят: долго гримировать – модные усы, не та прическа и вообще, слишком современный типаж. А вот Тата «в артистки», напротив, подошла сразу.

- Вас очень легко можно нарядить молодой крестьянкой, - заявил молодой реквизитор, придирчиво осмотрев её с головы до ног. – Если не возражаете, конечно.

- Ну что вы, нисколько! Видишь, Родион, а некоторые еще утверждают, что среда полностью меняет личность! – рассмеявшись, Тата решительно принялась расстегивать свою шубку. Затем, вручив ее Елагину, смело шагнула навстречу преображению, и уже через четверть часа явилась перед возлюбленным в новом, точнее, «старом», образе. – Никуда мне, видно, не деться от своих корней. Ну и ладно! – беззаботно прибавила она, махнув рукой и направляясь далее туда, где надлежало отныне находиться во время всего процесса съемок её персонажу.

От таких «актеров», как Тата, там впрочем, ничего особенного не требовали – лишь совершать по команде помощника режиссера определенные перемещения по площадке, да демонстрировать на лице то восторг, то удивление, то иные необходимые в данный конкретный момент эмоции.

Продолжалось все, тем не менее, довольно долго – несколько часов. Тут и выяснилось, что быть синематографической актрисой не так уж и интересно. К тому же, даже в своем «крестьянском наряде»: платке и теплом зипуне, Тата успела заметно продрогнуть, надолго замирая в необходимых по сценарию статических позах. Что уж говорить о бедном Родионе, который все это время терпеливо дожидался её возвращения, держа в руках аккуратно свернутую шубу!

Когда всех главных героев и статистов, наконец, все-таки поблагодарили за участие и отпустили восвояси, Тата первым делом бросилась с тревогой выяснять, очень ли он замерз в этом своем дурацком «европейском» пальто. Но, мягко её остановив, Елагин с улыбкой уверил, что все хорошо и волноваться не стоит. Ему тепло, а теперь, когда Тата снова рядом, и вовсе жарко, словно в летний зной.

- В таком случае, у тебя еще, кажется, уйма времени, чтобы вновь немного остыть! – иронически заметила в ответ девушка, кивая в сторону приличной очереди, что за время их короткого разговора успела собраться в том месте, где принимали обратно выданный для съемок реквизит.

Домой – и тут уже Тата оказалась непреклонна – отправились на извозчике. Ехали в санях под теплым меховым пологом, поэтому согрелись довольно быстро. Во всяком случае, Тата, которая весь недлинный путь, тем не менее, усердно продолжала делать вид, что зябнет. А Родион, скорее всего, о том догадываясь, с удовольствием подыгрывал её маленькой пьесе – крепко обнимал всю дорогу до Успенского переулка, а еще периодически забирал в свои руки и согревал дополнительно теплым дыханием её пальцы. И было в этом что-то удивительно счастливое и одновременно волнующее. Настолько, что Тате совершенно не хотелось, чтобы оно заканчивалось. Беспокоило по-прежнему лишь то, что Родион точно простудится и заболеет, задержи она его подле себя еще хотя бы ненадолго. Об этом Тата вновь напомнила ему, когда уже стояли возле дома, все еще не в силах расстаться – даже до завтра. Но Елагин вновь отшутился, утверждая, что привычка одеваться «не по-московски» в конечном итоге сохранит надолго молодость не только его духа, но и тела.

- А это тоже важно, учитывая, что я намного тебя старше, моя любимая девочка!

Расхохотавшись, Тата ответила, что лично ей это как раз совсем неважно. И что сама она будет любить его вечно – даже древним старичком. Хотя… к тому времени и сама уже будет древней старушкой, поэтому ему нечего даже беспокоиться и ревновать. На том они тогда и распрощались.

А на следующий день, вскоре после завтрака, когда Тата, надумав еще сразу после приезда, нарисовать за каникулы его портрет, в очередной раз пыталась убедить Митю-маленького посидеть хотя бы несколько минут спокойно, ей принесли небольшую записку. В которой Родион сообщал что, кажется, все же умудрился накануне «немного простудиться». И потому принужден будет ближайшие несколько дней провести у себя дома в постели. Но клятвенно обязуется как можно скорее выздороветь «и купить себе после самую теплую в Москве шубу».

 Отправлено: 28.03.20 19:01. Заголовок: И Татьяна, и Родион ..

И Татьяна, и Родион пропустили московские святочные балы и маскарады, о чем нисколько не жалели. Они наслаждались обществом друг друга. Ужинали то в «Праге», то в «Метрополе» или загородной «Стрельне». Попасть в популярный в их среде ресторан «Яръ», к большой досаде Елагина, не представлялось возможным – все столики были заказаны заранее. По слухам, в новогоднюю ночь стены «Яра» были увешаны гирляндами разноцветных живых роз, привезенных специально для этого из Ниццы, а на потолке их был целый купол! Маленьким утешением для Таты Родион счёл большую цветочную корзину, и отправил ей с посыльным тёмно-красные восхитительно благоухающие розы.
Он приложил все усилия, чтобы не дать Тате заскучать в праздники. Москва в эти дни веселилась от души и гуляла широко. Вот, скажем, какой русский не любит быстрой езды! Возможно, Париж великолепен в любое время года, но что может сравниться с катанием в тройке по Москве-реке? Елагин нанял одну из лучших троек в городе: орловские рысаки в ней были подобраны в масть, а коренная, идущая быстрой чёткой рысью, заметно выделялась ростом и статью. Мчишься в ней, глотая свежий морозный воздух, и дух захватывает!
Таня всё время беспокоилась, что Родион, одетый в слишком тонкое для холодных московских зим пальто, заболеет. Ртуть в Реомюре опускалась всё ниже. В ответ он тихо смеялся и утверждал, что холод полезен для сохранения молодости. И согревал своим горячим дыханием её замерзшие даже в рукавицах и муфте пальчики.
Но коварная простуда, вызванная переохлаждением, не заставила себя ждать. Все симптомы у Родиона были налицо: насморк, кашель и общее недомогание. «Как некстати!», – недовольно подумал Елагин, сморкаясь в платок. Он и помыслить не мог, чтобы не увидеться с Татой. Каждый раз, провожая девушку, он не мог дождаться следующей встречи, словно боялся, что она исчезнет из его жизни. В разговорах они еще не касались темы её отъезда в Париж, но, возможно, Елагину следовало поторопиться с предложением руки и сердца?.. Он вдруг вспомнил слова, сказанные Таней накануне, на съемках исторической киноленты. «Никуда мне, видно, не деться от своих корней. Ну и ладно!» – произнесла она. Тогда Родион не придал им значения, любуясь Таней, облаченной в наряд крестьянской девушки. Для него происхождение Таты не являлось препятствием для брака – он был влюблен и опьянён своим счастьем. Но в эту минуту Елагину открылась другая истина: то, что для него не имело никакого значения, могло быть важным для членов его семьи. Он поморщился. Нет-нет, этого не случится. И отец, и матушка, и Маргарита примут Тату, как только познакомятся с ней и узнают её поближе. И одобрят его выбор! Если они с Таней поженятся, он приложит все усилия, чтобы их чувства не потускнели с годами и не растрескались, как красочный слой на старой картине.
С этими мыслями Родион зашел на кухню, чтобы выпить воды и успокоить кашель, мучивший его всё сильнее. Анна Порфирьевна, кухарка, тут же встревожилась и захлопотала вокруг. Женщина она была мягкосердечная, заботливая, настоящая «мамушка». По её наставлению послали за частнопрактикующим врачом для барина.
Дожидаясь доктора, Родион Михайлович принялся разбирать в рабочем кабинете стопку бумаг на столе, и с удивлением обнаружил среди них прошлогодний номер «Петербургской газеты». Видимо, он купил её в последний свой приезд в столицу – в октябре. Елагин быстро пролистал газету, прежде чем отправить её в корзину для мусора. Один абзац на второй странице был жирно подчёркнут карандашом: «У всех на уме одно удовольствие. Увлечение модой достигло апогея. Бросаются деньгами – сотнями, тысячами, миллионами. И не только богачи-петербуржцы, но и бедняки жадно стремятся к «роскошной жизни». Роскошь растет, нарастает волна общего спада, декаданса. Куда мы идем? Не в пропасть ли?»
«Действительно, куда мы идём?..», вздохнул Родион, комкая газету. Он вовсе не был настроен размышлять сейчас о волнах декаданса.
Наконец ему доложили, что прибыл доктор Левин. Он оказался крупным мужчиной лет сорока, с приятным добродушным лицом, в очках и с аккуратной бородкой. Одетый в пиджачный костюм из тёмно-серой материи хорошего качества, Илья Николаевич (так он представился) произвёл на Родиона самое благоприятное впечатление. Доктор прослушал его фонендоскопом, простукал грудную клетку пальцами одной руки через пальцы другой и спокойным уверенным тоном произнёс:
– Ну-с, Родион Михайлович, несколько дней придётся провести в постели. Принимайте аспирин и сироп от кашля, рецепт я вам сейчас выпишу. Горчичники не помешают…
Левин потянулся к видавшему виды медицинскому саквояжу.
– Помилуйте, Илья Николаевич, – возразил Елагин, – несколько дней в постели для меня смерти подобно!
Он и вправду так считал: его деятельной активной натуре покой был противопоказан. К тому же если он останется дома, то не сможет видеться с Татой.
– Бережёного бог бережет, – ответствовал доктор и протянул Елагину рецепт. – Вы же не хотите, чтобы простуда перешла в более серьезное заболевание. И тогда, уж поверьте мне, несколькими днями в постели не обойтись. Пошлите своего человека в ближайшую аптеку и соблюдайте мои рекомендации. Всего хорошего!
Родион Михайлович послал одного из слуг в особняк Игнатьевых с запиской для Татьяны Александровны, другого – в аптеку за лекарствами, и в состоянии крайней раздражительности, свойственной больным, прилёг в спальне и принялся за чтение свежей прессы. «Московские ведомости», «Ведомости московской городской полиции», «Русские ведомости»…Елагина сотряс новый приступ кашля. Успокоившись, он подумал о Тате. Они могли бы общаться с ней по телефону, но в доходном доме ни в одной квартире не было аппарата, лишь у консьержа на входе. «Черт знает что такое», – ворчливо вздохнул Родион и, отложив газеты, попытался заснуть.

 Отправлено: 29.03.20 02:46. Заголовок: Всего несколько дней..

Всего несколько дней разлуки с Родионом из-за так некстати явившейся простуды, сложившись, в результате, в неделю – «це́лую!», неожиданно показались Тате дольше, чем все проведенные до этого порознь месяцы. Впрочем, понимать это она начала не сразу, решив поначалу, что не будет ничего ужасного, если какое-то, совсем небольшое, время им придется провести отдельно. Да, без возможности встречаться и даже говорить по телефону, зато не в ссоре и в одном городе. А значит, можно прекрасно продолжать общаться при помощи писем. Это даже куда романтичнее и совсем, как в прежние времена, когда других способов связи не было и в помине. Только вот тут-то и выяснилось, что этого, оказывается, ей совершенно недостаточно! А лучше сказать, что и вовсе невыносимо мало. Нет, Родион честно отвечал на каждую её записку, и неизменно писал, что чувствует себя уже значительно лучше, поэтому вот-вот совсем поправится. Но Тате все равно отчего-то казалось, что он недоговаривает, намеренно скрывает всю правду и вообще – успел к ней за время болезни слегка охладеть. А иначе, почему так упорно запрещает даже думать о том, чтобы она его навестила?!

Идея проведать Родиона у него дома возникла спонтанно, буквально на другой день после того, как стало известно о его болезни. Конечно, явиться на Кудринскую вот так, запросто, без приглашения Тата бы ни за что не решилась. Поэтому честно сообщила о своем желании возлюбленному – даже не сомневаясь, что тут же получит от него радостное согласие. Тем более что нанести визит она собиралась вовсе не одна: подобное выглядело бы даже неприлично. В компаньоны (правда, тоже без предварительного согласования) был заранее простодушно назначен Стёпа, который, к тому же, уже почти настоящий врач, и потому получится вдвойне удачно совместить приятное с полезным.

Каково же было удивление – и разочарование – девушки, когда её план, показавшийся вначале просто блестящим со всех сторон, вдруг взял и на глазах рассыпался в прах!

Первым неожиданно взбунтовался Стёпка, который молча выслушав ее предложение, внезапно заявил, что, если Тата считает это необходимым, Елагина он, конечно же, навестит. Однако один, без неё. Ибо совершенно нечего ей там, в самом источнике заразы, делать. А когда Тата, часто заморгав от обиды, попробовала в ответ возразить, что у Родиона всего лишь банальная простуда, а не бубонная чума или черная оспа, вовсе рассердился и даже назвал её дурёхой, посоветовав не судить о том, в чем она совершенно не разбирается, а лучше провести внезапно освободившееся время с какой-нибудь более очевидной для всех пользой. А если Тата все-таки решит осуществить свой план без него: «Да-да, лисица, и не надо говорить, что ты об этом не думала, я слишком хорошо тебя знаю!» - то он обо всем расскажет маме. Хотя прежде никогда на неё не ябедничал.

Окончательно раздосадовавшись, Тата в отместку обозвала его «арифмометром», напрочь лишенным способности испытывать какие-либо человеческие чувства. Хотя, если начистоту, то все последние дни брат, напротив, казался ей непривычно, более обычного, оживленным. Особенно, когда возвращался совсем поздно после очередной неотложной операции, на которой ему довелось проассистировать. По поводу чего Дмитрий Кириллович уже даже как-то не без иронии заметил, что весьма обеспокоен тем, насколько в Москве в последнее время участились случаи неотложной хирургической патологии…

В общем, поссорились в то утро со Стёпкой всерьез – и тоже, кажется, впервые в жизни. Настолько, что даже толком не разговаривали ближайшие полтора дня. А в дополнение к этой неприятности, вечером принесли новое письмо от Родиона. Где тот, пусть и в гораздо более мягких и деликатных, нежели циник-брат, выражениях, меж тем, просил Тату практически о том же самом. А именно – пока не приходить. Но даже обернутая, словно в мягкую, пушистую вату, в самые искренние уверения в любви и снабженная сотней поцелуев в качестве извинений, просьба эта все равно огорчила девушку. И испортила ей расположение духа настолько, что все вдруг сделалось дурно и тошно. И единственное, чего отныне хотелось – просто сидеть у себя в комнате, а лучше и вовсе не выбираться из постели, бессмысленно разглядывая то потолок, то зимний пейзаж за окном спальни, лишь немногим более чем потолок, разнообразный. И потому тоже быстро надоевший до зубовного скрежета и общего раздражения. Последнее, конечно, вскоре заметили и близкие. А первой из них – Ольга Дмитриевна, запереживавшая, что у Таты тоже началась или вот-вот начнется инфлюэнца, подобная той, которая сразила её незадачливого кавалера, и даже пустившаяся было сгоряча упрекать Елагина в том, что он вел себя столь неосмотрительно, и заразил бедную девочку. Естественно, в разговоре не с самой Татой, а с мужем, которому первому сообщила о своих опасениях. Но Дмитрий Кириллович на это лишь усмехнулся и, расцеловав жену, заметил, что, пожалуй, единственное, чем Родион мог всерьез «заразить» их дочь – это пресловутая пушкинская «болезнь любви», которая и заставляет нынче Таню тосковать да вредничать сверх всякой меры. Прибавив после, что хотел бы даже пожелать ей как можно более долгого выздоровления, а лучше и вовсе, перехода острой формы в хроническую: «совсем, как у нас с тобой».

Впрочем, и сама Тата – узнай она каким-либо образом детали этого приватного родительского разговора, вряд ли стала бы отрицать наличие у себя хотя бы какого-то из так точно означенных главным русским гением симптомов. Она действительно, по-настоящему, грустила и томилась в отсутствие Елагина, письма которого теперь превратились для неё порой в единственную отраду «за день мучения». А о том, что прежде становилось иногда немножечко скучно, когда, рассказывая о чем-то, что очень сильно его интересует, Родион чрезмерно увлекался деталями и подробностями, теперь уже не вспоминалось. Она ревновала его: пусть даже и к этой глупой болезни – за неимением более достойных соперниц. Она грустила – даже не о временной невозможности встреч, но о каких-то отдельных, почти незаметных со стороны и чрезвычайно дорогих её лично мелочах.

О косточке удивительно красивого, узкого, но сильного запястья, чуть выступающей порой из-под белоснежной края накрахмаленной манжеты, когда, говоря о чем-либо, Родион привычно жестикулирует или просто ест за столиком напротив, орудуя ножом и вилкой.
О милой привычке в минуту раздумья быстро прикасаться к безупречной смоляной щеточке собственных усов, будто бы их разглаживая.
Об обращенных на неё, полных бесконечного обожания, взглядах – даже тогда, когда Родион уверен, что Тата на него не смотрит. Особенно тогда…

Складываясь вместе и наслаиваясь друг на друга, эти воспоминания превращались в своеобразные мыслеформы, которые Тате как художнице было бы, наверное, проще всего оформить в виде неких живописных образов. Если бы она могла. Но у неё не получалось. Все попытки нарисовать своё чувство к Елагину любыми из доступных стилей и техник были столь жалкими и нелепыми, что приходилось вновь и вновь соглашаться с Анни Безант^*, так прямо и говорившей в своей книге, что «рисовать в блёклых земных красках формы, созданные из живого света других миров – это тяжёлая и неблагодарная задача». И рвать в бессильном отчаянии очередной, ни в чем не повинный рисунок, так и не сумевший отразить необходимой полноты переживаемых его создательницей эмоций.

Одним из подобных мучительных вечеров, который Тата проводила дома в одиночестве, отклонив приглашение родителей на модный «Пер Гюнт» в постановке Бурджалова и Немировича, что давали нынче в МХТ – не соблазнившись даже возможностью увидеть там своими глазами декорации Рериха, о которых многие говорили, что именно они в сочетании с музыкой Грига и есть главные достоинства этого спектакля, она и пришла к окончательному выводу, что так, как сейчас, продолжаться более не должно и не может. А потому уже завтра, что бы ни говорил Стёпа и как бы ни возражал против этого даже сам Родион, она все равно к нему поедет. И пусть все в ее жизни, наконец, окончательно решится и вновь успокоится.


______________________________________________


^*Анни Безант (англ. Annie Besant, урождённая Вуд; (1847 - 1933) — известный теософ, борец за права женщин, писатель и оратор, сторонница независимости Ирландии и Индии. Один из авторов книги «Мыслеформы», вышедшей в 1901 году.

 Отправлено: 29.03.20 21:44. Заголовок: Утром в квартиру на ..

Утром в квартиру на Кудринскую принесли свежую почту.
После завтрака Родион Михайлович прошел в рабочий кабинет, бегло просмотрел присланные счета и отложил требующие немедленной оплаты, сделав пометку в пухлом ежедневнике. Среди остальной корреспонденции оказалось много писем: из Петербурга – от матери и сестры, из Тифлиса, от старинного приятеля, и служебные, московские, легко узнаваемые по маркам и конвертам. Их, по просьбе Елагина, пересылали ему на время болезни из инспекции железных дорог. Он ожидал обнаружить очередное письмо от Таты, но его не было. Это его обескуражило – за дни, проведённые в разлуке с любимой, он успел привыкнуть к ним… Перечитывал по несколько раз исписанные Таниной рукой листки почтовой бумаги, воображая, как она, склонившись над столом, как прилежная гимназистка, выводит строки, а потом запечатывает письмо и скрепляет его поцелуем. Родион хранил их, перетянутые тонкой бечевкой, в потайном отделении стола. «Моя нежная девочка!» – так начиналось каждое его ответное послание к Тате, в котором он убеждал её, что он идёт на поправку и скоро, совсем скоро, они увидятся. Он изнывал в любовной тоске, и жалел, что у него нет ни единой Таниной фотографии, и её лицо он может представлять лишь по памяти. И почему он до сего времени не попросил Танину фотокарточку! Родион вздохнул, ругая себя. Решено! Он перевезет из Петербурга в Москву свою фотолабораторию и попросит Тату позировать ему! Он представил, как усаживает девушку на стул или кушетку и начинает выставлять аппаратуру. А если … «Нет! Вдруг она не так поймёт меня», - ахнул он и отмахнулся от пришедшей внезапно в голову шальной мысли. Лучше просто портрет Таты. Он сможет любоваться её нежным лицом в обрамлении белокурых волос. Ангел, чисто ангел!
Письма матери и сестры Родион прочёл с особым, тёплым чувством. Он взялся писать обстоятельные ответы, а когда закончил, ему потребовалось распорядиться насчет обеда и отчитать лакея Петра за вчерашний проступок. Он мысленно посетовал на то, что найти хорошую прислугу в Москве, как и в столице, затруднительно, особенно же прислугу мужского пола. Квартира его состояла спальни, рабочего кабинета, холла, гостиной и столовой; было еще помещение для прислуги и маленькая кладовая. Слуг у Елагина было всего три человека и кухарка, которая только варила-жарила, а за продуктами посылали слугу-помощника. Но вчера тот заболел, и Родион Михайлович послал за продуктами лакея Петра. Тот умудрился на радостях напиться, чем и вызвал праведный гнев хозяина.
Семейные мужчины прислугу поручали, как правило, заботам супруги, но холостяки вынуждены были заниматься этим сами. Еще один плюс в пользу женитьбы, решил Елагин, прежде чем вылить свой гнев на голову лакея.
Утомлённый делами, он захотел прилечь в спальне, но тут ему доложили, что в холле его дожидается барышня. Родион усмехнулся в усы и, вздохнув, переспросил:
- Что за барышня? Я никого не жду…
- Татьяна Александровна-с, барин...
- Тата?!
Не веря своему счастью, он вышел в холл и обнаружил там Тату в большом смущении.

 Отправлено: 30.03.20 00:34. Заголовок: Дожидаясь, пока лак..

Дожидаясь, пока лакей сообщит Родиону об её приходе, Тата первым делом с удовольствием сняла с плеча тяжелый этюдник и, опустив на пол, аккуратно прислонила его к стене. Тащить его с собой пришлось потому, что официальной причиной её нынешнего выхода из дому было посещение Музея изящных искусств, того самого, что меньше года назад открылся на Волхонке при Московском Университете. Объясняясь с мамой, удивленно спросившей, куда это она нынче собралась со своим художническим скарбом, Тата сказала, что хочет не только получше изучить экспозицию, но, возможно, попытаться и скопировать что-нибудь из представленных там полотен. Музей-то учебный!

Этого оказалось вполне достаточно. Довольная тем, что дочь, наконец, избавилась от затянувшегося приступа хандры, Ольга Дмитриевна попросила лишь не задерживаться слишком долго. Вечером в гости ожидаются вернувшиеся из Петербурга Гнездовы, которые наверняка будут рады её увидеть. Согласно кивнув, Тата застегнулась, поправила шарф и теплую шапочку, а затем стремглав выскочила из дома, мысленно удивляясь тому, как легко далась ей эта ложь. На улице, по-прежнему не чувствуя ни капли раскаяния, она остановила первого попавшегося на глаза лихача и велела отвезти себя на Кудринскую улицу, к доходному дому Чижиковой.

Дальше все тоже оказалось очень просто. Уточнив у консьержа номер занимаемых графом Елагиным апартаментов, Тата поднялась по мраморной лестнице «на четвертый этаж, направо, а там сами увидите, милая барышня», нажала медную кнопку звонка. И, быстро впущенная в небольшую темноватую переднюю, назвала невозмутимому лакею, отчего-то, кажется, совсем и не удивившемуся визиту одинокой молоденькой барышни – впрочем, сейчас Тата была этому, пожалуй, даже рада – своё имя.

А дальше потянулись (да-да, именно так: потянулись, а не прошли!) несколько минут ожидания, показавшиеся просто бесконечными. Настолько, что Тата успела за них растерять почти всю свою первоначальную решимость и даже подумать о том, чтобы сбежать, пока Родион не вышел. И пускай после думает, что она сумасшедшая – ну, что ж делать, коли это во многом так и есть?!

Однако именно в этот момент дверь, разделявшая переднюю и, должно быть, гостиную, негромко скрипнула, оповещая, что замышлять побег уже поздно, а прямо перед Татой возник удивленный донельзя и выглядящий слегка растерянным, но при этом все равно радостно улыбающийся хозяин дома.

- Я! – кивнув, ответила она очень просто. И тоже ему улыбнулась. Потому что от волнения, похоже, забыла все прочие человеческие слова.

 Отправлено: 09.04.20 15:43. Заголовок: с моим ангелом При в..

с моим ангелом
При взгляде на Таню у Родиона в очередной раз перехватило дыхание. Вполне возможно, что в его любви к этой девушке и не было какого-то излишнего пафоса или жертвенности, однако это вовсе не лишало её множества самых разных оттенков радости и печали, сладости сердечных мук и вдохновения и желания обладать. Иными словами, это было глубокое и настоящее, но, несомненно, земное чувство. А идеалистическую, возвышенную любовь он все же предпочел бы оставить юнцам и поэтам.
- Что ж это мы тут застряли! – внезапно сообразив, что уже минут пять пялится на Тату с совершенно глупой улыбкой и тем, верно, еще больше, смущает бедняжку, Елагин всплеснул руками и шагнул ей навстречу, помогая снять шубку. Одновременно при этом дал себе мысленный зарок сегодня же нахлобучить кретина-лакея, который, оставил посетительницу стоять в одиночестве посреди холла, даже не подумав прежде проводить, как полагается, в гостиную.
Между тем, едва освободившись от тяжелого верхнего одеяния, Тата быстро стянула с головы свою шапочку, высвободившись из-под которой её короткие белокурые волосы тотчас рассыпались и разлетелись непослушными легкими прядками. Пытаясь призвать прическу к порядку, она наскоро пригладила их ладошкой. И в этом простом жесте вдруг промелькнуло столько неосознанной женственности, что, вздрогнув, Елагин поспешил вновь отвести глаза, опасаясь, что Тата прочтет по ним так некстати охватившее его смятение.
- Замёрзли, Татьяна Александровна?.. – выговорил он, спустя пару мгновений, должно быть, от этого переходя вдруг в разговоре с нею на «вы». И, не дожидаясь ответа, тут же сам и продолжил. – Ничего. Сейчас чай будем пить, сразу согреетесь! Пойдемте скорее!
В гостиной он первым делом усадил её на диван у разожженного недавно камина. И, пока Тата с интересом осматривалась по сторонам, вызвал прислугу, распорядившись принести чайник и прочее необходимое прямо сюда, причем, как можно скорее.
- И все же, объясни, бога ради, чему я обязан счастью видеть тебя здесь, - мгновенно отставляя свою чашку, как только их оставили наедине, Елагин быстрым жестом обвел свою холостяцкую обитель и снова улыбнулся, переводя взгляд на Таню. – Право, это какое-то чудо: ждал все утро твоего письма, и вдруг – ты сама здесь!.. Была на пленэре? Я заметил у двери твой этюдник…
- Нет, - также тихонько опустив чашку на блюдце, она весело мотнула головой. – Сегодня этюдник понадобился мне для куда более важного дела, чем пленэр. Я отправилась с ним в Музей изящных искусств.
Слегка приподняв брови, Родион понимающе кивнул. Но, почуяв содержавшийся в этой фразе подвох, прищурился и негромко переспросил:
- То есть, сейчас, моя милая плутовка, для всех родных ты находишься вовсе не здесь, а на Волхонке?
- Ну да! Во всяком случае, я точно уверена, что мама именно так и думает. Было, конечно, крайне неловко ее обманывать, но у меня есть оправдание: я слишком сильно соскучилась по тебе за эти дни… Как ты себя чувствуешь?
Тяжело вздохнув, Тата сокрушенно прикусила губу и осторожно провела по его щеке кончиками пальцев, словно надеялась смахнуть с них, словно пыль или паутинку, непривычную бледность, что проступила сквозь привычный, чуть смугловатый, оттенок кожи.
- Кажется, даже похудел немного! Все еще нездоровится, да?
- Мне уже гораздо лучше, уверяю тебя! Ты действуешь на меня лучше любых лекарств, - успокоил её Родион, тихо посмеиваясь. – Но, думаю, Степан Александрович как будущий врач не одобрит подобный метод лечения. Впрочем, Ольга Дмитриевна и Дмитрий Кириллович тоже. И поэтому мы… - Он перехватил Танину руку и поднёс к своим губам. От запястья её руки исходил тонкий аромат парфюма, и он невольно вдохнул его. - Мы ничего им не скажем…
Он легко коснулся губами её ладони и, не выпуская руки, произнёс, вдруг став абсолютно серьёзным:
- Потому что я тоже безумно скучал… И чтобы не сойти с ума, перечитывал твои письма… И жалел, что у меня нет ни одной твоей фотокарточки в альбоме…
- Разве? – вскинув на него удивленный взгляд, переспросила Тата. – А мне казалось, что я как-то давала тебе свой портрет… еще летом? Нет? Но это легко поправить, нужно лишь выбрать время и салон, где фотограф меня не слишком изуродует. Я не говорила тебе прежде, что ужасно получаюсь на фотокарточках? Иногда даже завидуешь женщинам прежних времен: вот изобразил тебя какой-нибудь Винтерхальтер невероятной красавицей, и никто после никогда не вспомнит, какой ты была на самом деле. Здорово, правда?
-Да, - согласился он, отпустив её руку, чтобы подлить чай в чашки, - но, думаю, тебе просто пока не встретился твой художник. Ведь, фотография – это тоже искусство изображения, сколько бы ни говорили, что она – лишь слабая копия живописи. И я бы даже рискнуть попробовать тебе это доказать – если ты, конечно, согласишься позировать мне, когда я, наконец, перевезу в Москву свою аппаратуру.
- Почему бы и нет? – согласилась Тата, которая, в общем-то, и сама относила себя к тем людям, о которых сейчас говорил Родион. – Если тебе это будет приятно… - прибавила она после мгновения раздумий, которое он, внимательно наблюдавший в этот момент за выражением её лица, без сомнения, сразу же уловил. И потому принялся горячо уверять не только в своем мастерстве, но и в серьезности намерений:
- Если хочешь, я даже продемонстрирую тебе прежде свои старые снимки!
- Конечно! – тут же радостно откликнулась она. – Очень хочу! Мне всегда интересно узнать о тебе что-то новое, а ты ведь говорил прежде, что увлекаешься фотографией, но никогда не предлагал показать своих работ, и мне было неловко настаивать. Вдруг, стесняешься? Я и сама такая, с ума схожу всякий раз перед тем, как показать другим свой очередной рисунок. Стало быть, договорились!
- Стало быть, да, - ответил ей в тон Елагин, радуясь, что удалось относительно легко уйти от этой, по-прежнему весьма волнующей для него темы. И, чуть заметно вздохнув, вдруг вновь лукаво улыбнулся. – И, кстати, между прочим, сам я сегодня тоже узнал о тебе кое-что новое!
- Что?
- А то, что моя любимая барышня, оказывается, не только талантливая художница, но и не менее искусная лгунишка!
- Как это? – возмутилась Тата. – Где и кого я обманула?
- Как минимум, уважаемую Ольгу Дмитриевну! Или я что-то не понял насчет твоего сегодняшнего похода в музей?
- Ах ты!.. Ну, если ты так говоришь, то я сейчас же встану и немедленно уйду! – подхватив юбки, она, и правда, с решительным видом вскочила со стула, но Родион, смеясь, замотал головой, убеждая, что вовсе её за это не осуждает.
- Напротив, даже рад – сам бы так удачно ни за что не придумал. И волнуюсь теперь только о том, что эта маленькая ложь как-нибудь случайно обнаружится, и создаст для тебя проблему. А все из-за меня!
- Да ничего не обнаружится, каким образом? Не станет же мама требовать предъявить ей нарисованные в музее наброски… Хотя, может быть, ты и прав. И я не все предусмотрела. Но это легко поправить.

 Отправлено: 09.04.20 18:40. Заголовок: * с моим... моим!)* ..

* с моим... моим!)*

Вновь поднявшись на ноги, Тата придирчиво огляделась вокруг себя. Затем сделала несколько шагов в сторону одного из трех имеющихся в комнате окон.

- У тебя красивая гостиная! И очень светлая! Почти, как моя домашняя мастерская… А как думаешь, - задумчиво проговорила она и вдруг вновь порывисто обернулась к внимательно следившему за ее передвижениями Елагину, - найдется у тебя здесь что-нибудь, что мы могли бы успешно выдать за музейный экспонат?

- Хм… боюсь, ничего достойного музея в этой квартире нет, - с сожалением в голосе ответил Родион, рассеянно оглядывая гостиную. – Впрочем…

Направившись к каминной полке, он взял оттуда стоявшую посреди прочих безделушек бронзовую курительницу, и, размышляя, повертел в руках. Эта вещица для сжигания благовоний была дорога ему как память. Но сейчас Родион не мог даже и припомнить, когда пользовался ею в последний раз.

- Может быть, это подойдет? Привёз с Дальнего Востока, - проговорил он, протягивая сосуд Тате и поясняя его назначение. – Китай, если не ошибаюсь, восемнадцатый век… Подлинная вещь, возможно, династия Цин, но до конца не уверен.

- Ровно то, что и нужно! – радостно воскликнула девушка, принимая у него небольшую овальную чашу, что покоилась на изогнутых ножках, и осторожно проводя пальцем сперва по одной, затем по другой боковым ручкам, изготовленным в виде хищных длинношеих птиц. Еще одна фигурка, в виде дракона с приоткрытой пастью, застыла на крышке. Но основное внимание Таты привлекли почему-то не они, а выпуклый барельеф на одной из сторон и проступавшие на чуть потускневшей бронзе загадочные знаки.

Отвлекшись на миг, она с любопытством спросила, что они могут означать.

- Увы, сам я китайского не знаю, но мне говорили, что это буддийские символы счастья, добра, изобилия и процветания.

- Восхитительно! – сказала Тата и еще немного полюбовалась на диковинные узоры. – А знаешь, я вдруг подумала, что было бы, и правда, здорово попытаться её нарисовать!

И неожиданно весело рассмеялась.

- Я у тебя – словно маленький ребёнок, правда-правда! – закивала она, и когда Елагин поинтересовался, почему вдруг, пояснила: - Мне как-то объясняли, почему дети первым делом тянут в рот то, что им особенно понравилось – и необязательно еду. Оказывается, таким образом они это как бы «присваивают», не умея высказать желания иным способом. Так и я… готова «съесть» любой интересный предмет или даже человека… Только при помощи бумаги и карандаша. Прежде об этом не задумывалась, но, похоже тебе, дорогой, тоже следует меня опасаться! – прибавила она зловещим голосом, чуть сужая глаза, которые, впрочем, по-прежнему лучились весельем.

- Почту за честь, - будто бы слегка охрипнув, коротко и тихо ответил Родион, наклоняясь к её лицу и не сводя взгляда со смеющихся губ. – Стоит тебе только захотеть…

Верно, смутившись этой внезапной перемены интонации, Тата тотчас перестала смеяться и опустила глаза. А сам Елагин, слишком поздно сообразив, что позволил себе больше допустимого, мысленно обругал себя за несдержанность. Однако извиняться – и тем лишь усугублять возникшую неловкость, было бы еще большей глупостью. Поэтому он просто перевел взгляд на курительницу, сделав вид, что ничего не произошло.

- Думаешь попробовать начать работу прямо сейчас? Я тогда принесу сюда твой этюдник и…

- Погоди, не нужно! – мягко дотронувшись до его руки, Тата покачала головой и вновь робко улыбнулась. – Думаю, в другой раз, - прибавила она, как послышалось, чуточку нерешительно. – Сейчас мне, правда, лучше пойти домой. У нас вечером гости и мама просила не задерживаться слишком долго.

- Да, конечно, - растерянно кивнул Родион, с тяжелым вздохом отступая в сторону, чтобы дать ей дорогу.

Ответив ему коротким благодарным кивком, Тата осторожно вернула на место китайскую диковину и шагнула к двери. А Елагин отправился следом, чувствуя себя окончательным неудачником.

В передней он молча помог ей одеться. Но, уже перед тем, как отпустить, вдруг не выдержал и, осторожно взяв за плечи, развернул к себе лицом:

- Тата, любимая, умоляю, скажи честно: я чем-то напугал, или, может быть, обидел тебя?

- Нет, господи, почему ты так решил?! – удивленно воскликнула в ответ девушка.

- И… ты навестишь меня снова?

- Обязательно! Завтра или послезавтра. Если ты, конечно, будешь рад меня увидеть.

- Да о чем же ты говоришь?!

- Ну и решено! А теперь немедленно поцелуй меня на прощание… Только очень быстро!

 Отправлено: 29.04.20 23:10. Заголовок: В ожидании... Просну..

В ожидании...
Проснувшись в прекрасном расположении духа, чему причиной был вчерашний неожиданный визит Таты и её обещание появиться на Кудринской снова, Елагин позволил себе выпить две чашки кофе и взялся за неотложные дела. Он чувствовал, что полностью выздоровел, да и невозможно более перекладывать собственные обязанности по службе на других, череда предшествовавших болезни зимних праздников тоже давно миновала. Посему с понедельника он вновь приступит к своей обычной работе в Управлении московскими железными дорогами.
Но пока однообразные будни еще не затмили приятных воспоминаний, Родион предавался им с радостью и упоением. Жалея лишь о том, что из-за нелепой своей инфлюэнцы потерял уйму времени, которое также вполне мог бы провести с милой Татой. Но ничего уже не поделаешь.
Елагин вздохнул. Поставив чашку на стол, он подошел к окну и отодвинул лёгкую, почти невесомую гардину. На улице снова шел снег. Его мягкие белые хлопья, плавно кружась в медленном вальсе, покрывали дорогу мохнатым покрывалом. Снег сверкал и переливался в лучах зимнего солнца, и Родион представил, как было бы прекрасно, если бы он мог зарисовать эту картину! Может быть, Тата согласится однажды дать ему пару уроков живописи?..
Вновь вспомнив о любимой, он вдруг подумал, что пообещал ей вчера продемонстрировать свои старые снимки. В Москву был привезен из столицы, правда, лишь один-единственный альбом, в котором Родион хранил карточки родных и свои самые удачные конкурсные работы: увлечение фотографией уже несколько раз приводило его к участию в мероприятиях подобного рода. А в прошлом году, когда фирма «Кодак» устроила конкурс «Моменты удовольствия и веселья», как один из экспонентов, он даже получил поощрительный приз… Однако даже сейчас, медленно перекидывая альбомные страницы и разглядывая лица родных, Родион думал не о них, а, как и прежде, о Тате. За все эти дни он так и не нашел в себе силы спросить, намерена ли она вернуться в Париж и как скоро? Что-то – он и сам бы не смог объяснить, что именно – будто удерживало его от этого вопроса. Не оттого ли, что где-то под спудом ему по-прежнему тревожно, что он будет вовсе не тот, на который так хотелось надеяться…
Вновь не сдержав глубокого вздоха, Елагин решительно захлопнул альбом, встал из-за стола и принялся прохаживаться по комнате, надеясь, что активное движение поможет прогнать неприятные мысли. При этом он то и дело посматривал на часы, пытаясь представить, где теперь Таня и скоро ли она придёт. Расставаясь накануне, они по понятной причине не могли уговориться о точном времени… Эх, а вот был бы у него сейчас и здесь, как дома, в Петербурге, телефонный аппарат! Насколько проще и удобнее могла бы временами выглядеть жизнь…
И ровно в эту минуту, словно бы в пандан сиюминутным раздумьям, привычную дневную тишину его квартиры, наконец, огласила громкая и пронзительная трель звонка. Пусть пока и не телефонного, а просто дверного. Но от этого – не менее долгожданного. И потому, сразу же позабыв обо всем, что его бередило, Родион, вернув на место несуетно зашаркавшего было из людской лакея возгласом, что сам сейчас отворит, бросился чуть ли не бегом в переднюю

 Отправлено: 29.04.20 23:22. Заголовок: *с Любимым* - А вот..

*с Любимым*

- А вот и я! – шагнув прямо с порога в его распахнутые объятия, Тата лишь на мгновение позволила Елагину прижаться губами к своим щекам и губам, а потом сразу же вырвалась на свободу и сердито замахала спрятанными в пуховые рукавички ладонями. – Не сейчас, позже, я же прямо с мороза, ты снова закашляешь!

Но помощь с шубейкой все-таки приняла, как и вчера, поставив прежде на пол возле двери свой этюдник.

- А, впрочем, нет, забери его сразу в комнату! – проговорила она, обернувшись к Родиону. И, кажется, впервые с момента встречи, поглядев на него чуть дольше, чем несколько мгновений, улыбаясь, прибавила: - Сегодня ты что-то просто возмутительно красив, знаешь? К чему бы это?

- Возмутительно красив?! Тата, милая… - Елагин легко подхватил этюдник. – Думаю, для мужчины это сомнительный комплимент, если только он не Феликс Юсупов.

Она хотела возразить, но он, не желая спорить с ней, примирительно добавил:

- Впрочем, у вас, художников, особый взгляд на мир, и вы видите в окружающих вещах и людях то, что скрыто от остальных.

Он прошли в гостиную, в которой мало что изменилось со вчерашнего дня. Разве что само по себе новое появление Таты, порывистой и решительной, в модном, состоящем из юбки и приталенного жакета, костюме в полоску, внесло некое движение в её статичное убранство.

- Может быть, сначала чай? – спросил Родион, наблюдая за тем, как ловко она превращает его комнату в мастерскую. – Тебе следует согреться, ангел мой, да и я не откажусь. Московский обычай следует соблюдать! Попрошу Анну Порфирьевну подать чай в столовой. Тебе с вареньем или лимоном?

- И с тем, и с другим!

Пройдясь первым делом туда-сюда по гостиной, Тата остановилась напротив одного из окон и отдернула занавеску, впуская в комнату еще больше света: день выдался пасмурный, потому это показалось вовсе нелишне. Затем, определившись с выбором места, тотчас принялась за его оборудование. Деловито разложила прямо на широком подоконнике все необходимое для рисования, сама установила на ножки этюдник, превратив его в полноценный мольберт. И лишь в последнюю очередь прикрепила чистый лист, на котором намеревалась изобразить заинтересовавший её накануне предмет.

Все это время сам Родион стоял возле высокого камина. И, мельком оглядываясь – с удовольствием замечая при этом его чуточку лукавый, но при этом откровенно любующийся взгляд, а еще ямки на щеках, появляющиеся всегда, когда он пытается сдержать улыбку, Тата намеренно делала все немножко нарочито и картинно. Будто бы позволяя как следует оценить себя в этом новом и, наверное, не слишком привычном для него образе – прежде Родион еще ни разу не видел её за мольбертом.

- Как думаешь, куда лучше всего будет поставить саму курительницу? – спросила она, закончив, наконец, с установкой инструментария. – И кстати, ты вчера не рассказал мне, откуда она у тебя появилась?

 Отправлено: 29.04.20 23:27. Заголовок: *с моей обожаемой де..

*с моей обожаемой девочкой*
– Памятная вещица о событиях бурной молодости… – Родион с готовностью протянул Тате «музейный экспонат». – А поставить лучше всего вот сюда…. – он поместил курительницу на верхнюю полку изящной этажерки, стоявшей на противоположной стороне гостиной. –Что скажешь? – довольный собой, он оглянулся на Тату.
- Прекрасно, но ты так и не ответил на мой вопрос!
- Да ничего особенного, поверь! Обычная история, которая не стоит даже потраченных на нее слов!
Опустив глаза, Елагин многозначительно умолк. А когда Тата ожидаемо набросилась с новой порцией вопросов, поднял руки вверх, как бы «сдаваясь» на ее милость, и с усмешкой вздохнул:
- Хорошо, хорошо! Расскажу! Только это долго.
- Я не спешу…
- В самом деле? Ну, тогда… Дело было в Манчжурии,в городе Мукдене, -медленно начал он, будто, и вправду, припоминая нечто, случившееся очень давно и оттого основательно подзабытое. – Я, кажется, уже рассказывал, что когда-то там служил?
О своем военном прошлом Родион говорил крайне мало. А если Тата, любопытствуя, пыталась выяснить что-нибудь сама, отвечал максимально коротко и после мягко уводил разговор в другую сторону. Будто специально интриговал, заставляя её представлять себе разное – от участия в сложных секретных заданиях до явных, но по какой-то причине никем не оцененных подвигов. Стёпка, с которым Тата как-то поделилась этими соображениями, лишь покачал головой и назвал её фантазёркой. Однако даже он ничего не смог возразить, когда Тата напомнила, что Родион вообще-то не просто воевал, но еще и был серьезно ранен, и уже одно это – неопровержимое свидетельство храбрости. И вот теперь, услышав из его уст название того самого города, в битве при котором все и произошло, она вначале кивнула, а после буквально замерла на месте, ожидая, наконец-то, услышать то, чего так давно ждала.
Елагин, тем временем, продолжал рассказ.
- Через этот город протекает река под названием Хуаньхэ. И однажды юная дочь дзянь-дзюня – так там называют генерал-губернатора, отправилась по ней в небольшой лодке вместе со своей служанкой навестить могилы предков…
Сделав в этом месте паузу, Родион снова взглянул на Тату. Она слушала, словно завороженная.
- И все было прекрасно, пока сильный порыв ветра не опрокинул лодку, а обе несчастных девушки не оказались в холодной воде. Однако никто не бросился им на помощь: к несчастью, среди некоторых китайцев бытует дикое суеверие. Пытаться спасти утопающего означает для них вмешаться в мир духов, живущих в воде.
- Какой ужас! – воскликнула Тата, прикрывая губы ладонью. – И что же, они так и утонули?!
- Нет, конечно, нет! – поспешил успокоить ее Родион. – Так уж вышло, что как раз в этот момент по мосту, возле которого все и случилось, шли несколько русских офицеров…
- Одним из которых оказался ты?! – тут же договорила за него девушка, а сам Елагин лишь молча кивнул и вновь скромно потупился. – А эту вещицу тебе подарили как награду?
- Да, - откликнулся он коротко. И, помолчав еще немного, внезапно от души расхохотался. – Прости, милая, я всё это выдумал! Купил её антикварной лавке – просто потому что понравилась…

 Отправлено: 29.04.20 23:29. Заголовок: *те же, тогда же* ..

*те же, тогда же*

- Что?! – не веря своим ушам, тихо переспросила Тата, чуть наклоняя голову набок и хмуря брови. – Ты не в себе? Совсем за глупую меня, что ли, держишь?!

Выскочив из-за мольберта, словно маленькая фурия, она стала перед Елагиным руки в боки, испепеляя его сердитым взглядом. А когда тот, все еще потешаясь, принялся отнекиваться, рассердившись пуще прежнего, изо всех сил ткнула его крепко сжатым кулачком. И после, подумав мгновение, собралась было уж повторить, но на сей раз Родион оказался проворнее. Ловко перехватив нещадно карающую его «десницу», он осторожно развернул сжатую кисть запястьем вверх, поднес к своим губам и – не сводя смеющихся глаз с растерянного лица девушки, явно не ожидавшей такого оборота событий, поцеловал. А когда ладошка в его руках вновь раскрылась, словно цветок, улыбнулся и потёрся об неё щекой:

- Простишь? – повторив свою просьбу, Родион, не дожидаясь ответа, притянул к себе за талию всю остальную Тату.

- Ни за что! – буркнула она, прижимаясь виском к бархатному лацкану короткого домашнего шлафора Елагина, и ощущая, как грудь его слегка вздрагивает от тихой усмешки. – Ты чудовище. И почему я только тебя полюбила?

- Может, потому что ты – красавица? А большинству из них, если верить старинным сказкам разных народов, это буквально написано на роду?

- Никакая я не красавица! – отстраняясь, Тата вздохнула и покосилась на собственное отражение в занимавшем пространство над камином большом зеркале в фигурной рамке. – Хотя… Может быть, в чем-то ты и прав, - прибавила она вдруг, вновь хитро на него взглянув. Потом чмокнула в нос и вернулась к мольберту. – Что же, давай, пожалуй, попробуем изобразить эту столь милую твоему сердцу штуковину?..

Родион лишь кивнул, постаравшись спрятать за новой улыбкой разочарование тем, как легко и быстро Тата покинула его объятия.

А впрочем, чего же он ждал? Ведь она так чиста и наивна, что еще вряд ли вообще вполне понимает, какую власть имеет не только над его сердцем и помыслами, но и над бренным телом, неизменно откликающимся на каждое, даже самое невинное её прикосновение…

С трудом переведя дух, Елагин остановился в некотором отдалении от Таты, мгновенно погрузившейся в работу, наблюдая за тем, как короткими, едва заметными, штрихами она поначалу лишь обозначила общий контур рисунка. Но вот нажим на карандаш сделался сильнее, и линии на бумаге проявились увереннее, чётче, а изображение в целом – буквально на глазах – стало более узнаваемым. То, как быстро, сосредоточенно и воодушевленно Таня рисует – будто уже заранее определенно знает, как должны выглядеть задуманные ею сюжет и композиция, вообще здорово удивило Родиона.

«А ведь дядюшка прав, у неё действительно большой талант!» - подумал он вдруг, задумчиво разглядывая рисунок из-за ее плеча.

Словно прочитав эти мысли, Тата обернулась и бросила на него быстрый взгляд. Глаза её восторженно горели.

- Не стану мешать, милая. Пойду на кухню, распоряжусь насчет чая, - встрепенувшись, он оставил её одну, чтобы не смущать своим вниманием.

 Отправлено: 29.04.20 23:38. Заголовок: *я и Тата, в том же ..

*я и Тата, в том же месте, в то же время*
Чай пили в столовой. Сидя, как и вчера, напротив Таты, Родион испытывал чувство глупейшего и невыразимого счастья, наблюдая за тем, как изящно она держит за ушко фарфоровую чашку, как перекладывает из вазочки в розетку малиновое варенье, как слизывает его затем с чайной ложки, зажмурившись от удовольствия…В этот момент, чтобы не выдать себя с головой, ему пришлось вновь отвести взгляд, рассеянно разглядывая затем какой-то сложный узор на заварочном чайнике.
- Ольга Дмитриевна ничего не заподозрила? – выговорил он, наконец, надеясь успокоить собственную фантазию хотя бы разговором на отвлеченную тему. - Я о наших с тобой тайных свиданиях, мой ангел. Признаться, они мне очень нравятся.
- Думаю, нет, - беззаботно откликнулась Тата, слегка пожимая плечами. – Вернее, я почти в этом уверена. Да и с чего бы ей подозревать? Хотя, сказать по правде, самой мне подобные условности кажутся неимоверной глупостью и архаикой. Ну что такого в том, что я пришла к тебе в гости?! Мы ведь не делаем ничего предосудительного!.. Разве что слишком много сладкого едим! – прибавила она и вдруг, взглянув на Елагина, тихонько прыснула: - Ой, а у тебя варенье на подбородке!
Воистину, перед Татой, полностью отрицающей всякую неискренность и даже кокетство, меркли все женщины, которых он знавал прежде!
- В самом деле?.. –забавляясь и одновременно восхищаясь её чарующей непосредственностью, Родион, тем не менее, сумел сохранить внешнюю невозмутимость, не желая прослыть перед любимой совсем уж восторженным идиотом.
Аккуратно промокнув подбородок салфеткой, он положил ее обратно, спокойно допил содержимое своей чашки, и сразу же наполнил её свежей порцией чая, к которому за год московской жизни успел изрядно пристраститься, почти отвыкнув при этом от прежней кофейной зависимости. Особенно хорош был тот, что покупался на Мясницкой у Перлова. Родион любил пить его крепким и очень горячим, обжигающим губы и язык похлеще спиртного – и непременно с вареньем, молоком или лимоном. Это было особенное, почти детское, удовольствие, которое было, так же, особенно, радостно разделить именно Татой.
- Что? – кивнул он вопросительно, заметив, что она отчего-то вновь пристально его рассматривает. – Тебе тоже ещё налить?
Но, вместо ответа, Тата лишь покачала головой и опять прыснула в ладошку.
- Да что такое-то? – не выдержал Елагин.
- Варенье! – пояснила она, наконец, хихикнув уже открыто. – Ты неправильно вытер подбородок. Надо было вот здесь… А, впрочем, дай лучше я…
Родион все ещё раздумывал отказаться, когда Тата, давая еще одну возможность убедиться в живости своего темперамента, пулей метнулась со своего места, схватив со стола полотняную салфетку. Когда она оказалась рядом, горя желанием стереть злосчастное варенье, он едва успел среагировать, уводя вверх и в сторону руку, в которой держал полную почти до краев чашку. Однако от этого резкого движения примерно половина её горячего содержимого все же успела выплеснуться прямо ему на грудь, мгновенно пропитывая мягкую ткань шлафора, а затем и рубашку.
- Чёрт…- сквозь зубы непроизвольно выругался Елагин, вскакивая на ноги, не глядя возвращая чашку куда-то на стол и одновременно оттягивая свободной рукой намокший бархатный лацкан, внезапно превратившийся в огненный компресс.
- Господи… - испуганно ахнула Тата за ним следом, неосознанно призывая в свидетели происшествия «etalterapars». – Что я наделала! Прости меня, пожалуйста! Я… не хотела!
- Да не волнуйся ты так! –опомнившись первым после её отчаянного возгласа, проговорил Родион, все еще удерживая на отдалении неприятно липнущую к телу мокрую одежду. Занятие, в общем, уже бесполезное, учитывая, что ткань давно остыла, но отданного ею тепла, похоже, все-таки хватило, чтобы обжечь кожу. Вот только, как сильно – пока неясно. Но не тревожить же этим Тату, которая и так, бедняжка, не жива, ни мертва: того и гляди в обморок упадет. –Пустяки! – покачав головой, Елагин улыбнулся. – Со мной все в порядке. Вот только схожу и переоденусь с твоего позволения.
«А заодно – оценю масштаб причиненного ущерба, - прибавил он не без сарказма. Разумеется, мысленно. И уже было направился к себе в гардеробную, но Тата неожиданно решительно преградила ему путь.
- Нет, постой! Покажи мне… – чуть запнувшись, она на миг умолкла, подбирая слова, - я хочу своими глазами увидеть место ожога и убедиться, что ты меня не обманываешь и он не слишком серьезен.
- Я, право, не уверен… - растерянно моргнув, выговорил Елагин. - Но ладно, как прикажешь.
Затем, развязав пояс, стянул с себя шлафор и небрежно бросил на стул; вновь чуть помедлив, взялся за верхнюю пуговицу рубашки. Справившись с нею и следующими двумя как-то не слишком ловко, тихо усмехнулся и впервые посмотрел на Тату, лица которой до этой минуты старательно избегал.
- Вот! – оттянув в сторону край рубашки, Родион обнажил участок груди, на который пришелся максимальный удар чайной «стихии». – Видишь, моей жизни ничего не угрожает, поэтому… боже мой! Что ты делаешь? – перебивая самого себя, тихо пробормотал он, едва не задохнувшись, когда Тата, подойдя вдруг совсем близко, склонила лицо и совершенно по-детски подула на ожог.
- Бедный мой! – прошептала она, устремляя на него полный сострадания взор. А потом слегка прикоснулась к покрасневшей и чуть вспухшей коже прохладными кончиками пальцев. – Очень больно, да?
Не зная, как быть, Елагин молча смотрел на любимую. Что ей ответить?! Что вся его нынешняя физическая боль – точнее, дискомфорт: в жизни случалось терпеть и куда более неприятные ощущения – сущая ерунда, в сравнении со сладким и мучительным чувством, родившимся… нет, конечно же, далеко не сейчас, и даже не сегодня. А уже так давно, что и не вспомнить. Вначале лишь в виде глухих отголосков, которые он долго попросту сдерживал или загонял глубоко под спуд, только изредка позволяя прорываться в сознание, да и то все больше в мечтах да сновидениях, неподконтрольных рассудку. Потом – более открыто, но все равно, до смерти боясь смутить и оттолкнуть её – такую чистую, что впору молиться и поклоняться, словно божеству, этим, земным, от себя прочь… Или, может, о том, что не смог избавиться от этого страха даже теперь, вожделея её каждой клеточкой тела? До боли и до дрожи в руках, желая заключить в объятия, унести отсюда в спальню и сделать, наконец, своей…
- Милая, прошу, не надо так больше, я ведь… не из железа, - с усилием выдохнув, Родион усмехнулся, стягивая края сорочки, потом покачал головой и провел ладонью по собственному лбу, смахнув проступившую по нему испарину.

 Отправлено: 29.04.20 23:52. Заголовок: - А как? – внезапно..

- А как? – внезапно тихо проговорила Тата, глядя прямо ему в глаза. – Как надо, научи? Пожалуйста, научи меня…

Елагин замер: «Научить»?! Да понимает ли она, о чём просит?.. На мгновение нахлынуло смятение. Сердце отчаянно заколотилось.

В его полной власти было все еще обратить Танины слова в шутку, но, видя, как бьётся тонкая жилка на её шее, как взволнованно вздымается под тканью жакета грудь, он чувствовал, что попросту оскорбит её, поступив подобным образом. Да и собственных сил противиться лишающему разума и обволакивающему тело желанию оставалось все меньше.

- Это чистое безумие… - произнёс он, тем не менее, позволяя ей вновь прижаться к своей груди, смять руками рубашку. Эти прикосновения – уже не столь бережные, как прежде, заставили ожоги откликнуться саднящей болью. Но сейчас Родион был готов терпеть её сколько угодно – лишь бы Тата была рядом. Лишь бы держать её в своих объятиях.

- Поцелуй меня? – шепнула она едва слышно, доверчиво посмотрев ему в глаза. И тогда, едва не застонав, он обхватил её лицо ладонями, и припал губами ко рту, раздвигая языком горячие дрожащие губы, пахнущие спелой малиной и лимоном.

Кажется, прошла целая вечность, прежде чем Тата ответила на поцелуй, но именно в этот миг Елагин понял, что пропал окончательно. И то была единственная ясная мысль среди сонма прочих, путающихся и сплетающихся в пылающем, будто в дикой лихорадке, уме.

- Если хочешь остановить меня… сделай это сейчас… Пожалуйста… – взмолился он из последних сил, когда перестало хватать дыхания и пришлось на мгновение разомкнуть уста.

- Нет, решено! – замотав головой, точно в бреду, пробормотала в ответ Тата, тут же вновь устремляясь к нему. – Не отпускай меня…

– Не отпущу! Клянусь, никогда! – выдохнул Родион, подхватывая её, лёгкую, словно пёрышко, на руки, и бережно унося в свою спальню. И лишь там позволяя опять коснуться ногами пола. – Какая же ты красивая! – произнес он в восхищении, отступив на мгновение, чтобы еще раз ею полюбоваться. А затем вновь заключил в объятия, покрывая лицо, виски, нежную шею короткими легкими поцелуями, терзаясь абсолютно противоположными желаниями получить как можно скорее то, чего так долго жаждал, и ни в коем случае не испугать столь неуместной сейчас поспешностью.

Только Тата и не боялась, безропотно уступая каждой из обращенных к ней просьб любимого, хотя выражались они теперь не словами, а поцелуями, прикосновениями и срывающимся дыханием. В какой-то момент, мягко отодвинув прочь его руки, она сама расстегнула жакет, а после и надетую под него блузку. В это же время сам Родион, не сводя в неё глаз, расправлялся с оставшимися до сих пор каким-то чудом застёгнутыми пуговками собственной сорочки, полетевшей после куда-то в сторону. И вот они вновь оказались рядом, вновь соединились их губы...

Тата без возражений позволила ему раздевать себя, но это заняло куда больше времени, чем можно было ожидать. Волнуясь, точно неопытный юнец, Родион почти запутался в бесконечных пуговицах и крючках, когда она вдруг неожиданно отстранилась. Решив, что дело в стеснении, Елагин приготовился к чему угодно: к слезам, панике, просьбе позволить уйти… Но Тата вновь его удивила. И дальше, сгорая от желания, он пару минут восхищенно наблюдал за устроенным ею маленьким представлением, покуда не опомнился и снова не притянул к себе. А дальше стоять посреди комнаты, пусть даже и обнимаясь, стало совсем неудобно. И тогда, не выпуская Тату из рук, он просто выпрямился во весь рост. И проделав вместе с ней эти несколько шагов, бережно уложил её на кровать, но сам пока не лёг, полагая, что пришло самое время избавиться от теснивших тело остатков одежды.

Прохладный шелк покрывала соприкоснулся с кожей обнаженной спины, и Тата вновь медленно приоткрыла глаза, с замиранием сердца наблюдая за тем, как Родион раздевается. Прежде ей доводилось видеть обнаженное мужское тело лишь в виде античных музейных скульптур или на живописных полотнах, но никаких особых эмоций, кроме восхищения мастерством скульптора или художника, это не пробуждало. Иное теперь. И это, в самом деле, было какое-то другое, прежде совершенно незнакомое ей чувство – не менее зовущее и настойчивое, нежели сильный голод или жажда. Вот только утолить его не смогли бы ни вода, ни пища, ни даже поцелуи любимого, вернувшегося к ней, и более ни на мгновение не позволившего думать ни о чём, кроме себя, единственного, желанного.

Избавленная от последних покровов, полностью обнаженная, в руках у Родиона Тата будто бы враз обрела безграничную свободу, которая позволяла делать то, на что она прежде никогда бы не осмелилась. Не смущаясь, принимать самые откровенные его ласки, смело ласкать его в ответ, прикасаться губами, волосами, льнуть собственным телом к его телу в безотчетном стремлении как можно быстрее сделаться с ним единым целым. И потому, когда все произошло на самом деле, не осталось уже ни стеснения, ни страха, а лишь одно облегчение, что наконец-то нашелся способ получить столь страстно желаемое, хотя поначалу все было странно и даже больно. От этой незнакомой, распирающей боли, Тата напряглась и, тихонько вскрикнув, замерла, инстинктивно впиваясь пальцами в плечи Родиона. А потом широко распахнула глаза и тотчас встретилась с ним взглядом.

- Не сопротивляйся, просто доверься мне… - прошептал он, и на какое-то время тоже остановился, давая ей привыкнуть к своему присутствию, но не прекратив ласк и поцелуев. Продолжил же лишь тогда, когда взгляд Таты вновь подернулся сладостной поволокой, а с губ начали слетать короткие и прерывистые вздохи.

Сама же она так и не поняла, когда всё переменилось. Тело будто зажило собственной, отдельной жизнью. Сознание при этом туманилось и все больше подчинялось древнему, как мир, инстинкту, получая компенсацией взамен утраченной на время власти все неумолимее нарастающие волны наслаждения. Открывая время от времени глаза, она вновь и вновь видела над собой лицо Родиона. И оно казалось ей самым прекрасным на свете. А потом мир, словно разбитое зеркало, внезапно рассыпался на миллиард сияющих осколков. И, застонав от прошедшего, будто молния, через все тело сладкого спазма, Тата обмякла, судорожно комкая пальцами попавшее под руку покрывало.

 Отправлено: 29.04.20 23:57. Заголовок: Всецело отдаваясь бл..

Всецело отдаваясь блаженному финалу, замер и сам Родион, беспомощно уткнувшись лицом в ямку между её хрупких ключиц и пытаясь выровнять сбившееся дыхание. Протянув руку чуть в сторону, он наощупь отыскал и накрыл своею ладонью маленькую горячую ладошку возлюбленной. Так они и лежали – без слов, без движения, лишь через несколько минут найдя в себе силы снова пошевелиться. Но и тогда не разомкнули объятий. Глядя на то, как чуть подрагивают полуопущенные ресницы любимой, имя которой слышалось ему сейчас даже биении собственного сердца: «Та-та, Та-та, Та-та…», и на то, как слегка приподнимаются в такт дыханию уголки её нежных губ, Родион чувствовал себя самым счастливым мужчиной на свете. Однако ни за что не смог бы описать этих ощущений словами. Потому просто молчал и улыбался.
Тата первой нарушила их блаженную тишину. Приподнявшись на локте – для этого ей пришлось выскользнуть из кольца его рук – она кивнула на круглый, чуть втянутый в центре шрам, смутно белеющий среди темной курчавой поросли на груди Елагина, который прежде не замечала, и проговорила:
– Это оттуда? С войны, да?
Не торопясь ответить, наслаждаясь шелковистостью кожи, Родион провёл пальцем по её щеке, потом коснулся впадины за ухом и нежной розовой мочки, не знающей серёг.
– Да, - кивнул он, наконец, улыбнувшись промелькнувшему тенью по её милому личику сочувствию. – Но он меня совершенно не беспокоит… Зато всерьёз тревожит другая вещь, - прибавил он вдруг. А потом передвинулся на край кровати и сел. – Что скажет милейшая графиня Ольга Дмитриевна по поводу столь длительного отсутствия своей обожаемой старшей дочери?
– А, да то же, что и обычно!–вздохнула Тата, немедленно устраиваясь рядом, положив голову ему на плечо, и умиротворенно прикрывая глаза.–«Котик, ну почему же ты никогда не следишь за временем?!»… Я не хочу уходить сейчас! И вообще не хочу с тобой расставаться…
– Могу подтвердить, что здесь наши желания целиком и полностью совпадают! – с усмешкой кивнул в ответ Елагин.
- Ну не ерничай, мерзкое ты чудовище! – слегка нахмурившись, она легонько толкнула его в бок.
Коротко рассмеявшись, Родион взъерошил губами её волосы, чмокнул в макушку, а потом, вновь внезапно сделавшись серьезным, проговорил негромко и как-то глуховато:
– Тата, а давай поженимся? Как можно скорее! И тогда никогда больше не придется расставаться…
– А давай, - ответила она просто и без раздумий. – Ведь, что мне теперь еще остаётся?!
– Уйти в монастырь? – сохраняя невозмутимое лицо, предложил Родион и, выдержав короткую паузу, рассмеялся: – Господи, да что же ты за чертёнок такой?! Взяла вот и испортила, походя, самый важный момент всей моей жизни!
– Не испортила, а внесла в него новые краски и свежее видение! – смеясь вместе с ним, воскликнула Тата и тут же тихо взвизгнула, оказавшись в результате его хитрого манёвра вновь распластанной посреди кровати.
– Не спорь с будущим мужем! – склоняясь над нею, Елагин шутливо нахмурился.
– Еще господином и повелителем себя назови! – съехидничала в ответ Тата, одновременно решительно отдуваясь от накрывших нос и глаза при внезапном падении навзничь тонких прядок волос. Сделать это при помощи рук было невозможно, Родион крепко удерживал их своими руками.
– Непременно! – ухмыльнулся он в ответ, лаская её лицо смеющимся взглядом. И, не давая возможности возразить, выплеснув на него новую порцию «ласковых слов», снова закрыл ей рот поцелуем.

 Отправлено: 01.05.20 03:02. Заголовок: *я и любимые* Осозн..

*я и любимые*

Осознание важности события, произошедшего с нею в эти, в общем-то, не такие уж долгие четыре зимних послеполуденных часа, накрывало Тату постепенно. Она была умиротворена и спокойна, будто ничего особенного и не случилось, после того, как они с Родионом все же выбрались из постели, веселилась, называя его самой нерадивой из горничных, когда тот помогал ей заново одеться и привести себя в должный вид, то и дело вновь отвлекаясь на поцелуи и прочие нежные глупости. И даже умудрилась почти что обидеть его просьбой не спешить с объявлением их помолвки: сам-то Елагин был готов уже назавтра с утра явиться просить у Дмитрия Кирилловича её руки.

- Пойми, Тата! Я порядочный человек, я не могу иначе!

- А я и прошу об этом лишь потому, что ни капли в тебе не сомневаюсь! Ну, пожалуйста, милый! Я просто хочу, чтобы это хотя бы какое-то время было только нашей с тобой тайной! – проговорила она. И, приподнявшись в его объятиях на носочки, принялась целовать упрямо сошедшиеся к переносице тёмные брови до тех пор, пока складка меж ними вновь не разгладилась, а показавшиеся на щеках ямочки не выдали, как всегда, старательно сдерживаемой улыбки.

- Хорошо. Но когда же? – спросил Родион, тем не менее, не намереваясь и в очередной раз сдаваться без боя.

- Скоро! – пообещала Тата.

- Когда?!

- Ох, ну хорошо, скажем, ровно через неделю! А вся следующая пусть принадлежит только нам!

На том они и расстались. Конечно, не сразу. А после того, как Елагин, спустившись вдвоем с Татой на улицу, поймал извозчика и усадил её в сани, старательно укутав теплым меховым пологом и пристроив затем рядом этюдник, в который не забыли положить и новый рисунок. Потом она велела ему идти обратно и не мерзнуть больше, но на сей раз, Родион проявил незаурядную твердость. И, сколько после Тата ни оборачивалась, раз за разом её взгляду являлась все одна и та же картина: высокий прямой мужской силуэт, отчетливо выделяющийся даже в быстро сгущающихся сумерках на фоне ярко освещенного электричеством входа в парадный. А потом они завернули за угол и выехали на площадь.

Отсюда до Успенского переулка путь был уже относительно недолгий. Но этих минут наедине с собой, кажется, как раз и хватило Тате, чтобы впервые подумать всерьез о том, как в скором времени, должно быть, изменится её жизнь. Потому домой она вошла тихо, отперев дверь собственными ключами, и не вызывая никого из слуг. Надеясь, что удастся так же незаметно после проскользнуть и к себе в комнаты, не встретившись при этом ни с кем из домашних. Особенно с родителями.

Ей повезло, но как всегда – лишь частично. Ни мама, ни Дмитрий Кириллович на пути не попались. Зато, услышав, все-таки, стук входной двери внизу, или же её восходящие шаги по лестнице, из двери гостиной выглянул Стёпка:

- О, привет, художница! Вспомнила все-таки о реальном мире? А я уж грешным делом подумывал о том, чтобы самому поехать в этот твой музей, чтобы вырвать тебя из цепких лап музы живописи, как бишь там ее имя?..

- Никак, - остановившись посреди лестницы, Тата усмехнулась. – Какой ты все-таки, невежда! Живопись и скульптуру древние греки читали ремеслами. Поэтому мой небесный покровитель – Гефест.

- … И это совсем неплохо! – с готовностью согласился Степан. – Но что-то ты все равно сегодня слишком долго. Хорошо, что родителей тоже пока нет, иначе… - многозначительно умолкнув, он возвел глаза к небесам.

- Просто так получилось. Заработалась. Позже покажу тебе рисунок… А, кстати, где мама и Дмитрий Кириллович?

- Ну, ты, видно, правда сегодня перетрудилась! – воскликнула Санька, вынырнувшая в этот момент из-за Степкиной спины. – Мама, как всегда по субботам, на заседании своего человеколюбивого общества, papa же сказал, что он не настолько человеколюбив, и поехал в клуб. А мы со Стёпочкой уже два часа собираем новый пузель*, очень сложная и интересная картина будет, хочешь вместе с нами?

- Нет, я сегодня уже… кажется, вдоволь насмотрелась на картины, - чуть запнувшись и уводя взгляд в сторону, чтобы не смотреть на брата, все это время не сводившего с нее глаз, Тата покачала головой. – Даже голова заболела. Пойду к себе, пожалуй. Приму ванну, а там уже решу, что делать дальше.

- Ну как знаешь! – юркнув обратно в гостиную, Санька тотчас принялась настойчиво звать туда и Стёпу, чуть задержавшегося на своем месте. – Эй, ну где же ты! Давай скорее! Я сама ни за что не соображу…

- Иду! – крикнул он, не оборачиваясь, и вновь взглянул на сестру. – Лисица, у тебя точно все в порядке?

- Да, хорошо, лучше просто не бывает! Иди-иди, а то она же из тебя душу вытрясет! –
кивнув в сторону гостиной, Тата пошла дальше наверх.

В спальне, с тех пор, как она покинула её нынче утром, ничего не переменилось. Та же привычная обстановка, обои на стенах, картины в рамках – её собственные и чужие репродукции… Опустив этюдник на стул у входа, Тата, пребывая все в той же задумчивости, прошла через комнату в смежную с нею гардеробную. Снимая одежду, она то и дело поглядывала на собственное отражение в большом, ростовом, зеркале, оправленном замысловатой резной рамой, изготовленной в общем стиле с прочим оформлением комнаты и дома в целом. Ведь, даже если мир вокруг все тот же, не могла же не измениться после всего хотя бы она сама? Это ведь вовсе невозможно: остаться теперь прежней!

Стянув с себя верхнее платье, она постояла еще минуту, глядя на себя в белье, а затем, подумав, скинула на пол и его. Оставшись перед зеркалом абсолютно нагой, Тата рассматривала себя так пристально, как никогда прежде – как художник натуру, и одновременно, пытаясь понять, какой недавно видел её Родион… От воспоминаний об их сокровенных минутах, неудержимо нахлынувших следом за этой мыслью, по всему телу пронеслась жаркая волна: щеки вспыхнули, дыхание стало частым… даже голова закружилась так, что пришлось срочно прилечь на маленький рекамье и закрыть глаза. Прижав ладонь к горлу, Тата пыталась успокоить бьющееся будто бы прямо в нем сердце. А потом её рука случайно соскользнула вниз, к груди. И это прикосновение внезапно отозвалось отголоском – пусть и очень слабым – тех же самых ощущений, что рождались от ласк и поцелуев Родиона. Не поверив себе, она тут же повторила эксперимент и замерла, кажется, догадавшись, наконец, что все-таки изменилось. Раньше её тело было просто… тело. О котором, конечно, следовало заботиться: кормить его, мыть и давать временами достаточный отдых. Теперь же – одной лишь волей полюбившего его мужчины, оно вдруг стало инструментом неведомого прежде наслаждения. Такого, что с ума могут свести даже мысли о нём…

Вновь медленно закрыв глаза, Тата попыталась было представить себя в объятиях Родиона прямо сейчас, вообразить, что он мог бы с нею сейчас делать, но тут внезапно услышала, как тихо хлопнула дверь её спальни. И, мгновенно трезвея рассудком, едва не скатилась с кушетки на ковер, судорожно схватывая и прижимая к себе атласный пеньюар, оставленный небрежно перекинутым через подголовник еще поутру, мысленно проклиная себя за отсутствие похвальной привычки запирать дверь на ключ.

___________________________________

* прежнее название пазлов

 Отправлено: 01.05.20 03:10. Заголовок: *с сестрой и мамой* ..

*с сестрой и мамой*

- Тата! Ты где?!

Слава богу, это была всего лишь Санька. Потому, можно было уже не особенно беспокоиться относительно своего внешнего вида.

- Я в гардеробной! – выкрикнула она, быстро наглухо заворачиваясь в прохладный атлас и туго затягивая пояс.

- Ничего себе! – заглядывая к ней, Саша удивленно воззрилась на кипу разбросанных по полу вещей. – Что это у тебя тут за кавардак?!

- А тебе-то что?! – невольно огрызнулась Тата. – И чего ты вообще врываешься без стука? Тебя манерам не учили?

- Я стучала! Целую минуту! – обиженно засопев, Саша посмотрела на старшую сестру исподлобья, не понимая, в чем перед ней провинилась. И почему Татка вообще себя так с нею ведет. – А ты не откликалась! Я испугалась, что тебе плохо, и вошла. А ты…

- Прости, прости ради бога! – схватившись за голову одной рукой, другую Таня протянула навстречу младшей сестре, призывая ту в свои объятия. – Я была к тебе несправедлива. Но ты напугала меня. Я… задремала.

- Что, прямо тут?!

- Да. Прямо тут. На этой кушетке. Так бывает, поверь, если очень устаешь! – вновь утрачивая на миг самообладание, она вздохнула. – Ладно, не важно. Чего ты хотела-то?

- Да ничего особенного. Тебя проведать, говорю же! И еще мне стало скучно. Митя и Володя спят, мама и папа еще не вернулись…

Несмотря на четырнадцать с половиной лет и рост, на голову выше, чем у старшей сестры, поступками и помыслами Саша была все же еще скорее ребенок, чем барышня. Это было особенно видно, когда, плюхнувшись с размаху на пуф возле туалетного столика, она, надув губы, принялась с вселенской тоской во взоре перебирать тысячу раз виденные до этого флаконы, баночки и прочие Танины девичьи безделушки.

- А еще Степочка уехал к Максу и теперь бог-весть когда вернется!

- К Максу?! – удивленно переспросила у нее Тата. – Черкасову? А он, разве теперь в Москве?!

- Да, приехал на по каким-то служебным делам. А днем, пока тебя не было, ненадолго заходил к нам.

- Ну, надеюсь, ты-то произвела на него сегодня должное впечатление?!

Жизнерадостный и красивый двадцатипятилетний Макс – Максим Евгеньевич Черкасов, еще один из бесчисленных кузенов Дмитрия Кирилловича, сделался добрым Стёпкиным и Татиным другом буквально с первого знакомства на первой же большой общесемейной сходке обширного клана Игнатьевых-Елагиных-Черкасовых, в которой им довелось участвовать. Еще студентом юрфака успевший прослыть одним из самых блестящих молодых светских львов Петербурга, теперь, окончив университет, он не менее успешно двигался по карьерной лестнице на ниве адвокатуры. Но в их доме Макс был славен отнюдь не этим фактом. А тем, что вот уже третий год по нему тайком вздыхала Александра. То есть, о том, что её чувства очевидны любому, кто увидит её в присутствии объекта обожания, не догадывалась только сама Санька. Видел это и Максим, который, в силу веселого и доброго нрава, порой, под настроение разыгрывал роль ее кавалера, соблюдая, разумеется, все разумные рамки и правила. И делал это столь изящно, что не возражали даже Ольга Дмитриевна и Дмитрий Кириллович. Возможно, как иногда все чаще Тате казалось, вынашивая при этом и какие-то свои, далеко идущие планы…

- Я бы хотела! – с отчаянием в голосе тихо проговорила Саша. – Но он на меня почти не смотрел. Говорил в основном с papa и Стёпочкой… Но может, это и к лучшему. У меня с утра на подбородке такой мерзкий прыщ, что хоть чадру надевай! Вот, гляди, какой кошмар! – повернувшись к сестре, она продемонстрировала ей свой ужасный изъян.

- Ну-ну, не все так страшно! – подойдя к Саньке, Тата погладила ее по голове. – Я бы даже и не заметила, если бы ты не сказала. А Макс, как ты знаешь, вообще близорук!

- Только на это и надежда! Но как ты думаешь, у меня есть шанс? Не сейчас, конечно, а когда я буду постарше, как ты, например? Он сможет меня полюбить?!

- Конечно! О чем речь! И не только он, поверь! Кавалеры станут ходить за тобой толпами, а Макс от ревности изгрызет себе локти!

- Смеешься, да?!

- Нет, свято в этом убеждена… Правда, вот, не знаю, нужен ли будет уже он тебе самой – с изгрызенными-то локтями?!

- Тата! Ну, ты как скажешь, право! – расхохотавшись во все горло, Санька схватила со столика большую лебяжью пуховку и с размаху запустила в сестру. И Тата ответила ей метким броском маленькой диванной подушкой.

- Что это тут у вас происходит, девочки? – войдя незамеченной под общий смех, Ольга Дмитриевна, ровно так же, как и ее младшая дочь за некоторое время до этого, окинула изумленным взором гардеробную и двух растрепанных барышень, устроивших за пару минут до этого оживленную баталию при помощи всех доступных им метательных орудий. – Александра… ну уж от тебя я этого точно не ожидала! – всплеснула она руками. – И ты, Таня, почему ты вообще разгуливаешь в таком виде?!

- Я не разгуливаю, я шла принимать ванну! А в это время пришла Санька и…

- А все потому, что Тата сказала, что у Макса Черкасова локти обгрызенные!

- Что?! Какая ванна, какие еще локти? – глядя на них, Ольга Дмитриевна и сама, не выдержав, рассмеялась, точно девчонка. – И это называется две взрослые дочери! Чего же тогда мне ждать от Мити и Володеньки?!

- Ну хотя бы того, что они не влюбятся вдруг ни с того ни с сего в какую-нибудь из престарелых родственниц своего отца! – ехидно ухмыльнулась Тата. И показала Саньке язык, предусмотрительно прячась за спину Ольги Дмитриевны.

- Что?! Да ты же сама такая… Мама! Что она говорит?!

- Ужасные вещи! Но она права, и я очень надеюсь, что ничего подобного с ними не случится! – собрав в объятия обеих своих девочек, графиня Игнатьева поочередно расцеловала каждую из них и приказала, наконец, немедленно помириться.

А потом все вместе они еще до самого ужина лежали втроем на Таниной кровати и болтали обо всем на свете – за исключением того, чему еще целую неделю предстояло остаться тайной, известной лишь двоим и более никому.

Пусть одна известная народная мудрость и утверждает нечто совершенно противоположное…

 Отправлено: 05.05.20 13:13. Заголовок: *в одиночестве* Оста..

*в одиночестве*
Остаток дня Родион провел в приподнятом настроении, сидя в кабинете с бутылкой игристого «Каше блан» и коробкой превосходных кубинских сигар. Он всё еще не мог поверить своему счастью: Тата согласилась стать его женой! Конечно, после того, что между ними произошло, ожидать другого не следовало, и теперь им нужно пожениться как можно скорее, потому что он… Родион запнулся, мысленно подыскивая подходящее слово, пока не нашёл: он был неосторожен. Елагин поморщился. Господи, да о чём он только думает! Главное не в этом, а в том, что Таня – милая, чудесная, удивительная девушка – любит его! В этом не приходится сомневаться. И сам он без ума от неё. В этом тоже не приходится сомневаться: Тата единственная и неповторимая женщина в его жизни, и любовь к ней – это безумный вихрь чувств. Он никогда не был так головокружительно счастлив! Жизнь его внезапно распалась на две части: на прошлое до встречи с Таней и настоящее, в котором они были вместе. Все другие женщины стёрлись из памяти, рассыпались в прах, исчезли, словно он никогда не знал их.
С каждым бокалом вина Елагин становился всё чувствительнее. Он боялся спугнуть столь эфемерное ощущение полной удовлетворённостью жизнью. Было бы глупо просить у судьбы больше, чем она уже подарила ему. Стоило закрыть глаза, и Родион вспоминал Танино лицо, её чуть припухшие от поцелуев губы, то, как он пропускал сквозь пальцы пряди её волос и как на выдохе у него срывались слова любви. Его кожа еще хранила её прикосновения. Его тело жаждало её. Он всегда считал, что умение женщины красиво раздеться может свести с ума мужчину. И Тата повела себя как настоящая женщина: без возражений позволила ему раздевать себя, потому что он сам захотел.
Раскуривая очередную сигару, Родион обдумал просьбу Таты. Он завтра же собирался просить её руки у Дмитрия Кирилловича, но Таня умоляла обождать, хотя бы неделю; «Я просто хочу, чтобы это хотя бы какое-то время было только нашей с тобой тайной!» Он нехотя подчинился: мужчина, пообещав, должен сдержать слово, но женщина может и передумать. И что тогда? Тата сбежит от него в Париж? Однажды это уже случилось, а он повёл себя как полный идиот, и едва не потерял любимую.
Елагин вздохнул, выпустив облако табачного дыма. Возможно, Тате просто требуется время, чтобы осознать грядущие перемены. Барышням и дамам обычно свойственно ожидание идеальной любви и блестящей, искрящейся, как шампанское, жизни в объятиях молодого красавца. Но Таня – особенная девушка, что изумляло и радовало Родиона. Искренняя и порывистая, нежная и добрая, ангельски прекрасная. Без фальши и хитрых женских уловок, о которых Елагин знал не понаслышке. Притворство было ему отвратительно. А то, что Тата обладала чувством юмора, импонировало ему еще больше. Родион улыбнулся, припомнив, как она назвала его мерзким чудовищем, а он в ответ окрестил её чертёнком.
После ужина Елагин отдал прислуге некоторые распоряжения, и отпустил на выходной, впервые не испытывая по этому поводу никаких сожалений, а, напротив, тихо радуясь. Воскресный день он намеревался целиком и полностью провести с Татой. Сводить любимую в Исторический музей, где с декабря выставлялось «Товарищество передвижных художественных выставок». А после вернуться на Кудринскую и насладиться обществом друг друга. Скинуть одежду, остаться беззащитно нагими и бесстыжими. Сгорать от желания, изучая каждый дюйм тела, терзая поцелуями и ласками. Предаваясь чувственным фантазиям, любить друг друга. До изнеможения.
От этих мыслей у Родиона кружилась голова, и стучало в висках.
В спальне простыня на кровати, как ему казалось, всё еще хранила очертания их тел. Пьяный от вина и любви, Елагин в сладостной истоме долго лежал без сна, представляя Тату в своих объятиях, покорную и податливую, или же, наоборот, страстную и нетерпеливую. А утром, едва позавтракав, направился к Игнатьевым с букетами роз, купленных в цветочной лавке Виллара почти у дома. Красные розы для Таты и розовые для Ольги Дмитриевны. Он предпочёл бы цветы от Эйлерса, но, увы, к его большой досаде, в Москве не было ни единого магазина знаменитого петербургского немца. Ничего, когда они с Таней поедут в столицу к его родителям, он завалит её комнату цветами. Родион готов был осыпать любимую подарками.
И невольно он принялся думать о семейном уюте, о том простом счастье, в котором есть он, Тата и их дети. Наверное, он действительно созрел для брака, как уверяла его Марго, и готов хоть завтра жениться. Естественно, если не будет возражений со стороны дядюшки и графини. Но хотя бы в этом он не сомневался: возражений быть не должно!
Особняк в Успенском переулке выглядел так же, каким он видел его в последний раз: величественный и прекрасный. Войдя в дом, Елагин тотчас велел прислуге доложить о себе и попросил вручить букеты хозяйке дома и Татьяне Александровне. В другое время он сразу бы решился подняться по лестнице в гостиную, но сегодня что-то удерживало его внизу. И дело было вовсе не в той тайне, которые они с Татой пообещали хранить некоторое время. Родион вдруг подумал, не сожалеет ли Таня о том, что произошло между ними вчера и захочет ли сейчас увидеться с ним? Он ощутил, как его бросило в жар от этой мысли, и, чтобы успокоиться, принялся мерить шагами холл, чем, по-видимому, вызывал недоумение у прислуги.

 Отправлено: 06.05.20 01:20. Заголовок: Позавтракав, как обы..

Позавтракав, как обычно, все вместе и обсудив последние утренние новости, обитатели их большого дома традиционно занимались своими повседневными делами. Правда, нынче было воскресенье, а его чаще всего почти полностью проводили, собравшись тесным домашним кругом, и лишь вечерами выбирались в гости или в театр. Но сегодня эта традиция немного нарушилась. Дмитрий Кириллович и Максим еще накануне уговорились вместе посетить какое-то мероприятие Московского автомобильного общества, членом которого граф Игнатьев являлся со дня его основания, в то время как его кузен подвизался на той же ниве, только в Петербурге. Степан не был столь ярым автомобилистом, однако не отказался от предложения присоединиться к их компании. Поэтому, после того, как все трое укатили на Моховую, где в гостинице «Петергоф» вот уже несколько лет был расквартирован штаб этой почтенной организации, в доме остались лишь самые маленькие из мужчин, которых если и интересовали какие-то автомобили или иные механизмы, то пока исключительно игрушечные. Этим-то Таня и решила воспользоваться, надумав предпринять еще одну попытку завершить Митькин портрет – заглянув прежде его игровую и увидев, как брат, под присмотром своей няни, сосредоточенно возится с железной дорогой, подаренной на Рождество Елагиным. Тем более что мама и Санька, кажется, тоже нашли себе занятие по душе, взявшись на пару разучивать в музыкальном салоне какую-то новую партитуру. Потому, сходив в свою мастерскую за всем необходимым и главное, за мольбертом, Тата вскоре вернулась к Мите. И потом, отпустив его няню, действительно, увлеченно рисовала какое-то время, пока мысли вновь не унесли её внимание прочь от всего, что связано с творческими материями. А началось с того, что, засмотревшись на брата, Тата в очередной раз восхитилась, как это странно и удивительно, что в другом, отдельном маленьком человеке можно увидеть и угадать знакомые черты сразу нескольких других людей: его родителей, бабушек, дедушек… При поразительном внешнем сходстве с графом Игнатьевым, не взяв себе почти ничего из маминых черт, Митька все равно был бесконечно на неё похож: взглядом, поворотом головы, какими-то неосознанными жестами. Представляя, как лучше всего передать это на холсте, Тата вдруг задумалась о том, что вполне может статься, спустя совсем небольшое время она будет разглядывать с теми же мыслями личико уже собственного… вернее, их с Родионом, ребенка.

В свои девятнадцать она, конечно, не была настолько наивна, чтобы совсем не понимать, что чаще всего влечет за собой телесная близость между мужчиной и женщиной. Появление детей. Естественное течение жизни и огромная радость. Вряд ли может быть на свете что-то важнее. И Тата всегда была уверена, что тоже так думает. И что однажды она, как большинство женщин, выйдет замуж и у неё появятся дети, которые станут самым главным в её жизни. Но теперь это прежде размытое и такое неясное «однажды» будто бы вдруг обрело четкие и конкретные контуры. Все может случиться меньше, чем через год. И тогда… жизнь уже никогда не будет прежней. Её жизнь, та, о которой она так долго мечтала и так упорно стремилась к осуществлению своей мечты. А ведь сейчас она только в самом начале этого пути! И совсем не готова к тому, чтобы остановиться – даже ради семейного счастья. А Родион… поймет ли он её, согласится ли ждать, когда они поженятся? «Если они поженятся…» - кольнуло изнутри холодной снежинкой. И, замерев от этой мысли, Тата вновь перевела взгляд на недописанный Митин портрет, чувствуя стыд и отвращение по отношению к самой себе. Господи! О чем она только думает! Как вообще она может об этом думать и сравнивать подобные вещи?! Сиюминутный успех или пусть даже самую настоящую славу, которые еще то ли будут когда-нибудь, то ли вовсе нет – причем, второе куда вероятнее. И счастливую, спокойную жизнь с безгранично любящим мужем и детьми – почти здесь и сейчас. Только протяни за ним руку…

- Барышня, вам велели передать!

Чуть вздрогнув от неожиданности, Тата резко обернулась к двери, в проеме которой стояла сияющая улыбкой горничная с огромным букетом алых роз, перевязанных алой же атласной лентой. Задумавшись, Тата не услышала, как она вошла. Но теперь это было уже не важно.

- Родион Михайлович здесь? – спросила она, вставая из-за мольберта и шагнув навстречу девушке, которая тут же с готовностью кивнула и протянула ей цветы. Поднеся их к лицу, Тата прижалась к шелковистым лепесткам губами, с изумлением ощущая их нежный аромат. И потом, возвратив букет обратно горничной, попросила поставить его в свою комнату. А сама поспешила в холл, где, как было сказано, до сих пор дожидается её Елагин, отчего-то не согласившийся сразу подняться в гостиную.

- Любимый, как же хорошо, что ты пришел! – радостно воскликнула она, ничуть не кривя в этом душой. И, торопливо сбежав по лестнице, устремляясь прямиком в его широко раскрытые, такие надежные, объятия. – Мне только что передали твой букет – он чудесный! И так благоухает – а ведь тепличные розы обычно совсем не пахнут! Признайся, что ты сделал, чтобы они стали, как садовые, ты волшебник?

 Отправлено: 09.05.20 10:45. Заголовок: Услышав голос Таты, ..

Услышав голос Таты, а затем увидев её саму, торопливо сбегающую к нему по лестнице, Родион почувствовал облегчение и огромную радость. Ему стало стыдно за то, что ещё минуту назад он сомневался, захочет ли она встретиться с ним. Большего болвана и найти нельзя!
– Я готов быть волшебником и исполнять любые твои желания, – заключив Тату в объятия и посмеиваясь, ответил он. – А цветы…Они похожи на тебя. Нежные и прекрасные.
Родион чуть ослабил объятия, чтобы иметь возможность рассмотреть Таню. Со вчерашнего дня в ней что-то неуловимо изменилось, но он пока не мог сказать, что именно. Так бутон розы медленно раскрывается, являя всем истинную красоту цветка. Елагин долго и неотрывно смотрел на Тату, вглядываясь в каждую черточку лица любимой, и находил подтверждение тому, что она стала еще красивее.
– Не смотри на меня так! – тихонько воскликнула она, слегка краснея от этого пристального, даже изучающего взгляда, в котором, вместе с привычным восторженным обожанием, читалась тщательно сдерживаемая в узде манер и приличий неподдельная страсть. – Здесь! – и кивнула куда-то в сторону лестницы, имея в виду, что они в доме не одни. – Лучше поцелуй меня – только быстро, - прибавив эту обычную свою присказку, Тата хихикнула, приподняла подбородок и слегка вытянула губы трубочкой.
А когда Родион, тихо усмехнувшись за ней следом, покачал головой, но с удовольствием выполнил и это императивное требование, спросила:
– А почему ты не поднялся в гостиную?
Родион не решился признаться Тате в своей слабости, и постарался как можно увереннее объяснить свое нахождение в холле тем, что задумал измерить его шагами.
– Видишь ли, мой ангел, я инженер, и мне стало любопытно...
.– А зачем так сложно? Ты мог бы просто позже спросить об этом у Дмитрия Кирилловича! – удивилась Тата.
- Позже? Он разве сейчас не дома? – чувствуя себя неловко из-за столь беспомощного и нелепого объяснения, Родион поспешно ухватился хотя бы за такую возможность уйти от ответа на её абсолютно закономерный вопрос и сменить, наконец, тему.
- Нет, дома только мама, Санька и младшие мальчики. А Дмитрий Кириллович со Стёпой поехали смотреть выставку новых автомобилей… Вместе с Максом Черкасовым. Оказывается, он со вчерашнего дня в Москве. Вы еще не виделись?
- Нет, - помедлив, ответил Елагин. – О его приезде мне ничего не известно. Но при случае, конечно, буду рад увидеться и перекинуться парой слов. И очень жаль, что я не застал дома дядю.
От этих слов по Таниному лицу будто бы промелькнуло беспокойство. Догадываясь о его причине, Родион поспешил заверить, что дело вовсе не в том, о чем она, скорее всего, подумала:
- Мне не терпится стать абонентом Шведско-Датско-Русского общества! Проще говоря, установить телефонный аппарат в квартире на Кудринской. А он, возможно, обладает нужными связями, чтобы ускорить дело. Но, значит, в другой раз… И, к слову о выставках! Я ведь и сам хотел тебя нынче позвать на вернисаж! В Исторический музей, там передвижников показывают, через несколько дней уж и закроют экспозицию, не желаешь взглянуть, пока они еще там? А потом можно было бы поехать ко мне и продолжить наши собственные художественные изыскания… - прибавил он, вновь с лукавой улыбкой не сводя с неё глаз.
- Почему бы и нет? – взглянув на него не менее хитро, улыбнулась в ответ Тата. – Вот только врать моей маме о том, чем еще, кроме выставки, намерен развлекать меня целый день, будешь сам!

 Отправлено: 13.05.20 23:03. Заголовок: *доченька и ее жених..

*доченька и ее жених*

- Саня, выдерживай паузу. Ты тут слишком спешишь, а надо вот так, - пальцы Ольги Дмитриевны легко коснулись клавиш и, проиграв музыкальный фрагмент, который никак не давался дочери, она вновь принялась объяснять ей особенности нюансировки. Именно тогда в комнату и вошла горничная с огромным букетом розовых роз в руках. – Какая прелесть! От кого это, Анна? Там есть карточка?

- Это Родион Михайлович передали, он там, внизу. Приехал и два букета привез – вам и старшей барышне, – кивнув ей, Ольга Дмитриевна поднялась со своего места и чуть заметно улыбнулась.

Неужели Родион наконец-то сделался более настойчивым в своих ухаживаниях? Так пойдет, может, еще и предложение сделает Тане до конца ее каникул… Это было бы совсем неплохо!

- Займись цветами, милая! Поставь их в мою любимую японскую вазу, будь добра! – проговорила она, обращаясь к младшей дочери. А когда Саша ушла исполнять это поручение, вновь взглянула на горничную. – Кстати, а почему ты сказала, что граф Елагин остался в холле? Его, что, не пригласили в гостиную?

- Так он сам не пожелал, Ольга Дмитриевна! Решил дождаться, пока Татьяна Александровна к нему туда выйдет.

- Вот причуды! – удивленно воскликнула Ольга, и Анна кивнула ей, словно соглашаясь, - Хорошо, тогда пусть сейчас же подадут чай в гостиную. А ты после пойди и скажи Родиону Михайловичу, что там его буду ожидать я – дабы лично поблагодарить за цветы.

«В конце концов, я не Тата, чтобы бегать по ступенькам верх-вниз!» - с иронией подумала графиня. А после, аккуратно сложив ноты и опустив крышку над клавиатурой рояля, и сама неторопливо направилась в большую гостиную, куда, вскоре действительно явился Елагин. И не один, а Татой, улыбка на лице которой громче всяких слов заявляла о том, как она сейчас счастлива

- Друг мой любезный, Родион Михайлович, доброго дня! И примите скорее благодарность за ваши дивные цветы! Выпьете чаю? Вот и славно, прошу! – указывая на диван и кресла перед чайным столиком, она предложила гостю и дочери выбрать себе места по вкусу. А когда все расположились, первым делом осведомилась у Елагина, как его здоровье. – Муж недавно говорил мне, что вы простудились. Надеюсь, болезнь отступила, и вы вновь вполне хорошо себя чувствуете?

Елагин учтиво поклонился, приветствуя хозяйку дома:

- Мое почтение, Ольга Дмитриевна! От чая не откажусь, я теперь настоящий московский житель, - шутливо произнёс он, усаживаясь рядом с Татой на диван. – И могу подтвердить - чай с малиновым вареньем отличное средство при простуде. Недели не прошло, а я уже здоров! И смею надеяться, что вы разрешите мне сегодня пригласить Татьяну Александровну в Исторический музей. Там с декабря выставляются передвижники. А после музея я хотел бы попросить Татьяну Александровну помочь мне в одном важном деле.

Родион заметил, как Тата и Ольга Дмитриевна переглянулись, и поспешил пояснить свою просьбу.

- Я решил, что мое петербургское пальто совершенно не годится для московских зим. Нужна тёплая шуба! – Елагин улыбнулся обеим дамам. – Мне рекомендовали заглянуть в Торговый дом «Павел Сорокоумовский с Сыновьями», что в Верхних торговых рядах.

- Шуба?! Кто же это вас надоумил?

Рука Ольги Дмитриевны замерла над чашкой, в которую она только что собиралась налить ароматную заварку из чайника. Подняв глаза на Елагина и подумав, что ослышалась, она посмотрела на дочь. Но Тата в ответ на этот немой вопрос лишь беззаботно пожала плечами. Вернув чайник на поднос, графиня медленно выпрямилась.

Названное Родионом Михайловичем ателье было ей, конечно, отлично знакомо, да и как иначе? Слава о мехах купцов Сорокоумовских была международной, а заказы им делал даже Императорский двор. Только одно дело дамская шубка, или хороший бобровый воротник к мужскому английскому пальто. Но целая шуба!

Когда в конце прошлого столетия их вдруг вывернули наизнанку и стали носить мехом наружу, это вызывало множество толков даже в адрес самых отчаянных светских модниц. А для мужчин из общества использовать подобный наряд в зимнюю пору и вовсе считалось чуть ли не признаком дурного тона. Как говорят англичане, если у вас есть зонт, значит, нет экипажа! Хотя, в данном случае подобных господ подозревали скорее не в недостатке средства, а, напротив, в стремлении покичиться их избытком. Качеством, более характерным для недавно разбогатевших представителей низших сословий.

- Помилуйте, Родион, да кто же их нынче носит, кроме купцов да промышленников! Уж лучше обратитесь тогда к Францу Генриховичу, это портной Дмитрия. Он вам великолепное пальто выполнит, ни один мороз не будет страшен! Я напишу вам его адрес.

- Благодарю, Ольга Дмитриевна! Вы меня очень выручите, - признался Елагин. – И всё же я не прочь пройтись по пассажу с Татьяной Александровной и выбрать подарки для родных. Видите ли, в ближайшее время я намерен быть в столице, и, разумеется, повидаюсь с родителями, сестрой и зятем. Как только позволят дела службы, - уточнил он и потянулся за чашкой.

Улыбнувшись в ответ, графиня кивнула и передала гостю чай, а затем налила себе и дочери.

- Подарки родным – это чудесно. И когда же вы едете в Петербург? Надолго ли?

- В будущую субботу, - пояснил Родион Михайлович, - и, увы, только на один день. Я, как вы помните, собирался уехать в Петербург еще на Рождество, но приезд Татьяны Александровны изменил мои планы, о чём я нисколько не жалею, и смею надеяться, она тоже.

Он бросил взгляд, полный обожания, на сидевшую молча Тату.

- Да, это стало маленьким чудом и большим сюрпризом. Пускай даже и только для нас с вами, Родион, – улыбнулась Ольга Дмитриевна.

Оценив её тонкую иронию, Елагин лишь усмехнулся и согласно кивнул в ответ, на миг опуская глаза. А в разговоре, тем временем, возникла небольшая пауза: обмениваясь улыбками, все вместе пили чай – думая при этом, напротив, каждый о своём.

Так, благосклонно поглядывая то на дочь, то на её кавалера, Ольга Дмитриевна в очередной раз предавалась размышлениям, отчего тот все медлит с решительным объяснением – ведь даже слепому видно, что Таня по уши в него влюблена. Да и сам он вряд ли меньше. А стало быть, непонятно, чего же ждать еще, и почему не сделать ей предложения?..

- Возьмите бисквит, он лучше, чем у Беранже! – проговорила она, наконец, сообразив, что смотрит на Елагина чуть дольше и пристальнее, чем следует – чем, верно, смущает. И протянула ему корзинку с печеньем.

- Благодарю вас, мадам! – вновь вежливо кивнув, Елагин взял бисквит и положил рядом с собою.

- А мне ты, между прочим, не говорил, что собираешься в Петербург на будущие выходные! – внезапно проговорила ему с легкой укоризной в голосе Тата, которая, и правда, до этой минуты предпочитала скромно молчать.

Во-первых, еще не избавившись полностью от накрепко привитой в детстве привычки не вмешиваться во «взрослый разговор». А во-вторых… хотя, на самом деле, во-первых, питая незыблемую веру в почти сверхъестественную мамину проницательность. И оттого немного побаиваясь, что вольно или невольно даст ей догадаться о том, что произошло накануне у них с Родионом.

Глупость, конечно, но все же… испытывать судьбу даже по мелочам Тате сейчас хотелось меньше всего.

- К тому же… - начала она было, имея в виду их заключенный вчера наедине уговор об объявлении помолвки, но вовремя спохватившись, осеклась и, взглянув на маму, прибавила: - Я не хочу, чтобы ты уезжал – даже на день!

- Мой отъезд вызван не прихотью, - с мягкой улыбкой, пояснил ей Елагин, - он касается одного крайне важного решения, от которого зависит не только моё будущее. Один день и вся жизнь…

Родион Михайлович внезапно умолк, стушевавшись. Он избегал смотреть на Ольгу Дмитриевну и Тату, предпочитая какое-то время изучать тонкой работы вышивку на скатерти, которой был покрыт чайный столик. Наконец он встрепенулся и, обращаясь к графине, произнёс:

- Каково ваше решение, Ольга Дмитриевна? Могу ли я похитить вашу очаровательную дочь на некоторое время?

Взяв небольшую паузу, будто задумавшись над его просьбой, графиня посмотрела на дочь, казавшуюся внешне безмятежной – разве что щеки румянились ярче обычного, а затем вновь перевела взор на Родиона, который, напротив, ждал её ответа так напряженно, словно всерьез сомневался, что тот окажется для него положительным.

- Ну что же мне с вами делать? – усмехнулась она в результате. – Желаете похитить – извольте! Только не забудьте вовремя вернуть!

 Отправлено: 07.09.20 22:14. Заголовок: с моим нежным ангело..

*с моим нежным ангелом*

К тому моменту, как Тата и Родион до нее добрались, выставка «Товарищества передвижников» в Историческом музее продолжалась уже далеко не первую неделю. Поэтому, несмотря на воскресенье, в отданных под экспозицию залах было совсем немноголюдно. Последнее очень обрадовало Тату, сказавшую, что так, без толпы и суматохи, им будет куда легче во всех деталях, рассмотреть представленные полотна, но слегка расстроило самого Елагина, в планы которого, если честно, абсолютно не входила столь бездарная трата добытого с немалым трудом времени в обществе возлюбленной. К тому же, живопись, при всем уважении к великим мастерам прошлого и настоящего, в принципе не являлась «коньком» Родиона. Куда больше его привлекало прикладное искусство. И прежде всего – оружейное. Страсть к красивому оружию Елагин унаследовал от отца, в кабинете которого, сколько он себя помнил, всегда хранился в роскошном футляре дуэльный гарнитур. А в курительной комнате в их петербургском доме и вовсе с незапамятных времен обитала собранная славными предками коллекция сабель и шашек, которую Родион так часто мальчишкой рассматривал, фантазируя и представляя во всех красках обстоятельства, при которых эти драгоценные трофеи могли быть ими добыты.
Да даже теперь с куда большим удовольствием он заглянул бы на первый этаж, в отдел оружия, где с некоторых пор выставляли коллекцию Катуара де Бионкура, которую тот преподнес в дар музею после окончания выставки к 100-летнему юбилею Отечественной войны. Там ее показали впервые и Елагин, помнится, сильно сожалел, что так и не собрался увидеть эту экспозицию до закрытия. Теперь же и вовсе было не время, хотя, казалось бы, вот она, рядом, надо лишь спуститься по мраморной лестнице.
Но, во-первых, оружие, даже самое красивое, вряд ли будет интересно его спутнице, а во-вторых – терять время еще и на это?! Ну, нет, ни за что, размышлял про себя Родион, неторопливо вышагивая следом за Татой, наоборот, весьма резво порхавшей от одной картины к другой, и удивляясь, как быстро получается у нее при этом вычленять самую суть написанного художником, да еще и находить отголоски иных стилей и эпох. Объясняя все это настолько доступно, что, в конце концов, он даже увлекся и почти забыл о недавно смущавших его тревогах. И даже удивился, когда очередная картина, о которой только что рассказала Тата, оказывается, была на этой выставке последней. А сами они провели в музее почти полтора часа.
- Ну, и что теперь? Куда же мы далее направим наши усталые стопы? – с улыбкой поинтересовался он, когда, проделав обратный путь по выставочным залам, они вдвоем спустились на первый этаж и далее прошли по его украшенному мозаиками полу через Парадные сени к выходу. – Ты не голодна? А то можно было бы прямо сейчас найти какой-нибудь уютный ресторан и пообедать…
- Очень! – откликнулась Тата почти мгновенно.
И что-то в ее интонации внезапно заставило Елагина, уже было направившегося к обочине тротуара, чтобы нанять им извозчика, замереть на месте и обернуться, внимательно вглядываясь в смеющиеся – причем, явно над ним, глаза. – Только в ресторан я совсем не хочу…

Квартира встретила их теплом и почти оглушительной тишиной, лишь где-то в глубине комнат тикали напольные часы.
- Мы одни, - просто сказал Родион, едва закрыв дверь и щёлкнув задвижкой замка.
И тут же притянул Тату к себе, чтобы поцеловать. Сначала легко, чуть касаясь уголков рта, потом, когда она закрыла глаза, разомкнув её губы языком и припав к ним в наслаждении и восторге. Он вёл себя как ненасытный любовник, который истосковался по любимой женщине. И потому, когда Таня вернула ему поцелуй с такой же страстью, испытал особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие от понимания того, что желанен ей ничуть не меньше.
Она стояла на цыпочках, обнимая его, и Родиону совсем не хотелось размыкать объятий. Он блаженствовал, упиваясь своим счастьем, чувствуя на своем лице тёплое дыхание любимой и ощущая, как её губы скользят по его щеке. И было рядом с ней настолько легко и чудесно, что казалось, будто он всегда её знал. Всегда любил её и всегда же мечтал о том, чтобы после опьяняющих ласк они засыпали вдвоем – в невыразимой нежности, обняв друг друга руками и ногами.
- Пойдём в комнаты?.. – прошептал он, с улыбкой заглянув в её глаза, когда нашел, наконец, в себе силы ослабить объятия. – Нельзя же вечно стоять у двери!
Тата кивнула, соглашаясь. И, оставив в холле еще пахнущую морозным воздухом верхнюю одежду, они прошли в гостиную.
- Наверное, это прозвучит довольно странно, но со вчерашнего дня мне отчаянно не хватает здесь одной вещи… - быстро глянув по сторонам, сказал Родион.
- Какой? – удивленно спросила Тата, тоже невольно оглядываясь за ним следом, но не замечая в обстановке никаких перемен. – Я ничего не брала! – рассмеялась она вдруг. – Честное слово!
- Что?! – опешил Елагин и тут же расхохотался вместе с ней. – Я вовсе не это хотел сказать! Речь о твоём этюднике!
- Ну, если ты так по нему тоскуешь, я, пожалуй, могла бы даже тебе его подарить! – высунув язык, она скорчила забавную рожицу.
- Вот чертёнок! – покачав головой, Елагин попытался было вновь притянуть её к себе. Но на сей раз Тата ловко увернулась, отскочила в сторону и, приставив к кончику своего собственного носа ладонь с растопыренными пальцами, показала ему длинный «нос Пиноккио». – Но такой ты нравишься мне еще больше!
Глядя на оживленное Танино лицо, озарившееся восторженною радостью шаловливого ребёнка, Родион вновь расхохотался. А потом, быстро шагнув навстречу, вдруг обнял за плечи и, преодолевая лёгкое сопротивление, крепко прижал к себе.
Изображая, что безумно ошеломлена таким вероломством, Тата действительно пару раз дернулась в его объятиях, попытавшись вернуть назад внезапно утраченную свободу – однако, тоже в основном для виду. И потом замерла, ав тишине комнаты опять стало слышно лишь биение их сердец.
- Чудо моё! – прошептал Елагин, стараясь вложить в эти простые слова всю ту любовь, что буквально переполняла его сердце. – Как же я жил без тебя раньше?
Склонившись к её губам, он вновь целовал их. Вначале нежно, потом – с нарастающей страстью. Какое же счастье, что ему нет больше нужды таиться и сдерживать себя! И что сама Тата откликается на неё столь искренне и без всякого ложного смущения, сводя тем самым еще больше с ума его самого, всю жизнь ненавидевшего ложного жеманства, присущего некоторым женщинам в такие моменты, как нынешний. Она была совсем другой – его Тата. Удивительной – земной и неземной одновременно. Не представляя, как это может совместиться всего в одном существе, Родион отказывался даже пытаться это понять.
- Господи, - произнёс он, совершенно пьяный от любви и желания, с трудом отрываясь от ее губ, когда обоим, наконец, потребовалось сделать хотя бы один глоток воздуха, и окидывая её лицо восхищенным взором. – Какая же ты сейчас красивая!
Ослабив объятия, он тихонько повернул её к висевшему на стене большому зеркалу с едва потускневшей от времени поверхностью. Глядя теперь уже вместе с Татой на её отражение, Родион рассматривал ее раскрасневшееся после поцелуев лицо, сияющие глаза, чуть опущенные плечи. Весь её облик было исполнен самой утонченной чувственной прелести, но ему хотелось большего – хотелось сорвать эту мешавшую взору одежду.
- Я хочу видеть тебя всю… – попросил он тихо, спустя минуту этого волнующего совместного молчаливого созерцания. Зная, как сильно теперь рискует, но отчего-то веря, что Тата его не отвергнет. И не ошибся.
Чуть улыбнувшись, Тата молча кивнула, а затем, все так же, не сводя глаз со своего – и его отражения рядом – принялась медленно раздеваться.
Отступив на шаг, Родион продолжал смотреть на неё в зеркало. Он видел, как её тонкие длинные пальцы высвобождают из петель пуговицы, как она прямо на пол сбрасывает с себя жакет. И как, затем, падает к ногам, обнажая белую пену кружев нижнего белья, её верхняя юбка, поверх которой вскоре опустилась нежным облаком и шелковая блузка…
Не в силах более оставаться лишь сторонним наблюдателем, Елагин вновь приблизился к Тате, обнял её сзади за плечи и коснулся губами шеи, которую совершенно не скрывали короткие светлые пряди волос, жадно вдыхая тонкий аромат нежной кожи. Она ничего не сказала, но взволнованное дыхание сказало больше любых слов.
- Я помогу, - произнес он в волнующем нетерпении, тотчас принявшись неловкими от страсти пальцами расшнуровывать, развязывать, расстегивать все, что на ней еще оставалось, пока окончательно не высвободил из батистового плена. И вот Тата стояла рядом, совершенно нагая, разглядывая себя – и его – в отражении без всякого стеснения. Её хрупкая акварельная красота, чувственная и целомудренная одновременно, сводила его с ума.
- Не закрывай глаза, пожалуйста, - попросил Елагин и, по-прежнему не отрывая взгляда от их зеркальных двойников, тоже принялся раздеваться.

 Отправлено: 07.09.20 22:16. Заголовок: *вместе* Было что-т..

*вместе*

Было что-то, несомненно, особенное и волнующее в том, чтобы просто рассматривать друг друга, но сейчас Тате казалось этого уже недостаточно. Ей хотелось не только видеть, но также осязать и чувствовать. Потому, как только Родион сбросил одежду, она сразу же устремилась обратно к нему в объятия, прижимаясь всем телом и взглядом умоляя не томить ее более ожиданием.
Казалось, что глубине её глаз, подернутых страстной дымкой, он легко мог бы рассмотреть собственное отражение…

Не в силах более сдерживаться, да и не видя к тому причин, Родион увлек Тату за собой, на диван, где, позволив посыпаться на пол разноцветным подушкам, они почти сразу слились в единое целое, целуясь в исступлении и без тени стыда лаская друг друга. Задыхаясь от невероятной нежности и счастья полного обладания любимой женщиной, он шептал слова любви: бессвязно, толком даже не осознавая того, что слетает с его губ, до тех пор, пока обоих не настигла сладкая агония. И тогда, издав хриплый стон и уткнувшись губами в изгиб Таниной шеи, он вновь замер в нежном горячем коконе её рук и ног, сплетенных вокруг его тела, ожидая, пока хоть немного выровняется дыхание и пульс, а мозг вновь обретет способность разумно мыслить.

Так же, как и сам Родион, не в силах даже пошевелиться, Тата, тем не менее, не спешила отпускать его, наслаждаясь тем волшебным чувством, когда два человека, пусть и совсем ненадолго, становятся вдруг будто бы единым целым. После того, как это случилось между ними впервые, каждый следующий раз становился все лучше, а переживаемая буря эмоций обогащалась все новыми оттенками и красками. И теперь уже Тата не могла представить, как жила раньше, не зная этих ощущений. Как могла творить, не пережив никогда этого экстаза и счастья, совершенно не похожего ни на одно впечатление, которое доводилось прежде переживать. И все это подарил ей он, безвольно распластавшийся рядом – и всемогущий. Сильный и слабый. Нежный и беспощадный. Любимый…
Едва отдышавшись, Тата слегка пошевелилась, впервые за последние минуты сполна ощутив немалую тяжесть прижимавшего её спиной к велюровой обивке дивана мужского тела. Мгновенно догадавшись о её дискомфорте, Родион тотчас поднялся и сел, а Тата так и осталась лежать, закинув на него ноги, пытаясь после из чистого хулиганства то пощекотать пальцами его щеку, то, едва дотянувшись, и вовсе засунуть их ему в рот. Не выдержав этих издевательств, в какой-то момент Елагин даже в шутку прикусил её за мизинец, заявив, что если Тата немедленно это не прекратит, в следующий раз попросту возьмет – и окончательно его отгрызет. А потом съест.

- То есть, мне следует это понимать, как угрозу? – рассмеялась она в ответ, принявшись усердствовать еще больше. – Или как то, что в твоем доме попросту больше нечего есть?

– В моем доме еда прошлогодняя, – отшутился Родион, с вожделением глядя на нежно-розовую Танину пятку и легонько поглаживая её пальцами. – Но подкрепиться бы действительно не мешало. Как там у Шиллера? «Миром правят любовь и голод»? Что ж, готов признать, что старик был чертовски прав: никогда еще я не испытывал оба этих чувства одновременно с такой силой, как сейчас!

Поднявшись с дивана, он облачился в домашний халат, а Тату нарядил в свою рубашку. Из-за разницы в росте, та достала ей почти до колен, неожиданно придав настолько соблазнительный вид, что Родиону стоило некоторого труда удержать помыслы в русле добычи пропитания для себя и возлюбленной, не позволив им вновь резко утечь в сторону плотских наслаждений.
Поиски начали с кухонного буфета. К немалому разочарованию, из еды там обнаружились лишь полбуханки хлеба и банка с вареньем. Да еще чай и вазочка с колотым сахаром.

– Негусто! – сморщив нос, констатировала Тата, окинув взором весь предлагаемый ассортимент. А потом снова повернулась к нему и спросила – почему-то шепотом: - Слушай, а у тебя здесь есть чулан?

- Есть, - лаконично ответил он, тоже перейдя на шепот. – А что?

- Да то, что там часто хранится самое вкусное! – объяснила она, взглянув на него, словно на слабоумного.

- Ах, в этом смысле! Ну, пойдем, поищем! Только прежде нужно зажечь свечу – иначе, боюсь, вообще ничего не разглядим.

- А давай, может, лучше… ты сам, без меня? – потупившись, она смущенно заковыряла паркет и умолкла.

- Это еще почему? А ты?

– А я мышей боюсь! – воскликнула она, вспыхивая как спичка. – Как можно этого не понять, Елагин?! Вдруг, я загляну, а она оттуда мне навстречу! Ужас!

– Тата, ты как маленькая! – Родион затрясся от смеха. – Да ведь они сами боятся тебя куда сильнее, чем ты их!

- Неважно! Я туда не пойду, даже с тобой. Лучше умру с голода, раз ты такой бесчувственный болван! – заявила Тата, надувая губы и становясь в позу рассерженной женщины.

– Все мужчины в той или иной степени болваны, – философски заметил Родион, пряча улыбку в усы: даже в гневе она казалась ему прекрасной. – Хорошо, как прикажешь, моя госпожа! Пойду, значит, и отдамся мышам на съедение в гордом одиночестве! А ты пока можешь поставить на плиту чайник, справишься?

 Отправлено: 07.09.20 22:25. Заголовок: - Даже не сомневайся..

- Даже не сомневайся! – оглянувшись на стоящую неподалеку газовую плиту, с гордостью ответила Тата – пока еще редкость здесь, в Москве, в Париже эти кухонные приспособления имели довольно широкое распространение. Имелась одна такая и в той квартирке, где обитала сама девушка. И хотя кулинария не входила в круг её интересов, после полугода самостоятельной жизни вдали от родительского дома, где на кухне всегда хозяйничали исключительно специально обученные слуги, представление о том, что надо сделать, чтобы зажечь под конфоркой огонь и как затем водрузить на него чайник, у неё точно имелось.
- Прекрасно! – кивнул Елагин, оставляя свою женщину, как и подобает, хлопотать над очагом, а сам отправился «на охоту» – рывком открыл дверь в чулан позади кухни. На ногу тотчас шлепнулся мягкий тёплый комок, который он, не глядя, отбросил в сторону и принялся шарить руками по полкам.
– Что ж, могу тебя порадовать, моя милая, голодная смерть нам пока не грозит – здесь есть колбаса и сыр!
– Ура! – весело воскликнула Тата, как раз закончившая возню с конфоркой, огонь под которой, видимо, от длительного неупотребления всё никак не желал разгораться. Добиться своего удалось только с третьей или четвертой спички. – Чай тоже скоро будет!
Поставив большой медный чайник греться, она вновь обернулась к Елагину, но внезапно узрев прямо у себя под ногами мышь, выброшенную им минуту назад из привычной среды обитания, завизжала, что есть мочи. А еще через мгновение уже повисла у него на спине, обхватив сзади за шею и испуганно поджимая под себя ноги.
- Что такое?! – едва не выронив колбасу, которую затем срочно пришлось временно вернуть на полку, Родион с трудом расцепил похолодевшие Танины пальчики, судорожно сжатые чуть ли не вокруг его горла, и медленно развернулся. В то время, пока сама девушка, хватаясь, словно демон за грешную душу, теперь уже за отвороты воротника его халата, наотрез отказывалась не то, что успокоиться, но даже открыть накрепко зажмуренные глаза. Не зная, как её утешить, Елагин вначале даже растерялся, но потом просто обнял и стал ласково гладить по спине. И это оказалось наиболее эффективным решением.
– Она ушла? – спросила Тата, когда её бешено бьющееся от совершенно иррационального ужаса сердце, наконец, начало понемногу успокаиваться.
– Кто? Мышь?.. – Родион усмехнулся. – Говорю же, она и так-то нас боялась. А уж после концерта, который ты ей закатила, небось, и вовсе до сих пор валяется без сознания где-нибудь, в самом дальнем уголке своей норки.
- А вот не надо было попадаться у меня на пути!
- Да-а, теперь-то уж она точно запомнит об этом на всю свою жизнь! И я вместе с ней! – вновь улыбнулся он Тате, легонько касаясь губами её лба и щек, на которые после пережитого испуга постепенно возвращался их обыкновенный нежный румянец. Потом потянулся к губам, намереваясь продолжить поцелуи. Но, вместо того, чтобы ответить на эту ласку, Таня вдруг открыла глаза и с ехидцей в голосе напомнила, что они вообще-то, кажется, только что собирались поесть…
Голод в результате утолили сладким чаем и сделанным её же заботливыми руками бутербродами с сыром и колбасой. Поначалу немного разочарованный тем, что Тата не ответила на его очередной любовный порыв, Родион, впрочем, почти мгновенно об том забыл, поглощая пищу с тем особым удовольствием мужчины, еду для которого приготовила его любимая. А еще, глядя на Тату, он вновь поймал себя на том, что любуется даже тем, как она ест: не спеша и наслаждаясь вкусом.
Сразу после импровизированной трапезы, Родион повел Тату в свой кабинет. Однажды он пообещал показать ей свои семейные фото. И теперь для этого, пришло, кажется, самое удачное время. Перекидывая одну за другой страницы большого альбома, где чередовались лица отца, матери, сестры и её мужа, дядюшек и кузенов, он объяснял, кто есть кто, и с радостным трепетом представлял, как вскоре будет знакомить невесту с родными уже воочию.
– А вот фотографии Дмитрия Кирилловича у меня нет, – посетовал Родион, перевернув последний лист. – Как думаешь, согласится он как-нибудь при случае попозировать мне вместе с Ольгой Дмитриевной?
- Мне кажется, ему это будет даже приятно! Да и маме тоже. Сегодня же у них об этом спрошу! – заверила его Тата.
– А еще в этом альбоме мне по-прежнему очень не хватает твоей фотокарточки, – отложив в сторону тяжелый фолиант, он обнял её за плечи, вновь привлекая к себе. – И лучше бы их было сразу две, чтобы одну я поместил в альбом, а вторую всегда мог бы держать при себе.
- Да зачем тебе фото, если мы все равно скоро поженимся и больше никогда не расстанемся?! Ведь никогда же, правда?
– Правда, любовь моя… - прошептал Елагин, склоняясь к её губам, и не встречая более ни малейшего сопротивления.
Вскоре руки девушки вновь крепко обвили его шею, а с губ, под действием его всевозможных ласк, начали слетать тихие стоны. И тогда, чувствуя, как в крови опять закипает желание, он просто поднял Тату с её места и, пересадив прямо на край стола, расположился между её бедер. А еще через мгновение весь окружающий мир вновь исчез. И остались лишь только двое: он и она.

 Отправлено: 17.09.20 21:28. Заголовок: В Успенский переулок..

В Успенский переулок, возвращались уже практически в сумерках. Поначалу Тата хотела уехать домой одна, но Родион, улыбаясь, напомнил, что он, как порядочный кавалер, обязан вернуть ее туда же, откуда и забрал. И там передать из рук в руки родителям – как и пообещал ранее Ольге Дмитриевне.

На сей раз он нанял таксомотор – так было быстрее и теплее. Впрочем, замерзнуть, находясь друг от друга в непосредственной близости, им и так определенно не грозило, хотя страсть была на время утолена и не снедала с прежней силой. Устроившись на заднем сидении вместе с Родионом, счастливо утомленная его амурным пылом, Тата вскоре заклевала носом, доверчиво склонив голову на плечо любимого. И после, когда оставив такси дождаться, тот проводил ее до дверей дома, едва смогла дождаться, пока лакей откроет и впустит её внутрь, испытывая при этом лишь одно желание: поскорее проскользнуть к себе в комнаты, не встретив по пути никого из родных, а там – забраться под одеяло и спать. Спать, как сурок, до завтрашнего утра!

Внизу, в холле – как и в большой гостиной, к её удаче, никого не оказалось. Родители еще не вернулись от друзей, Стёпка в компании собственных приятелей-сокурсников кутил где-то в городе, отмечая успешно сданные накануне экзамены, Санька же, еще днем, должна была отправиться с ночёвкой к тётушке Наталье, а младших мальчиков давно уложили в их кроватки. Потому весь дом был, можно сказать, в полном распоряжении Таты. Редкая ситуация, которую она, между прочим, всегда любила. Но сейчас сил не осталось даже на радость. Так что, войдя к себе, девушка сходу закинула на кушетку в будуаре муфту, шапочку и ридикюль, а затем, остановившись у зеркала, сразу же принялась стягивать с себя остальную одежду. Удачно и вовремя заметив при этом над ключицей маленький синяк – должно быть, след от особенно рьяных поцелуев Елагина. Подойдя к зеркалу чуть ближе и разглядев его повнимательнее, Тата покачала головой и усмехнулась. Ну что же делать, в ближайшие пару дней ей придется выбирать блузки с высоким закрытым воротом. А Родиону – выслушать маленькую нотацию и рекомендацию впредь быть аккуратнее и сдержаннее, если уж ему действительно так важно заботиться об её репутации в глазах семьи…

Побросав снятые вещи на кушетку, Тата с наслаждением облачилась в шелковую ночную сорочку, нежно обволокшую её своей прохладной гладкостью. В последнее время она стала гораздо восприимчивее к различным приятным ощущениям, вроде прикосновения к коже деликатных тканей, или аромата изысканных духов. А еще, впервые купаясь в бесконечном обожании влюбленного в неё мужчины, наконец-то почти поверила, что красива, полюбив заботиться о собственном теле уже не только ради его чистоты, но и для того, чтобы еще больше нравиться. Еще сильнее манить к себе, находя и в этом некое неведомое прежде, почти чувственное, удовольствие самоутверждения. Даже теперь, в одиночестве, Тата не смогла отказаться от того, чтобы, вновь проходя мимо зеркала, не задержаться на мгновение и не окинуть себя с головы до ног довольным взглядом… И лишь потом юркнула, наконец, в постель, где, укутавшись теплым пуховым одеялом, принялась лениво перебирать прихваченные с секретера, доставленные еще днем письма, проглядывая имена отправителей и раздумывая, какое из посланий прочесть прямо сейчас, на сон грядущий, а что лучше оставить до завтра, пока внезапно не наткнулась на тот конверт, что был надписан Мартой Штетлер. Одна из со-управительниц Гранд Шомье, наряду с Клаудио Кастелучо и Алисой Данненберг, она была именно той, кому Тата около года назад и решилась написать письмо с просьбой о приеме в академию. Её же девушка считала своей основной наставницей, хотя правила допускали обучение и без преподавателя. Последнее стоило для слушателей даже несколько дешевле, но Дмитрий Кириллович сразу сказал, что этот вопрос не должен Тату волновать, главное – цель, которой она желает добиться… Вот только желает ли на самом деле?

Глубоко вздохнув, она осторожно надорвала бумагу и извлекла сложенный втрое лист, на котором, мадам Штетлер, не любившая растекаться мыслью по древу и в личном общении, сразу после формальных приветствий задавала своей ученице единственный вопрос: намерена ли та в ближайшее время продолжать обучение?

«… Полагаю, вы прекрасно знаете, шери, что наша Академия является художественной школой открытого типа, не имеющей закреплённого, рассчитанного на несколько лет образовательного курса, поэтому можно записаться на занятия в течение нескольких месяцев, недель и даже дней или посещать студии почасово. Тем не менее, нам все равно требуется некоторая определенность. В вашем случае это обусловлено еще и тем, что плата за обучение была внесена сразу за весь год вперед. Помимо самого высокого качества обучения, мы стремимся к наивысшему доверию и порядочности в отношениях с нашими студентами. В том числе и в финансовых вопросах. Потому убедительно прошу вас в ближайшее же время сообщить мне о своем решении, дабы мы могли незамедлительно решить вопрос о возврате неиспользованных денежных средств…»

Отложив письмо в сторону, ибо дальнейшее его содержание вряд ли могло прибавить что-либо к уже прочитанному, Тата снова вздохнула.

Что же, этого следовало ожидать, учитывая, что её московские каникулы продолжаются уже существенно дольше, сверх того, что сама она запланировала, отправляясь домой под Рождество. Но кто же знал тогда, как сложатся дальнейшие обстоятельства? Кто мог представить, что отношения с Родионом не просто возобновятся, но зайдут за ту грань, после которой для всякой порядочной женщины возможен лишь брачный союз. Ведь, сколь горячо бы ни желала считать себя убежденной либертинкой, в глубине души Тата все еще не чувствовала уверенности в том, что именно такова её истинная суть. Искусство значило для нее многое, почти всё. Но именно это маленькое «почти» и не давало душе покоя. Что, если она, и в самом деле, не настолько сильна, чтобы отречься ради него от прочих человеческих радостей – таких, как семья, материнство? Да и нужна ли такая жертва этому божеству? Ужели невозможно совместить полнокровное творчество и счастливую жизнь рядом с любимым и понимающим человеком. Таким, как Родион – самый терпеливый, самый добрый и любящий мужчина из тех, с кем доселе сводила ее судьба. А еще – современный и просвещенный, который уж точно не станет противиться тому, что является столь же неотъемлемой частью жизни Таты, как и их любовь! И потому наверняка спокойно отнесется к её желанию закончить обучение. А чтобы не расставаться после свадьбы, они… вполне могут уехать в Париж вдвоем!

Озаренная этой внезапной идеей, показавшейся вдруг спасением и решением сразу всех возможных проблем, Тата резко села в постели. И почему это не пришло ей в голову раньше? Они просто уедут во Францию и будут жить там, пока она не закончит учебу, а потом – вернутся назад, в Россию. А может, и не вернутся вовсе, как знать?

Конечно, у Родиона есть его служба, но для человека его положения и достатка это скорее прихоть, нежели необходимость. Дмитрий Кириллович, например, никогда нигде не служил, но ведь вполне же находит, чем себя занять, то же, наверняка, и Елагин… В конце концов, они будут вместе, вот что главное!

Да, это, несомненно, наилучший выход из ситуации, постановила, она, наконец, вновь успокаиваясь и приходя в предшествующее чтению послания мадам Штетлер благодушное и расслабленное состояние. Завтра же утром следует написать ей ответное письмо, подробно и откровенно изложив все свои обстоятельства и причины задержки в Москве. Она ведь тоже женщина и любила, поэтому, конечно же, непременно Тату поймет и разрешит сделать небольшой перерыв в учёбе – чтобы после свадьбы, как только все устроится с Родионом и их окончательным переездом во Францию, та могла сразу же вернуться в академию и закончить курс.

С этой мыслью Тата и уснула в тот вечер, непривычно для себя рано, и с чувством глубокого удовлетворения, какое накатывает лишь тогда, когда удается легко и просто разрешить, казалось бы, очень сложную и не имеющую надежды на благополучный исход, проблему.

 Отправлено: 17.09.20 21:36. Заголовок: спустя несколько дне..

спустя несколько дней

Билет на обратный путь до Москвы Елагин купил сразу же по приезде в Петербург, в конторе железной дороги на Малой Морской. И сейчас, торопливо вышагивая по перрону Николаевского вокзала с дорожным баулом и портфелем в руках, он желал поскорее попасть в тёплое купе и согреться под мягким шерстяным пледом. Мороз в столице к вечеру усилился, и Родион, трясясь на извозчике по Невскому, изрядно продрог на пронизывающем ветру. «Буфет закрыт, а чай в поезде подадут только утром», – корил он себя за забывчивость. Получить кипяток в кубовой на последующих станциях без личного чайника не представлялось возможным, разве что в купе окажется запасливый попутчик.
Елагину бросилось в глаза, что в этот час провожающих на перроне немного. Он и сам не позволил родителям ехать на вокзал, простились дома. Юлия Константиновна не сдерживала слёз. Михаил Михайлович вначале бодрился, но потом и сам расчувствовался.
– Да хранит тебя господь, – напутствовал он сына.
В сильнейшем волнении от расставания с ними Родион обещал в скором времени приехать вновь, на этот раз с Татой. Ему не терпелось познакомить родителей с той, которую он боготворил и уже считал своей женой. Сватовство к Татьяне Александровне Веригиной не являлось для Елагина пустой формальностью. Напротив, в день Таниных именин он собирался официально просить у Дмитрия Кирилловича руки его падчерицы и рассчитывал на родительское благословение. Более тянуть с предложением руки и сердца любимой девушке непростительно. Он понимал, что Ольга Дмитриевна, как мать Таты, да и сама она ожидают от него этого шага. Однажды Родион едва не потерял Тату из-за своей нерешительности, и не мог допустить этого вновь. Особенно теперь, когда она доверилась ему.
Сдав баул в багажный вагон, Родион прошествовал мимо почтового и вагонов первого класса, но задержался у следующего, спального микста, выкрашенного в жёлто-синие цвета. За задернутыми плотными шторами силуэты людей едва просматривались в окнах вагона. Елагин протянул билет проводнику и, не скрывая своего раздражения, смотрел, как тот сверяет на просвет выдавленные компостером на «картонке» номер поезда и класс вагона. Длилось это «представление» непростительно долго. Зябко кутаясь в пальто, Родион вздохнул, выпустив изо рта облачко пара, и мысленно отругал проводника за самое настоящее «иезуитское» бесчувствие. И когда служащий, наконец, спрятал билет в кармашек своей кожаной сумки на ремешке, и, почти по-военному козырнув, указал Родиону Михайловичу номер его купе, он буквально ворвался в тамбур вагона и толкнул дверь в коридор. В глаза ему ударил электрический свет.
Мелькнула и тут же скрылась в одном из купе женская фигурка в тёмном платье, Родион успел заметить лишь длинные светлые локоны. Ему внезапно стало жаль, что Тата обрезала свои прекрасные белокурые волосы. Он так и не спросил у неё, зачем она это сделала. Впрочем, короткая стрижка вовсе не портила Танино лицо. А этот жест, которым Тата заправляла выбившуюся прядь за ухо! В такой момент Родион, кажется, завидовал пальцам её руки, и хотел, чтобы это право – дотрагиваться до Таниных ушей – принадлежало только ему.
В купе, в которое вошёл Елагин, одно из мест было занято солидного вида немолодым мужчиной в твидовом английском костюме. Как видно, он коротал время за чтением газеты, но, завидев вошедшего Родиона, тотчас оставил это занятие и поднялся навстречу. После взаимных приветствий и представлений Елагин начал устраиваться в купе и надеялся, что попутчик не станет докучать ему. Но как только поезд тронулся и начал набирать скорость, мужчина заметно оживился и завёл разговор.
– Позволю себе спросить, Родион Михайлович, по какому ведомству служите? Не по транспортному ли?
– Точно так, – сдержанно ответил Елагин, – вы весьма проницательны, Антон Карлович.
– Стало быть, в столицу приезжали по служебным делам?
– Навещал родителей, – пояснил Елагин. – Я петербуржец по рождению, но в настоящее время служу в Москве. А вы, господин фон Люце? – из вежливости спросил он.
– Навещал родные могилы. Один из моих славных предков когда-то был комендантом Гатчины, – с оттенком гордости произнёс Антон Карлович и вздохнул.
– Так вы из тех самых фон Люце?.. – уточнил Родион. – Славная фамилия!
– Увы, я не столь знаменит, как мой двоюродный дед, но до выхода на пенсию прослужил России почти сорок лет, из них последние десять – в Министерстве торговли и промышленности. Ездить приходилось часто, – признался Антон Карлович. – И какие новшества нам приготовило Министерство путей сообщения? Признавайтесь, Родион Михайлович! Если это не государственная тайна, разумеется.
Елагин усмехнулся:
– Помилуйте, господин фон Люце.! Я всего лишь чиновник Управления московскими железными дорогами в чине коллежского асессора. Но мне известно, что в нынешнем году на Николаевской железной дороге, а если говорить точнее, между Москвой и Петербургом, будет опробован поезд-гостиница.
– И?..
– Высочайший уровень комфорта. Настоящий шик для избранных, царство роскоши и изысканных манер,– с улыбкой пояснил Елагин, наслаждаясь произведённым на попутчика эффектом. – Вагоны только первого класса, номера из 2–3 комнат, в которых можно принять ванну с горячей водой, а если почувствуете голод, то заказать горячую еду из ресторана. По внутреннему телефону поезда!
Фон Люце откинулся на спинку дивана и удовлетворённо кивнул в ответ.
– Однажды мне довелось путешествовать в сибирском экспрессе «Петербург – Иркутск», в том самом, с библиотекой и тренажерным залом, – признался он, прищурив глаза и посмеиваясь.
– Уверен, что вы воспользовались ими, – поспешно произнёс Родион, желая закончить беседу.
На него навалилась неодолимая усталость и начало клонить в сон. Он извинился перед Антоном Карловичем и принялся разбирать постель. Какое-то время он не спал, ворочаясь под мерный стук колёс. Припоминал события уходящего дня и заново переживал их. Он скучал по Петербургу, но не так, как раньше. Здесь прошли его детство и отрочество, и он ощущал, как сильно привязан к своей семье. Стоило увидеть лица родных, когда он, никого не предупредив, рано утром появился на пороге родительского дома, чтобы понять, насколько сильно они любят его, а он – их. Сильнее была лишь его любовь к Тате. Сумасшедшая и всепоглощающая. А ещё – счастливая.
Родион был честен перед самим собой: он хотел быть уверенным, что родители одобряют его желание жениться на Татьяне Веригиной. Тата станет частью большой семьи Елагиных. Именно за этим он приехал в Петербург. Но не только. Требовалось обсудить с отцом важные финансовые вопросы, включая расходы на свадьбу. Михаил Михайлович встретил известие о скорой женитьбе своего наследника со сдержанной радостью, присущей мужчинам, и пообещал позвонить графу Игнатьеву и переговорить на столь деликатную тему.
Родион же попросил ничего пока не рассказывать Марго, чтобы слухи о предстоящей свадьбе молодого графа Елагина не распространились прежде времени по всему Петербургу и за его пределами. Юлии Константиновне не удалось спрятать улыбку от близких: она лучше всех знала свою единственную дочь. Маргарита обожала свадебные хлопоты и мечтала переженить всех вокруг, включая любимого старшего брата. Граф Кронгхольм смотрел на увлечения своей юной жены сквозь пальцы, считая их невинными забавами. Родион заверил родителей, что самолично известит Марго о своём намерении жениться на падчерице графа Игнатьева. Но не ранее, чем привезёт Тату в Петербург.
После его слов все трое переглянулись и рассмеялись.
И это было последнее, о чём вспомнил Елагин, прежде чем забыться крепким сном.

Его разбудил проводник, справлявшийся, когда следует подать чай. Родион посмотрел на часы: до Москвы оставалось чуть более часа пути. Обнаружив, что находится в купе один, Родион расспросил проводника о своем попутчике. Оказалось, фон Люце сошел с поезда на предыдущей станции, и удивленный этим фактом Родион вспомнил, что так и не удосужился спросить самого Антона Карловича, куда тот направлялся. И даже чаю вместе не попили.
В Москву прибыли по расписанию. Родион сожалел, что предстоит еще несколько дней разлуки с Татой – до самых её именин. Они не виделись всего два дня, а казалось, прошла вечность. Вот если бы на Кудринской был телефон! Родион вынужден был признать, что без помощи графа Игнатьева ему не обойтись. В подобных случаях важны связи, а не деньги.
Как только поезд полностью остановился, Родион вышел из вагона и вдохнул свежий утренний воздух. Он оказался таким же холодным, как и столичный. Но снега в Москве было больше, чем в Петербурге. И людей на вокзале. На перроне приехавшие смешивались с отъезжающими и встречающими в пёструю толпу, слышались крики носильщиков и паровозные гудки. Елагин почувствовал, что уже начинает привыкать к этому шумному и так не похожему на Петербург городу.
Он сунул руку в карман пальто и нащупал квитанцию. Так и есть: забыл получить свой баул, в котором вёз, по меткому определению матери, «полное боевое снаряжение фотографа»! Родион заторопился к багажному вагону.
Его обогнала стройная дама в модном полушубке. Из-под её шляпки, в январскую стужу почему-то не покрытой (как он полагал, из пустого женского кокетства) пуховым платком, выбивались пряди светлых волос. Ему показалось, эту женщину он видел в вагоне поезда.
– Госпожа Криницкая! Илария Павловна! - раздался позади чей-то голос.
Дама обернулась, и Родиону удалось рассмотреть её. Она была молода, чуть старше Таты. Черты её лица отличались изысканной, но чересчур меланхоличной красотой. Такие лица он встречал на полотнах знаменитых художников Возрождения.
– Вот вы где… – запыхавшись, произнёс молодой человек ничем не примечательной наружности, нагоняя девушку.
– А!.. Это вы, Петя. Стало быть, князь не приехал…
Она отвечала ему холодно и равнодушно.
– Как видите…– Молодой человек смутился. – Пойдёмте, Илария Павловна, мне велено отвезти вас домой.
Заметив проходящего мимо Родиона, они замолчали. Девушка скользнула по Елагину удивлённым взглядом, словно не ожидала здесь увидеть кого-то ещё, и тотчас отвернулась. Елагину стало неловко оттого, что он невольно помешал их разговору, но уже через минуту он потерял пару из виду, а потом и вовсе забыл о них. Какое ему, право, дело до чужой жизни? В своей бы разобраться…

 Отправлено: 30.09.20 01:23. Заголовок: Буквально на следующ..

Буквально на следующий день после того, как Родион уехал к родителям, на Москву налетела трехдневная вьюга, после которой небо вновь, всего за одну ночь, неожиданно прояснилось. А мороз настолько окреп, что даже привычные к зимним холодам горожане, если возникала нужда перемещаться по улицам пешком, старались идти побыстрее и кутали мгновенно индевеющие носы и подбородки за высокие меховые воротники и в толстые шарфы. Потому, несмотря на яркое солнце, погода в целом к прогулкам не располагала. Но Тату это, в общем-то, и не волновало. Она всегда была домоседкой, и оттого даже любила такую погоду, при которой можно смело позволить себе никуда не выходить, а лишь выглянуть ненадолго в окно, подивившись очередной причуде природы, да и отправиться вновь по своим обычным домашним делам. Подобное времяпровождение навевало на неё не скуку, а спокойствие и вдохновение. Потому, вероятно, впервые за последние недели ей вдруг вновь захотелось рисовать. Ничего серьезного. Эскизы простеньких натюрмортов, сделанные по памяти наброски жанровых сцен из парижской жизни, лица людей… случалось, что в день из-под ее руки выходили сразу по несколько таких работ. Но уже на вечер каждого из них, рассмотрев повнимательнее, большую часть написанного Тата безжалостно отправляла в камин, признавая своими неудачами. Происходило странное: из ее рисунков будто бы куда-то вдруг испарилась та самая легкость и «полётность штриха», за которую их прежде так часто хвалили учителя и даже однокашники по Академии. А на смену ей ничего не приходило. Но, думая об этом с также непривычной для себя отстраненностью, Тата отчего-то не впала в панику - что непременно случилось бы с нею раньше. И даже почти не волновалась. А напротив – будто бы успокоилась, все более убеждаясь, что поступила верно, когда отослала в Париж письменное решение о том, чтобы взять паузу в учебе. Пока – на полгода. А там, дальше… кто знает?

Впрочем, такими мыслями она предпочитала ни с кем не делиться. Даже со Стёпой, который, однако, не только заметил происходящие перемены, но и первым из всех домашних решился узнать, отчего Тата в последние дни так тиха и задумчива, что даже не похожа на себя?

- Быть может, я просто, наконец, повзрослела? – усмехнулась она в ответ. И прибавила. – Разве же не об этом все вокруг меня так давно мечтали?

На что Стёпа, слегка нахмурившись, заметил, что воплощать чужие мечты, отказываясь при этом от собственных – не очень хорошая идея, которая в итоге обычно никому не приносит счастья.

- Но я уже счастлива! Очень счастлива, правда!

Рассмеявшись, Тата расцеловала брата в знак благодарности за заботу – одновременно прекращая тем разговор, что бередил в едва успокоившейся душе тревоги, о которых хотелось вспоминать пореже.

- Это просто в очередной раз заканчивается мой персональный год. Вот и подвожу кое-какие итоги, - пояснила она, имея в виду приближающиеся собственные именины.

Праздник этот – не только у Тани, конечно, но и у всех остальных членов их большой, дружной и не слишком религиозной семьи обычно отмечали шумно и весело. В честь взрослых устраивались изысканные приемы для родных и близких. Детям же, когда те были малы, организовывали персональные праздники, попасть на которые считали за счастье все их маленькие подруги и друзья, вспоминая затем эти представления с цирковыми артистами, увлекательными играми и прочими дорогими сердцам малышни развлечениями целый год, вплоть до следующих именин. Со временем детские увеселения превращались в почти взрослые домашние балы для юных барышень и кавалеров. А в честь собственного семнадцатилетия, Тата получила уже полноценный бал. Которым родители – и прежде всего мама – постаралась хотя бы отчасти компенсировать невозможность присутствовать на том приеме, что стал для Тани её светским дебютом. Заменив сноху, пребывающую на последних днях ожидания очередного пополнения семьи, дуэньей для старшей внучки выступила тогда сама вдовствующая графиня Игнатьева. Не менее пышным был праздник и в честь ее восемнадцатилетия, а в прошлом году главным событием стал даже не сам бал, но то, что именно в тот день Родион впервые открылся ей в своих нежных чувствах… А теперь, спустя год после этого, родные наконец-то узнают и об их столь долгожданной для всех помолвке.

Вспоминая об этом, Тата неизменно улыбалась, представляя себе счастливые лица родителей и ощущая особенное удовольствие от того, что, кажется, впервые в жизни поступает правильно. И не чувствует, что поступок её входит во внутреннее противоречие с тем, чего хочется на самом деле. Пусть и снова с легкой примесью этого своего извечного противного маленького «почти».

Хотя, уж теперь-то оно-то точно из разряда тех самых, которыми можно с легкостью пожертвовать, и которыми абсолютно не трудно безо всякого сомнения пренебречь…

 Отправлено: 01.10.20 14:25. Заголовок: Чем ближе приближали..

Приближались именины Таты,и тем сильнее Елагин ощущал странное волнение. Стараясь унять его, он проявлял на службе повышенное рвение, за что получил благодарность от начальства и повод позлословить некоторым сослуживцам. «Выслуживается!» – был их вердикт за спиной. Родион отвечал на это безукоризненной вежливостью воспитанного человека: владеющий собой владеет и ситуацией. Известно ведь, что Москва и Петербург давние соперники, и жители обеих столиц – бывшей и нынешней – излишне придирчивы друг к другу. А завистников и недоброжелателей у него и раньше хватало. Елагин ничьей благосклонности на службе не искал, работал усердно не за чины и награды, а потому что не умел иначе. "Служи верно, кому присягнешь", – девиз русского дворянства. И он ему безукоризненно следовал.
Волнение он испытывал по причинам сугубо личным, но исключительно важным и очень приятным. Родион Михайлович собирался жениться, о чём по понятным причинам пока никому, кроме родителей не рассказывал. А в сознании любого мужчины женитьба означала принятие ответственности и упрочение собственного положения в свете. По здравом размышлении Елагин еще хотел оставить после себя потомство. Но, главное, он желал сделать счастливой Тату Веригину, и не мыслил себя без неё. Он готовился просить её руки у Дмитрия Кирилловича и надеялся на благополучный исход дела. Да и не могло быть иначе! Но волнение не отступало.
Раз за разом он обдумывал, что скажет графу, прося Таниной руки, а в последний раз даже произнес сей монолог, стоя перед зеркалом. Родион станет заверять Игнатьева в своей любви к Татьяне Александровне и желании заботиться о ней, делить радости и печали до скончания дней своих. Но эти простые слова, бывшие некой условной формулой сватовства, которую до Елагина озвучили тысячи других мужчин, упоминая других женщин, на самом деле выражали и его истинные чувства. Женщины нуждаются в любви, поддержке и понимании со стороны мужчин, в этом не было сомнений, но Родион также понимал, что некоторым из них требуется определённая доля свободы и возможность явить себя миру посредством образованности и таланта. Вправе ли он лишать такой возможности Тату, если она пожелает продолжить учёбу?.. Он не находил ответа, и ничей совет, испроси он его у кого-нибудь, не помог бы. Оставалось довериться своим чувствам.
Елагин заранее велел слугам подготовить его фрачный костюм из чёрного крепа на шёлковой подкладке и белую сорочку голландского полотна, и заказать цветы для графини и её дочери. Но выбор подарка на Танины именины он не доверил никому, считая это своей привилегией. Он потратил на поиски два вечера, побывав едва ли не на всех семи этажах роскошного "Мюра и Мерелиза". В глазах рябило от разнообразия товара, сияния люстр и количества бывающей здесь публики. Родион уж было отчаялся сделать выбор, когда в галантерейном отделении ему на глаза ему попался альбом для фотографических карточек разного формата, в переплёте из цветной кожи, имитирующей, как утверждал продавец, кожу тюленя, и с бронзовыми накладками под старое серебро, на которых можно сделать гравюру. К альбому, носящему гордое имя «Регина», имелась подходящая подставка, и Елагин подумал, что Тане его подарок должен понравиться. А уж он позаботится о том, чтобы все страницы альбома заполнились. Родион попытался припомнить, что он подарил Тате на прошлые именины, но отчего-то не смог. Словно стёр из памяти. Да и не имело это сейчас никакого значения!
Кольцо, которое Родион Михайлович готовился преподнести Тате в качестве залога его любви, он получил из рук матери. Фамильное украшение графов Елагиных Юлии Константиновне много лет назад надел на безымянный палец отец Родиона, а до него кольцо носили бабка и прабабка графа, которых он видел лишь на портретах. А теперь оно должно перейти его будущей жене. Спрятанное в старинный футляр изящной работы, кольцо с одним крупным и множеством мелких бриллиантов, рассыпанных по всей окружности украшения, являло собой великолепную драгоценность и подтверждало в глазах окружающих финансовую состоятельность и решительность намерений жениха. Семейное предание Елагиных гласило, что все обладательницы кольца были счастливы в браке, и, глядя на родителей, и в особенности на мать, Родион соглашался с этим. Длительный союз Михаила Михайловича и Юлии Константиновны лишь раз подвергался серьёзному испытанию судьбой. В тот год умер младший брат Родиона, пятилетний Георгий, которого в семье ласково звали Юрочкой. И боль от потери ребёнка никуда не ушла, лишь притупилась за годы.
Накануне именин Елагин почти не спал, а утром тихо порадовался, что кроме Таты, у него в Москве более нет знакомых Татьян, иначе пришлось бы до обеда ездить с визитами и поздравлять с днём ангела. По стечению обстоятельств в Москве всегда шумно справляли Татьянин день. Самые выносливые кутили в ресторанах до утра, а некоторые божились, что выпили бы и Москву-реку, да она замерзла. Но после известных событий 1905 года размах праздника поутих, чему лично Родион Михайлович был рад. Не приветствовал он попойки и безобразия.
Облачившись во фрачный костюм и имея более торжественный, чем обычно, вид, Елагин накинул пальто и вышел из дому. Извозчик уже поджидал. На сиденье лежали укутанные от мороза корзины роз, под ними покоилась бутылка игристого вина и альбом для Таты в подарочной бумаге. Родион сунул руку во внутренний карман фрака и радостно выдохнул: футляр с кольцом был на месте. Можно ехать.
Он вскочил в сани и крикнул:
- Гони, голубчик! В Успенский переулок!

Волнение Родиона усилилось, едва он спрыгнул с саней у дома Игнатьевых и попросил извозчика обождать ровно минуту. На негнущихся ногах («Выпить нужно было для храбрости!») он вошел в особняк и поймал слугу. По его просьбе тот занес в дом корзины с цветами, Елагин же взял вино и альбом.
В холле слуга принял у него одежду и тотчас отправился доложить хозяевам о приходе графа Елагина. Родион остался перед зеркалом, и принялся приглаживать волосы, чтобы унять волнение. Он вдруг нашел, что, счастливо улыбаясь, выглядит глуповато, и сердито насупил лицо. Но вышло хуже, и он расхохотался, чем привел в смущение проходившую мимо горничную.
Елагин попросил девушку отнести вино в кабинет графу Игнатьеву, а сам поднялся по лестнице на второй этаж. Родион оказался сегодня не первым гостем в доме Игнатьевых, и, обнаружив в гостиной знакомые лица, окончательно успокоился. На душе стало тепло и уютно, как было всегда, когда он приходил в гости к дядюшке. Он уже заметил в гостиной и его, и графиню, но продолжал искать глазами Тату. А когда нашёл, то дух захватило от увиденного, так она была хороша. Еще несколько шагов, и вот он уже подле неё.
– С днём ангела! – произнёс он, вкладывая в эти слова больше, чем они значили для других. Тата и была для него ангелом – светлым, чистым, прекрасным. – Это тебе. – добавил он, отдавая подарок и отчего-то смущаясь.

 Отправлено: 27.10.20 21:38. Заголовок: Весьма умеренно увле..

Весьма умеренно увлекавшаяся модой в течение всей своей предыдущей жизни, наряд для сегодняшнего вечера Тата выбирала долго и придирчиво. Дело было отнюдь не в стремлении оказаться в центре всеобщего внимания – будучи именинницей, в честь которой устроен весь праздник, это и без того совсем не трудно. Красивой – особенно красивой – Тате хотелось быть сегодня, прежде всего, для Родиона. Чтобы именно он любовался ею пуще всех остальных, чтобы гордился ее красотой и навсегда запомнил вечер, в который об их решении навеки связать свои судьбы наконец-то узнает весь мир. Потому, чтобы отыскать «тот самый» наряд, в мельчайших деталях оказался перебран почти весь её гардероб. Но оно того стоило. И, обнаружив в самых его недрах это вечернее кремовое атласное платье от Люсиль, Тата удивленно вскинула брови: как же так вышло, что она до сих пор не дала ему шанса её украсить?! Тотчас же в него облачившись, она замерла перед зеркалом, в восхищении разглядывая в отражении синий, отделанный полосами из синего атласа, тонкой бисерной вышивкой и бахромой из кристаллов, шифоновый лиф, украшенный довольно глубоким V-образным вырезом декольте и спинки, что изящно и ненавязчиво демонстрировали хрупкость ключиц и красоту шеи своей обладательницы. А такой же пояс, только более темного оттенка, самым выгодным образом подчеркивал тонкость её талии. Но главным украшением, пожалуй, выглядела короткая верхняя юбка все из того же синего шифона, чуть собранная спереди в горизонтальную складку, кокетливо приоткрывавшую кремовое кружево нижней юбки и шелковые цветы у самого края подола. Просто совершенство, что и говорить! И сама Тата выглядит в нем потрясающе, хотя еще год тому назад – теперь она, наконец-то, вспомнила – всерьез полагала такой наряд чрезмерно роскошным для своей простенькой внешности. Несмотря на то, что дядя Поль – а это он привез его прошлым летом в подарок из Лондона, убеждал, что все как раз наоборот. И что просто нет, и не будет на свете такого платья, которое было бы, её, Таты, в полной мере достойно.
Но тогда ей в это так до конца и не поверилось.
Потому, сердечно поблагодарив Павла Дмитриевича за добрые слова и внимание, она надолго убрала шедевр известной английской модистки подальше в шкаф. А после, видно, и вовсе о нём забыла. Чтобы теперь, обнаружив вновь, еще раз восхититься и признать правоту человека, чей тонкий вкус и какое-то почти сверхъестественное чутье во всем, касающемся красоты – как духовной, так и материальной, порой заставляло думать, что, приобретя в его лице великолепного дипломата, мир в то же самое время лишился того, кто во времена Древнего Рима назывался бы «арбитром прекрасного».

Вошедшие вскоре мама и младшая сестра лишь подтвердили эти мысли своими восторженными комментариями.

Потому сегодня, в день самого праздника, Тата чувствовала себя королевой не только по праву именинницы и виновницы торжества, но и от той внутренней уверенности в своей привлекательности, что красит порой даже больше наряда и дорогих украшений. Оттого успела получить за этот вечер, наряду с подарками и традиционными цветами, уже целый ворох самых изысканных комплиментов. Как от родных, так и от тех, кто, не зная наверняка, что сердце ее надёжно занято, искренне пытались увлечь ее внимание. Как раз одним из таких кавалеров оказался Роман Борисович Возницкий, младший брат жены Серёжи Левитина, Татиного кузена по линии Веригиных… Вернее, теперь уже, конечно, Сергея Аркадьевича. Окончив, как его отец, физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета, тот затем неожиданно всерьез увлекся воздухоплаванием. Даже получил несколько лет назад во Французском Аэроклубе диплом пилота-авиатора и, переехав в столицу, стал одним из членов Первого Российского товарищества воздухоплавания, устроившись инженером на предприятие Щетинина¹. В отличие от столь деятельного зятя, Ромочка Возницкий звезд с неба ни в прямом, ни в переносном смысле не хватал. Но был хорош собой, обладал веселым и легким нравом, а еще считался подающим надежды оперным исполнителем, чей прошлогодний дебют на сцене Большого театра в партии князя Елецкого удостоился весьма благосклонной рецензии от критиков, сравнивавших его с самим великим Баттистини².

Знаки внимания он оказывал Тате неизменно с их первой встречи, которая случилась еще в те времена, когда она не была знакома с Родионом. Но даже тогда она не находила в себе сил рассматривать его как кавалера всерьез. Теперь же и вовсе мысленно потешалась над почти по-дамски ажитированным, «артистическим» славословием Ромочки, который был поражен тем, как «фантастически и божественно» похорошела Тата за то время, что они не виделись. И одновременно посматривала в сторону двери, где вот-вот должен был появиться тот единственный гость, которого она ждала больше всех на свете.

И вот он, наконец, вошел. Тата заметила его первым, в который уж раз залюбовавшись высокой, статной и широкоплечей фигурой, которую так украшал идеально скроенный фрак, кажется, не сидевший так ладно ни на ком из присутствующих здесь мужчин.

Чувствуя, как учащенно забилось от радости сердце, Тата улыбнулась так светло и радостно, что ее собеседник, на долю которого до этой секунды выпадали лишь вежливые кивки и сдержанно высказываемый интерес, должно быть, опешил от удивления – пока не сообразил, что этот поток радостных эмоций обращен вовсе не на него.

Тем временем, сам Родион тоже её увидел и сразу же направился навстречу. А еще через пару мгновений уже поздравил и преподнес подарок. Оказавшийся при ближайшем рассмотрении немедленно сорвавшей оберточную бумагу девушки прелестным альбомом для фотографий.

- Мне очень приятно, спасибо! – устремив на него сияющий лаской взор, тихонько откликнулась Тата, с трудом удержавшись от того, чтобы добавить к стандартному светскому изъявлению благодарности уже привычное в отношении этого мужчины слово «любимый». Он улыбнулся в ответ. И в тот же миг вокруг них словно бы никого не стало – ни празднично одетых, шумных гостей, ни звуков музыки, что исполнял приглашенный сопровождать все сегодняшнее торжество струнный квартет… Исчезнуть не захотел разве что Ромочка, всегда чуточку слишком поглощенный собой, для того, чтобы понимать чужие эмоции. Потому именно он, в результате, и нарушил враз охватившее Тату и Родиона волшебное романтическое «оцепенение».

- Позвольте представиться, сударь! Мое имя Роман Борисович Возницкий, давний знакомый нашей милой Татьяны Александровны. А вас как изволите звать-величать?


_________________


¹Первый русский авиазавод, созданный в 1909 году столичным юристом С.С.Щетининым.

²Маттиа Баттистини (1856—1928) — итальянский оперный певец, баритон, приверженец школы так называемого «сладкого» пения, мастер бельканто.

 Отправлено: 30.10.20 01:38. Заголовок: Елагины всегда спр..

Елагины всегда справляли именины весело и шумно – с танцами, играми в шарады и преферанс. Их большой дом в такие дни был полон гостей, и все, в особенности виновник или виновница торжества, пребывающие в приподнятом настроении, ожидали в этот день чего-то невыразимо-чудесного, светлого и радостного, о чём после можно будет долго вспоминать. Угощались по старой русской традиции калачами и караваем, но главным блюдом был праздничный душистый пирог, обязательно сладкий, украшенный свечами и искусно скрученными из узких вальков теста заглавными буквами. Как любила повторять Юлия Константиновна, «пирог должен быть таким, чтобы о нём непременно до следующего года говорили гости!». А Михаил Михайлович на это отвечал: «И чтобы другой именинник завидовал и захотел ещё лучший…»
Игнатьевы отличались таким же радушием и любовью к праздникам, что и его семейство, и Родион обыкновенно чувствовал себя здесь как дома. Будучи родственником Дмитрия Кирилловича, он мог бывать в доме графа не только по особому приглашению, но и запросто, и весь последний месяц бессовестно пользовался этим преимуществом, чтобы находиться рядом с Татой. Но, кажется, она совершенно не возражала, и только слепой мог не заметить, что они стараются выдумать любой предлог, чтобы побыть вместе, а еще лучше – наедине. Родиона иногда посещала мысль, а не догадывается ли Ольга Дмитриевна, которую он считал умной и проницательной женщиной, о тех маленьких секретах, которые связывали их с Татой?.. Он хотел как можно скорее освободиться от всех тайн и жениться на дочери графини.
Елагин встретился с Таней глазами и заметил, как тут же изменилось лицо любимой. «Как должны быть счастливы люди, удостоившиеся такой светлой улыбки», - подумал он, вручая ей подарок. Он хотел поднести её руку к губам, но Таня принялась срывать обёрточную бумагу с его подарка, радуясь, как нетерпеливый ребёнок, и тем самым, вызвав у Родиона прилив глубокой нежности. Синий цвет её вечернего, безупречно скроенного и сшитого наряда оттенял голубизну глаз и «акварельную» прелесть лица. Родион оценил платье долгим восхищённым взглядом, догадываясь, что Таня хотела произвести впечатление в первую очередь на него.
Музыка, зазвучавшая в зале, торжественная и лиричная одновременно, приглушала слова, но влюблённые романтики свято верят, что способны изъясняться взмахом ресниц, поворотом головы, улыбкой и прочими уловками. Их же с Татой «разговор» был прерван, даже не начавшись. Обнаружив, что рядом с ними прохаживается один из приглашенных гостей, Елагин немало изумился, когда тот не только не извинился за вторжение и не исчез немедленно в любую другую из комнат особняка, а ещё лучше на чердак, но еще и внезапно оказался «давним знакомым нашей милой Татьяны Александровны»! Глядя на молодого человека приятной наружности, представившегося ему Романом Борисовичем Возницким, Родион испытал болезненный укол ревности, и на вопрос: «А вас как изволите звать-величать?» ответил чуть свысока:
- Граф Родион Михайлович Елагин, сударь. – И прибавил, чтобы не осталось никаких сомнений: - Близкий друг нашей милой Татьяны Александровны!

 Отправлено: 14.11.20 21:01. Заголовок: * с родными и любимы..

* с родными и любимыми*

Этот официальный, с отчетливыми нотками надменности тон, абсолютно не свойственной Родиону в обычной жизни, показался Тате настолько странным, что она даже невольно вскинула на него озадаченный взор, отвлекшись от разглядывания только что полученного подарка. С чего бы это он вдруг так с бедным безобидным Ромочкой?

Однако уже в следующее мгновение все стало понятно – ревнует! Вот только к кому, господи?! Еще бы в Стёпочке соперника углядел, подумала Тата с иронией, испытывая при том нечто вроде гордости – ибо никто и никогда прежде еще не заявлял на неё прав перед другими кавалерами столь открыто, как это только что сделал Родион, и одновременно смущения. Ровно по той же самой причине. Демонстрировать связывающие их чувства на людях таким недвусмысленным образом… Слава богу, что хоть мама этого не слышала! Или того хуже – бабушка, которая уж точно была бы шокирована.

Тем временем, остановка между Родионом и Ромочкой, по-прежнему молча меряющими друг друга многозначительными взглядами, определенно требовала уже чуть более активного вмешательства, нежели то легкое, почти незаметное для окружающих, прикосновение к руке Елагина, которым Тата попыталась было его успокоить, надеясь, что это получится сделать без лишних слов.

- Вот как?! Прелестно! Однако, в таком случае, даже удивительно, что мы не встречались прежде!

- Ничего удивительного! – немедленно возразила Тата, стараясь опередить любой возможный ответ Родиона. – Граф родился и вырос в Петербурге и всего лишь год живет в Москве, переехал по долгу службы. А ты почти весь прошлый год провел в гастрольных разъездах и оттого бывал у нас крайне редко… если вообще бывал!.. Господин Возницкий – мой родственник со стороны Веригиных. И, между прочим, знаменитость! – пояснила она, поворачиваясь теперь уже к Елагину. – «The Star», как, я слышала, любят говорить в Америке об известных артистах. Он выступает даже в Большом театре!

– Почту за честь услышать пение Романа Борисовича, – ответил ей Родион, чуть смягчив интонацию голоса и бросив взгляд на Возницкого. – Я несколько раз имел удовольствие слушать пение Ольги Дмитриевны, но не знал, что твой кузен знаменитость. Что вы поёте? – обратился он к Возницкому. – Я слышал, что Шаляпин поставил в Большом «Хованщину» Мусоргского.

- Боюсь, Тата слишком ко мне добра, я пока только на пути к настоящей славе! Исполняю лишь несколько партий, – залившись совершенно неожиданным для столь внушительной фигуры и внешности румянцем, Возницкий ласково взглянул на кузину, и она тут же улыбнулась ему в ответ:

- Ну, не скромничай, Ромочка! Твой Елецкий – просто великолепен! Ты ведь споешь сегодня для меня эту арию?

- Разумеется, дорогая!.. Возвращаясь же к нашему разговору, Родион Михайлович, скажу, что да, я уже видел эту постановку. И готов рекомендовать её каждому, кто еще не имел такого удовольствия. Федор Иванович уделяет большее значение музыке, нежели либретто. Это необычно…

- Необычно – что? – поинтересовался подошедший к ним в эту самую минуту Степан, едва обменявшись рукопожатиями с Елагиным.

- То, что один известный тебе господин до сих пор не поздоровался с мамой и Дмитрием Кирилловичем! – рассмеялась Тата, обращаясь затем уже к Возницкому со словами извинения. И, оставив его в обществе старшего брата, решительно увлекла Елагина туда, где стояли, переговариваясь о чем-то со своими друзьями, её родители. – А вот и наш Родион!

 Отправлено: 15.11.20 19:40. Заголовок: - Ах, Родион! Наконе..

с семейством Игнатьевых)
- Ах, Родион! Наконец-то и вы приехали! – повернувшись к Елагину с улыбкой, Ольга Дмитриевна протянула ему руку и после того, как племянник мужа склонился к ней в положенном церемониальном поцелуе, обернулась к мужу. И этот обмен многозначительными взглядами, а также полуулыбки на губах, были для них двоих красноречивее любых слов. Ольга уже некоторое время пыталась угадать, когда свершится то, что было на уме у всех близких, наблюдавших за развитием отношений между Татой и ее верным рыцарем. Да и Митя не раз уже говорил, что племяннику его пора давным-давно перестать тянуть резину и решиться, но тот пока все робел: – А вы не торопились! Возможно, вас задержали какие-то о-очень важные дела?
– Дмитрий Кириллович, Ольга Дмитриевна, рад вас видеть в добром здравии! – произнёс Елагин без тени смущения на лице. – Вы правы, графиня: дела не позволили мне появиться раньше. Служба, знаете-ли. Остаётся лишь надеяться, что вы и Татьяна Александровна простите мне моё опоздание. Повинную голову меч не сечёт… Впрочем, я готов любой ценой искупить свою вину… Только скажите как!
Его обезоруживающая широкая улыбка, не скрытая тонкой полоской усов, обычно безотказно действовала на женщин, о чём Родион Михайлович, безусловно, знал и чем порой беззастенчиво пользовался. Поэтому, собственно, и не сомневался, что будет ею – и Татой, конечно же, тотчас благосклонно «прощен». Но совсем другое дело – граф.
– Дмитрий Кириллович! – Елагин перевёл взгляд на молча взирающего на них отца семейства и учтиво ему поклонился. Последовал традиционный обмен рукопожатиями и еще несколько взаимных, приличествующих случаю, реплик. А потом Родион вдруг умолк. Однако, уже спустя мгновение, негромко кашлянул и вновь обратился к Игнатьеву. – Дядя, могу ли я нынче рассчитывать говорить с вами об одном очень важном для меня деле? Разумеется, наедине.
- Разумеется, можешь! – тотчас откликнулся он, коротко посмотрев при этом на лица жены и падчерицы. Ольга выглядела спокойной, хотя, как и сам Дмитрий Кириллович, скорее всего, мгновенно поняла, о чем идет речь. Тата тоже старалась держаться невозмутимо, но её открытое личико было просто физически не приспособлено к тому, чтобы таить эмоции. Поэтому ей Игнатьев еще и улыбнулся в знак поддержки. Хотя, было бы, о чем волноваться – лучшей партии и вообразить невозможно!
- Когда же? – спросил, тем временем, Родион.
- Зависит от того, насколько это дело срочное! – усмехнулся граф. – Полагаю, наши милые дамы не обидятся, даже если мы на какое-то время оставим их прямо сейчас…
- В таком случае, поторопимся, дядюшка, чтобы не заставлять их ждать слишком долго, - ответил племянник и бросил серьезный взгляд на Тату, словно искал у неё поддержки.
Они откланялись, оставив графиню и дочь среди гостей дома, позволив им лишь гадать о содержании беседы, что должна вот-вот случиться между двумя дорогими им мужчинами.
- Признаться, у меня к вам не одно, а сразу несколько дел, дядя, - сказал Елагин, едва они с Дмитрием Кирилловичем оказались в кабинете графа. И заметив, как тот в изумлении посмотрел на него, поспешил добавить: - Мне неловко признаваться, но без ваших связей нет никакой возможности ускорить установку телефонной линии в квартире на Кудринской.
- В самом деле? – удивился Дмитрий Кириллович. – А мне как-то недавно говорили совершенно обратное, что теперь это стало и проще, и дешевле, чем, скажем, еще десять лет тому назад. Впрочем, когда это в нашей Отчизне слова совпадали с делами?.. Хорошо, это будет несложно. Нынешний председатель представительства Шведско-Датско-Русского телефонного общества здесь, в Москве – мой давний партнер по занятиям лаун-теннисом в спортивном клубе, так что не волнуйся. Что-то еще?
Елагин кивнул.
- Не знаю, рассказывала ли вам Тата, - осторожно начал он, постукивая костяшками пальцев по краю стола, - но я давно и страстно увлечён фотографией. И смею сказать, достиг некоторого мастерства. – Родион кашлянул. – Я привёз из Петербурга мою надёжную бокс-камеру, и был бы счастлив, дядя, сделать ваш с Ольгой Дмитриевной семейный фотопортрет. Очень надеюсь, что вы мне не откажете.
Услышав имя падчерицы, Игнатьев невольно сосредоточился, ожидая продолжения фразы, уверенный, что уж теперь-то её нерешительный кавалер, наконец, приготовился произнести те самые слова, ради которых, собственно, и затевался этот разговор. Да не тут-то было!
Внезапно ему стало смешно. Конечно, Родион, при всей своей абсолютной внешней представительности, всегда казался ему немного застенчивым. Но это, право, переходило уже все границы!
- Ну, уж этого-то добра у нас… сам видишь! – указывая легким кивком головы на стройный ряд семейных фотопортретов в изящных рамках от Картье и Фаберже, украшавших его рабочий стол и мраморную полку камином, Дмитрий Кириллович прижал к губам кулак, чтобы спрятать улыбку. – Впрочем, если тебе это будет приятно, полагаю, Ольга не откажется и от еще нескольких новых. Тем более Тата. Уверен, в нашей семье нет большей поклонницы твоего мастерства – в чем бы то ни было, - прибавил он, все-таки не сдержавшись от легкой толики сарказма. И вновь умолк, уже с интересом ожидая, как будут далее развиваться события.
- Вы преувеличиваете мои таланты, дядя, - поморщился Родион, испытывая явное смущение, - но раз уже речь зашла о Тате…
В волнении он вскочил со стула и вытянулся перед Игнатьевым по струнке, чем привёл его в изумление.
- Дмитрий Кириллович! Я хотел бы попросить у вас руки Татьяны Александровны. Обещаю, что сделаю всё от меня зависящее, чтобы она была счастлива и ни в чём не нуждалась. Я...– Он сделал глубокий вдох и торопливо воскликнул, словно боясь, что его предыдущая речь не произвел на графа впечатления: - Дядя, я люблю её! Тата – самая прекрасная девушка на свете!
- С этим трудно не согласиться! – кивнул тот в ответ, на сей раз вполне серьезно. – Хотя, с другой стороны, подобное готов сказать о своей избраннице, наверное, всякий, кто однажды решился на шаг, подобный твоему нынешнему. Что же, будь по-твоему! Ты – хороший человек, Родион. И Тата – замечательная девочка. Мне кажется, вы будете счастливы… Однако, когда бы вы хотели объявить о помолвке во всеуслышание? И, главное, выбрали ли уже, в котором месяце назначить дату свадьбы?
- Мне нужно было решиться еще год назад, - признался Родион, - но я проявил непростительную медлительность и едва её из-за этого не потерял! Так что теперь долго ждать я не намерен. С Татой наедине мы объяснились несколько дней назад, и с тех пор ждали лишь подходящего момента для официального обручения. Поэтому давайте прямо сегодня же и объявим, трудно найти более подходящий повод, чем её именины. Да и со свадьбой тоже не станем медлить. Но в решении вопроса о дате, боюсь, без совета с Ольгой Дмитриевной и самой Татой нам точно не обойтись.
- Это уж точно! – в очередной раз согласился Игнатьев, поднимаясь из-за стола и будто демонстрируя тем самым, что считает тему разговора исчерпанной. – Стало быть, так и поступим. Прочие же детали и подробности обсудим как-нибудь позже. Теперь самое время вернуться к нашим дамам – раньше, чем они сгорят от нетерпения.

 Отправлено: 15.11.20 19:56. Заголовок: *со всеми своими* Д..

*со всеми своими*

Дожидаться возвращения своих мужчин Тата и Ольга Дмитриевна остались вместе. Правда, в скором времени компанию их ненадолго разбавила еще одна дама из дальних родственниц семейства Игнатьевых. С нею графиня и переговаривалась негромко, в то время, как дочь почти откровенно витала мыслями где-то далеко, то и дело поглядывая на распахнутые настежь двери комнаты. Но вот в их проёме вновь возникли две высокие мужские фигуры, и еще через мгновение, словно очнувшись, Тата уже напряженно ловила взгляд возлюбленного, пытаясь прочесть по нему ответ на самый главный вопрос своей жизни. Хотя умом понимала, что волнуется абсолютно напрасно. Тем не менее, сердце окончательно успокоилось лишь тогда, когда, еще издали заметив её пристальное внимание, Родион чуть кивнул и широко улыбнулся.

- Мама, идут! – шепнула Тата, обращаясь к только что расставшейся со своей собеседницей графине, заставляя этим восклицанием Ольгу Дмитриевну также обернуться и посмотреть туда, откуда приближались муж и его племянник.

- Милая, у меня прекрасная новость, - едва оказавшись рядом с нею, проговорил Дмитрий Кириллович. – Родион только что попросил руки нашей Таты, и я ответил согласием от своего и, конечно же, от твоего имени.

«Ну, наконец-то!» - едва сумев сдержать эти так и рвущиеся с губ слова, Ольга тихонько перевела дух и, постаравшись изобразить на лице хоть немного изумления, радостно воскликнула:

- Вот как? Это, и верно, потрясающе! Таня, милая моя девочка, Родион! Дайте же я вас обниму!

Взявшись за руки и счастливо переглянувшись, они немедленно устремились ей навстречу. Разумеется, эта сцена не могла не привлечь к себе внимание окружающих, с любопытством поглядывающих на столь неожиданный выплеск родственных чувств. И тогда, подумав, что интриговать дальше нет уже никакого смысла, Дмитрий Кириллович громко попросил у присутствующих минуту внимания. А затем, собственно, и объявил о помолвке падчерицы и графа Елагина. Без лишних фраз и долгих предисловий. Но и этого вполне хватило, чтобы вызвать в гостиной настоящий ажиотаж. Так что следующие минуты прошли в поздравлениях, поцелуях и добрых пожеланиях, что потоками лились на новоиспеченных жениха и невесту, едва успевавших на них из-за этого соответствующим образом реагировать.

- Поздравляю, Лисица! – это Стёпа, выждав, пока схлынет первая волна эмоций, подошел и, наклонившись, крепко обнял младшую сестру. А затем вдруг выпрямился во весь рост – ноги Таты при этом, закономерным образом, сразу же оторвались от паркета и повисли в воздухе – и закружил ее, весело расхохотавшуюся от неожиданности подобного «вероломства». – Поздравляю, Родион! – вновь осторожно опуская Таню на пол, он повернулся к будущему зятю, лицо которого тоже сияло ярче любой электрической лампы, и протянул ему руку. – Очень рад за вас обоих!