Отправлено: 17.12.19 22:32. Заголовок: Любовь - смешенье разных красок...

Время действия: декабрь 1912 года и далее

Место действия: Москва

Участники: Татьяна Веригина, Родион Елагин, семейство Игнатьевых, НПС

 Отправлено: 20.03.20 22:02. Заголовок: Подтрунивая друг над..

Подтрунивая друг над другом, они спустились по лестнице вниз, не оборачиваясь, крикнули в пустоту холла «Мы ушли!» и выбежали из дома, держась за руки.
– Трогай! – велел Елагин извозчику, и откинулся на сиденье рядом с Таней. Конёк больно ударил его по спине лезвием, и он зло чертыхнулся, забыв о приличиях.
Тата попыталась подавить смешок, отвернувшись в другую сторону, но у неё ничего не вышло: Родион заметил, как дрожат её плечи и в такт им подпрыгивает помпон на шапке. Он не выдержал и тоже рассмеялся, громко и раскатисто.
Так они доехали до Патриаршего пруда.
Каток Елагину понравился сразу, едва он окинул взглядом открытое пространство. Белизна льда и снега слепила глаза. Ни фигурной ограды, ни грубого дощатого забора, что позволяло любопытствующей публике наблюдать за катающимися. Последних, к некоторой досаде Родиона Михайловича, оказалось сегодня чересчур много. Он предпочёл бы больше свободного пространства для катания, но, право, нельзя же винить москвичей в желании посещать каток в такой праздник! На берегу пруда играл духовой оркестр, сменяя быстрые мелодии на медленные, и в такт музыке двигались люди.
Как и на столичных катках, здесь бурлила светская жизнь. Родиону сразу бросились в глаза барышни в странных шляпках, выделывающие на льду самые невероятные, как ему показалось, па, и их кавалеры, уверенно скользящие рядом, и ему захотелось поскорее к ним присоединиться. Подхватив любимую под руку, Елагин заторопился к входу, где, отстояв небольшую очередь, купил билеты. Коньки, походящие по размеру Тате, к счастью, нашлись в прокате инвентаря, но все скамейки по периметру овальной площадки были заняты, и девушка повела Родиона к раздевалкам рядом с оркестром.
– На этот каток граф Толстой приводил своих дочерей, ты знал? – спросила Тата, присаживаясь на стул и пытаясь снять обувь.
– Подожди, – воскликнул он, – я помогу!
И, несмотря на протесты и смущение, осторожно стянул с Таты ботинки, оставив в тёплых вязаных носках. Вид её маленьких необутых ножек так сильно взволновал Елагина, что он позволил себе небольшую вольность: нежно касаясь пальцами, погладил её ступни, прежде чем надеть коньки. И тут же ощутил, как взмок от волнения.
– Однажды я тоже приведу на этот каток свою дочь, – тихо произнёс Родион, после того как, переобувшись, они вместе с Татой вышли из раздевалки. Она ничего не ответила.
А на катке, тем временем, бурлила жизнь. Рассекая лёд, двигались вперёд-назад колоритные одиночки и разновозрастные пары, лилась речь, прерываемая ахами и дружным смехом. Родион бережно поддерживал Тату под локоть, пока она, наконец, не обрела уверенность в своих силах и не отпустила его, чтобы самостоятельно выполнить несколько фигур. В эту минуту площадка вдруг озарилась светом – включили электричество.
– Как я тебе? – Тата подъехала к Родиону, улыбаясь.
– Ты делаешь успехи, милая!
Щёки девушки раскраснелись от мороза и движения, и лицо стало ещё прелестнее. Елагин хотел сказать ей об этом, но тут некто, проезжающий мимо, сбил их с ног, и они вдвоем упали на лед.
– Болван! – возмущенно крикнул вслед неизвестному Родион, мгновенно вскакивая и бросаясь поднимать Тату. – С тобой всё в порядке, милая?.. Этому наглецу стоило бы надрать уши!
- Да бог с ним, оставь! – беззаботно махнула она рукой: благодаря плотной одежде, основательно смягчившей неожиданное приземление, оно вышло безболезненным, и было даже весело, что они вдруг вот так, разом, свалились – точно сбитые мячом кегли. Отряхнув рукавицами снег и ледяную крошку с себя и Елагина, Тата, смеясь, подняла из-под ног и вернула слетевший с него при падении головной убор, еще раз клятвенно уверив, что ничуть не пострадала. И лишь тогда он, кажется, окончательно успокоился.
После этого они сделали ещё несколько медленных кругов по катку, лавируя между катающейся публикой, а потом Тата ощутила усталость и пожелала немного отдохнуть. Именно тогда Родион решился продемонстрировать свои главные умения в катании и, оставив Тату на скамейке, помахал ей рукой, а сам вновь легко и быстро заскользил по дорожке. Лёд на катке был уже сильно изрезан и, к раздражению Елагина, кое-где даже попадался вмёрзший мусор. Нужно быть внимательнее. Стараясь оставаться в поле зрения Татьяны, он выполнил вращение «винт», а после аккуратно начертил на льду «восьмерку». Хотелось бы также исполнить и перекидной в полтора оборота, но для этого отчаянно не хватало места. Принявшись вычерчивать на льду очередную сложную фигуру, Родион настолько увлёкся, что вновь едва не пал жертвой случайно наскочившей на него катальщицы в бархатном, цвета красного вина, жакете и тёмно-серой юбке. Он едва успел перехватить её за узкую талию, пока оба не упали на лёд.
– Ах, простите! – произнесла дама и бросила на Елагина умоляющий взгляд, который сразу же сменился на удивленный. – Родион Михайлович?! Вы?.. Вот уж никак не ожидала встретить вас здесь…
– Елена Владиславовна?! Лена... – Родион тут же отпустил её, испытывая чувство крайней неловкости. – Действительно…Какая неожиданная встреча…
С Еленой Хаецкой он познакомился вскоре после отъезда Таты в Париж, когда ему хотелось удариться в «умеренное распутство» и приглушить боль. Поначалу умная, насмешливая Хаецкая вызвала у Родиона интерес-возбуждение, заинтриговала. В нём взыграл азарт, и он принялся настойчиво ухаживать за Еленой. Но быстро разочаровался и понял, что ошибся. Ему нужна совсем другая девушка, такая, как Татьяна Веригина. Следовало объясниться с Еленой Владиславовной, но Елагин всё оттягивал этот момент, о чём, конечно, жалел теперь.
– Ты исчез так неожиданно, Родион, я не знала, что думать. Два месяца от тебя не было никаких известий. Я волновалась. Что-то случилось? – напрямую спросила Елена.
Голос у неё был глубокий, волнующий, страстный.
– Наши отношения далее невозможны, Елена Владиславовна. Я виноват и прошу простить меня, – сухо ответил Родион, старательно подбирая слова, и посмотрел в сторону сидящей на скамейке Таты.
Хаецкая проследила за его взглядом и, глубоко вздохнув, понимающе улыбнулась.
– Всем ты хорош, Родион Михайлович, но есть в тебе одна червоточина – не умеешь ты с женщинами расставаться.
Елагин вспыхнул, но не нашелся, что ответить. Он был зол на себя, на Елену, и вдобавок чувствовал вину перед Татой.
– Леночка! Ну что же вы! Мы вас ждём! – от группы катающихся отделился высокий мужчина средних лет.
Елена Владиславовна помахала ему рукой в ответ и крикнула:
– Я сейчас!
А после развернулась к Елагину и твёрдо произнесла:
– Прощайте, Родион Михайлович! Бог вам судья.
Он молча проводил её глазами, а на душе сделалось скверно.
Елагин подкатил к ожидавшей его Тане, и сел на скамью рядом с ней.
– Не замерзла, ангел мой? – он улыбнулся ей, но какой-то вымученной, жалкой улыбкой. – Поедем домой?
Она кивнула и доверчиво подала ему руку. Родион поправил на ней шапочку и снова улыбнулся. Только бы она не заметила, в каком он сейчас состоянии. Господи, как же он любит её! Как хочет сделать её счастливой! Он ухватился за эту любовь как за спасительную соломинку, чтобы понять своё предназначение в этой жизни.

 Отправлено: 24.03.20 01:07. Заголовок: В самом конце декабр..

В самом конце декабря жизнь Первой столицы, как обычно, забурила особенно активно. Позади остались тихое семейное Рождество и предшествующий ему Филлипов пост. Не такой строгий, как Великий, потому не всеми и соблюдаемый, он все же накладывал определенный отпечаток на повседневную жизнь горожан и до некоторой степени ограничивал масштаб увеселительных и иных мероприятий едва начавшегося по осени Сезона, включая балы, концерты, выставки и театральные представления. Но теперь все преграды, наконец, ушли, впереди был всем любимый Новый год и затем еще почти два месяца безудержного веселья до самого окончания Масленицы.

Что же касается лично Таты, то для нее нынешние зимние каникулы оказались, пожалуй, и вовсе самыми богатыми на впечатления за всю её предыдущую жизнь. Никогда прежде не предавалась она еще стольким развлечениям, не погружалась в них с такой полнотой, почти совсем отключившись от всего, что составляло смысл и цели её бытия в течение последних нескольких лет.

Пообещав в самом начале этого марафона, что она ни разу не пожалеет, что приехала нынешней зимой в Москву, а не осталась на праздники в Париже, Родион держал свое слово безупречно. Потому, начиная с той самой первой совместной вылазки на каток, встречались они теперь практически ежедневно. И Тате порой оставалось только гадать, каким образом Елагин, занятой на весьма ответственной, как представлялось, должности чиновник, ухитряется планировать свою работу таким образом, чтобы после, вечером, непременно найти время – и главное, силы, чтобы отправиться куда-нибудь вместе с ней, практически не повторяясь в своих задумках. Свидания отменялись лишь в те дни, когда Тата ехала куда-то вместе с родителями. Но эти мероприятия, как правило, не шли ни в какое сравнение с идеями Родиона, вместе с которым она успела не только основательно улучшить собственные навыки катания на коньках и обойти все модные в этом сезоне галереи и рестораны. Но еще, например – с ветерком промчаться несколько раз в нарядной санной тройке по покрытой толстым слоем льда Москве-реке. И даже совершить небольшой полет на воздушном шаре. Но особенно запомнилось даже не это, а совершенно неожиданное участие в киносъемках на Красной площади.

В тот ясный январский день Родион был полностью свободен от службы. Потому приехал к Игнатьевым еще утром, предложив Тате для начала просто обычную прогулку по городу. Благо погода к этому вполне располагала. И после почти недельной пасмурной, серой оттепели, пришедшей на смену рождественским морозам, в очистившемся вдруг, за одну ночь, от облаков небе вновь проглянуло солнце. А значит, и заметно похолодало. Впрочем, уже не так люто, как прежде. Иными словами, погода для моциона, действительно, наступила чудесная. Потому Тата, конечно же, с радостью согласилась.

И вот, взявшись за руки, болтая о всяких милых сердцу пустяках, вдвоем они, сами как-то того не заметив, добрели от Успенского переулка пешком до самой Красной площади. Выходя на которую со стороны «Мюра и Мерилиза», не сговариваясь, внезапно так и замерли в удивлении, разглядев впереди изрядную толпу, представленную, меж тем, обычно одетыми людьми лишь отчасти. Прочие же были наряжены весьма экстравагантным образом. Кто-то в долгополые боярские кафтаны и высокие меховые шапки, кто-то – попроще, но все равно на старинный, еще допетровский манер. Иные же выглядели совсем оборванцами, да только все равно не такими, как те, что извечно ошиваются в надежде на подаяние возле всякой церковной паперти. В общем же действо походило то ли на какой-то странный маскарад, то ли на театральное представление. Однако почему и зачем оно происходит не на сцене, а прямо здесь, на улице, было не слишком понятно. Впрочем, поинтересовавшись у кого-то из таких же, как они сами, гуляющих, Родион почти мгновенно выяснил, что это все-таки спектакль. Вернее, не спектакль, а съёмки новой киноленты, посвященной главному событию наступившего года – празднованию 300-летия правящей в России династии. Основные события этого торжества, планируются, как всем известно, только весной, но подготовка, конечно, идет уже давно. И весьма основательная. В том числе и среди представителей самого нового из искусств, также надеющихся внести в грядущие грандиозные мероприятия свою лепту.

- А вы не знаете, кто снимает? – привставая на цыпочки, чтобы лучше увидеть происходящее за головами прочих зевак, с любопытством спросила Тата, которая считала себя большой поклонницей синематографа, потому знала имена многих популярных артистов и даже режиссёров.

- Говорят, какой-то, что ли, Сибирский?

- Сибирский? – недоуменно переспросила Тата. – Кто это? Уральский, быть может?! Это же тот, который снял киноленту к юбилею Отечественной войны!.. Мы со Степкой летом смотрели её в «Сретенском Гранд-электро», как раз незадолго до моего отъезда! – пояснила она, поворачиваясь к Елагину, с интересом прислушивавшемуся к их диалогу. – Там Наполеона сам Кнорр играл, и кого-то Громов еще… а кто из известных артистов тут занят, вы не знаете?

- Не имею понятия, милая барышня, - развел руками её собеседник. – Признаться, я и не знаток! Просто любопытствую.

- Жаль! – раздосадовано вздохнула она, вновь переводя взгляд на съемочную площадку и пытаясь сама это разглядеть.

- Кстати, там, говорят, всех желающих в массовку принимают, не угодно ли и вам с вашим кавалером испытать свои таланты?

- Да вы что, серьезно?! Родион, а пойдем, правда, попробуем?! Ну, пожалуйста! – внезапно загоревшись новой идеей, Тата сложила руки в умоляющем жесте и скорчила самую умильную из своих гримасок. И вскоре Елагин, поначалу принявшийся было со смехом отнекиваться, поддался уже, как обычно, на её уговоры, и позволил увести себя туда, где, по словам только что беседовавшего с ними господина, происходит набор статистов.

Там, впрочем, почти мгновенно выяснилось, что лавры Мозжухина ему все же не светят: долго гримировать – модные усы, не та прическа и вообще, слишком современный типаж. А вот Тата «в артистки», напротив, подошла сразу.

- Вас очень легко можно нарядить молодой крестьянкой, - заявил молодой реквизитор, придирчиво осмотрев её с головы до ног. – Если не возражаете, конечно.

- Ну что вы, нисколько! Видишь, Родион, а некоторые еще утверждают, что среда полностью меняет личность! – рассмеявшись, Тата решительно принялась расстегивать свою шубку. Затем, вручив ее Елагину, смело шагнула навстречу преображению, и уже через четверть часа явилась перед возлюбленным в новом, точнее, «старом», образе. – Никуда мне, видно, не деться от своих корней. Ну и ладно! – беззаботно прибавила она, махнув рукой и направляясь далее туда, где надлежало отныне находиться во время всего процесса съемок её персонажу.

От таких «актеров», как Тата, там впрочем, ничего особенного не требовали – лишь совершать по команде помощника режиссера определенные перемещения по площадке, да демонстрировать на лице то восторг, то удивление, то иные необходимые в данный конкретный момент эмоции.

Продолжалось все, тем не менее, довольно долго – несколько часов. Тут и выяснилось, что быть синематографической актрисой не так уж и интересно. К тому же, даже в своем «крестьянском наряде»: платке и теплом зипуне, Тата успела заметно продрогнуть, надолго замирая в необходимых по сценарию статических позах. Что уж говорить о бедном Родионе, который все это время терпеливо дожидался её возвращения, держа в руках аккуратно свернутую шубу!

Когда всех главных героев и статистов, наконец, все-таки поблагодарили за участие и отпустили восвояси, Тата первым делом бросилась с тревогой выяснять, очень ли он замерз в этом своем дурацком «европейском» пальто. Но, мягко её остановив, Елагин с улыбкой уверил, что все хорошо и волноваться не стоит. Ему тепло, а теперь, когда Тата снова рядом, и вовсе жарко, словно в летний зной.

- В таком случае, у тебя еще, кажется, уйма времени, чтобы вновь немного остыть! – иронически заметила в ответ девушка, кивая в сторону приличной очереди, что за время их короткого разговора успела собраться в том месте, где принимали обратно выданный для съемок реквизит.

Домой – и тут уже Тата оказалась непреклонна – отправились на извозчике. Ехали в санях под теплым меховым пологом, поэтому согрелись довольно быстро. Во всяком случае, Тата, которая весь недлинный путь, тем не менее, усердно продолжала делать вид, что зябнет. А Родион, скорее всего, о том догадываясь, с удовольствием подыгрывал её маленькой пьесе – крепко обнимал всю дорогу до Успенского переулка, а еще периодически забирал в свои руки и согревал дополнительно теплым дыханием её пальцы. И было в этом что-то удивительно счастливое и одновременно волнующее. Настолько, что Тате совершенно не хотелось, чтобы оно заканчивалось. Беспокоило по-прежнему лишь то, что Родион точно простудится и заболеет, задержи она его подле себя еще хотя бы ненадолго. Об этом Тата вновь напомнила ему, когда уже стояли возле дома, все еще не в силах расстаться – даже до завтра. Но Елагин вновь отшутился, утверждая, что привычка одеваться «не по-московски» в конечном итоге сохранит надолго молодость не только его духа, но и тела.

- А это тоже важно, учитывая, что я намного тебя старше, моя любимая девочка!

Расхохотавшись, Тата ответила, что лично ей это как раз совсем неважно. И что сама она будет любить его вечно – даже древним старичком. Хотя… к тому времени и сама уже будет древней старушкой, поэтому ему нечего даже беспокоиться и ревновать. На том они тогда и распрощались.

А на следующий день, вскоре после завтрака, когда Тата, надумав еще сразу после приезда, нарисовать за каникулы его портрет, в очередной раз пыталась убедить Митю-маленького посидеть хотя бы несколько минут спокойно, ей принесли небольшую записку. В которой Родион сообщал что, кажется, все же умудрился накануне «немного простудиться». И потому принужден будет ближайшие несколько дней провести у себя дома в постели. Но клятвенно обязуется как можно скорее выздороветь «и купить себе после самую теплую в Москве шубу».

 Отправлено: 28.03.20 19:01. Заголовок: И Татьяна, и Родион ..

И Татьяна, и Родион пропустили московские святочные балы и маскарады, о чем нисколько не жалели. Они наслаждались обществом друг друга. Ужинали то в «Праге», то в «Метрополе» или загородной «Стрельне». Попасть в популярный в их среде ресторан «Яръ», к большой досаде Елагина, не представлялось возможным – все столики были заказаны заранее. По слухам, в новогоднюю ночь стены «Яра» были увешаны гирляндами разноцветных живых роз, привезенных специально для этого из Ниццы, а на потолке их был целый купол! Маленьким утешением для Таты Родион счёл большую цветочную корзину, и отправил ей с посыльным тёмно-красные восхитительно благоухающие розы.
Он приложил все усилия, чтобы не дать Тате заскучать в праздники. Москва в эти дни веселилась от души и гуляла широко. Вот, скажем, какой русский не любит быстрой езды! Возможно, Париж великолепен в любое время года, но что может сравниться с катанием в тройке по Москве-реке? Елагин нанял одну из лучших троек в городе: орловские рысаки в ней были подобраны в масть, а коренная, идущая быстрой чёткой рысью, заметно выделялась ростом и статью. Мчишься в ней, глотая свежий морозный воздух, и дух захватывает!
Таня всё время беспокоилась, что Родион, одетый в слишком тонкое для холодных московских зим пальто, заболеет. Ртуть в Реомюре опускалась всё ниже. В ответ он тихо смеялся и утверждал, что холод полезен для сохранения молодости. И согревал своим горячим дыханием её замерзшие даже в рукавицах и муфте пальчики.
Но коварная простуда, вызванная переохлаждением, не заставила себя ждать. Все симптомы у Родиона были налицо: насморк, кашель и общее недомогание. «Как некстати!», – недовольно подумал Елагин, сморкаясь в платок. Он и помыслить не мог, чтобы не увидеться с Татой. Каждый раз, провожая девушку, он не мог дождаться следующей встречи, словно боялся, что она исчезнет из его жизни. В разговорах они еще не касались темы её отъезда в Париж, но, возможно, Елагину следовало поторопиться с предложением руки и сердца?.. Он вдруг вспомнил слова, сказанные Таней накануне, на съемках исторической киноленты. «Никуда мне, видно, не деться от своих корней. Ну и ладно!» – произнесла она. Тогда Родион не придал им значения, любуясь Таней, облаченной в наряд крестьянской девушки. Для него происхождение Таты не являлось препятствием для брака – он был влюблен и опьянён своим счастьем. Но в эту минуту Елагину открылась другая истина: то, что для него не имело никакого значения, могло быть важным для членов его семьи. Он поморщился. Нет-нет, этого не случится. И отец, и матушка, и Маргарита примут Тату, как только познакомятся с ней и узнают её поближе. И одобрят его выбор! Если они с Таней поженятся, он приложит все усилия, чтобы их чувства не потускнели с годами и не растрескались, как красочный слой на старой картине.
С этими мыслями Родион зашел на кухню, чтобы выпить воды и успокоить кашель, мучивший его всё сильнее. Анна Порфирьевна, кухарка, тут же встревожилась и захлопотала вокруг. Женщина она была мягкосердечная, заботливая, настоящая «мамушка». По её наставлению послали за частнопрактикующим врачом для барина.
Дожидаясь доктора, Родион Михайлович принялся разбирать в рабочем кабинете стопку бумаг на столе, и с удивлением обнаружил среди них прошлогодний номер «Петербургской газеты». Видимо, он купил её в последний свой приезд в столицу – в октябре. Елагин быстро пролистал газету, прежде чем отправить её в корзину для мусора. Один абзац на второй странице был жирно подчёркнут карандашом: «У всех на уме одно удовольствие. Увлечение модой достигло апогея. Бросаются деньгами – сотнями, тысячами, миллионами. И не только богачи-петербуржцы, но и бедняки жадно стремятся к «роскошной жизни». Роскошь растет, нарастает волна общего спада, декаданса. Куда мы идем? Не в пропасть ли?»
«Действительно, куда мы идём?..», вздохнул Родион, комкая газету. Он вовсе не был настроен размышлять сейчас о волнах декаданса.
Наконец ему доложили, что прибыл доктор Левин. Он оказался крупным мужчиной лет сорока, с приятным добродушным лицом, в очках и с аккуратной бородкой. Одетый в пиджачный костюм из тёмно-серой материи хорошего качества, Илья Николаевич (так он представился) произвёл на Родиона самое благоприятное впечатление. Доктор прослушал его фонендоскопом, простукал грудную клетку пальцами одной руки через пальцы другой и спокойным уверенным тоном произнёс:
– Ну-с, Родион Михайлович, несколько дней придётся провести в постели. Принимайте аспирин и сироп от кашля, рецепт я вам сейчас выпишу. Горчичники не помешают…
Левин потянулся к видавшему виды медицинскому саквояжу.
– Помилуйте, Илья Николаевич, – возразил Елагин, – несколько дней в постели для меня смерти подобно!
Он и вправду так считал: его деятельной активной натуре покой был противопоказан. К тому же если он останется дома, то не сможет видеться с Татой.
– Бережёного бог бережет, – ответствовал доктор и протянул Елагину рецепт. – Вы же не хотите, чтобы простуда перешла в более серьезное заболевание. И тогда, уж поверьте мне, несколькими днями в постели не обойтись. Пошлите своего человека в ближайшую аптеку и соблюдайте мои рекомендации. Всего хорошего!
Родион Михайлович послал одного из слуг в особняк Игнатьевых с запиской для Татьяны Александровны, другого – в аптеку за лекарствами, и в состоянии крайней раздражительности, свойственной больным, прилёг в спальне и принялся за чтение свежей прессы. «Московские ведомости», «Ведомости московской городской полиции», «Русские ведомости»…Елагина сотряс новый приступ кашля. Успокоившись, он подумал о Тате. Они могли бы общаться с ней по телефону, но в доходном доме ни в одной квартире не было аппарата, лишь у консьержа на входе. «Черт знает что такое», – ворчливо вздохнул Родион и, отложив газеты, попытался заснуть.

 Отправлено: 29.03.20 02:46. Заголовок: Всего несколько дней..

Всего несколько дней разлуки с Родионом из-за так некстати явившейся простуды, сложившись, в результате, в неделю – «це́лую!», неожиданно показались Тате дольше, чем все проведенные до этого порознь месяцы. Впрочем, понимать это она начала не сразу, решив поначалу, что не будет ничего ужасного, если какое-то, совсем небольшое, время им придется провести отдельно. Да, без возможности встречаться и даже говорить по телефону, зато не в ссоре и в одном городе. А значит, можно прекрасно продолжать общаться при помощи писем. Это даже куда романтичнее и совсем, как в прежние времена, когда других способов связи не было и в помине. Только вот тут-то и выяснилось, что этого, оказывается, ей совершенно недостаточно! А лучше сказать, что и вовсе невыносимо мало. Нет, Родион честно отвечал на каждую её записку, и неизменно писал, что чувствует себя уже значительно лучше, поэтому вот-вот совсем поправится. Но Тате все равно отчего-то казалось, что он недоговаривает, намеренно скрывает всю правду и вообще – успел к ней за время болезни слегка охладеть. А иначе, почему так упорно запрещает даже думать о том, чтобы она его навестила?!

Идея проведать Родиона у него дома возникла спонтанно, буквально на другой день после того, как стало известно о его болезни. Конечно, явиться на Кудринскую вот так, запросто, без приглашения Тата бы ни за что не решилась. Поэтому честно сообщила о своем желании возлюбленному – даже не сомневаясь, что тут же получит от него радостное согласие. Тем более что нанести визит она собиралась вовсе не одна: подобное выглядело бы даже неприлично. В компаньоны (правда, тоже без предварительного согласования) был заранее простодушно назначен Стёпа, который, к тому же, уже почти настоящий врач, и потому получится вдвойне удачно совместить приятное с полезным.

Каково же было удивление – и разочарование – девушки, когда её план, показавшийся вначале просто блестящим со всех сторон, вдруг взял и на глазах рассыпался в прах!

Первым неожиданно взбунтовался Стёпка, который молча выслушав ее предложение, внезапно заявил, что, если Тата считает это необходимым, Елагина он, конечно же, навестит. Однако один, без неё. Ибо совершенно нечего ей там, в самом источнике заразы, делать. А когда Тата, часто заморгав от обиды, попробовала в ответ возразить, что у Родиона всего лишь банальная простуда, а не бубонная чума или черная оспа, вовсе рассердился и даже назвал её дурёхой, посоветовав не судить о том, в чем она совершенно не разбирается, а лучше провести внезапно освободившееся время с какой-нибудь более очевидной для всех пользой. А если Тата все-таки решит осуществить свой план без него: «Да-да, лисица, и не надо говорить, что ты об этом не думала, я слишком хорошо тебя знаю!» - то он обо всем расскажет маме. Хотя прежде никогда на неё не ябедничал.

Окончательно раздосадовавшись, Тата в отместку обозвала его «арифмометром», напрочь лишенным способности испытывать какие-либо человеческие чувства. Хотя, если начистоту, то все последние дни брат, напротив, казался ей непривычно, более обычного, оживленным. Особенно, когда возвращался совсем поздно после очередной неотложной операции, на которой ему довелось проассистировать. По поводу чего Дмитрий Кириллович уже даже как-то не без иронии заметил, что весьма обеспокоен тем, насколько в Москве в последнее время участились случаи неотложной хирургической патологии…

В общем, поссорились в то утро со Стёпкой всерьез – и тоже, кажется, впервые в жизни. Настолько, что даже толком не разговаривали ближайшие полтора дня. А в дополнение к этой неприятности, вечером принесли новое письмо от Родиона. Где тот, пусть и в гораздо более мягких и деликатных, нежели циник-брат, выражениях, меж тем, просил Тату практически о том же самом. А именно – пока не приходить. Но даже обернутая, словно в мягкую, пушистую вату, в самые искренние уверения в любви и снабженная сотней поцелуев в качестве извинений, просьба эта все равно огорчила девушку. И испортила ей расположение духа настолько, что все вдруг сделалось дурно и тошно. И единственное, чего отныне хотелось – просто сидеть у себя в комнате, а лучше и вовсе не выбираться из постели, бессмысленно разглядывая то потолок, то зимний пейзаж за окном спальни, лишь немногим более чем потолок, разнообразный. И потому тоже быстро надоевший до зубовного скрежета и общего раздражения. Последнее, конечно, вскоре заметили и близкие. А первой из них – Ольга Дмитриевна, запереживавшая, что у Таты тоже началась или вот-вот начнется инфлюэнца, подобная той, которая сразила её незадачливого кавалера, и даже пустившаяся было сгоряча упрекать Елагина в том, что он вел себя столь неосмотрительно, и заразил бедную девочку. Естественно, в разговоре не с самой Татой, а с мужем, которому первому сообщила о своих опасениях. Но Дмитрий Кириллович на это лишь усмехнулся и, расцеловав жену, заметил, что, пожалуй, единственное, чем Родион мог всерьез «заразить» их дочь – это пресловутая пушкинская «болезнь любви», которая и заставляет нынче Таню тосковать да вредничать сверх всякой меры. Прибавив после, что хотел бы даже пожелать ей как можно более долгого выздоровления, а лучше и вовсе, перехода острой формы в хроническую: «совсем, как у нас с тобой».

Впрочем, и сама Тата – узнай она каким-либо образом детали этого приватного родительского разговора, вряд ли стала бы отрицать наличие у себя хотя бы какого-то из так точно означенных главным русским гением симптомов. Она действительно, по-настоящему, грустила и томилась в отсутствие Елагина, письма которого теперь превратились для неё порой в единственную отраду «за день мучения». А о том, что прежде становилось иногда немножечко скучно, когда, рассказывая о чем-то, что очень сильно его интересует, Родион чрезмерно увлекался деталями и подробностями, теперь уже не вспоминалось. Она ревновала его: пусть даже и к этой глупой болезни – за неимением более достойных соперниц. Она грустила – даже не о временной невозможности встреч, но о каких-то отдельных, почти незаметных со стороны и чрезвычайно дорогих её лично мелочах.

О косточке удивительно красивого, узкого, но сильного запястья, чуть выступающей порой из-под белоснежной края накрахмаленной манжеты, когда, говоря о чем-либо, Родион привычно жестикулирует или просто ест за столиком напротив, орудуя ножом и вилкой.
О милой привычке в минуту раздумья быстро прикасаться к безупречной смоляной щеточке собственных усов, будто бы их разглаживая.
Об обращенных на неё, полных бесконечного обожания, взглядах – даже тогда, когда Родион уверен, что Тата на него не смотрит. Особенно тогда…

Складываясь вместе и наслаиваясь друг на друга, эти воспоминания превращались в своеобразные мыслеформы, которые Тате как художнице было бы, наверное, проще всего оформить в виде неких живописных образов. Если бы она могла. Но у неё не получалось. Все попытки нарисовать своё чувство к Елагину любыми из доступных стилей и техник были столь жалкими и нелепыми, что приходилось вновь и вновь соглашаться с Анни Безант^*, так прямо и говорившей в своей книге, что «рисовать в блёклых земных красках формы, созданные из живого света других миров – это тяжёлая и неблагодарная задача». И рвать в бессильном отчаянии очередной, ни в чем не повинный рисунок, так и не сумевший отразить необходимой полноты переживаемых его создательницей эмоций.

Одним из подобных мучительных вечеров, который Тата проводила дома в одиночестве, отклонив приглашение родителей на модный «Пер Гюнт» в постановке Бурджалова и Немировича, что давали нынче в МХТ – не соблазнившись даже возможностью увидеть там своими глазами декорации Рериха, о которых многие говорили, что именно они в сочетании с музыкой Грига и есть главные достоинства этого спектакля, она и пришла к окончательному выводу, что так, как сейчас, продолжаться более не должно и не может. А потому уже завтра, что бы ни говорил Стёпа и как бы ни возражал против этого даже сам Родион, она все равно к нему поедет. И пусть все в ее жизни, наконец, окончательно решится и вновь успокоится.


______________________________________________


^*Анни Безант (англ. Annie Besant, урождённая Вуд; (1847 - 1933) — известный теософ, борец за права женщин, писатель и оратор, сторонница независимости Ирландии и Индии. Один из авторов книги «Мыслеформы», вышедшей в 1901 году.

 Отправлено: 29.03.20 21:44. Заголовок: Утром в квартиру на ..

Утром в квартиру на Кудринскую принесли свежую почту.
После завтрака Родион Михайлович прошел в рабочий кабинет, бегло просмотрел присланные счета и отложил требующие немедленной оплаты, сделав пометку в пухлом ежедневнике. Среди остальной корреспонденции оказалось много писем: из Петербурга – от матери и сестры, из Тифлиса, от старинного приятеля, и служебные, московские, легко узнаваемые по маркам и конвертам. Их, по просьбе Елагина, пересылали ему на время болезни из инспекции железных дорог. Он ожидал обнаружить очередное письмо от Таты, но его не было. Это его обескуражило – за дни, проведённые в разлуке с любимой, он успел привыкнуть к ним… Перечитывал по несколько раз исписанные Таниной рукой листки почтовой бумаги, воображая, как она, склонившись над столом, как прилежная гимназистка, выводит строки, а потом запечатывает письмо и скрепляет его поцелуем. Родион хранил их, перетянутые тонкой бечевкой, в потайном отделении стола. «Моя нежная девочка!» – так начиналось каждое его ответное послание к Тате, в котором он убеждал её, что он идёт на поправку и скоро, совсем скоро, они увидятся. Он изнывал в любовной тоске, и жалел, что у него нет ни единой Таниной фотографии, и её лицо он может представлять лишь по памяти. И почему он до сего времени не попросил Танину фотокарточку! Родион вздохнул, ругая себя. Решено! Он перевезет из Петербурга в Москву свою фотолабораторию и попросит Тату позировать ему! Он представил, как усаживает девушку на стул или кушетку и начинает выставлять аппаратуру. А если … «Нет! Вдруг она не так поймёт меня», - ахнул он и отмахнулся от пришедшей внезапно в голову шальной мысли. Лучше просто портрет Таты. Он сможет любоваться её нежным лицом в обрамлении белокурых волос. Ангел, чисто ангел!
Письма матери и сестры Родион прочёл с особым, тёплым чувством. Он взялся писать обстоятельные ответы, а когда закончил, ему потребовалось распорядиться насчет обеда и отчитать лакея Петра за вчерашний проступок. Он мысленно посетовал на то, что найти хорошую прислугу в Москве, как и в столице, затруднительно, особенно же прислугу мужского пола. Квартира его состояла спальни, рабочего кабинета, холла, гостиной и столовой; было еще помещение для прислуги и маленькая кладовая. Слуг у Елагина было всего три человека и кухарка, которая только варила-жарила, а за продуктами посылали слугу-помощника. Но вчера тот заболел, и Родион Михайлович послал за продуктами лакея Петра. Тот умудрился на радостях напиться, чем и вызвал праведный гнев хозяина.
Семейные мужчины прислугу поручали, как правило, заботам супруги, но холостяки вынуждены были заниматься этим сами. Еще один плюс в пользу женитьбы, решил Елагин, прежде чем вылить свой гнев на голову лакея.
Утомлённый делами, он захотел прилечь в спальне, но тут ему доложили, что в холле его дожидается барышня. Родион усмехнулся в усы и, вздохнув, переспросил:
- Что за барышня? Я никого не жду…
- Татьяна Александровна-с, барин...
- Тата?!
Не веря своему счастью, он вышел в холл и обнаружил там Тату в большом смущении.

 Отправлено: 30.03.20 00:34. Заголовок: Дожидаясь, пока лак..

Дожидаясь, пока лакей сообщит Родиону об её приходе, Тата первым делом с удовольствием сняла с плеча тяжелый этюдник и, опустив на пол, аккуратно прислонила его к стене. Тащить его с собой пришлось потому, что официальной причиной её нынешнего выхода из дому было посещение Музея изящных искусств, того самого, что меньше года назад открылся на Волхонке при Московском Университете. Объясняясь с мамой, удивленно спросившей, куда это она нынче собралась со своим художническим скарбом, Тата сказала, что хочет не только получше изучить экспозицию, но, возможно, попытаться и скопировать что-нибудь из представленных там полотен. Музей-то учебный!

Этого оказалось вполне достаточно. Довольная тем, что дочь, наконец, избавилась от затянувшегося приступа хандры, Ольга Дмитриевна попросила лишь не задерживаться слишком долго. Вечером в гости ожидаются вернувшиеся из Петербурга Гнездовы, которые наверняка будут рады её увидеть. Согласно кивнув, Тата застегнулась, поправила шарф и теплую шапочку, а затем стремглав выскочила из дома, мысленно удивляясь тому, как легко далась ей эта ложь. На улице, по-прежнему не чувствуя ни капли раскаяния, она остановила первого попавшегося на глаза лихача и велела отвезти себя на Кудринскую улицу, к доходному дому Чижиковой.

Дальше все тоже оказалось очень просто. Уточнив у консьержа номер занимаемых графом Елагиным апартаментов, Тата поднялась по мраморной лестнице «на четвертый этаж, направо, а там сами увидите, милая барышня», нажала медную кнопку звонка. И, быстро впущенная в небольшую темноватую переднюю, назвала невозмутимому лакею, отчего-то, кажется, совсем и не удивившемуся визиту одинокой молоденькой барышни – впрочем, сейчас Тата была этому, пожалуй, даже рада – своё имя.

А дальше потянулись (да-да, именно так: потянулись, а не прошли!) несколько минут ожидания, показавшиеся просто бесконечными. Настолько, что Тата успела за них растерять почти всю свою первоначальную решимость и даже подумать о том, чтобы сбежать, пока Родион не вышел. И пускай после думает, что она сумасшедшая – ну, что ж делать, коли это во многом так и есть?!

Однако именно в этот момент дверь, разделявшая переднюю и, должно быть, гостиную, негромко скрипнула, оповещая, что замышлять побег уже поздно, а прямо перед Татой возник удивленный донельзя и выглядящий слегка растерянным, но при этом все равно радостно улыбающийся хозяин дома.

- Я! – кивнув, ответила она очень просто. И тоже ему улыбнулась. Потому что от волнения, похоже, забыла все прочие человеческие слова.

 Отправлено: 09.04.20 15:43. Заголовок: с моим ангелом При в..

с моим ангелом
При взгляде на Таню у Родиона в очередной раз перехватило дыхание. Вполне возможно, что в его любви к этой девушке и не было какого-то излишнего пафоса или жертвенности, однако это вовсе не лишало её множества самых разных оттенков радости и печали, сладости сердечных мук и вдохновения и желания обладать. Иными словами, это было глубокое и настоящее, но, несомненно, земное чувство. А идеалистическую, возвышенную любовь он все же предпочел бы оставить юнцам и поэтам.
- Что ж это мы тут застряли! – внезапно сообразив, что уже минут пять пялится на Тату с совершенно глупой улыбкой и тем, верно, еще больше, смущает бедняжку, Елагин всплеснул руками и шагнул ей навстречу, помогая снять шубку. Одновременно при этом дал себе мысленный зарок сегодня же нахлобучить кретина-лакея, который, оставил посетительницу стоять в одиночестве посреди холла, даже не подумав прежде проводить, как полагается, в гостиную.
Между тем, едва освободившись от тяжелого верхнего одеяния, Тата быстро стянула с головы свою шапочку, высвободившись из-под которой её короткие белокурые волосы тотчас рассыпались и разлетелись непослушными легкими прядками. Пытаясь призвать прическу к порядку, она наскоро пригладила их ладошкой. И в этом простом жесте вдруг промелькнуло столько неосознанной женственности, что, вздрогнув, Елагин поспешил вновь отвести глаза, опасаясь, что Тата прочтет по ним так некстати охватившее его смятение.
- Замёрзли, Татьяна Александровна?.. – выговорил он, спустя пару мгновений, должно быть, от этого переходя вдруг в разговоре с нею на «вы». И, не дожидаясь ответа, тут же сам и продолжил. – Ничего. Сейчас чай будем пить, сразу согреетесь! Пойдемте скорее!
В гостиной он первым делом усадил её на диван у разожженного недавно камина. И, пока Тата с интересом осматривалась по сторонам, вызвал прислугу, распорядившись принести чайник и прочее необходимое прямо сюда, причем, как можно скорее.
- И все же, объясни, бога ради, чему я обязан счастью видеть тебя здесь, - мгновенно отставляя свою чашку, как только их оставили наедине, Елагин быстрым жестом обвел свою холостяцкую обитель и снова улыбнулся, переводя взгляд на Таню. – Право, это какое-то чудо: ждал все утро твоего письма, и вдруг – ты сама здесь!.. Была на пленэре? Я заметил у двери твой этюдник…
- Нет, - также тихонько опустив чашку на блюдце, она весело мотнула головой. – Сегодня этюдник понадобился мне для куда более важного дела, чем пленэр. Я отправилась с ним в Музей изящных искусств.
Слегка приподняв брови, Родион понимающе кивнул. Но, почуяв содержавшийся в этой фразе подвох, прищурился и негромко переспросил:
- То есть, сейчас, моя милая плутовка, для всех родных ты находишься вовсе не здесь, а на Волхонке?
- Ну да! Во всяком случае, я точно уверена, что мама именно так и думает. Было, конечно, крайне неловко ее обманывать, но у меня есть оправдание: я слишком сильно соскучилась по тебе за эти дни… Как ты себя чувствуешь?
Тяжело вздохнув, Тата сокрушенно прикусила губу и осторожно провела по его щеке кончиками пальцев, словно надеялась смахнуть с них, словно пыль или паутинку, непривычную бледность, что проступила сквозь привычный, чуть смугловатый, оттенок кожи.
- Кажется, даже похудел немного! Все еще нездоровится, да?
- Мне уже гораздо лучше, уверяю тебя! Ты действуешь на меня лучше любых лекарств, - успокоил её Родион, тихо посмеиваясь. – Но, думаю, Степан Александрович как будущий врач не одобрит подобный метод лечения. Впрочем, Ольга Дмитриевна и Дмитрий Кириллович тоже. И поэтому мы… - Он перехватил Танину руку и поднёс к своим губам. От запястья её руки исходил тонкий аромат парфюма, и он невольно вдохнул его. - Мы ничего им не скажем…
Он легко коснулся губами её ладони и, не выпуская руки, произнёс, вдруг став абсолютно серьёзным:
- Потому что я тоже безумно скучал… И чтобы не сойти с ума, перечитывал твои письма… И жалел, что у меня нет ни одной твоей фотокарточки в альбоме…
- Разве? – вскинув на него удивленный взгляд, переспросила Тата. – А мне казалось, что я как-то давала тебе свой портрет… еще летом? Нет? Но это легко поправить, нужно лишь выбрать время и салон, где фотограф меня не слишком изуродует. Я не говорила тебе прежде, что ужасно получаюсь на фотокарточках? Иногда даже завидуешь женщинам прежних времен: вот изобразил тебя какой-нибудь Винтерхальтер невероятной красавицей, и никто после никогда не вспомнит, какой ты была на самом деле. Здорово, правда?
-Да, - согласился он, отпустив её руку, чтобы подлить чай в чашки, - но, думаю, тебе просто пока не встретился твой художник. Ведь, фотография – это тоже искусство изображения, сколько бы ни говорили, что она – лишь слабая копия живописи. И я бы даже рискнуть попробовать тебе это доказать – если ты, конечно, согласишься позировать мне, когда я, наконец, перевезу в Москву свою аппаратуру.
- Почему бы и нет? – согласилась Тата, которая, в общем-то, и сама относила себя к тем людям, о которых сейчас говорил Родион. – Если тебе это будет приятно… - прибавила она после мгновения раздумий, которое он, внимательно наблюдавший в этот момент за выражением её лица, без сомнения, сразу же уловил. И потому принялся горячо уверять не только в своем мастерстве, но и в серьезности намерений:
- Если хочешь, я даже продемонстрирую тебе прежде свои старые снимки!
- Конечно! – тут же радостно откликнулась она. – Очень хочу! Мне всегда интересно узнать о тебе что-то новое, а ты ведь говорил прежде, что увлекаешься фотографией, но никогда не предлагал показать своих работ, и мне было неловко настаивать. Вдруг, стесняешься? Я и сама такая, с ума схожу всякий раз перед тем, как показать другим свой очередной рисунок. Стало быть, договорились!
- Стало быть, да, - ответил ей в тон Елагин, радуясь, что удалось относительно легко уйти от этой, по-прежнему весьма волнующей для него темы. И, чуть заметно вздохнув, вдруг вновь лукаво улыбнулся. – И, кстати, между прочим, сам я сегодня тоже узнал о тебе кое-что новое!
- Что?
- А то, что моя любимая барышня, оказывается, не только талантливая художница, но и не менее искусная лгунишка!
- Как это? – возмутилась Тата. – Где и кого я обманула?
- Как минимум, уважаемую Ольгу Дмитриевну! Или я что-то не понял насчет твоего сегодняшнего похода в музей?
- Ах ты!.. Ну, если ты так говоришь, то я сейчас же встану и немедленно уйду! – подхватив юбки, она, и правда, с решительным видом вскочила со стула, но Родион, смеясь, замотал головой, убеждая, что вовсе её за это не осуждает.
- Напротив, даже рад – сам бы так удачно ни за что не придумал. И волнуюсь теперь только о том, что эта маленькая ложь как-нибудь случайно обнаружится, и создаст для тебя проблему. А все из-за меня!
- Да ничего не обнаружится, каким образом? Не станет же мама требовать предъявить ей нарисованные в музее наброски… Хотя, может быть, ты и прав. И я не все предусмотрела. Но это легко поправить.

 Отправлено: 09.04.20 18:40. Заголовок: * с моим... моим!)* ..

* с моим... моим!)*

Вновь поднявшись на ноги, Тата придирчиво огляделась вокруг себя. Затем сделала несколько шагов в сторону одного из трех имеющихся в комнате окон.

- У тебя красивая гостиная! И очень светлая! Почти, как моя домашняя мастерская… А как думаешь, - задумчиво проговорила она и вдруг вновь порывисто обернулась к внимательно следившему за ее передвижениями Елагину, - найдется у тебя здесь что-нибудь, что мы могли бы успешно выдать за музейный экспонат?

- Хм… боюсь, ничего достойного музея в этой квартире нет, - с сожалением в голосе ответил Родион, рассеянно оглядывая гостиную. – Впрочем…

Направившись к каминной полке, он взял оттуда стоявшую посреди прочих безделушек бронзовую курительницу, и, размышляя, повертел в руках. Эта вещица для сжигания благовоний была дорога ему как память. Но сейчас Родион не мог даже и припомнить, когда пользовался ею в последний раз.

- Может быть, это подойдет? Привёз с Дальнего Востока, - проговорил он, протягивая сосуд Тате и поясняя его назначение. – Китай, если не ошибаюсь, восемнадцатый век… Подлинная вещь, возможно, династия Цин, но до конца не уверен.

- Ровно то, что и нужно! – радостно воскликнула девушка, принимая у него небольшую овальную чашу, что покоилась на изогнутых ножках, и осторожно проводя пальцем сперва по одной, затем по другой боковым ручкам, изготовленным в виде хищных длинношеих птиц. Еще одна фигурка, в виде дракона с приоткрытой пастью, застыла на крышке. Но основное внимание Таты привлекли почему-то не они, а выпуклый барельеф на одной из сторон и проступавшие на чуть потускневшей бронзе загадочные знаки.

Отвлекшись на миг, она с любопытством спросила, что они могут означать.

- Увы, сам я китайского не знаю, но мне говорили, что это буддийские символы счастья, добра, изобилия и процветания.

- Восхитительно! – сказала Тата и еще немного полюбовалась на диковинные узоры. – А знаешь, я вдруг подумала, что было бы, и правда, здорово попытаться её нарисовать!

И неожиданно весело рассмеялась.

- Я у тебя – словно маленький ребёнок, правда-правда! – закивала она, и когда Елагин поинтересовался, почему вдруг, пояснила: - Мне как-то объясняли, почему дети первым делом тянут в рот то, что им особенно понравилось – и необязательно еду. Оказывается, таким образом они это как бы «присваивают», не умея высказать желания иным способом. Так и я… готова «съесть» любой интересный предмет или даже человека… Только при помощи бумаги и карандаша. Прежде об этом не задумывалась, но, похоже тебе, дорогой, тоже следует меня опасаться! – прибавила она зловещим голосом, чуть сужая глаза, которые, впрочем, по-прежнему лучились весельем.

- Почту за честь, - будто бы слегка охрипнув, коротко и тихо ответил Родион, наклоняясь к её лицу и не сводя взгляда со смеющихся губ. – Стоит тебе только захотеть…

Верно, смутившись этой внезапной перемены интонации, Тата тотчас перестала смеяться и опустила глаза. А сам Елагин, слишком поздно сообразив, что позволил себе больше допустимого, мысленно обругал себя за несдержанность. Однако извиняться – и тем лишь усугублять возникшую неловкость, было бы еще большей глупостью. Поэтому он просто перевел взгляд на курительницу, сделав вид, что ничего не произошло.

- Думаешь попробовать начать работу прямо сейчас? Я тогда принесу сюда твой этюдник и…

- Погоди, не нужно! – мягко дотронувшись до его руки, Тата покачала головой и вновь робко улыбнулась. – Думаю, в другой раз, - прибавила она, как послышалось, чуточку нерешительно. – Сейчас мне, правда, лучше пойти домой. У нас вечером гости и мама просила не задерживаться слишком долго.

- Да, конечно, - растерянно кивнул Родион, с тяжелым вздохом отступая в сторону, чтобы дать ей дорогу.

Ответив ему коротким благодарным кивком, Тата осторожно вернула на место китайскую диковину и шагнула к двери. А Елагин отправился следом, чувствуя себя окончательным неудачником.

В передней он молча помог ей одеться. Но, уже перед тем, как отпустить, вдруг не выдержал и, осторожно взяв за плечи, развернул к себе лицом:

- Тата, любимая, умоляю, скажи честно: я чем-то напугал, или, может быть, обидел тебя?

- Нет, господи, почему ты так решил?! – удивленно воскликнула в ответ девушка.

- И… ты навестишь меня снова?

- Обязательно! Завтра или послезавтра. Если ты, конечно, будешь рад меня увидеть.

- Да о чем же ты говоришь?!

- Ну и решено! А теперь немедленно поцелуй меня на прощание… Только очень быстро!

 Отправлено: 29.04.20 23:10. Заголовок: В ожидании... Просну..

В ожидании...
Проснувшись в прекрасном расположении духа, чему причиной был вчерашний неожиданный визит Таты и её обещание появиться на Кудринской снова, Елагин позволил себе выпить две чашки кофе и взялся за неотложные дела. Он чувствовал, что полностью выздоровел, да и невозможно более перекладывать собственные обязанности по службе на других, череда предшествовавших болезни зимних праздников тоже давно миновала. Посему с понедельника он вновь приступит к своей обычной работе в Управлении московскими железными дорогами.
Но пока однообразные будни еще не затмили приятных воспоминаний, Родион предавался им с радостью и упоением. Жалея лишь о том, что из-за нелепой своей инфлюэнцы потерял уйму времени, которое также вполне мог бы провести с милой Татой. Но ничего уже не поделаешь.
Елагин вздохнул. Поставив чашку на стол, он подошел к окну и отодвинул лёгкую, почти невесомую гардину. На улице снова шел снег. Его мягкие белые хлопья, плавно кружась в медленном вальсе, покрывали дорогу мохнатым покрывалом. Снег сверкал и переливался в лучах зимнего солнца, и Родион представил, как было бы прекрасно, если бы он мог зарисовать эту картину! Может быть, Тата согласится однажды дать ему пару уроков живописи?..
Вновь вспомнив о любимой, он вдруг подумал, что пообещал ей вчера продемонстрировать свои старые снимки. В Москву был привезен из столицы, правда, лишь один-единственный альбом, в котором Родион хранил карточки родных и свои самые удачные конкурсные работы: увлечение фотографией уже несколько раз приводило его к участию в мероприятиях подобного рода. А в прошлом году, когда фирма «Кодак» устроила конкурс «Моменты удовольствия и веселья», как один из экспонентов, он даже получил поощрительный приз… Однако даже сейчас, медленно перекидывая альбомные страницы и разглядывая лица родных, Родион думал не о них, а, как и прежде, о Тате. За все эти дни он так и не нашел в себе силы спросить, намерена ли она вернуться в Париж и как скоро? Что-то – он и сам бы не смог объяснить, что именно – будто удерживало его от этого вопроса. Не оттого ли, что где-то под спудом ему по-прежнему тревожно, что он будет вовсе не тот, на который так хотелось надеяться…
Вновь не сдержав глубокого вздоха, Елагин решительно захлопнул альбом, встал из-за стола и принялся прохаживаться по комнате, надеясь, что активное движение поможет прогнать неприятные мысли. При этом он то и дело посматривал на часы, пытаясь представить, где теперь Таня и скоро ли она придёт. Расставаясь накануне, они по понятной причине не могли уговориться о точном времени… Эх, а вот был бы у него сейчас и здесь, как дома, в Петербурге, телефонный аппарат! Насколько проще и удобнее могла бы временами выглядеть жизнь…
И ровно в эту минуту, словно бы в пандан сиюминутным раздумьям, привычную дневную тишину его квартиры, наконец, огласила громкая и пронзительная трель звонка. Пусть пока и не телефонного, а просто дверного. Но от этого – не менее долгожданного. И потому, сразу же позабыв обо всем, что его бередило, Родион, вернув на место несуетно зашаркавшего было из людской лакея возгласом, что сам сейчас отворит, бросился чуть ли не бегом в переднюю

 Отправлено: 29.04.20 23:22. Заголовок: *с Любимым* - А вот..

*с Любимым*

- А вот и я! – шагнув прямо с порога в его распахнутые объятия, Тата лишь на мгновение позволила Елагину прижаться губами к своим щекам и губам, а потом сразу же вырвалась на свободу и сердито замахала спрятанными в пуховые рукавички ладонями. – Не сейчас, позже, я же прямо с мороза, ты снова закашляешь!

Но помощь с шубейкой все-таки приняла, как и вчера, поставив прежде на пол возле двери свой этюдник.

- А, впрочем, нет, забери его сразу в комнату! – проговорила она, обернувшись к Родиону. И, кажется, впервые с момента встречи, поглядев на него чуть дольше, чем несколько мгновений, улыбаясь, прибавила: - Сегодня ты что-то просто возмутительно красив, знаешь? К чему бы это?

- Возмутительно красив?! Тата, милая… - Елагин легко подхватил этюдник. – Думаю, для мужчины это сомнительный комплимент, если только он не Феликс Юсупов.

Она хотела возразить, но он, не желая спорить с ней, примирительно добавил:

- Впрочем, у вас, художников, особый взгляд на мир, и вы видите в окружающих вещах и людях то, что скрыто от остальных.

Он прошли в гостиную, в которой мало что изменилось со вчерашнего дня. Разве что само по себе новое появление Таты, порывистой и решительной, в модном, состоящем из юбки и приталенного жакета, костюме в полоску, внесло некое движение в её статичное убранство.

- Может быть, сначала чай? – спросил Родион, наблюдая за тем, как ловко она превращает его комнату в мастерскую. – Тебе следует согреться, ангел мой, да и я не откажусь. Московский обычай следует соблюдать! Попрошу Анну Порфирьевну подать чай в столовой. Тебе с вареньем или лимоном?

- И с тем, и с другим!

Пройдясь первым делом туда-сюда по гостиной, Тата остановилась напротив одного из окон и отдернула занавеску, впуская в комнату еще больше света: день выдался пасмурный, потому это показалось вовсе нелишне. Затем, определившись с выбором места, тотчас принялась за его оборудование. Деловито разложила прямо на широком подоконнике все необходимое для рисования, сама установила на ножки этюдник, превратив его в полноценный мольберт. И лишь в последнюю очередь прикрепила чистый лист, на котором намеревалась изобразить заинтересовавший её накануне предмет.

Все это время сам Родион стоял возле высокого камина. И, мельком оглядываясь – с удовольствием замечая при этом его чуточку лукавый, но при этом откровенно любующийся взгляд, а еще ямки на щеках, появляющиеся всегда, когда он пытается сдержать улыбку, Тата намеренно делала все немножко нарочито и картинно. Будто бы позволяя как следует оценить себя в этом новом и, наверное, не слишком привычном для него образе – прежде Родион еще ни разу не видел её за мольбертом.

- Как думаешь, куда лучше всего будет поставить саму курительницу? – спросила она, закончив, наконец, с установкой инструментария. – И кстати, ты вчера не рассказал мне, откуда она у тебя появилась?

 Отправлено: 29.04.20 23:27. Заголовок: *с моей обожаемой де..

*с моей обожаемой девочкой*
– Памятная вещица о событиях бурной молодости… – Родион с готовностью протянул Тате «музейный экспонат». – А поставить лучше всего вот сюда…. – он поместил курительницу на верхнюю полку изящной этажерки, стоявшей на противоположной стороне гостиной. –Что скажешь? – довольный собой, он оглянулся на Тату.
- Прекрасно, но ты так и не ответил на мой вопрос!
- Да ничего особенного, поверь! Обычная история, которая не стоит даже потраченных на нее слов!
Опустив глаза, Елагин многозначительно умолк. А когда Тата ожидаемо набросилась с новой порцией вопросов, поднял руки вверх, как бы «сдаваясь» на ее милость, и с усмешкой вздохнул:
- Хорошо, хорошо! Расскажу! Только это долго.
- Я не спешу…
- В самом деле? Ну, тогда… Дело было в Манчжурии,в городе Мукдене, -медленно начал он, будто, и вправду, припоминая нечто, случившееся очень давно и оттого основательно подзабытое. – Я, кажется, уже рассказывал, что когда-то там служил?
О своем военном прошлом Родион говорил крайне мало. А если Тата, любопытствуя, пыталась выяснить что-нибудь сама, отвечал максимально коротко и после мягко уводил разговор в другую сторону. Будто специально интриговал, заставляя её представлять себе разное – от участия в сложных секретных заданиях до явных, но по какой-то причине никем не оцененных подвигов. Стёпка, с которым Тата как-то поделилась этими соображениями, лишь покачал головой и назвал её фантазёркой. Однако даже он ничего не смог возразить, когда Тата напомнила, что Родион вообще-то не просто воевал, но еще и был серьезно ранен, и уже одно это – неопровержимое свидетельство храбрости. И вот теперь, услышав из его уст название того самого города, в битве при котором все и произошло, она вначале кивнула, а после буквально замерла на месте, ожидая, наконец-то, услышать то, чего так давно ждала.
Елагин, тем временем, продолжал рассказ.
- Через этот город протекает река под названием Хуаньхэ. И однажды юная дочь дзянь-дзюня – так там называют генерал-губернатора, отправилась по ней в небольшой лодке вместе со своей служанкой навестить могилы предков…
Сделав в этом месте паузу, Родион снова взглянул на Тату. Она слушала, словно завороженная.
- И все было прекрасно, пока сильный порыв ветра не опрокинул лодку, а обе несчастных девушки не оказались в холодной воде. Однако никто не бросился им на помощь: к несчастью, среди некоторых китайцев бытует дикое суеверие. Пытаться спасти утопающего означает для них вмешаться в мир духов, живущих в воде.
- Какой ужас! – воскликнула Тата, прикрывая губы ладонью. – И что же, они так и утонули?!
- Нет, конечно, нет! – поспешил успокоить ее Родион. – Так уж вышло, что как раз в этот момент по мосту, возле которого все и случилось, шли несколько русских офицеров…
- Одним из которых оказался ты?! – тут же договорила за него девушка, а сам Елагин лишь молча кивнул и вновь скромно потупился. – А эту вещицу тебе подарили как награду?
- Да, - откликнулся он коротко. И, помолчав еще немного, внезапно от души расхохотался. – Прости, милая, я всё это выдумал! Купил её антикварной лавке – просто потому что понравилась…

 Отправлено: 29.04.20 23:29. Заголовок: *те же, тогда же* ..

*те же, тогда же*

- Что?! – не веря своим ушам, тихо переспросила Тата, чуть наклоняя голову набок и хмуря брови. – Ты не в себе? Совсем за глупую меня, что ли, держишь?!

Выскочив из-за мольберта, словно маленькая фурия, она стала перед Елагиным руки в боки, испепеляя его сердитым взглядом. А когда тот, все еще потешаясь, принялся отнекиваться, рассердившись пуще прежнего, изо всех сил ткнула его крепко сжатым кулачком. И после, подумав мгновение, собралась было уж повторить, но на сей раз Родион оказался проворнее. Ловко перехватив нещадно карающую его «десницу», он осторожно развернул сжатую кисть запястьем вверх, поднес к своим губам и – не сводя смеющихся глаз с растерянного лица девушки, явно не ожидавшей такого оборота событий, поцеловал. А когда ладошка в его руках вновь раскрылась, словно цветок, улыбнулся и потёрся об неё щекой:

- Простишь? – повторив свою просьбу, Родион, не дожидаясь ответа, притянул к себе за талию всю остальную Тату.

- Ни за что! – буркнула она, прижимаясь виском к бархатному лацкану короткого домашнего шлафора Елагина, и ощущая, как грудь его слегка вздрагивает от тихой усмешки. – Ты чудовище. И почему я только тебя полюбила?

- Может, потому что ты – красавица? А большинству из них, если верить старинным сказкам разных народов, это буквально написано на роду?

- Никакая я не красавица! – отстраняясь, Тата вздохнула и покосилась на собственное отражение в занимавшем пространство над камином большом зеркале в фигурной рамке. – Хотя… Может быть, в чем-то ты и прав, - прибавила она вдруг, вновь хитро на него взглянув. Потом чмокнула в нос и вернулась к мольберту. – Что же, давай, пожалуй, попробуем изобразить эту столь милую твоему сердцу штуковину?..

Родион лишь кивнул, постаравшись спрятать за новой улыбкой разочарование тем, как легко и быстро Тата покинула его объятия.

А впрочем, чего же он ждал? Ведь она так чиста и наивна, что еще вряд ли вообще вполне понимает, какую власть имеет не только над его сердцем и помыслами, но и над бренным телом, неизменно откликающимся на каждое, даже самое невинное её прикосновение…

С трудом переведя дух, Елагин остановился в некотором отдалении от Таты, мгновенно погрузившейся в работу, наблюдая за тем, как короткими, едва заметными, штрихами она поначалу лишь обозначила общий контур рисунка. Но вот нажим на карандаш сделался сильнее, и линии на бумаге проявились увереннее, чётче, а изображение в целом – буквально на глазах – стало более узнаваемым. То, как быстро, сосредоточенно и воодушевленно Таня рисует – будто уже заранее определенно знает, как должны выглядеть задуманные ею сюжет и композиция, вообще здорово удивило Родиона.

«А ведь дядюшка прав, у неё действительно большой талант!» - подумал он вдруг, задумчиво разглядывая рисунок из-за ее плеча.

Словно прочитав эти мысли, Тата обернулась и бросила на него быстрый взгляд. Глаза её восторженно горели.

- Не стану мешать, милая. Пойду на кухню, распоряжусь насчет чая, - встрепенувшись, он оставил её одну, чтобы не смущать своим вниманием.

 Отправлено: 29.04.20 23:38. Заголовок: *я и Тата, в том же ..

*я и Тата, в том же месте, в то же время*
Чай пили в столовой. Сидя, как и вчера, напротив Таты, Родион испытывал чувство глупейшего и невыразимого счастья, наблюдая за тем, как изящно она держит за ушко фарфоровую чашку, как перекладывает из вазочки в розетку малиновое варенье, как слизывает его затем с чайной ложки, зажмурившись от удовольствия…В этот момент, чтобы не выдать себя с головой, ему пришлось вновь отвести взгляд, рассеянно разглядывая затем какой-то сложный узор на заварочном чайнике.
- Ольга Дмитриевна ничего не заподозрила? – выговорил он, наконец, надеясь успокоить собственную фантазию хотя бы разговором на отвлеченную тему. - Я о наших с тобой тайных свиданиях, мой ангел. Признаться, они мне очень нравятся.
- Думаю, нет, - беззаботно откликнулась Тата, слегка пожимая плечами. – Вернее, я почти в этом уверена. Да и с чего бы ей подозревать? Хотя, сказать по правде, самой мне подобные условности кажутся неимоверной глупостью и архаикой. Ну что такого в том, что я пришла к тебе в гости?! Мы ведь не делаем ничего предосудительного!.. Разве что слишком много сладкого едим! – прибавила она и вдруг, взглянув на Елагина, тихонько прыснула: - Ой, а у тебя варенье на подбородке!
Воистину, перед Татой, полностью отрицающей всякую неискренность и даже кокетство, меркли все женщины, которых он знавал прежде!
- В самом деле?.. –забавляясь и одновременно восхищаясь её чарующей непосредственностью, Родион, тем не менее, сумел сохранить внешнюю невозмутимость, не желая прослыть перед любимой совсем уж восторженным идиотом.
Аккуратно промокнув подбородок салфеткой, он положил ее обратно, спокойно допил содержимое своей чашки, и сразу же наполнил её свежей порцией чая, к которому за год московской жизни успел изрядно пристраститься, почти отвыкнув при этом от прежней кофейной зависимости. Особенно хорош был тот, что покупался на Мясницкой у Перлова. Родион любил пить его крепким и очень горячим, обжигающим губы и язык похлеще спиртного – и непременно с вареньем, молоком или лимоном. Это было особенное, почти детское, удовольствие, которое было, так же, особенно, радостно разделить именно Татой.
- Что? – кивнул он вопросительно, заметив, что она отчего-то вновь пристально его рассматривает. – Тебе тоже ещё налить?
Но, вместо ответа, Тата лишь покачала головой и опять прыснула в ладошку.
- Да что такое-то? – не выдержал Елагин.
- Варенье! – пояснила она, наконец, хихикнув уже открыто. – Ты неправильно вытер подбородок. Надо было вот здесь… А, впрочем, дай лучше я…
Родион все ещё раздумывал отказаться, когда Тата, давая еще одну возможность убедиться в живости своего темперамента, пулей метнулась со своего места, схватив со стола полотняную салфетку. Когда она оказалась рядом, горя желанием стереть злосчастное варенье, он едва успел среагировать, уводя вверх и в сторону руку, в которой держал полную почти до краев чашку. Однако от этого резкого движения примерно половина её горячего содержимого все же успела выплеснуться прямо ему на грудь, мгновенно пропитывая мягкую ткань шлафора, а затем и рубашку.
- Чёрт…- сквозь зубы непроизвольно выругался Елагин, вскакивая на ноги, не глядя возвращая чашку куда-то на стол и одновременно оттягивая свободной рукой намокший бархатный лацкан, внезапно превратившийся в огненный компресс.
- Господи… - испуганно ахнула Тата за ним следом, неосознанно призывая в свидетели происшествия «etalterapars». – Что я наделала! Прости меня, пожалуйста! Я… не хотела!
- Да не волнуйся ты так! –опомнившись первым после её отчаянного возгласа, проговорил Родион, все еще удерживая на отдалении неприятно липнущую к телу мокрую одежду. Занятие, в общем, уже бесполезное, учитывая, что ткань давно остыла, но отданного ею тепла, похоже, все-таки хватило, чтобы обжечь кожу. Вот только, как сильно – пока неясно. Но не тревожить же этим Тату, которая и так, бедняжка, не жива, ни мертва: того и гляди в обморок упадет. –Пустяки! – покачав головой, Елагин улыбнулся. – Со мной все в порядке. Вот только схожу и переоденусь с твоего позволения.
«А заодно – оценю масштаб причиненного ущерба, - прибавил он не без сарказма. Разумеется, мысленно. И уже было направился к себе в гардеробную, но Тата неожиданно решительно преградила ему путь.
- Нет, постой! Покажи мне… – чуть запнувшись, она на миг умолкла, подбирая слова, - я хочу своими глазами увидеть место ожога и убедиться, что ты меня не обманываешь и он не слишком серьезен.
- Я, право, не уверен… - растерянно моргнув, выговорил Елагин. - Но ладно, как прикажешь.
Затем, развязав пояс, стянул с себя шлафор и небрежно бросил на стул; вновь чуть помедлив, взялся за верхнюю пуговицу рубашки. Справившись с нею и следующими двумя как-то не слишком ловко, тихо усмехнулся и впервые посмотрел на Тату, лица которой до этой минуты старательно избегал.
- Вот! – оттянув в сторону край рубашки, Родион обнажил участок груди, на который пришелся максимальный удар чайной «стихии». – Видишь, моей жизни ничего не угрожает, поэтому… боже мой! Что ты делаешь? – перебивая самого себя, тихо пробормотал он, едва не задохнувшись, когда Тата, подойдя вдруг совсем близко, склонила лицо и совершенно по-детски подула на ожог.
- Бедный мой! – прошептала она, устремляя на него полный сострадания взор. А потом слегка прикоснулась к покрасневшей и чуть вспухшей коже прохладными кончиками пальцев. – Очень больно, да?
Не зная, как быть, Елагин молча смотрел на любимую. Что ей ответить?! Что вся его нынешняя физическая боль – точнее, дискомфорт: в жизни случалось терпеть и куда более неприятные ощущения – сущая ерунда, в сравнении со сладким и мучительным чувством, родившимся… нет, конечно же, далеко не сейчас, и даже не сегодня. А уже так давно, что и не вспомнить. Вначале лишь в виде глухих отголосков, которые он долго попросту сдерживал или загонял глубоко под спуд, только изредка позволяя прорываться в сознание, да и то все больше в мечтах да сновидениях, неподконтрольных рассудку. Потом – более открыто, но все равно, до смерти боясь смутить и оттолкнуть её – такую чистую, что впору молиться и поклоняться, словно божеству, этим, земным, от себя прочь… Или, может, о том, что не смог избавиться от этого страха даже теперь, вожделея её каждой клеточкой тела? До боли и до дрожи в руках, желая заключить в объятия, унести отсюда в спальню и сделать, наконец, своей…
- Милая, прошу, не надо так больше, я ведь… не из железа, - с усилием выдохнув, Родион усмехнулся, стягивая края сорочки, потом покачал головой и провел ладонью по собственному лбу, смахнув проступившую по нему испарину.

 Отправлено: 29.04.20 23:52. Заголовок: - А как? – внезапно..

- А как? – внезапно тихо проговорила Тата, глядя прямо ему в глаза. – Как надо, научи? Пожалуйста, научи меня…

Елагин замер: «Научить»?! Да понимает ли она, о чём просит?.. На мгновение нахлынуло смятение. Сердце отчаянно заколотилось.

В его полной власти было все еще обратить Танины слова в шутку, но, видя, как бьётся тонкая жилка на её шее, как взволнованно вздымается под тканью жакета грудь, он чувствовал, что попросту оскорбит её, поступив подобным образом. Да и собственных сил противиться лишающему разума и обволакивающему тело желанию оставалось все меньше.

- Это чистое безумие… - произнёс он, тем не менее, позволяя ей вновь прижаться к своей груди, смять руками рубашку. Эти прикосновения – уже не столь бережные, как прежде, заставили ожоги откликнуться саднящей болью. Но сейчас Родион был готов терпеть её сколько угодно – лишь бы Тата была рядом. Лишь бы держать её в своих объятиях.

- Поцелуй меня? – шепнула она едва слышно, доверчиво посмотрев ему в глаза. И тогда, едва не застонав, он обхватил её лицо ладонями, и припал губами ко рту, раздвигая языком горячие дрожащие губы, пахнущие спелой малиной и лимоном.

Кажется, прошла целая вечность, прежде чем Тата ответила на поцелуй, но именно в этот миг Елагин понял, что пропал окончательно. И то была единственная ясная мысль среди сонма прочих, путающихся и сплетающихся в пылающем, будто в дикой лихорадке, уме.

- Если хочешь остановить меня… сделай это сейчас… Пожалуйста… – взмолился он из последних сил, когда перестало хватать дыхания и пришлось на мгновение разомкнуть уста.

- Нет, решено! – замотав головой, точно в бреду, пробормотала в ответ Тата, тут же вновь устремляясь к нему. – Не отпускай меня…

– Не отпущу! Клянусь, никогда! – выдохнул Родион, подхватывая её, лёгкую, словно пёрышко, на руки, и бережно унося в свою спальню. И лишь там позволяя опять коснуться ногами пола. – Какая же ты красивая! – произнес он в восхищении, отступив на мгновение, чтобы еще раз ею полюбоваться. А затем вновь заключил в объятия, покрывая лицо, виски, нежную шею короткими легкими поцелуями, терзаясь абсолютно противоположными желаниями получить как можно скорее то, чего так долго жаждал, и ни в коем случае не испугать столь неуместной сейчас поспешностью.

Только Тата и не боялась, безропотно уступая каждой из обращенных к ней просьб любимого, хотя выражались они теперь не словами, а поцелуями, прикосновениями и срывающимся дыханием. В какой-то момент, мягко отодвинув прочь его руки, она сама расстегнула жакет, а после и надетую под него блузку. В это же время сам Родион, не сводя в неё глаз, расправлялся с оставшимися до сих пор каким-то чудом застёгнутыми пуговками собственной сорочки, полетевшей после куда-то в сторону. И вот они вновь оказались рядом, вновь соединились их губы...

Тата без возражений позволила ему раздевать себя, но это заняло куда больше времени, чем можно было ожидать. Волнуясь, точно неопытный юнец, Родион почти запутался в бесконечных пуговицах и крючках, когда она вдруг неожиданно отстранилась. Решив, что дело в стеснении, Елагин приготовился к чему угодно: к слезам, панике, просьбе позволить уйти… Но Тата вновь его удивила. И дальше, сгорая от желания, он пару минут восхищенно наблюдал за устроенным ею маленьким представлением, покуда не опомнился и снова не притянул к себе. А дальше стоять посреди комнаты, пусть даже и обнимаясь, стало совсем неудобно. И тогда, не выпуская Тату из рук, он просто выпрямился во весь рост. И проделав вместе с ней эти несколько шагов, бережно уложил её на кровать, но сам пока не лёг, полагая, что пришло самое время избавиться от теснивших тело остатков одежды.

Прохладный шелк покрывала соприкоснулся с кожей обнаженной спины, и Тата вновь медленно приоткрыла глаза, с замиранием сердца наблюдая за тем, как Родион раздевается. Прежде ей доводилось видеть обнаженное мужское тело лишь в виде античных музейных скульптур или на живописных полотнах, но никаких особых эмоций, кроме восхищения мастерством скульптора или художника, это не пробуждало. Иное теперь. И это, в самом деле, было какое-то другое, прежде совершенно незнакомое ей чувство – не менее зовущее и настойчивое, нежели сильный голод или жажда. Вот только утолить его не смогли бы ни вода, ни пища, ни даже поцелуи любимого, вернувшегося к ней, и более ни на мгновение не позволившего думать ни о чём, кроме себя, единственного, желанного.

Избавленная от последних покровов, полностью обнаженная, в руках у Родиона Тата будто бы враз обрела безграничную свободу, которая позволяла делать то, на что она прежде никогда бы не осмелилась. Не смущаясь, принимать самые откровенные его ласки, смело ласкать его в ответ, прикасаться губами, волосами, льнуть собственным телом к его телу в безотчетном стремлении как можно быстрее сделаться с ним единым целым. И потому, когда все произошло на самом деле, не осталось уже ни стеснения, ни страха, а лишь одно облегчение, что наконец-то нашелся способ получить столь страстно желаемое, хотя поначалу все было странно и даже больно. От этой незнакомой, распирающей боли, Тата напряглась и, тихонько вскрикнув, замерла, инстинктивно впиваясь пальцами в плечи Родиона. А потом широко распахнула глаза и тотчас встретилась с ним взглядом.

- Не сопротивляйся, просто доверься мне… - прошептал он, и на какое-то время тоже остановился, давая ей привыкнуть к своему присутствию, но не прекратив ласк и поцелуев. Продолжил же лишь тогда, когда взгляд Таты вновь подернулся сладостной поволокой, а с губ начали слетать короткие и прерывистые вздохи.

Сама же она так и не поняла, когда всё переменилось. Тело будто зажило собственной, отдельной жизнью. Сознание при этом туманилось и все больше подчинялось древнему, как мир, инстинкту, получая компенсацией взамен утраченной на время власти все неумолимее нарастающие волны наслаждения. Открывая время от времени глаза, она вновь и вновь видела над собой лицо Родиона. И оно казалось ей самым прекрасным на свете. А потом мир, словно разбитое зеркало, внезапно рассыпался на миллиард сияющих осколков. И, застонав от прошедшего, будто молния, через все тело сладкого спазма, Тата обмякла, судорожно комкая пальцами попавшее под руку покрывало.

 Отправлено: 29.04.20 23:57. Заголовок: Всецело отдаваясь бл..

Всецело отдаваясь блаженному финалу, замер и сам Родион, беспомощно уткнувшись лицом в ямку между её хрупких ключиц и пытаясь выровнять сбившееся дыхание. Протянув руку чуть в сторону, он наощупь отыскал и накрыл своею ладонью маленькую горячую ладошку возлюбленной. Так они и лежали – без слов, без движения, лишь через несколько минут найдя в себе силы снова пошевелиться. Но и тогда не разомкнули объятий. Глядя на то, как чуть подрагивают полуопущенные ресницы любимой, имя которой слышалось ему сейчас даже биении собственного сердца: «Та-та, Та-та, Та-та…», и на то, как слегка приподнимаются в такт дыханию уголки её нежных губ, Родион чувствовал себя самым счастливым мужчиной на свете. Однако ни за что не смог бы описать этих ощущений словами. Потому просто молчал и улыбался.
Тата первой нарушила их блаженную тишину. Приподнявшись на локте – для этого ей пришлось выскользнуть из кольца его рук – она кивнула на круглый, чуть втянутый в центре шрам, смутно белеющий среди темной курчавой поросли на груди Елагина, который прежде не замечала, и проговорила:
– Это оттуда? С войны, да?
Не торопясь ответить, наслаждаясь шелковистостью кожи, Родион провёл пальцем по её щеке, потом коснулся впадины за ухом и нежной розовой мочки, не знающей серёг.
– Да, - кивнул он, наконец, улыбнувшись промелькнувшему тенью по её милому личику сочувствию. – Но он меня совершенно не беспокоит… Зато всерьёз тревожит другая вещь, - прибавил он вдруг. А потом передвинулся на край кровати и сел. – Что скажет милейшая графиня Ольга Дмитриевна по поводу столь длительного отсутствия своей обожаемой старшей дочери?
– А, да то же, что и обычно!–вздохнула Тата, немедленно устраиваясь рядом, положив голову ему на плечо, и умиротворенно прикрывая глаза.–«Котик, ну почему же ты никогда не следишь за временем?!»… Я не хочу уходить сейчас! И вообще не хочу с тобой расставаться…
– Могу подтвердить, что здесь наши желания целиком и полностью совпадают! – с усмешкой кивнул в ответ Елагин.
- Ну не ерничай, мерзкое ты чудовище! – слегка нахмурившись, она легонько толкнула его в бок.
Коротко рассмеявшись, Родион взъерошил губами её волосы, чмокнул в макушку, а потом, вновь внезапно сделавшись серьезным, проговорил негромко и как-то глуховато:
– Тата, а давай поженимся? Как можно скорее! И тогда никогда больше не придется расставаться…
– А давай, - ответила она просто и без раздумий. – Ведь, что мне теперь еще остаётся?!
– Уйти в монастырь? – сохраняя невозмутимое лицо, предложил Родион и, выдержав короткую паузу, рассмеялся: – Господи, да что же ты за чертёнок такой?! Взяла вот и испортила, походя, самый важный момент всей моей жизни!
– Не испортила, а внесла в него новые краски и свежее видение! – смеясь вместе с ним, воскликнула Тата и тут же тихо взвизгнула, оказавшись в результате его хитрого манёвра вновь распластанной посреди кровати.
– Не спорь с будущим мужем! – склоняясь над нею, Елагин шутливо нахмурился.
– Еще господином и повелителем себя назови! – съехидничала в ответ Тата, одновременно решительно отдуваясь от накрывших нос и глаза при внезапном падении навзничь тонких прядок волос. Сделать это при помощи рук было невозможно, Родион крепко удерживал их своими руками.
– Непременно! – ухмыльнулся он в ответ, лаская её лицо смеющимся взглядом. И, не давая возможности возразить, выплеснув на него новую порцию «ласковых слов», снова закрыл ей рот поцелуем.

 Отправлено: 01.05.20 03:02. Заголовок: *я и любимые* Осозн..

*я и любимые*

Осознание важности события, произошедшего с нею в эти, в общем-то, не такие уж долгие четыре зимних послеполуденных часа, накрывало Тату постепенно. Она была умиротворена и спокойна, будто ничего особенного и не случилось, после того, как они с Родионом все же выбрались из постели, веселилась, называя его самой нерадивой из горничных, когда тот помогал ей заново одеться и привести себя в должный вид, то и дело вновь отвлекаясь на поцелуи и прочие нежные глупости. И даже умудрилась почти что обидеть его просьбой не спешить с объявлением их помолвки: сам-то Елагин был готов уже назавтра с утра явиться просить у Дмитрия Кирилловича её руки.

- Пойми, Тата! Я порядочный человек, я не могу иначе!

- А я и прошу об этом лишь потому, что ни капли в тебе не сомневаюсь! Ну, пожалуйста, милый! Я просто хочу, чтобы это хотя бы какое-то время было только нашей с тобой тайной! – проговорила она. И, приподнявшись в его объятиях на носочки, принялась целовать упрямо сошедшиеся к переносице тёмные брови до тех пор, пока складка меж ними вновь не разгладилась, а показавшиеся на щеках ямочки не выдали, как всегда, старательно сдерживаемой улыбки.

- Хорошо. Но когда же? – спросил Родион, тем не менее, не намереваясь и в очередной раз сдаваться без боя.

- Скоро! – пообещала Тата.

- Когда?!

- Ох, ну хорошо, скажем, ровно через неделю! А вся следующая пусть принадлежит только нам!

На том они и расстались. Конечно, не сразу. А после того, как Елагин, спустившись вдвоем с Татой на улицу, поймал извозчика и усадил её в сани, старательно укутав теплым меховым пологом и пристроив затем рядом этюдник, в который не забыли положить и новый рисунок. Потом она велела ему идти обратно и не мерзнуть больше, но на сей раз, Родион проявил незаурядную твердость. И, сколько после Тата ни оборачивалась, раз за разом её взгляду являлась все одна и та же картина: высокий прямой мужской силуэт, отчетливо выделяющийся даже в быстро сгущающихся сумерках на фоне ярко освещенного электричеством входа в парадный. А потом они завернули за угол и выехали на площадь.

Отсюда до Успенского переулка путь был уже относительно недолгий. Но этих минут наедине с собой, кажется, как раз и хватило Тате, чтобы впервые подумать всерьез о том, как в скором времени, должно быть, изменится её жизнь. Потому домой она вошла тихо, отперев дверь собственными ключами, и не вызывая никого из слуг. Надеясь, что удастся так же незаметно после проскользнуть и к себе в комнаты, не встретившись при этом ни с кем из домашних. Особенно с родителями.

Ей повезло, но как всегда – лишь частично. Ни мама, ни Дмитрий Кириллович на пути не попались. Зато, услышав, все-таки, стук входной двери внизу, или же её восходящие шаги по лестнице, из двери гостиной выглянул Стёпка:

- О, привет, художница! Вспомнила все-таки о реальном мире? А я уж грешным делом подумывал о том, чтобы самому поехать в этот твой музей, чтобы вырвать тебя из цепких лап музы живописи, как бишь там ее имя?..

- Никак, - остановившись посреди лестницы, Тата усмехнулась. – Какой ты все-таки, невежда! Живопись и скульптуру древние греки читали ремеслами. Поэтому мой небесный покровитель – Гефест.

- … И это совсем неплохо! – с готовностью согласился Степан. – Но что-то ты все равно сегодня слишком долго. Хорошо, что родителей тоже пока нет, иначе… - многозначительно умолкнув, он возвел глаза к небесам.

- Просто так получилось. Заработалась. Позже покажу тебе рисунок… А, кстати, где мама и Дмитрий Кириллович?

- Ну, ты, видно, правда сегодня перетрудилась! – воскликнула Санька, вынырнувшая в этот момент из-за Степкиной спины. – Мама, как всегда по субботам, на заседании своего человеколюбивого общества, papa же сказал, что он не настолько человеколюбив, и поехал в клуб. А мы со Стёпочкой уже два часа собираем новый пузель*, очень сложная и интересная картина будет, хочешь вместе с нами?

- Нет, я сегодня уже… кажется, вдоволь насмотрелась на картины, - чуть запнувшись и уводя взгляд в сторону, чтобы не смотреть на брата, все это время не сводившего с нее глаз, Тата покачала головой. – Даже голова заболела. Пойду к себе, пожалуй. Приму ванну, а там уже решу, что делать дальше.

- Ну как знаешь! – юркнув обратно в гостиную, Санька тотчас принялась настойчиво звать туда и Стёпу, чуть задержавшегося на своем месте. – Эй, ну где же ты! Давай скорее! Я сама ни за что не соображу…

- Иду! – крикнул он, не оборачиваясь, и вновь взглянул на сестру. – Лисица, у тебя точно все в порядке?

- Да, хорошо, лучше просто не бывает! Иди-иди, а то она же из тебя душу вытрясет! –
кивнув в сторону гостиной, Тата пошла дальше наверх.

В спальне, с тех пор, как она покинула её нынче утром, ничего не переменилось. Та же привычная обстановка, обои на стенах, картины в рамках – её собственные и чужие репродукции… Опустив этюдник на стул у входа, Тата, пребывая все в той же задумчивости, прошла через комнату в смежную с нею гардеробную. Снимая одежду, она то и дело поглядывала на собственное отражение в большом, ростовом, зеркале, оправленном замысловатой резной рамой, изготовленной в общем стиле с прочим оформлением комнаты и дома в целом. Ведь, даже если мир вокруг все тот же, не могла же не измениться после всего хотя бы она сама? Это ведь вовсе невозможно: остаться теперь прежней!

Стянув с себя верхнее платье, она постояла еще минуту, глядя на себя в белье, а затем, подумав, скинула на пол и его. Оставшись перед зеркалом абсолютно нагой, Тата рассматривала себя так пристально, как никогда прежде – как художник натуру, и одновременно, пытаясь понять, какой недавно видел её Родион… От воспоминаний об их сокровенных минутах, неудержимо нахлынувших следом за этой мыслью, по всему телу пронеслась жаркая волна: щеки вспыхнули, дыхание стало частым… даже голова закружилась так, что пришлось срочно прилечь на маленький рекамье и закрыть глаза. Прижав ладонь к горлу, Тата пыталась успокоить бьющееся будто бы прямо в нем сердце. А потом её рука случайно соскользнула вниз, к груди. И это прикосновение внезапно отозвалось отголоском – пусть и очень слабым – тех же самых ощущений, что рождались от ласк и поцелуев Родиона. Не поверив себе, она тут же повторила эксперимент и замерла, кажется, догадавшись, наконец, что все-таки изменилось. Раньше её тело было просто… тело. О котором, конечно, следовало заботиться: кормить его, мыть и давать временами достаточный отдых. Теперь же – одной лишь волей полюбившего его мужчины, оно вдруг стало инструментом неведомого прежде наслаждения. Такого, что с ума могут свести даже мысли о нём…

Вновь медленно закрыв глаза, Тата попыталась было представить себя в объятиях Родиона прямо сейчас, вообразить, что он мог бы с нею сейчас делать, но тут внезапно услышала, как тихо хлопнула дверь её спальни. И, мгновенно трезвея рассудком, едва не скатилась с кушетки на ковер, судорожно схватывая и прижимая к себе атласный пеньюар, оставленный небрежно перекинутым через подголовник еще поутру, мысленно проклиная себя за отсутствие похвальной привычки запирать дверь на ключ.

___________________________________

* прежнее название пазлов

 Отправлено: 01.05.20 03:10. Заголовок: *с сестрой и мамой* ..

*с сестрой и мамой*

- Тата! Ты где?!

Слава богу, это была всего лишь Санька. Потому, можно было уже не особенно беспокоиться относительно своего внешнего вида.

- Я в гардеробной! – выкрикнула она, быстро наглухо заворачиваясь в прохладный атлас и туго затягивая пояс.

- Ничего себе! – заглядывая к ней, Саша удивленно воззрилась на кипу разбросанных по полу вещей. – Что это у тебя тут за кавардак?!

- А тебе-то что?! – невольно огрызнулась Тата. – И чего ты вообще врываешься без стука? Тебя манерам не учили?

- Я стучала! Целую минуту! – обиженно засопев, Саша посмотрела на старшую сестру исподлобья, не понимая, в чем перед ней провинилась. И почему Татка вообще себя так с нею ведет. – А ты не откликалась! Я испугалась, что тебе плохо, и вошла. А ты…

- Прости, прости ради бога! – схватившись за голову одной рукой, другую Таня протянула навстречу младшей сестре, призывая ту в свои объятия. – Я была к тебе несправедлива. Но ты напугала меня. Я… задремала.

- Что, прямо тут?!

- Да. Прямо тут. На этой кушетке. Так бывает, поверь, если очень устаешь! – вновь утрачивая на миг самообладание, она вздохнула. – Ладно, не важно. Чего ты хотела-то?

- Да ничего особенного. Тебя проведать, говорю же! И еще мне стало скучно. Митя и Володя спят, мама и папа еще не вернулись…

Несмотря на четырнадцать с половиной лет и рост, на голову выше, чем у старшей сестры, поступками и помыслами Саша была все же еще скорее ребенок, чем барышня. Это было особенно видно, когда, плюхнувшись с размаху на пуф возле туалетного столика, она, надув губы, принялась с вселенской тоской во взоре перебирать тысячу раз виденные до этого флаконы, баночки и прочие Танины девичьи безделушки.

- А еще Степочка уехал к Максу и теперь бог-весть когда вернется!

- К Максу?! – удивленно переспросила у нее Тата. – Черкасову? А он, разве теперь в Москве?!

- Да, приехал на по каким-то служебным делам. А днем, пока тебя не было, ненадолго заходил к нам.

- Ну, надеюсь, ты-то произвела на него сегодня должное впечатление?!

Жизнерадостный и красивый двадцатипятилетний Макс – Максим Евгеньевич Черкасов, еще один из бесчисленных кузенов Дмитрия Кирилловича, сделался добрым Стёпкиным и Татиным другом буквально с первого знакомства на первой же большой общесемейной сходке обширного клана Игнатьевых-Елагиных-Черкасовых, в которой им довелось участвовать. Еще студентом юрфака успевший прослыть одним из самых блестящих молодых светских львов Петербурга, теперь, окончив университет, он не менее успешно двигался по карьерной лестнице на ниве адвокатуры. Но в их доме Макс был славен отнюдь не этим фактом. А тем, что вот уже третий год по нему тайком вздыхала Александра. То есть, о том, что её чувства очевидны любому, кто увидит её в присутствии объекта обожания, не догадывалась только сама Санька. Видел это и Максим, который, в силу веселого и доброго нрава, порой, под настроение разыгрывал роль ее кавалера, соблюдая, разумеется, все разумные рамки и правила. И делал это столь изящно, что не возражали даже Ольга Дмитриевна и Дмитрий Кириллович. Возможно, как иногда все чаще Тате казалось, вынашивая при этом и какие-то свои, далеко идущие планы…

- Я бы хотела! – с отчаянием в голосе тихо проговорила Саша. – Но он на меня почти не смотрел. Говорил в основном с papa и Стёпочкой… Но может, это и к лучшему. У меня с утра на подбородке такой мерзкий прыщ, что хоть чадру надевай! Вот, гляди, какой кошмар! – повернувшись к сестре, она продемонстрировала ей свой ужасный изъян.

- Ну-ну, не все так страшно! – подойдя к Саньке, Тата погладила ее по голове. – Я бы даже и не заметила, если бы ты не сказала. А Макс, как ты знаешь, вообще близорук!

- Только на это и надежда! Но как ты думаешь, у меня есть шанс? Не сейчас, конечно, а когда я буду постарше, как ты, например? Он сможет меня полюбить?!

- Конечно! О чем речь! И не только он, поверь! Кавалеры станут ходить за тобой толпами, а Макс от ревности изгрызет себе локти!

- Смеешься, да?!

- Нет, свято в этом убеждена… Правда, вот, не знаю, нужен ли будет уже он тебе самой – с изгрызенными-то локтями?!

- Тата! Ну, ты как скажешь, право! – расхохотавшись во все горло, Санька схватила со столика большую лебяжью пуховку и с размаху запустила в сестру. И Тата ответила ей метким броском маленькой диванной подушкой.

- Что это тут у вас происходит, девочки? – войдя незамеченной под общий смех, Ольга Дмитриевна, ровно так же, как и ее младшая дочь за некоторое время до этого, окинула изумленным взором гардеробную и двух растрепанных барышень, устроивших за пару минут до этого оживленную баталию при помощи всех доступных им метательных орудий. – Александра… ну уж от тебя я этого точно не ожидала! – всплеснула она руками. – И ты, Таня, почему ты вообще разгуливаешь в таком виде?!

- Я не разгуливаю, я шла принимать ванну! А в это время пришла Санька и…

- А все потому, что Тата сказала, что у Макса Черкасова локти обгрызенные!

- Что?! Какая ванна, какие еще локти? – глядя на них, Ольга Дмитриевна и сама, не выдержав, рассмеялась, точно девчонка. – И это называется две взрослые дочери! Чего же тогда мне ждать от Мити и Володеньки?!

- Ну хотя бы того, что они не влюбятся вдруг ни с того ни с сего в какую-нибудь из престарелых родственниц своего отца! – ехидно ухмыльнулась Тата. И показала Саньке язык, предусмотрительно прячась за спину Ольги Дмитриевны.

- Что?! Да ты же сама такая… Мама! Что она говорит?!

- Ужасные вещи! Но она права, и я очень надеюсь, что ничего подобного с ними не случится! – собрав в объятия обеих своих девочек, графиня Игнатьева поочередно расцеловала каждую из них и приказала, наконец, немедленно помириться.

А потом все вместе они еще до самого ужина лежали втроем на Таниной кровати и болтали обо всем на свете – за исключением того, чему еще целую неделю предстояло остаться тайной, известной лишь двоим и более никому.

Пусть одна известная народная мудрость и утверждает нечто совершенно противоположное…

 Отправлено: 05.05.20 13:13. Заголовок: *в одиночестве* Оста..

*в одиночестве*
Остаток дня Родион провел в приподнятом настроении, сидя в кабинете с бутылкой игристого «Каше блан» и коробкой превосходных кубинских сигар. Он всё еще не мог поверить своему счастью: Тата согласилась стать его женой! Конечно, после того, что между ними произошло, ожидать другого не следовало, и теперь им нужно пожениться как можно скорее, потому что он… Родион запнулся, мысленно подыскивая подходящее слово, пока не нашёл: он был неосторожен. Елагин поморщился. Господи, да о чём он только думает! Главное не в этом, а в том, что Таня – милая, чудесная, удивительная девушка – любит его! В этом не приходится сомневаться. И сам он без ума от неё. В этом тоже не приходится сомневаться: Тата единственная и неповторимая женщина в его жизни, и любовь к ней – это безумный вихрь чувств. Он никогда не был так головокружительно счастлив! Жизнь его внезапно распалась на две части: на прошлое до встречи с Таней и настоящее, в котором они были вместе. Все другие женщины стёрлись из памяти, рассыпались в прах, исчезли, словно он никогда не знал их.
С каждым бокалом вина Елагин становился всё чувствительнее. Он боялся спугнуть столь эфемерное ощущение полной удовлетворённостью жизнью. Было бы глупо просить у судьбы больше, чем она уже подарила ему. Стоило закрыть глаза, и Родион вспоминал Танино лицо, её чуть припухшие от поцелуев губы, то, как он пропускал сквозь пальцы пряди её волос и как на выдохе у него срывались слова любви. Его кожа еще хранила её прикосновения. Его тело жаждало её. Он всегда считал, что умение женщины красиво раздеться может свести с ума мужчину. И Тата повела себя как настоящая женщина: без возражений позволила ему раздевать себя, потому что он сам захотел.
Раскуривая очередную сигару, Родион обдумал просьбу Таты. Он завтра же собирался просить её руки у Дмитрия Кирилловича, но Таня умоляла обождать, хотя бы неделю; «Я просто хочу, чтобы это хотя бы какое-то время было только нашей с тобой тайной!» Он нехотя подчинился: мужчина, пообещав, должен сдержать слово, но женщина может и передумать. И что тогда? Тата сбежит от него в Париж? Однажды это уже случилось, а он повёл себя как полный идиот, и едва не потерял любимую.
Елагин вздохнул, выпустив облако табачного дыма. Возможно, Тате просто требуется время, чтобы осознать грядущие перемены. Барышням и дамам обычно свойственно ожидание идеальной любви и блестящей, искрящейся, как шампанское, жизни в объятиях молодого красавца. Но Таня – особенная девушка, что изумляло и радовало Родиона. Искренняя и порывистая, нежная и добрая, ангельски прекрасная. Без фальши и хитрых женских уловок, о которых Елагин знал не понаслышке. Притворство было ему отвратительно. А то, что Тата обладала чувством юмора, импонировало ему еще больше. Родион улыбнулся, припомнив, как она назвала его мерзким чудовищем, а он в ответ окрестил её чертёнком.
После ужина Елагин отдал прислуге некоторые распоряжения, и отпустил на выходной, впервые не испытывая по этому поводу никаких сожалений, а, напротив, тихо радуясь. Воскресный день он намеревался целиком и полностью провести с Татой. Сводить любимую в Исторический музей, где с декабря выставлялось «Товарищество передвижных художественных выставок». А после вернуться на Кудринскую и насладиться обществом друг друга. Скинуть одежду, остаться беззащитно нагими и бесстыжими. Сгорать от желания, изучая каждый дюйм тела, терзая поцелуями и ласками. Предаваясь чувственным фантазиям, любить друг друга. До изнеможения.
От этих мыслей у Родиона кружилась голова, и стучало в висках.
В спальне простыня на кровати, как ему казалось, всё еще хранила очертания их тел. Пьяный от вина и любви, Елагин в сладостной истоме долго лежал без сна, представляя Тату в своих объятиях, покорную и податливую, или же, наоборот, страстную и нетерпеливую. А утром, едва позавтракав, направился к Игнатьевым с букетами роз, купленных в цветочной лавке Виллара почти у дома. Красные розы для Таты и розовые для Ольги Дмитриевны. Он предпочёл бы цветы от Эйлерса, но, увы, к его большой досаде, в Москве не было ни единого магазина знаменитого петербургского немца. Ничего, когда они с Таней поедут в столицу к его родителям, он завалит её комнату цветами. Родион готов был осыпать любимую подарками.
И невольно он принялся думать о семейном уюте, о том простом счастье, в котором есть он, Тата и их дети. Наверное, он действительно созрел для брака, как уверяла его Марго, и готов хоть завтра жениться. Естественно, если не будет возражений со стороны дядюшки и графини. Но хотя бы в этом он не сомневался: возражений быть не должно!
Особняк в Успенском переулке выглядел так же, каким он видел его в последний раз: величественный и прекрасный. Войдя в дом, Елагин тотчас велел прислуге доложить о себе и попросил вручить букеты хозяйке дома и Татьяне Александровне. В другое время он сразу бы решился подняться по лестнице в гостиную, но сегодня что-то удерживало его внизу. И дело было вовсе не в той тайне, которые они с Татой пообещали хранить некоторое время. Родион вдруг подумал, не сожалеет ли Таня о том, что произошло между ними вчера и захочет ли сейчас увидеться с ним? Он ощутил, как его бросило в жар от этой мысли, и, чтобы успокоиться, принялся мерить шагами холл, чем, по-видимому, вызывал недоумение у прислуги.

 Отправлено: 06.05.20 01:20. Заголовок: Позавтракав, как обы..

Позавтракав, как обычно, все вместе и обсудив последние утренние новости, обитатели их большого дома традиционно занимались своими повседневными делами. Правда, нынче было воскресенье, а его чаще всего почти полностью проводили, собравшись тесным домашним кругом, и лишь вечерами выбирались в гости или в театр. Но сегодня эта традиция немного нарушилась. Дмитрий Кириллович и Максим еще накануне уговорились вместе посетить какое-то мероприятие Московского автомобильного общества, членом которого граф Игнатьев являлся со дня его основания, в то время как его кузен подвизался на той же ниве, только в Петербурге. Степан не был столь ярым автомобилистом, однако не отказался от предложения присоединиться к их компании. Поэтому, после того, как все трое укатили на Моховую, где в гостинице «Петергоф» вот уже несколько лет был расквартирован штаб этой почтенной организации, в доме остались лишь самые маленькие из мужчин, которых если и интересовали какие-то автомобили или иные механизмы, то пока исключительно игрушечные. Этим-то Таня и решила воспользоваться, надумав предпринять еще одну попытку завершить Митькин портрет – заглянув прежде его игровую и увидев, как брат, под присмотром своей няни, сосредоточенно возится с железной дорогой, подаренной на Рождество Елагиным. Тем более что мама и Санька, кажется, тоже нашли себе занятие по душе, взявшись на пару разучивать в музыкальном салоне какую-то новую партитуру. Потому, сходив в свою мастерскую за всем необходимым и главное, за мольбертом, Тата вскоре вернулась к Мите. И потом, отпустив его няню, действительно, увлеченно рисовала какое-то время, пока мысли вновь не унесли её внимание прочь от всего, что связано с творческими материями. А началось с того, что, засмотревшись на брата, Тата в очередной раз восхитилась, как это странно и удивительно, что в другом, отдельном маленьком человеке можно увидеть и угадать знакомые черты сразу нескольких других людей: его родителей, бабушек, дедушек… При поразительном внешнем сходстве с графом Игнатьевым, не взяв себе почти ничего из маминых черт, Митька все равно был бесконечно на неё похож: взглядом, поворотом головы, какими-то неосознанными жестами. Представляя, как лучше всего передать это на холсте, Тата вдруг задумалась о том, что вполне может статься, спустя совсем небольшое время она будет разглядывать с теми же мыслями личико уже собственного… вернее, их с Родионом, ребенка.

В свои девятнадцать она, конечно, не была настолько наивна, чтобы совсем не понимать, что чаще всего влечет за собой телесная близость между мужчиной и женщиной. Появление детей. Естественное течение жизни и огромная радость. Вряд ли может быть на свете что-то важнее. И Тата всегда была уверена, что тоже так думает. И что однажды она, как большинство женщин, выйдет замуж и у неё появятся дети, которые станут самым главным в её жизни. Но теперь это прежде размытое и такое неясное «однажды» будто бы вдруг обрело четкие и конкретные контуры. Все может случиться меньше, чем через год. И тогда… жизнь уже никогда не будет прежней. Её жизнь, та, о которой она так долго мечтала и так упорно стремилась к осуществлению своей мечты. А ведь сейчас она только в самом начале этого пути! И совсем не готова к тому, чтобы остановиться – даже ради семейного счастья. А Родион… поймет ли он её, согласится ли ждать, когда они поженятся? «Если они поженятся…» - кольнуло изнутри холодной снежинкой. И, замерев от этой мысли, Тата вновь перевела взгляд на недописанный Митин портрет, чувствуя стыд и отвращение по отношению к самой себе. Господи! О чем она только думает! Как вообще она может об этом думать и сравнивать подобные вещи?! Сиюминутный успех или пусть даже самую настоящую славу, которые еще то ли будут когда-нибудь, то ли вовсе нет – причем, второе куда вероятнее. И счастливую, спокойную жизнь с безгранично любящим мужем и детьми – почти здесь и сейчас. Только протяни за ним руку…

- Барышня, вам велели передать!

Чуть вздрогнув от неожиданности, Тата резко обернулась к двери, в проеме которой стояла сияющая улыбкой горничная с огромным букетом алых роз, перевязанных алой же атласной лентой. Задумавшись, Тата не услышала, как она вошла. Но теперь это было уже не важно.

- Родион Михайлович здесь? – спросила она, вставая из-за мольберта и шагнув навстречу девушке, которая тут же с готовностью кивнула и протянула ей цветы. Поднеся их к лицу, Тата прижалась к шелковистым лепесткам губами, с изумлением ощущая их нежный аромат. И потом, возвратив букет обратно горничной, попросила поставить его в свою комнату. А сама поспешила в холл, где, как было сказано, до сих пор дожидается её Елагин, отчего-то не согласившийся сразу подняться в гостиную.

- Любимый, как же хорошо, что ты пришел! – радостно воскликнула она, ничуть не кривя в этом душой. И, торопливо сбежав по лестнице, устремляясь прямиком в его широко раскрытые, такие надежные, объятия. – Мне только что передали твой букет – он чудесный! И так благоухает – а ведь тепличные розы обычно совсем не пахнут! Признайся, что ты сделал, чтобы они стали, как садовые, ты волшебник?

 Отправлено: 09.05.20 10:45. Заголовок: Услышав голос Таты, ..

Услышав голос Таты, а затем увидев её саму, торопливо сбегающую к нему по лестнице, Родион почувствовал облегчение и огромную радость. Ему стало стыдно за то, что ещё минуту назад он сомневался, захочет ли она встретиться с ним. Большего болвана и найти нельзя!
– Я готов быть волшебником и исполнять любые твои желания, – заключив Тату в объятия и посмеиваясь, ответил он. – А цветы…Они похожи на тебя. Нежные и прекрасные.
Родион чуть ослабил объятия, чтобы иметь возможность рассмотреть Таню. Со вчерашнего дня в ней что-то неуловимо изменилось, но он пока не мог сказать, что именно. Так бутон розы медленно раскрывается, являя всем истинную красоту цветка. Елагин долго и неотрывно смотрел на Тату, вглядываясь в каждую черточку лица любимой, и находил подтверждение тому, что она стала еще красивее.
– Не смотри на меня так! – тихонько воскликнула она, слегка краснея от этого пристального, даже изучающего взгляда, в котором, вместе с привычным восторженным обожанием, читалась тщательно сдерживаемая в узде манер и приличий неподдельная страсть. – Здесь! – и кивнула куда-то в сторону лестницы, имея в виду, что они в доме не одни. – Лучше поцелуй меня – только быстро, - прибавив эту обычную свою присказку, Тата хихикнула, приподняла подбородок и слегка вытянула губы трубочкой.
А когда Родион, тихо усмехнувшись за ней следом, покачал головой, но с удовольствием выполнил и это императивное требование, спросила:
– А почему ты не поднялся в гостиную?
Родион не решился признаться Тате в своей слабости, и постарался как можно увереннее объяснить свое нахождение в холле тем, что задумал измерить его шагами.
– Видишь ли, мой ангел, я инженер, и мне стало любопытно...
.– А зачем так сложно? Ты мог бы просто позже спросить об этом у Дмитрия Кирилловича! – удивилась Тата.
- Позже? Он разве сейчас не дома? – чувствуя себя неловко из-за столь беспомощного и нелепого объяснения, Родион поспешно ухватился хотя бы за такую возможность уйти от ответа на её абсолютно закономерный вопрос и сменить, наконец, тему.
- Нет, дома только мама, Санька и младшие мальчики. А Дмитрий Кириллович со Стёпой поехали смотреть выставку новых автомобилей… Вместе с Максом Черкасовым. Оказывается, он со вчерашнего дня в Москве. Вы еще не виделись?
- Нет, - помедлив, ответил Елагин. – О его приезде мне ничего не известно. Но при случае, конечно, буду рад увидеться и перекинуться парой слов. И очень жаль, что я не застал дома дядю.
От этих слов по Таниному лицу будто бы промелькнуло беспокойство. Догадываясь о его причине, Родион поспешил заверить, что дело вовсе не в том, о чем она, скорее всего, подумала:
- Мне не терпится стать абонентом Шведско-Датско-Русского общества! Проще говоря, установить телефонный аппарат в квартире на Кудринской. А он, возможно, обладает нужными связями, чтобы ускорить дело. Но, значит, в другой раз… И, к слову о выставках! Я ведь и сам хотел тебя нынче позвать на вернисаж! В Исторический музей, там передвижников показывают, через несколько дней уж и закроют экспозицию, не желаешь взглянуть, пока они еще там? А потом можно было бы поехать ко мне и продолжить наши собственные художественные изыскания… - прибавил он, вновь с лукавой улыбкой не сводя с неё глаз.
- Почему бы и нет? – взглянув на него не менее хитро, улыбнулась в ответ Тата. – Вот только врать моей маме о том, чем еще, кроме выставки, намерен развлекать меня целый день, будешь сам!